Текст книги "Ностальгия по чужбине. Книга первая"

Автор книги: Валентина Мальцева

Соавторы: Йосеф Шагал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Отведенных Витяне для ночного сна пяти часов с трудом хватало, чтобы восстановить потраченные накануне силы. Все было продумано до мелочей: не имея сил даже чтобы отбросить потертое бумазейное одеяло, и падая в изнеможении на узкую солдатскую койку не раздеваясь, в тренировочном костюме и кроссовках, Мишин, по замыслу авторов плана переподготовки, вообще ни о чем не должен был думать. А он, лежа с закрытыми глазами, часами не мог заставить себя заснуть, и продолжал искать выход из абсолютно глухого тупика, в который его силком втолкнули. Мысли были однообразными и крутились постоянно по одной орбите.

«Гарантии, гарантии, какие гарантии для Ингрид я могу от них потребовать?.. Понятно, что они согласятся на любой реальный вариант, понятно, что я им нужен, но что предложить?!.. С главного условия они не сдвинутся даже на сантиметр: пока я не выполню задание, Ингрид остается в их руках. Это логично, это по законам торга. Пойти на блеф? Сказать, что пока ее не выпустят, не сделаю ни шага?.. А если они пожмут плечами и просто пристрелят Ингрид? Реально? В принципе, да. В конце концов, мне они замену найдут – это я не найду замену ей… Что же делать?..»

Обычно именно на этом вопрос его внутренние силы иссякали, и Мишин погружался в тревожное, полное страшных, фантасмагорических снов, забытье. А на следующую ночь повторялась та же картина…

Генерала Карпеню после первой встречи Мишин больше не видел. Про него словно забыли, полностью отдав беглого изменника на попечение трех инструкторов-надсмотрщиков, которые не могли скрыть профессионального удовлетворения результатами своего труда: за три недели их подопечный сбросил в весе двенадцать килограмм, оброс рельефной мускулатурой, утренние пятнадцать плюс пять со свинцовым поясом километров пробегал почти на шесть минут быстрее, чем в начале, и что самое главное, стрелял как кандидат в олимпийскую сборную страны на решающем сборе – быстро, точно и легко. И хотя Мишин с его остервенением в занятиях, мрачным юмором и пустым взглядом порой пугал их (особенно, когда в его руках оказывались оружие и боеприпасы), все трое постепенно поверили в инструкции генерала Карпени, сказавшего им в качестве напутствия: «Зубы у этого зверя я вырвал. До одного. Так что, ничего не бойтесь: пока этот герой на моем поводке, он вас не укусит…»

Как-то утром Витяня сквозь зубы бросил старшему в группе надсмотрщиков – стодвадцатикилограммовому старшему сержанту внутренних войск Гене Кузину, разрывавшему на спор 52-листовую колоду карт и связывавшему каждые два слова армейским соединительным союзом:

– Повидай Карпеню, шкаф.

– Щас, бля! – отмахнулся Гена. – Все, бля, брошу и повидаю!..

– Сказано ведь: повидай, урод!

– Я те, бля, за урода!..

– Свяжи все три извилины в голове и соображай, – оборвал Мишин и сплюнул Гене под ноги. – Не повидаешь, будут проблемы. Ферштейн?

Кузин молчал, соображая.

– Ну, бля, увижу… – Выдавил он наконец. – И что, бля?

– Скажешь, что я передал: хочу с его начальником встретиться. Только быстро. А пока не встречусь, объявляю перерыв в занятиях. Каникулы у меня зимние. Понял?

– Ну, бля!

– Выполняй, шкаф!..

Его привели в ту же комнату, где Мишин встречался с Карпеней, ровно через два дня, поздно вечером. За обшарпанным столом сидел генерал Воронцов в модном пиджаке из черной лайки и сером свитере. Обычно холеное, тщательно выбритое лицо Воронцова выглядело потрепано: легкая щетина, мешки под глазами, нездоровый, пепельный цвет лица…

– А, блудный сын Виктор Мишин явился, – вяло улыбнулся Воронцов и кивнул на кресло. – Присаживайся, герой обороны Копенгагена…

С минуту оба молча разглядывали друг друга.

– Что смотришь, – первым нарушил молчание Воронцов. – Постарел?

