Текст книги "Ностальгия по чужбине. Книга первая"

Автор книги: Валентина Мальцева

Соавторы: Йосеф Шагал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Комната освещалась только настольной лампой, покоившейся на мраморном цоколе по левую руку от командирши с девичьими бровями. Чья-та волосатая лапища с синей буквой «Ж», вытатуированной на безымянном пальце, положила на письменный стол коричневый бумажный пакет. Не отрывая пытливого взгляда от Мишина, командирша осторожно, словно редкие драгоценности, высыпала содержимое пакета на потертое, захватанное жирными пятнами сукно стола.

Это были личные вещи Витяни.

– Посмотрите внимательно, гражданин задержанный, – голос старшего лейтенанта внутренней службы был глубоким, грудным. Таким в клубе Дзержинского обычно поют в хоре «Гляжу в озера синие…» – Все ли вещи, изъятые у вас при задержании, находятся здесь?

– А какое это имеет значение? – Мишин пожал плечами.

– Вам повторить вопрос?

– Все.

– Посмотрите еще раз внимательно…

Витяня тупо окинул взглядом свои вещи, выложенные на столе. «На что они рассчитывают, идиоты? – думал он, пытаясь специально для командирши придать своему взгляду выражение осмысленности. – Что, по их мнению, я должен носить при себе? Банковские коды? Описание явок и паролей? Обойму с отравленными патронами и фотографию человека, приговоренного к смерти? Или что-нибудь еще, изобличающее меня, как ДЕЙСТВУЮЩЕГО агента? Семь лет нормальной жизни – разве это объяснишь? Разве понять им, что, живя жизнью НОРМАЛЬНОГО человека, ты обрастаешь НОРМАЛЬНЫМИ человеческими признаками. Как отбившееся от стаи дикое животное, которое, вопреки зову природы, стремится быть одомашненным. Бумажник с кредитными карточками, двумя тысячами датских крон и фотографией Ингрид… Буклетик авиакомпании „KLM“ с расписанием рейсов… Авторучка… Серебряные наручные часы „Радо“ – подарок Ингрид к его тридцатипятилетию… Связка ключей – от дома, машины, гаража… И даже переданный ему белоголовым Довом немецкий паспорт, с которым, давным-давно, он прилетел в Копенгаген, никак не сможет сказать больше, чем уже говорил…»

– Я посмотрел внимательно. Все мои личные вещи на месте…

– Тогда подпишите здесь, – девица с погонами старшего лейтенанта отчеркнула ненакрашенным ногтем указательного пальца одну из многочисленных линий служебного протокола дознания.

– Чем подписать? – хмыкнул Витяня. – Зубами?

Чьи-то руки за спиной чиркнули ключом и освободили его запястья от стальных браслетов.

Витяня сделал пальцами несколько энергичных сжатий, чтобы восстановить кровообращение.

Руки слушались плохо.

– Ну? – нетерпеливо прикрикнула девица, протягивая Мишину дешевую шариковую ручку.

Морщась от моторного зуда в пальцах, Витяня подписал протокол. И тут же кто-то невидимый вновь завел ему руки за спину и сковал их наручниками.

– Правила поведения подследственного в ходе допроса вам известны? – сухо осведомилась девица.

– Да.

– Вы в этом уверены?

– Да иди ты в жопу, подстилка караульная! – вяло огрызнулся Мишин. – Еще объясни, как бляху солидолом чистить…

Выщипанные брови старшего лейтенанта даже не дрогнули. Ее девственные уши, никогда не знавшие серег, слышали всякое…

– Что такое карцер, знаете?

– Мама на ночь рассказывала.

– За любое нарушение правил поведения подследственного в ходе допроса – трое суток в карцере. Понятно?

– Понятно.

– Уведите!..

…Его провели через коридор, подталкивая, заставили подняться на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице, втолкнули в тамбур, образованный створками двух прошитых дерматином дверей, и, приоткрыв последнюю, оставили в одиночестве…

* * *

– Ну, здравствуй, сынок, – прошамкал генерал Карпеня из глубины кабинета, с ненавистью разглядывая своего блудного ученика. – Давненько не виделись. Ишь как раздобрел на буржуйских харчах. Аж морда лоснится..

– Здорово, дед…

Мишин сделал несколько шагов к обшарпанному письменному столу (хозуправление КГБ молилось на режим экономии, перебрасывая на базы списанную мебель) и, не дожидаясь разрешения, плюхнулся на жесткий стул.

