Текст книги "Ностальгия по чужбине. Книга первая"

Автор книги: Валентина Мальцева

Соавторы: Йосеф Шагал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Что это?

– Суть. Существо дела, – пояснил Гордон. – Так вот, мисс Паулина, говорите тахлес, пока мои лекарства еще не действуют усыпляюще…

– Бога ради простите, сэр, – пробормотала Паулина. – На одной из ваших квартир в Париже находится гражданка США Вэлэри Спарк. Я не знаю, как она попала к вам, – скорее всего, кто-то специально вывел ее на Моссад. Конечно, здесь возможна случайность, но я в них в принципе не верю… Впрочем, это только мои предположения. Неделю назад на ее мужа было совершено покушение. Два агента КГБ стреляли в нее в городе Барстоу, штат Калифорния, но муж моей воспитанницы, кстати, офицер ЦРУ в отставке, сумел прикрыть свою супругу, в результате чего получил три пулевых ранения и в настоящее время находится в тяжелом состоянии в больнице. Мы располагаем доказательствами того, что стреляли именно в господу Спарк. Один из советских агентов, участвовавших в акции, в настоящее время находится у нас. Спарк раздобыла фальшивый паспорт и с ним вылетела в Европу. В Париже она оторвалась от наблюдения людей ЦРУ и в настоящее время находится, как я уже говорила, на вашей конспиративной квартире. Мое руководство увязывает эту странную историю с рядом других событий, которые имеют определенное значение. Я прилетела сюда с предложением скоординировать наши усилия…

– Почему вы решили, что эта женщина у нас? – вопрос Гордона прозвучал глухо.

– Я обязательно должна ответить на этот вопрос?

– Наверное, мне послышалось: буквально секунду назад кто-то в этой комнате говорил о координации наших усилий…

– В свое время эта женщина выполняла для нас одну… миссию. И была снабжена кольцом с небольшим бриллиантом. В камень был имплантирован жидкий кристалл, реагирующий на импульсы извне. Естественно, посылаемые на определенных частотах…

– Она знала об этом?

– Нет, сэр.

– Как все просто, – пробормотал старик под нос и поднял голову. – Так чего вы хотите, мисс Паулина?

– Мне бы хотелось знать, что привело ее к вам, мистер Гордон?

– Получив ответ, вы будете удовлетворены?

– Я этого не говорила. В зависимости от того, каким будет ответ, мы готовы рассмотреть нюансы сотрудничества с… взаимовыгодными интересами сторон…

– А что беспокоит вашего босса, очаровательная мисс? – Гордон лукаво усмехнулся. – Было время, когда Генри Уолш находил время в своем переуплотненном графике и прилетал сюда, в этот дом. Я ничего не имею против столь э-э-э… выразительной замены. Но чисто по-стариковски меня разбирает любопытство: если бы Уолш не считал это дело таким важным, вряд ли бы он отправил вас ко мне, верно? С другой стороны, если вы придаете такое большое внимание этому делу, почему он не прилетел сам?

– Вы хотите поторговаться… – Паулина не спрашивала, а констатировала. – И вы не уверенны в том, что мои полномочия и статус в ЦРУ достаточны, чтобы я могла гарантировать вам компенсационную часть сделки…

– Сколько вам лет, Паулина? – тихо спросил шеф Моссада.

– Мой любимый вопрос, – пробормотала Паулина.

– Я уже в том возрасте и состоянии, когда не боюсь показаться бестактным…

– А почему вы спрашиваете, сэр? – Паулина пристально посмотрела в слезящиеся глаза старика. – Я кажусь вам недостаточно умной для своего возраста?

– Лет шестьдесят три-шестьдесят четыре, так?

– Вы разбираетесь в женщинах, сэр.

– Чего бы я стоил, если к восьмидесяти четырем годам не разбирался в самом простом… Как давно вы работаете в ЦРУ, мисс Паулина?

– Я третий год в отставке, сэр. А проработала в Лэнгли тридцать пять лет.

– С вашей внешностью вы могли не уходить в отставку еще лет десять.

– Там держат не за внешность, сэр, – усмехнулась Паулина.

– Здесь тоже… – Гордон улыбнулся.

– Я ушла потому, что устала.

– Вы счастливая женщина.

– Почему вы так думаете?