– А кто на нашей службе молодеет?

– И то верно, – вздохнул первый зампред КГБ. – Зачем видеть хотел?

– Уточнить кое-что.

– Уточняй, – флегматично пожал плечами генерал.

– Меня готовят на крупного зверя, ведь так?

– Это точно, – кивнул Воронцов. – Не на зайца…

– Я так понимаю, что затея ваша?

– А какое это имеет значение, Мишин?

– Просто хочу знать, с кем решать вопросы.

– Со мной и решай, – кивнул Воронцов. – Пока в этой лавке я старший.

– Вы же ведь не солдафон вроде Карпени, Юлий Александрович… – Мишин говорил спокойно, с характерной для него иронией в голосе. – Я лично всегда уважал вас за интеллигентность и ум…

– Что я слышу! – ухмыльнулся Воронцов. – Легендарный хам-подполковник Мишин и откровенная лесть! Это так на тебя не похоже, Виктор!..

– Я говорю сейчас то, что думаю, – серьезно возразил Мишин. – Вернее, то, что думал… Что за приемы, Юлий Александрович? Жена в качестве заложницы… Ребенок, который должен увидеть свет в караульной КГБ…

– Ну, во-первых, не стоит так утрировать, – спокойно возразил Воронцов. – Не в караульной, а в самом натуральном родильном отделении. А что касается, как ты выразился, приемов, то ставки в этой игре очень высоки, Виктор. А ты – ломоть отрезанный, семь лет пасся на вольных хлебах. Плюс ручки твои интеллигентные по локоть в крови наших товарищей… Я понимаю, обстоятельства, то да се… Но почему я должен тебе верить, а?

– Может быть, поговорим, как мужчина с мужчиной? У вас ведь тоже есть жена…

– Есть, – радостно кивнул Воронцов. – И дети есть, и внуки… А какая связь? Я что-то не улавливаю…

– Разве вам недостаточно моего слова?

– Честно?

– Естественно.

– Не я придумал законы спецслужб, Мишин… – Воронцов говорил отрывисто и жестко. – Мне тоже в них не все нравится. Не скрою: были моменты в работе, когда и мне хотелось взбунтоваться, протестовать, просто отомстить… Но я этого не сделал. Жить надо по законам. Сантиметр в сторону – и то, что ты делаешь, уже называется иначе. Ты нарушил закон, Мишин. И потому я тебя ненавижу. Говорю об этом прямо, в глаза, поскольку продолжаю уважать тебя как мужчину, сильную личность… Но не как чекиста. Такие как ты позорят нашу службу. А ты опозорил ее многократно. И если в тебе осталась хоть капля благородства и чувства профессионального долга, ты не должен сейчас унижаться передо мной и вымаливать какие-то снисхождения, не должен вести со мной этот унизительный торг. Как бывший офицер КГБ ты обязан выполнить то, что от тебя потребуют, а затем пустить себе пулю в лоб, не дожидаясь позорной для чекиста процедуры расстрела…

– А при чем здесь моя жена? – тихо спросил Мишин. – И ребенок, которого она должна родить? И разве вы, благородный и чтящий законы генерал-полковник КГБ, не нарушаете нравственный кодекс чекиста, похитив и насильно удерживая иностранную гражданку, беременную женщину, чтобы использовать в качестве рычага давления на вышедшего из-под контроля сотрудника?..

– Я слишком устал для дискуссий на моральные темы, – Воронцов откинулся на спинку стула. – Короче: что ты хочешь от меня?

– Отпустите Ингрид.

– Даже не думай об этом!

– Вы делаете ошибку, Юлий Александрович.

– Возможно…

– Я ведь выполню то, что вы от меня ждете.

– Конечно, выполнишь, – кивнул Воронцов. – Но только я при этом буду спокоен до самой последней секунды.

– Что будет с ней потом?

– Ее отпустят, – медленно произнес Воронцов. – Ты мне не веришь?

– Я просто отвечаю вам взаимностью, – мрачно процедил Витяня. – И потом, у меня не будет возможности убедиться, сдержали ли вы свое слово…

– Тебе нужны гарантии, да?

– Да, – кивнул Мишин. – Но только гарантии РЕАЛЬНЫЕ.