– Вот кого действительно не ожидал увидеть в этой жизни – так тебя.

– Чего же так печально, Витя?

– Думал, ты уже давно на пенсии, картошку окучиваешь на участке…

– С нашей работы на пенсию не уходят – не тебе рассказывать.

– Святые слова, дед, – кивнул Витяня. – Это мне как раз хорошо известно. С нашей работы – только на тот свет. Вся пенсионная программа за выслугу лет – пуля в ухо, да салют над могилой.

– Окстись, Витя! – Карпеня укоризненно покачал стриженной «под горшок» головой. – На могилах предателей не салютуют.

– Это ты меня считаешь предателем? – Мишин рывком откинул назад соломенную шевелюру и недобро прищурился.

– Ты бежал…

– Верно, – кивнул Витяня. – Бежал от смертного приговора. Который ты же, дед, мне и вынес. Или твои начальники, что сути дела не меняет. Причем вынесли приговор, даже не объяснив, за что…

– Ты давал присягу, – генерал Карпеня упрямо мотнул головой. – Ты был одним из опытнейших офицером Первого главного управления. С колоссальным опытом закордонной работы. В звании подполковника. Имел правительственные награды…

– Присягу я не нарушал, – голос Мишина звучал спокойно. – И ты это знаешь не хуже меня. Просто я никому не давал слово, что подставлю, как баран, лоб для контрольного выстрела. Меня учили драться. Ты сам учил, дед. Так в чем тогда мое преступление?

– Не умаялся в бегах, а? – Карпеня сдвинул к переносице кустистые седые брови. – Почитай, не мальчик уже…

– Покурить у тебя можно по старой дружбе?

– Ты же не Кио, – хмыкнул старый генерал. – Как курить будешь, коли руки в браслетах?

– А ты распорядись…

– Не положено, Витя. Или забыл наши правила?

– А ты чего это вдруг за меня забеспокоился? В конце концов, я же в бегах, дед, не ты…

– Тебе известен приговор трибунала?

– Известен.

– Ты знаешь, что он не отменен?

– Знаю. Хотя за одно дельце, вроде бы, отменить обещали…

– Кто? – быстро спросил Карпеня. – Кто обещал?

– Если знаешь, зачем спрашиваешь? – Мишин откинулся на жесткую спинку стула. – А, ежели не в курсе, то, значит, и знать тебе того не положено.

– Ты хоть понимаешь, зачем тебя сюда вывезли?

– А вот этого, дед, не понимаю, – голос Мишина зазвучал искренне. – Ну, хоть убей, но пойму!

– Ну, правильно, на гражданке мозги жиром заплывают, – хмыкнул Карпеня и высморкался в несвежий синий платок.

– Оставь мои мозги в покое! – огрызнулся Мишин. – Объясни лучше, к чему эти тактические учения в аэропорту? Что, в Копенгагене уже места не осталось, где твои дебилы без хлопот могли бы шлепнуть беглого нелегала? Или в конторе тоже перестройка? Неужели деньги лишние завелись по загранкам оболтусов выгуливать?

– Мы же русские люди, Витя, – пробасил с напускным благодушием старый генерал. – Не какие-нибудь там нехристи-бусурмане. А поговорить? Не по-людски как-то – шлепнуть товарища по оружию, пусть даже предателя, и не поинтересоваться перед этим, как он жил-то все эти годы, чего видел, о чем думал…

– А тебя это интересует, дед?

– Конечно интересует, – улыбнулся генерал. – Ты мне, сынок, не чужой все-таки. Я тебя, можно сказать, этими вот руками сделал…

– Чего же не поинтересовался, коли так интересно? – Мишин исподлобья взглянул на Карпеню. – Чего молчал почти семь лет? Мог бы в гости наведаться, чаю попить в семейном кругу, порадоваться за ученика своего…

– Ждал, что пригласишь, уважишь наставника, – хмыкнул генерал. – Так и не дождался. Да и дел других хватало, Витя… – Карпеня развел огромными руками. – Сам знаешь, служба у нас хлопотная…

– Знаешь, дед, я так думаю, что нам с тобой не о чем говорить… – Витяня потер подбородок о плечо. – Да и я, если помнишь, не из разговорчивых…

– Ой ли? – прищурился Карпеня. – Так уж и не о чем? А если поднапрячься?