– Люди обычно не ценят свободу…

– Вы тоже когда-то хотели уйти?

– А как вы думаете, Паулина?

– Работа для мужчины – это и есть свобода.

– Лет тридцать назад я бы с вами согласился.

– А сегодня?

– Мы слишком ничтожны перед вечностью, мисс Паулина. Когда умирает тело, в душе происходят странные вещи… Понимаете, что я имею в виду? Когда держишь в руках нож, никогда не думаешь, что наступит день, и сталь клинка источится, рассыплется в прах. Он кажется вечным и нетленным…

– Очевидно, перед вами сейчас открываются вещи, недоступные мне.

– Сколько лет вы знаете Генри?

– Всю жизнь.

– И всегда вместе?

– И всегда вместе, – кивнула Паулина. – Но только на работе.

– Надежнее всего, – еле слышно произнес старик, вытащил откуда-то сбоку пластиковую бутылочку с минеральной водой и сделал глоток прямо из горлышка. – Буквально за минуту до того, как позвонил Генри и сообщил о вашем приезде, я раздумывал, что мне делать с информацией из Парижа. То есть, ничего особенно интересного в этом деле нет. Кстати, я вижу в нем больше перспектив для серьезной головной боли, нежели возможность извлечения конкретных дивидендов. Но с другой стороны, что-то в этой информации меня насторожило и даже встревожило…

Гордон сделал паузу на очередной глоток воды.

– В телепатию я не верю, мисс Паулина. Я верю в опыт и знания. И если Генри Уолш, которого я очень уважаю, испытывает предчувствия, в чем-то схожие с моими, значит, в этом деле действительно что-то такое есть. Просто я этого пока не вижу… Вы ошиблись, мисс Паулина: у меня нет желания торговаться с вами. Скажу вам больше: у меня уже практически не осталось желаний. Есть только внутреннее ощущение от тиканья часов вот тут, – Гордон прижал руку к животу. – И еще чувство долга. Но тоже какое-то странное: как у старой собаки, которая и лапой пошевелить не в силах, но по-прежнему рычит, скаля стертые зубы, когда замахиваются на ее хозяина…

– Мистер Гордон, вы позволите спросить вас кое о чем, не относящемся к теме нашей встречи?

– Возьмите глаза в руки, Паулина! – улыбка старика была одновременно жалкой, грустной и мудрой. – Что я в моем нынешнем состоянии вообще могу не позволить?

– Моим основным направлением работы, сэр, всегда была Россия…

– Вы ведь русская, верно? – перебил Гордон.

– Наполовину, – уточнила Паулина. – Русской была моя мать. Сама же я родилась в Штатах. Так вот, занимаясь Россией, я внимательнейшим образом наблюдала за работой вашей службы. Мне это было и интересно, и познавательно. Не сочтите за лесть, сэр, но я всегда восхищалась вами…

– Моссадом?

– Нет, – Паулина покачала головой. – Вами лично, мистер Гордон.

– Что вы можете знать обо мне? – старик недоуменно пожал плечами.

– Больше, чем вы себе представляете, сэр.

– Сомнительный комплимент, – глухо проворчал глава Моссада. – В самом Израиле мое имя известно максимум десяти людям.

– Но я ведь тоже не кассиршей в супермаркете работала! – с вызовом произнесла Паулина.

– Простите, мисс…

– Скажите, мистер Гордон: после того, как вы… уйдете… Мне трудно представить себе человека, который вас заменит…

– А почему это вас беспокоит?

В ту же секунду Паулина физически ощутила колоссальное напряжение, исходящее от дряхлого старика, еще мгновение назад буквально засыпавшего в своем кресле.

– Потому что многое, очень многое в работе ЦРУ было бы невозможно без контакта с вами, мистер Гордон, – она старалась отвечать спокойно, чувствуя, как передается ей это внезапно возникшее напряжение. – Потому, что есть вещи, в которых большие боссы не любят признаваться даже самим себе. Но я не большой босс, а потому могу сказать вам, мистер Гордон: мне искренне жаль, что «Пурпурное сердце» – высший орден Америки, присуждаемый истинным патриотам страны, будет вручен вам посмертно. Но самое обидное, что знать об этом будут все те же десять человек в вашей стране и примерно столько же – в моей. В великом множестве жизненных несправедливостей, эта, на мой взгляд, одна из самых жестоких…