– Предложи – обсудим, – пожал плечами Воронцов.

– Ничего в голову не лезет…

– Что же ты от меня-то хочешь? Проблема твоя, Виктор, ты и формулируй…

– А вам не страшно, Юлий Александрович?

– Мне?! – окрысился Воронцов. – Чего, по-твоему, я должен бояться?

– Ситуации, при которой я сумею сформулировать, – негромко ответил Мишин и встал. – Просить вас действительно не о чем. Что ж, я сделал попытку договориться с вами по-мужски…

– Да ты никак мне угрожаешь? – усмехнулся Воронцов и покачал головой. – Мы с тобой, Мишин, по счастью ходим разными дорогами. И по-разному уйдем на тот свет. С того момента, как ты ударился в бега и сотрудничал с нашими врагами, ты стал для меня не более чем инструментом. И я постараюсь использовать этот инструмент строго по назначению. А что касается твоей супруги, то не заводись попусту: мы не варвары и просто так, без надобности, никого в расход не пускаем. Она и твой ребенок проживут столько, сколько отвел им Создатель. Прощай, Мишин. И постарайся сделать все, что от тебя потребуют. Ибо в противном случае планы Создателя буду корректировать я лично…

10

Перелет Лос-Анджелес – Цюрих.

Январь 1986 года.

После скоротечных крестин, организованных Бержераком за полноценные десять тысяч долларов, мне досталось в принципе благозвучная фамилия Лоуренс, но совершенно непотребное имя – Гортензия. Воображение – этот вредный источник по сути дела всех наших жизненных проблем – тут же увело мои ноги в кадку с щедро унавоженной землей. Впрочем, представить себе женщину, которой могло бы понравиться это растительное имя, не хватило даже моего воображения. Хотя на мужчин, как это ни странно, оно производило впечатление. Я убедилась в этом сразу же, на контроле в международном аэропорту Лос-Анджелеса, когда сидевший за стойкой пожилой таможенник с обвислыми седыми усами, явно перепутав имя британской брюнетки с ее фамилией, вежливо поинтересовался, возвращая мне паспорт:

– Вам понравилось в Америке, мисс Гортензия?

– О да! – воскликнула я, с облегчением убедившись, что десять тысяч долларов были потрачены не зря. – Чем-то напоминает наше графство Кент, только намного грязнее. И еще эти огромные машины, которые издают страшную вонь и ездят, почему-то, сикось-накось…

– В каком смысле «сикось-накось»?

– Ну, как еще можно ездить, если руль у машин – с левой стороны?!

– Ничего не поделаешь, мисс Гортензия, – шевельнув усами, вежливо улыбнулся таможенник. – Англия, мэм, и есть та самая жопа, из которой растут наши американские ноги…

Юджин назвал бы этого работника таможни настоящим патриотом. Честно говоря, и мне в этот момент было приятно за Америку…

То ли на меня подействовал успешный дебют британского паспорта, то ли потому, что тревога за Юджина после разговора с доктором Уэйном перестала терзать мою душу, но долгий перелет до Цюриха, включая полуторачасовую остановку в лондонском Хитроу, где нас поили безвкусным чаем и галетами, отдаленно напомнившими безрадостное мытищинское детство, прошел практически незаметно. Подчинившись безмолвному требованию защитных рефлексов организма, я беспробудно спала. Без сновидений, просыпаясь только после толчка шасси о посадочную полосу…

Путешествия из Америки в Европу имеют одно неоспоримое преимущество – ты как бы обманываешь часы, прибывая в пункт назначения примерно в то же время, когда отправилась в путь. По-видимому, это замечательно, если только путешествуешь с конкретной целью: точно зная день возвращения, ты радуешься нескольким подаренным часам, стараясь не думать, что их заберет впоследствии обратная дорога. В моем же случае ощущался лишь бесспорный факт выигрыша во времени. Из этого можно было сделать два вывода: во-первых, я не думала о возвращении, а, во-вторых, толком даже не представляла, что именно следует делать с этим самым выигрышем во времени. При этом, правда, я интуитивно чувствовала, что лучше в эти нюансы особенно не закапываться. Даже с моим растительным именем…

Вышагивая на выход по гофрированному жерлу телескопического трапа, я вдруг ощутила, как мозги, основательно прочищенные долгим сном и кондиционированным воздухом, заработали на прежних оборотах. Уверовав в стойкую целомудренность британского картона и целиком погрузившись в собственные мысли, я механически улыбалась таможенникам на паспортном контроле и, совершенно не вникая в смысл написанного, выхватывала из многочисленных рекламных щитов очень важную информацию о том, что мне выпала честь прибыть в славный город Цюрих – добрый и приветливый край банкиров, часовщиков и кондитеров.