– Слушай, кончай ты эту волынку!.. – Мишин устало взглянул на генерала. – С кем в подвал спускаться? Неужто, дед, ты меня собственноручно пристрелишь? Из своей табельной пукалки?..

– Какой я тебе дед, еб твою мать?! – вдруг загремел Карпеня и стукнул обеими кулаками по поцарапанному столу с такой силой, что «чекистская» настольная лампа с зеленым абажуром несколько раз жалобно мигнула. – Я для тебя генерал-лейтенант Первого главного управления КГБ СССР Иван Федорович Карпеня. Ты понял, щенок?! Ты что же думаешь, можно так вот, безнаказанно, замочить шесть оперативников КГБ, нюхаться как последняя потаскуха с жидами и американцами, подставлять собственную агентуру, работать против своих как самая настоящая вражина, а после этого свить себе гнездышко за бугром и спокойно ждать наступления смерти от старости?!.. Так вот хрен тебе, Виктор Мишин! Совсем службу забыл, подонок, мразь!.. Забыл, с кем дело имеешь?! Так я тебе напомню, тля! Мы с тебя, поганец, глаз не спускали ни на секунду!.. Все эти годы, понимаешь?!.. Чего щеришься, поганец? Думаешь, на пушку беру? Да я тебе прямо сейчас могу до последней цацки перечислить, что на трельяже твоей супружницы стоит, с каким зонтом ты на улицу выходишь, какого цвета пипифакс в твоем роскошном сортире… И знай, Мишин: ты жил все эти годы – и красиво ведь, паскуда, жил, ничего не скажешь! – только потому, что мы ДАВАЛИ тебе жить. А теперь все, баста! Кончился твой многолетний заграничный отпуск! Семь лет попасся на лужайке и все! Будя! Чтоб ты знал, Мишин: в данный момент твоя поганая жизнь не стоит даже пули. И уж точно во сто крат дешевле билета из Копенгагена в Москву, – уж ты мне поверь, внучек…

– Слушай, дедуля, прекрати вонять, а! – Мишин сквозь зубы сплюнул на потертый ковер. – Лапшу будешь вешать на уральские уши своих салаг. Пули ему видите ли жалко!.. Да ты из-за меня одного целый транспортник зафрахтовал…

– И то правда, – неожиданно спокойно согласился Карпеня. – Зафрахтовал. Но ты все равно оплатишь наши расходы. До копейки!..

– Извини, дед, у меня кредитные карточки при обыске изъяли. Буду должен…

– У тебя уже есть должок перед нами, Витя. Ка-а-а-нкретный такой – конкретнее не бывает. А долги мы получать привыкли…

– Чего ж не получали аж семь лет?

– А ждали.

– Чего ждали-то?

– Пока проценты не нарастут. Потому и не трогали, Витя. А вот теперь самый момент расплаты И пришел…

– Что же я вам такое задолжал, что ты аж трясешься от злобы? – спокойно поинтересовался Мишин. – Денег из кассы, вроде бы, не брал. Что несколько воспитанников твоих к апостолам отправил – так это в порядке вынужденной самообороны, тебе известно. Тайн ваших я не выдавал, явки не раскрывал… Чего ты так заелся дед? Смотри, годы твои немалые, того и гляди кондратий посетит ненароком…

– А ты подумай как следует, бывший подполковник.

– А здесь и думать нечего, – глаза Витяни зло сверкнули. – Ничего я вам не должен!..

– Ну, нам, как говорится, виднее, – процедил Карпеня.

– Вам-то, может, и виднее. Да только получать все равно с меня будете.

– С тебя, родимый, с кого же еще!

– Ты меня, дед, только не пугай, ладно? – негромко процедил Мишин, подаваясь всем телом вперед, к письменному столу Карпени. «Строгие» наручники, которыми его окольцевали, врезались в запястье, причиняя при малейшем движении острую боль. – Твоими молитвами, дед, я под пулями вырос, под смертью жил, смертью и промышлял… Носился как угорелый по белу свету, пока ты свой геморройный анус грел в этом поганом кресле. Что ты можешь мне сделать, старый безмозглый осел, старшина шайки убийц, дерьма кусок продажного? Расстрелять? На дыбу вздернуть? Рвать из меня кусками?.. Что?..

– А не боишься? – прищурился Карпеня.

– Так отучили вы меня бояться, мать вашу перемать! Ты же, дед, и отучил! Помнишь свои педагогические перлы? «Не бойся боли – рано или поздно наступит шок и боль отпустит. Не бойся шока – ты в беспамятстве… Очнешься – пойдешь по второму кругу – им тебя все равно не согнуть, ты секрет знаешь… А не очнешься – значит покойник. Опять-таки, отмучался…» Вот и получается, отец-наставник: по сравнению с тем, что я по вашей милости пережил и прошел, все это ерунда, повторение пройденного!.. Ты и твои ублюдки похоронили меня живым много лет назад. Стало быть, любая форма смерти для меня – всего лишь возврат в свое естественное состояние. Да ты сам повторял, дед, что труп расстрелять нельзя…

Монолог своего блудного ученика генерал Карпеня выслушал молча. И хотя по толстым губам старого генерала КГБ скользила добрая, всепонимающая дедовская улыбка, молчание Карпени было зловещим. Мишин слишком хорошо знал своего наставника, чтобы не понимать: сюда, в этот кабинет на территории охраняемой электроникой и натасканными псами подмосковной базы Первого главного управления, его приволокли с другого конца Европы вовсе не для того, чтобы, выматерив и отведя душу, пустить в расход. Его привезли сюда, чтобы ПОЛЬЗОВАТЬ. И у Мишина надсадно ныло под ложечкой от страшного предчувствия, что этот старый пень с генеральскими звездами знает, КАК сделать это с максимальным эффектом. Он, собственно, всегда отличался от других крупных начальников конторы именно тем, что многое знал не по ТЕОРИИ.

– Ну, что, все сказал, молодогвардеец?

– Все.

– Выпить хочешь?

– Так я же не Кио.

– Чарку к зубам поднесу, так и быть.

– Перебьюсь!

– Ну, тогда вот тебе телефон, звони!..

Прихватив один из четырех стоявших по правую руку старых телефонных аппаратов (тоже списанных), старый генерал-лейтенант, кряхтя, перегнулся через широкий стол и поставил его перед Мишиным.

– Цифры буду носом набирать?

– Здесь помогу, без проблем.

– Куда звонить? – Витяня даже не пытался скрыть своего замешательства. – Горбачеву? Так мы с ним вроде лично не знакомы.

– У него и без тебя проблем хватает, – басом проворчал Карпеня. – Ты лучше домой позвони. В славный город Копенгаген… Чего зенки вылупил? Неужто телефончик забыл? Это надо же!..

– Зачем?

– Что, «зачем», Виктор?

– Зачем звонить?

– А как же иначе? – Недоумение на лице Карпени было неподдельным, искренним и даже доброжелательным. – Ты же заботливый муж, разве не так, сынок? Опять-таки, жена твоя на сносях, вот-вот сыночка тебе родит. Или девку, что, скажу тебе из личного опыта, еще приятнее… Это ж какое счастье для такого волка матерого да одинокого – на склоне лет потомством обзавестись! Небось, и не рассчитывал, а, Витяня? Ну, соберись, не распускай сопли, подполковник! Откуда это дебильное выражение? Ты же у нас не деревня какая, а коренной москвич, интеллигент, белая косточка, можно сказать… Вот тебе и задачка на сообразительность: что делает нормальный супруг, отлучившийся в командировку на пару дней? Ну?.. Правильно: звонит домой, интересуется, все ли в порядке…

Серые глаза Мишина почернели.

– Не понимаю… – Карпеня развел огромными руками. – Ты, что же, не хочешь позвонить собственной жене?

– Что вы с ней сделали? – хрипло спросил Витяня, сразу же перестав ощущать режущую боль «строгих» наручников.

– Ты ж в конторе не первый год, Виктор… – Генерал-лейтенант Карпеня был абсолютно спокоен. – Вдобавок к тому же профессионал, один из лучших моих учеников. Так что, должен понять: до тех пор, пока ты не вернешь нам свой долг, НИЧЕГО с твоей женой не случится. Не тебе объяснять: главное в нашей работе – достижение поставленной цели…

– Где она?

– Там, где ей надлежит в данное время быть, – отрезал Карпеня, с лица которого моментально слетела маска благодушия. – Здоровье, присмотр врача, комфорт, трехразовое питание и прочее – при ней. Так что, можешь не дергаться. И ребеночек твой родиться в срок, исправным. Естественно, если поведешь себя разумно. Все понял, Мишин?