Хотя я уже была гражданкой США с некоторым стажем, проблемы, заставившие меня сорваться с насиженного места и лететь одиннадцать часов с чужим паспортом и неродной внешностью на другой конец света не имели ничего общего с типично американскими проблемами. В той стране, где я жила с семьдесят восьмого года, серьезными жизненными затруднениями считали подозрительно протяжное гудение водопроводной трубы в ванной, неровно подстриженный газон перед домом, как следствие нерадивости садовника, недостаточная пунктуальность мальчика-почтальона, на десять минут позже обычного зашвырнувшего утреннюю газету к вашим дверям… Кто знает, возможно, есть такие острые углы, которые можно обойти с помощью американского паспорта. Но только не мою долбаную судьбу, которая, очевидно, совершенно не разбираясь в типах гражданства, ринулась преследовать меня так плотно и безжалостно, словно я по-прежнему жила в Советском Союзе, и не было в помине тех восьми лет, когда самой серьезной проблемой был неровно подстриженный газон у дома… Мой муж лежал без сознания в реанимации, над моими детьми нависла реальная угроза расправы, сама я была главным источником нахлынувших бед, и все эти тридцать три несчастья свалились на меня в течение каких-то нескольких дней…

– Мадам, я слушаю вас!..

– Простите, я задумалась… – Тряхнув головой, я обнаружила, что стою у окошечка аэропортовского пункта обмена валюты. – Поменяйте мне, пожалуйста, пятьсот долларов…

Тонкие пальчики молоденькой шатенки с шеей несостоявшейся балерины заучено пересчитывали мои деньги, что-то вписывали в декларацию, чарующе колдовали над розовато-сиреневыми швейцарскими франками с серебряным обрезом, а мои мысли, в такт движения девичьих пальчиков, также ПУНКТИРНО мелькали и шелестели.

…Зачем мне эти франки? И эта загадочная встреча на лестнице перед монастырем Сакре-Кер? И вообще весь этот маскарад?.. Билетные кассы напротив, очередей в этом мире банкиров, часов и горького шоколада не бывает… Надо просто купить билет на ближайший рейс в Москву, схватить в Шереметьево такси, заплатить небритому водиле долларами, чтобы гнал даже на красный, и мчаться на Лубянку, на родную до почечных колик площадь Дзержинского… А там, ломясь в двери, требовать самого главного начальника, колотить себя в грудь, доказывая и клянясь маминым здоровьем, что хочешь срочно сообщить нечто невероятно важное для государственной безопасности замечательной и неповторимой Страны Советов… А потом упасть ему в ноги и орать во нею силу пока еще не отбитых легких: «Я – Мальцева!.. Валентина Васильевна Мальцева!! Вы меня искали, родные товарищи чекисты?.. Так мог она, я! Вам нужно оторвать мне голову?.. Изменить пол?.. Назначить уборщицей в газету „Утро Колымы“? Запустить на орбиту в рамках советско-монгольского космического эксперимента?.. Так не утруждайте себя, соотечественники мои ненаглядные, я сама пришла!.. Да, догадалась, да почувствовала!.. А как не догадаться?! Ведь вы так ясно, как умеете ТОЛЬКО вы, дали мне понять, что хотите этого… Ну и делайте со мной все, что задумали, братья по классу!.. Только, умоляю, не трогайте моих детей. Не стреляйте в моего мужа!.. Ведь вам нужна я…»

– Ваши франки, мадам…

Механически сунув деньги в сумку, я направилась к билетным кассам. По пути взгляд остановился на черном информационном табло, где красными буковками, мелькая и ритмично пощелкивая, обозначались рейсы прибытия и отправления. Лондон… Дакар… Бангкок… Неаполь… Токио… Москва… Авиакомпания «Аэрофлот». До вылета оставался вагон времени – почти три часа. Мое сердце рвалось к билетной стойке, но ноги, разом отяжелев и наотрез отказавшись подчиняться, будто приросли к мраморным плитам…

Все происходившее со мной в те страшные минуты я воспринимала как бы со стороны, словно была это вовсе не я, а кто-то другая, абсолютно посторонняя, незнакомая женщина. Я будто смотрела телепередачу со скверным изображением, в которой высокая брюнетка в синем утепленном плаще с дорожной сумкой через плечо стоит в центре цюрихского терминала… Открытое, почти без грима, лицо передает самое настоящее (профессиональный прозаик написал бы «лермонтовское») смятение души. Высокий лоб изборожден несколькими глубокими, старушечьими морщинами. Губы прикушены. Глаза застыли в одной точке. Мучительная борьба с собой настолько очевидна, что не может не вызвать сочу…

– Простите, я могу чем-нибудь помочь вам?

– Что вы сказали?..

Изображение на телеэкране дернулось, остановилось и, мигнув напоследок, выключилось. В ту же секунду я почувствовала, как оживают мои ноги. Ко мне вновь вернулась способность реагировать и передвигаться.

– Вам нехорошо, мадам?..

Высокий пожилой мужчина в роскошной широкополой шляпе, с огромной изогнутой трубкой, зажатой в подозрительно белых, молодых зубах, участливо держал меня за локоть, пытаясь вложить в этот акт гражданского сострадания все цивилизованность и корректность западного человека.

– Спасибо… – пробормотала я, осторожно, чтобы не обидеть мужчину в его лучших побуждениях, высвобождая свой локоть. – Уже прошло…

Резко развернувшись спиной к кассам «Аэрофлота», я зашагала к выходу из аэропорта. Только теперь, после внезапного, временного отключения самоидентификации, по дороге между обменным пунктом и билетными кассами, до меня дошел наконец подспудный смысл мишинского письма, его ОБРЕЧЕННОСТЬ. С ужасающей контрастностью, в считанные доли секунды, я поняла: моя жертва, вся эта дурная затея с явкой с повинной, готовность заложить голову в многоэтажный ломбард на площади Дзержинского во имя безопасности своей семьи абсолютно ничего не решали и решить не могли! Витяня, знавший эту иезуитскую кухню изнутри, понял это намного раньше меня. Даже несмотря на то, что он ЖИЛ с этим чувством семь лет, стремился предусмотреть все, он все равно проиграл! Чего уж тут говорить обо мне – идиотке, позволившей себе расслабиться и вдруг позабыть то, что никогда не забывается другими? Не в силу злопамятности не забывается, а по долгу СЛУЖБЫ…

Улетев из Лос-Анджелеса ранним утром и проведя в воздухе в общей сложности шестнадцать часов, я оказалась на стоянке такси под бетонным пандусом цюрихского аэропорта в час дня по местному времени и, кажется, впервые поняла, ЧТО именно мне следует делать в ближайшие несколько дней. Конечно, считать четким, продуманным планом действий обрывки разрозненных мыслей, ощущений и предчувствий, могла только такая безнадежная идеалистка, как я. С другой стороны, мне всегда была близка наполеоновская мысль о том, что главное – это ввязаться в бой – все дальнейшее определится потом. Правда, у Наполеона для реализации этой блестящей, хотя и весьма сомнительной идеи имелась в наличии испытанная в победоносных сражениях гвардия, мудрые помощники в лице Даву и Нея, не говоря уже о пылкой Джозефине в качестве надежного эмоционального тыла. В то время как у меня – только фальшивый паспорт, искусственная внешность и перспектива тайной встречи на ступеньках перед Сакре-Кер. С другой стороны, немного утешало, что поле сражения, в которое я собиралась ввязаться очертя голову, располагалось в славном городе Париже, а не в печальной памяти Ватерлоо.