– Я хочу с ней поговорить.

– Через… – Карпеня взглянул на настенные часы. – Через часика три-четыре, не раньше. Тебя соединят. Я позабочусь…

– Что я должен сделать?

– Ничего нового.

– Кого?

– А кого скажут. Узнаешь в свое время, – по-отечески улыбнулся генерал Карпеня. Его широкое, крестьянское лицо с нависшими козырьками седых бровей, выражало удовлетворение. Так врачи реагирует на появление пульса у пациента, балансировавшего между жизнью и смертью. – А пока тебе придется какое-то время пожить в родных местах. Сейчас здесь почти нет пациентов – тишь. Так что, широкий круг общения оставим на потом. Но, как сам понимаешь, пара-тройка людей будут находится рядом с тобой круглосуточно. Так что без фокусов, ученик: шаг влево, шаг вправо и ты вдовец. Причем бездетный. Режим солдатский: подъем, кросс, тактика… Сбросишь жирок, наберешь форму, постреляешь всласть – небось соскучился, а?

– Ага, – буркнул Витяня. – Места себе не находил от тоски.

– Вот и замечательно, – Карпеня кивнул. – На сегодня, вроде бы, все…

– Мне нужны гарантии, дед, – тупо разглядывая полустертый узор на ковре, произнес Митин.

– Какие гарантии? – кустистые седые брови Карпени сошлись на переносице. – О чем это ты?

– С ней ничего не должно случится. И с… ребенком тоже. Ни сейчас, ни потом…

– О себе чего не говоришь, не торгуешь?

– О покойниках либо хорошо, либо ничего…

– Умен, звереныш, – пробормотал Карпеня.

– Без гарантий я и пальцем не шевельну, – Мишин поднял голову. – Ты меня знаешь, дед. Заложник – я. Стало быть, я за все и отвечу. Так тебя устраивает?

– Годится, – выдержав паузу, кивнул Карпеня. – Как представляешь себе эти самые… гарантии?

– Подумаю, – тихо сказал Мишин.

– Подумай, сынок, подумай… – Карпеня часто закивал. – Время у тебя пока есть…

2

Барстоу (штат Калифорния).

Частный дом.

1 января 1986 года. 07.45

После визга циркулярной пилы и лязганья работающего мусоровоза, пронзительная телефонная трель под ухом спящего человека – третий по мерзости звук в природе. Когда он напомнил о себе в шестой раз, я, совершая убийственное насилие над биологией сонного организма, разлепила наконец глаза и начала соображать, что, собственно происходит…

Юджин спал, уткнувшись носом в подушку и вообще не подавал признаков пробуждения. Вчерашнее празднование нового года с друзьями было действительно бурным и затянулось почти до пяти утра. Но ведь не настолько же оно было бурным, чтобы так вот, откровенно по-хамски, не реагировать на непрекращающиеся садистские звонки и заставлять любимую жену просыпаться ни свет ни заря!..

– Правильно старые люди говорят: все мужчины сволочи и эгоисты, – прошипела я, по частям подтягивая свое безжизненное от хронического недосыпа тело к продолжавшему трезвонить аппарату.

– Нельзя с утра плохо говорить о мужчинах, – пробубнил Юджин, не отрывая лицо от подушки.

– Почему нельзя? – Его наглость была просто потрясающей. Я на мгновение даже забыла о звонках, грозивших перебудить весь дом.

– Это плохая примета.

– А вечером – хорошая?

– До вечера еще надо дожить…

– Так вот: если ты сейчас же не возьмешь эту проклятую трубку, до вечера тебе точно не дожить!..

– Учитывая, КАК у меня разламывается голова, я не доживу в любом случае, – пробормотал Юджин, не отрывая голову от подушки. – Так какой смысл вставать, дорогая? Лучше умереть лежа…

– Юджин, немедленно возьми трубку! – потребовала я, продолжая подтягивать тело к телефону. – Я хочу спать, ты это понимаешь?!..

– Не вредничай, тебе ближе тянуться.

– Ты специально поставил телефон с моей стороны.

– Садизм должен быть изысканным, – пробурчал он в подушку. – Это – по-джентльменски…

– Свинья!

– И тебе доброе утро, дорогая…

Дотянувшись, наконец, до трубки, я наощупь перекинула ее в пространство между ухом и плечом, после чего, в изнеможении падая на подушку, прохрипела:

– Только не говорите мне доброе утро, ладно! Своими долбаными звонками вы его окончательно уничтожили! Неясно только, за что?..

В трубке кто-то неуверенно прокашлялся.

– Алло? – взревела я. – Да скажите же что-нибудь, черт бы вас подрал!

– Простите, я говорю с госпожой Спарк?..

Голос был мужской, густой, как вишневое варенье (есть, знаете ли, такие сумасшедшие хозяйки, которые выковыривают косточки из каждой ягоды), совершенно незнакомый и вдобавок ко всему с убийственным немецким акцентом. Только прожив в Америке семь лет, я поняла, что по-английски немцы разговаривают еще ужаснее, чем по-русски. Хотя мне лично это всегда казалось невозможным.

– Да, – сбавив тон на умеренный, призналась я. – К несчастью, вы действительно говорите с госпожей Спарк…

– С госпожей Валентиной-Вэл Спарк? – уточнил голос.

Немецкий акцент в трубке звучал слишком натурально и органично, чтобы я могла заподозрить кого-то из наших немногочисленных друзей в столь глупом розыгрыше. Да они никогда бы себе и не позволили подобного…

– Вы что, из налоговой службы?

– Нет-нет, как раз наоборот, – поспешил успокоить меня мужчина.

– Что значит, «наоборот»? – насторожилась я, заметив краем глаза, как распатланная голова Юджина медленно, словно таракан, приходящий в себя после обработки дихлофосом, зашевелилась на подушке.

– Простите меня за столь ранний звонок, госпожа Спарк, но мне нужно было его сделать именно сегодня утром…

– Знаете, я уже как-то догадалась…

Спать как-то сразу расхотелось. Я вдруг почувствовала легкий озноб, хотя поставленный на «тепло» кондиционер работал исправно и в спальне поддерживалась нормальная, комнатная температура.

– Меня зовут Карл-Хайнц Эрлих, госпожа Спарк, – сообщил бас, медленно и тщательно, словно таблетку аспирина, разжевывая каждое ненавистное ему английское слово. – Я являюсь шефом лос-анджелесского отделения «Франкфуртер коммерциал банк». Сегодня в шесть утра я получил из Германии спецпочтой пакет, адресованный лично госпоже Валентине-Вэл Спарк с указанием моего непосредственного руководства вручить его немедленно и лично в руки адресату. В настоящее время в Барстоу направляется наш сотрудник, который везет с собой этот пакет. Вы должны подготовить ваше удостоверение личности или водительские права, дабы сотрудник нашего банка мог убедиться, что пакет доставлен непосредственно в руки адресату. После этого вам надо будет расписаться в бланке квитанции и заполнить специальную карточку, в которой вы подтверждаете, что «Франкфуртер коммерциал банк» выполнил данное поручение своевременно. Такова процедура, за соблюдение которой я несу личную ответственность…

– Если я правильно поняла, господин Эрлих, вы банкир?

– О, ja! – приосанился голос, в котором отчетливо зазвучали горделивые тевтонские интонации. – Именно так, госпожа Спарк. Я глава американского филиала одного из старейших банков Европы. Хочу довести до вашего сведения, мисс Спарк, что наш банк был основан в одна тысяча восе…

– С каких это пор, мистер Эрлих, банки стали выполнять функции почты?..

Ненавижу телефонных хамов, позволяющих себе подобную бесцеремонность. Однако к себе в тот момент я относилась вполне терпимо. Да и вообще, о каких церемониях могла идти речь, если тебе, после бурного празднования новогодней ночи, не дали поспать даже трех часов и подняли с постели ни свет ни заря?!

– Только в том случае, моя госпожа, если этот пакет хранился в банке. В данном случае, в нашем банке…

– А если бы…

– Боюсь, госпожа Спарк, никаких разъяснений, кроме того, что уже было сказано, я вам дать не смогу. Еще раз извините за столь ранний звонок, к которому меня вынудили служебные обстоятельства. С новым годом, госпожа Спарк…

– И вам того же, – пробормотала я, положила трубку и посмотрела на Юджина.

– Что-то случилось? – спросил он, оторвав, наконец, голову от подушки, но все еще с закрытыми глазами.