В который раз приходилось убеждаться, что от хорошей жизни фаталистами не становятся…

Несмотря на то, что все вокруг – коротко подстриженные деревья, крыши аккуратных автобусов и даже урны, предусмотрительно расставленные на манер оградительных столбиков через каждые несколько метров, были покрыто пушистым снегом, видимо, обильно выпавшим ночью, холода не чувствовалось. Вдохнув поглубже чистый, пахнущий горами и жимолостью воздух, я на секунду зажмурилась, представив, что сзади стоит Юджин. В ту же секунду передо мной пискнуло тормозами такси. Я потянула на себя дверь и уселась сзади, положив рядом на сидение дорожную сумку.

– В отель? – не оборачиваясь, по-французски спросил водитель, безошибочно определивший во мне туристку.

– Да, – кивнула я. – В отель. Если можно…

– В какой именно, мадам?

– Я не очень хорошо ориентируюсь в Цюрихе…

– Мадам француженка?

– Мадам англичанка.

– Первый раз встречаю англичанку с таким французским.

– Мне заговорить на английском?

– Зачем?

– Чтобы вы сказали: «Первый раз встречаю француженку с таким английским».

– У мадам прекрасное чувство юмора.

– Это комплимент?

– Это факт.

На меня вдруг что-то нашло. Моя непотопляемая подруга в таких случаях говорила: «Нет возможности поехать к цыганам – нажрусь в одиночестве водки…»

– Скажите, а отель «Мэриотт» в Цюрихе есть?

– Конечно, мадам… – Водитель такси демонстрировал совершенно неведомое его московским коллегам терпение. – Там останавливаются японские банкиры и международные аферисты.

– Так это приличный отель?

– Пять звезд вас устроит?

– Вполне.

– Тогда более чем приличный.

– Значит, едем в «Мэриотт»…

Дорога заняла не более двадцати минут. Большая ее часть пролегала сквозь ярко освещенные тоннели, напомнившие специфическим запахом гудрона и паленой резины подземные перегоны нью-йоркского метро. Изрядно попетляв по холмам и впадинам, на которых когда-то, наверное, паслись тучные стада овец, погоняемых дремучими, совсем еще не цивилизованными швейцарцами в меховых безрукавках, а сейчас возвышались здания многоэтажных офисов и добротные частные дома под черепичными крышами, машина выехала на набережную узкой реки, неожиданно сделала крутой разворот влево и плавно притормозила у стеклянного фасада высоченного отеля.

– «Мэриотт», мадам…

* * *

Отель полностью соответствовал описанию водителя такси. То есть, был огромным, сдержанно-роскошным и пустынным, чем-то напомнив вашингтонский «Тюдор», где мы с Юджином как-то останавливались. Создавали это пятизвездочное временное пристанище для японских банкиров и международных аферистов явно по типовому проекту. Потому что внешне он практически ничем не отличался от своего нью-йоркского собрата, в одном из номеров которого я когда-то провела самые отвратительные (как мне казалось тогда) две недели в жизни. Но потом хозяева цюрихского «Мэриотта» убедились, видимо, что напластования голубоватого с прожилками мрамора в вестибюле источают ревматический холод, вызывая невольную ассоциацию с дорогим фамильным склепом, и потому задрапировали натуральным полированным буком несущие колонны, обрамление лифтовых дверей, длинную стойку регистратуры по правую руку от входа и прочие выступы, отчего холл сразу же стал теплее и уютнее.

– С прибытием в Цюрих, мадам! – Дежурную фразу моложавый дежурный администратор в строгом черном пиджаке и галстуке-бабочке произнес на немецком.

– Вы говорите по-французски?

– В Швейцарии все говорят по-французски! – гордо ответил мужчина в бабочке. – На какое время желаете у нас остановиться, мадам?

– Даже не знаю… – Я снял с плеча сумку и опустила ее к ногам. – Дня на два, наверное…

– Отлично! – администратор протянул мне бланк и ручку. – Впишите, пожалуйста, данные вашего паспорта и поставьте свою подпись вот здесь…

Кивнув, я стала заполнять анкету.

– Какой номер желаете? – не унимался администратор. – Могу предложить вам чудесный трехкомнатный «люкс» с небольшим бассейном непосредственно в номере…

– Спасибо, – кивнула я, не отрывая от заполнения анкеты. – Я забыла дома ракетки. И потом я одна…

– Простите? – Администратор несколько раз хлопнул белесыми ресницами. – Боюсь, я не совсем понял вас, мадам…

– Мне нечем и не с кем играть в теннис в вашем трехкомнатном «люксе», – пояснила я и протянула администратору заполненную анкету. – Ну, подумайте: зачем одинокой женщине сразу три комнаты? Да еще с бассейном? Мне нужен самый обычный номер.