– Ром, вишневая настойка, абсент… – я невольно улыбнулась при виде распухшей после затянувшегося ночного веселья родной физиономии. – Пил абсент, свинья?

– Точнее, ее мексиканский эквивалент – огненную текилу… – Юджин медленно раскрыл глаза и неуверенно моргнул. – Что случилось, девушка?

– Мне сейчас привезут какой-то пакет из немецкого банка…

– Ну, да… Я почему-то так и понял.

– Что ты «так и понял»?

– Ну, что из немецкого, а не австралийского или китайского.

– Синдром похмельной проницательности?

– Ага… Спровоцированный цитатой из Ремарка.

– Слегка пьян и как всегда образован.

– На розыгрыш не похоже, верно?

– Непохоже, – кивнула я и рухнула на подушку. Желание спать куда-то улетучилось вместе с хорошим настроением. – Слишком все это серьезно… Фамилия, название банка, извинения… И этот жуткий акцент!

– Не будь снобкой!

– Как этого добиться, живя среди снобов?

– Может быть, ты получила наследство?

– Какое еще наследство? – меня аж передернуло. – От кого?

– Ну, не знаю… – окончательно проснувшись, Юджин забросил длинные руки за голову и мечтательно уставился в потолок. – Скажем твоя бабушка по материнской линии закрутила в самом начале века где-нибудь в Баден-Бадене или Карлсбаде этакий красивый курортный роман с богатым шалопаем – знатным отпрыском рода Гогенцоллернов. Или, что еще лучше, Круппов. А может, даже, самих фон Тиссенов. И произвела на юного немца-перца-колбасу такое неизгладимое впечатление, что он, по приезде в опостылевший фатерланд, буквально каждую ночь, с открытыми глазами, прямо, как я сейчас, вспоминал незабываемые, сладостные мгновения любви с твоей обворожительной бабушкой под романтическое журчание знаменитых минеральных источников. Вскоре его – естественно, насильно – женили на худосочной, очкастой и плоскогрудой наследнице другой кучи дойчмарок. Детей у них, естественно, не было, поскольку владелица второй кучи, в силу пуританского воспитания, наотрез отказывалась делать эти омерзительные движения при муже. А без него дети никак не получались… Потом началась первая мировая война, затем революцию в России… Твоя бабушка с головой ушла в строительство коммунизма, а богатый немецкий шалопай превратился в матерого капиталиста, продолжая, по заведенной семейной традиции, не покладая рук, варить сталь вначале для броневиков Людендорфа, а потом для танков Адольфа Гитлера. За что, кстати, и получил звание бригадного генерала вермахта, несколько латифундий в Аргентине, а впоследствии даже часть Янтарной комнаты, которую немцы свистнули у русских. А потом…

– Ты никогда не станешь профессиональным сценаристом, милый, – пробурчала я, вставая и набрасывая халат.

– Признайся, что в тебе говорит зависть, дорогая, – улыбнулся Юджин.

– Не зависть, а уважение к традициям соцреализма. Моя бабушка родилась в Коростышеве, если тебе о чем-нибудь говорит это географическое название…

– А почему оно должно мне о чем-то говорить? Там были алмазные копи?

– Там было еврейское местечко.

– И что?

– А то, что про Баден-Баден в Коростышеве не слышал даже самый просвещенный человек…

– Которым был твой дедушка, да?

– Которым был местный раввин. И вообще, представить себе мою бабушку в объятиях знатного немецкого отпрыска, вообразить себе мою незабвенную Фаню Абрамовну, которая даже перед собственным мужем, под угрозой изнасилования бандой петлюровцев, ни за что не сняла бы лифчик, могла только такая жертва кабельного телевидения, как ты, дорогой.

– Значит, о наследстве не может быть и речи?

– Тебе что, не хватает средств к существованию, жлоб?

– Просто я ни разу в жизни не получал наследства. Как и всякого интеллигентного человека, меня интересует процедурная сторона дела…

– Увы, дорогой, если это и наследство, то радости оно нам не принесет…

– Да что с тобой? – голос Юджин стал серьезным. – Что ты так всполошилась?

– Не нравится мне этот звонок, милый…

– Почему не нравится?

– Не люблю вестей из прошлого.

– Почему обязательно из прошлого?

– Потому что вести из настоящего приносит почтальон, а не банковский служащий…

Так и не нащупав под кроватью шлепанцев, я босиком подошла к окну. Снег в этих южных краях – явление нечастое, я бы даже сказала, исключительно редкое. Однако в то утро примыкающий к нашему двухэтажному дому газон с несколькими карликовыми пальмами и невинно обнаженными кустами акации полностью исчез под пушистым белым ковром. Я любила этот небольшой и очень уютный, вместительный и теплый дом, который мы купили в середине семьдесят девятого года, примерно через месяц после того, как Юджин окончательно вышел в отставку и ЦРУ произвело с ним полный (и, надо сказать, щедрый) расчет. С этим домом у меня были связаны только добрые и радостные воспоминания. Здесь прошли первые годы моего замужества, моей новой жизни в красивой, благополучной, доброжелательной, но так и не ставшей родной Америке. Здесь, в течение четырех лет, я родила двух сыновей – Юджина-младшего и Тима, здесь дожидалась возвращения Юджина-старшего, который довольно долго не мог найти себе работу по вкусу, пока, наконец, не устроился в крупную туристическую фирму заведующим отдела рекламы. Позднее, после того, как моему младшему сыну Тиму исполнилось два года и его можно было оставлять с няней, в эту же фирму взяли и меня. Английский я освоила довольно быстро. А когда юджинские шефы увидели, что я не только бойко общаюсь, но и довольно складно пишу на этом языке, меня посадили в отдел, занимавшийся организацией туров во франкоязычные страны. По всей видимости, моя работа их устраивала; через несколько месяцев я уже заведовала этим отделом, получая практически столько же, сколько и мой высокообразованный муж-американец.

Со временем наша жизнь с Юджином вошла в стабильное русло: переживания и страхи, связанные с событиями, прибившими меня к берегам Америки, постепенно стерлись и выцвели под уютным абажуром налаженного, спокойного быта. Я перестала вздрагивать при каждом телефонном звонке, при любом стуке в дверь, при появлении в моем доме посторонних людей… Не сразу, конечно. Мне понадобилось несколько лет, чтобы окончательно поверить, что в этой стране мне и моим детям ничего не угрожает. Кроме того, Юджин как-то обмолвился невзначай, что имел встречу с Генри Уолшем; последний убедил его в том, что та страшная история с КГБ похоронена навсегда, – последнюю точку в ней поставила (или должна была поставить – горький опыт прекратил меня в субъективного идеалиста, верившего только в то, что можно пощупать собственными руками) смерть Юрия Андропова. В размеренной, комфортабельной и достаточно интересной после того, как у меня появилась работа, жизни не хватало только мамы. До середины восемьдесят пятого года мы с Юджином предпринимали отчаянные усилия и потратили кучу денег, чтобы получить разрешение на ее въезд в США. Я звонила матери практически ежедневно, успокаивая ее и информируя о наших усилиях. И когда мы миновали, казалось бы, все мыслимые юридические и дипломатические препоны, произошло то, чего я никак не могла предусмотреть: как-то ночью позвонила моя неунывающая подруга и сообщила, что мама умерла от обширного инфаркта. Во сне. Она ушла из жизни именно так, как в семьдесят восьмом году мечтала уйти я. Естественно, я никогда не рассказывала маме о тех своих страшных планах, но, очевидно, между матерью и дочкой существуют какая-та особая, виртуальная связь. И действует она бесперебойно. До тех пор, пока кто-то не умирает…

Это был удар страшной силы. Через два часа после звонка моей подруги, ни слова не сказав Юджину (он панически боялся моего возвращения в Москву, доказывая всякий раз, когда заходил разговор на эту тему, что меня никогда не выпустят обратно и что наши сыновья останутся сиротами при живой матери), я уже сидела в одном из кабинетов советского консульства в Лос-Анджелесе. Молодой консульский сотрудник с литыми плечами капитана КГБ или ГРУ (различать их я так и не научилась – даже моего выстраданного на собственной шкуре опыта оказалось для этого недостаточно) долго и придирчиво разглядывал открытый дипломатический паспорт на имя Валентины Васильевны Мальцевой, лично врученный мне Юрием Андроповым семь лет назад, потом, извинившись, куда-то отлучился на полчаса, после чего строевым шагом, но уже без синего с золотым тиснением дипломатического картона, вернулся в кабинет, сел за свой канцелярский стол и уставился на меня так, словно я предложила ему заняться любовью непосредственно на его рабочем месте.