– Скажите, вас не смущает высота, мадам?

– Только в том случае, если с нее не заставляют прыгать вниз головой.

– Четырнадцатый этаж вас устроит? С видом на Лиммат?

– Что это такое?

– Лиммат? – Белесые ресницы мужчины дрогнули. – Это река, мадам. Вы наверняка ее видели, подъезжая к отелю. Она впадает в Цюрихское озеро. Кстати, само озеро расположено примерно в километре от нашего отеля. Так что, если…

– Устроит, – прервала я этот поток географического сознания.

– Как вы будете платить, мадам? – вкрадчиво поинтересовался администратор. – Чеками? Кредитной карточкой?

– Наличными.

– Прекрасно! – Портье пробежался холеными пальцами по калькулятору. – За двое суток с вас четыреста четырнадцать долларов и семьдесят пять центов, мадам.

От удивления я даже разинула рот.

– Что-то не так? – встревожился администратор.

– Я не расслышала: сколько, вы сказали?

– Четыреста четырнадцать, мадам. Впрочем, вы можете расплатиться и швейцарскими франками. В перерасчете это будет…

– Я не понимаю… – меня аж бросило в жар от такой наглости. – Вы все-таки решили поселить меня в трехкомнатном «люксе» с бассейном?

– Нет, мадам, в обычном номере. – Администратор вежливо качнул головой. – На четырнадцатом этаже, как вы просили…

– В той стране, откуда я сейчас прилетела, за такие деньги можно купить – обратите внимание, мсье, купить, а не снять на два дня – маленькое бунгало на тихоокеанском побережье, – прошипела я, протягивая деньги.

– Вы имеете в виду Соединенные Штаты?

Оказывается, администратор знал географию не только родной страны.

– Именно!

– Остается только сожалеть, мадам, что я родился в Швейцарии, а не в той прекрасной стране, откуда вы только что прилетели, – сдержано улыбнулся портье. Внимательно пересчитав деньги и удовлетворенно кивнув, он поднял голову. – Мадам, у вас весьма своеобразное чувство юмора.

– Сегодня мне об этом уже говорили, – кивнула я, принимая из его рук узкий конверт с пластиковым ключом. – С таким чувством юмора я бы вряд ли прижилась в Швейцарии, верно?

Администратор вежливо развел маленькими, как у подростка, руками…

Номер был просторный, светлый, с телевизором, письменным столом, кондиционером, платным мини-баром, гигантской двуспальной кроватью и удобной ванной комнатой. Тем не менее, все эти блага цивилизации, включая даже малюсенькую плитку знаменитого швейцарского шоколада, украшавшую накрахмаленную белизну постельной подушки, не могли подсластить горечь от непомерно хамской цены проживания в этом отеле для японских бизнесменов и международных аферистов.

Скинув сапоги, плащ и кофту, я быстренько сполоснула в ванной лицо и засела за телефон. Мне нужно было срочно сделать три звонка. Изложение инструкций по пользованию телефоном на пяти языках было таким подробным и обстоятельным, словно ее авторов ориентировали на дауновских больных.

В ожидании, когда возьмут трубку дежурной по реанимационному отделению городской больницы Барстоу, я начала обкусывать ногти. Наконец, после шести длинных гудков и четвертого по счету пальца, на том конце провода откликнулись.

– Больница Барстоу, слушаю!..

– Алло, вас беспокоит Синди Макмиллан из компании «Джоуэлл трайвел индастриз», – заверещала я высоким голосом, беспощадно – как все южане – растягивая эспандер гласных. – Мистер Юджин Спарк является шефом отдела рекламы нашей фирмы. Как его самочувствие, мэм?

– Без существенных изменений, – холодно отрезал пресный женский голос.

– Что значит, «без существенных изменений»? – Я с трудом сдержалась, чтобы не обложить эту клизму в белом халате добрым русским матом. – Скажите, мистер Спарк все еще без сознания?

– Состояние здоровья мистера Спарка стабильное, без существенных изменений, – терпеливо повторила дежурная.

– А подробнее нельзя?

– Более подробную информацию вам может дать его лечащий врач, мистер Уэйн…

– Я могу поговорить с доктором Уэйном?

– Нет, – отрезала дежурная. – Не можете.

– Почему не могу?

– Доктор Уэйн сейчас на операции.

– А после операции?

– А после операции он уедет домой.

– А по дороге из операционной домой?

– По дороге доктор ходит, а не говорит по телефону…

Эта сучка явно издевалась надо мной. Почему-то мне вдруг вспомнилась давно вычитанная фраза, что садизм младшего медицинского персонала появился на свет раньше основания Ордена иезуитов.

– Хорошо. Могу ли я в таком случае поговорить с миссис Спарк? Мы знаем, что она сейчас в реанимации…

– Нет, не можете, – явно втягиваясь в игру под названием «Ничего-ты-от-меня-не-получишь-дебилка-хоть-ты-стань-на-голову!», ответила дежурная сестра.

– Мы с ней лично знакомы, ну, пожалуйста, – канючила я. Протестировав эту суку в белом халате на вредность, я теперь проверяла ее бдительность.

– Миссис Спарк ни с кем не желает разговаривать.

– Что ж, спасибо и на этом, – пробормотала я, чувствуя некоторое облегчение.

– Не за что, – прошипела эта змея и, не переводя дыхание, всадила в меня напоследок шприц желчи. – Звоните еще, мэм…

Перед вторым номером стоял код штата Айова.

– Элизабет?

– О, господи, наконец-то! Я уже вся извелась…

– Не изводись. Ты мне еще нужна…

– Ты где?

– А где мне быть? Естественно, возле твоего сына.

– Ну да, конечно…

– Как дети, Элизабет?

– Все в порядке, Вэл. Мальчики здоровы, нормально кушают…

– Про меня спрашивают?

– Естественно.

– Ты никогда не научишься врать.

На секунду моя свекровь запнулась.

– Не беспокойся: им здесь весело.

– Не сомневаюсь. Проследи, чтобы Тим чистил зубы.

– Он хитрый… – Голос свекрови стал мягким, как сливочное масло на раскаленной плите. – И постоянно меня обманывает, чертенок.

– А ты не церемонься и дай ему по шее. Для профилактики.

– Я же не русская бабушка, Вэл, а американская.

– Тогда дай от моего имени. Дашь?

– Не дам!

– Элизабет, не порть мне ребенка!

– Я с ним как-нибудь разберусь. Лучше скажи, как ты?

– Пока нормально. Вроде бы…

– Там, где ты сейчас, холодно?

– Ты имеешь в виду реанимацию?

– Вэл!

– Какое это имеет значение, Элизабет?

– Будь осторожна, прошу тебя!..

– За вами присматривают?

– Да. Все время присматривают…

– Кто-то посторонний живет в твоем доме?

– Нет. Думаю, они где-то рядом…

– Ты спокойна?

– Да, дорогая. После того, как у Юджина, вроде бы, все наладилось, я немного успокоилась. А окончательно приду в себя, когда ты будешь рядом…

– Потерпи немного, скоро буду.

– Ты обещаешь?

– Честное пионерское.

– Я очень люблю тебя, Вэл.

– А я очень люблю твоего сына, Элизабет. Не кисни, через пару дней я позвоню.

– Целую тебя, дорогая…

Третьего номера телефона у меня не было. Но я знала, как его раздобыть. В толстой телефонной книге славного города Цюриха, которая лежала в выдвижном ящике письменного стола, я быстро отыскала раздел «банки», невольно поразилась их количеству и почти сразу же наткнулась на искомую цель – «Цюрихский народный банк. Основан в 1835 году. Адрес… Телефон…».

После третьего гудка ответил, – естественно, по-немецки, – женский голос.

– Я могу говорить с вами по-английски или по-французски?

– Да, мадам, конечно!.. – Девушка ответила на французском, сразу же определив выбор. В который раз я убедилась, что на Западе знание хотя бы одного иностранного превращает любое общение в сплошное удовольствие. Естественно, если при этом у тебя еще есть и деньги.