Гордон молчал и немигающими слезящимися глазами смотрел на женщину. Его вытянутое сморщенное лицо абсолютно ничего не выражало – ни радости, ни разочарования, ни удовлетворения, ни даже работы мысли. Он походило на гипсовую маску. Жили на этом лице только губы – тонкие, синеватые, с запекшимися в уголках нагноениями. И они медленно шевелились, словно пытаясь что-то сказать…

– Будем надеяться, что Генри Уолш не ошибся в своих предчувствиях, – произнес наконец Гордон и тыльной стороной ладони вытер губы. – С вашей воспитанницей работаем МЫ. Это первое. Когда вас введут в курс дела, вам станет понятна причина этого условия. У вас будут функции посредника-координатора между двумя службами. С правом СОВЕЩАТЕЛЬНОГО голоса. Все решения принимаем мы. Но вас держим в курсе дела…

– Если я поняла правильно, вы принимаете мое предложение, мистер Гордон? – негромко спросила Паулина.

– Вы правильно меня поняли, – кивнул старик. – Хотя это решение противоречит моим принципам…

– Почему же вы соглашаетесь, сэр?

– Только по одной причине: в данный момент ВАШЕ рычание – возможно, впервые за последние годы – может принести куда больше пользы, чем мое…

15

Москва.

Первое главное управление КГБ СССР.

Февраль 1986 года

Полковник Виктор Силантьев, возглавлявший в ПГУ научно-технический отдел и курировавший всю работу Управления по связи и электронной разведке, встречался с генералом Воронцовым ежедневно в девять утра. Обычно он находился в кабинете шефа Первого главного управления КГБ не больше двадцати минут. Офицеры в приемной генерала Воронцова знали, что на время совещания с Силантьевым отключались все внешние телефоны шефа ПГУ. В особо экстренных случаях разрешалось войти в кабинет, предварительно уведомив генерала о случившемся по селекторной связи.

Полковник Виктор Иванович Силантьев являлся в кабинет шефа с неизменной малиновой папкой, в которой лежали стенограммы прослушивания советских партийных и государственных руководителей. «Прослушка», которая велась беспрерывно как в стране, так и за рубежом, если объект находился в заграничной командировке, не отключалась даже на время сна советских руководителей. Вероятность того, что какой-то монолог или беседа конкретного человека могли состояться без вмонтированной где-нибудь рядом высокочувствительной звукозаписывающей аппаратуры, рассматривалась в КГБ как чисто теоретическая. Основной «прорыв» в высочайшем техническом уровне обеспечения служб прослушивания был осуществлен еще в конце шестидесятых годов по личному распоряжению Брежнева, требовавшего, чтобы каждое утро на его рабочем столе лежали стенограммы прослушивания наиболее интересных разговоров и бесед членов и кандидатов в члены Политбюро. Тогда же тайным распоряжением, проведенным через Центробанк СССР, была значительно расширена валютная часть годового бюджета комитета госбезопасности. На приобретение самых последних новинок электроники, в основном, японской, американской и голландской, тратились колоссальные средства. В дальнейшем эта статья расходов ни разу не пересматривалась, вследствие чего все «прослушивающее» хозяйство, руководители которого зорко следили за мировым рынком открытий в этой щепетильной области, поддерживалось в надлежащем виде и своевременно обновлялось.

В середине семидесятых годов между двумя крупнейшими управлениями КГБ – Первым и Третьим (разведка и контрразведка) разгорелась нешуточная драчка за полный контроль над «прослушкой». Контрразведчики, естественно, доказывали, что хозяйство, ориентированное, преимущественно, на собственную страну, должно находится только в их ведении. Разведка же резонно полагала, что, не имея регулярного доступа к материалам прослушивания советских руководителей, особенно, их бесед с крупными представителями Запада, очень трудно делать аналитические выводы о событиях, происходящих за рубежом. И тогда руководство комитета приняло «соломоново» решение: оставив службу «прослушки» в Третьем главном управлении, оно разрешило Управлению внешней разведки создать при себе нечто вроде подотдела прослушивания. Дальнейшее уже было делом техники: к середине восьмидесятых годов «прослушка» ПГУ ни в чем не уступала, а во многом даже превосходила аналогичную службу в контрразведке…

На ежедневный доклад Юлию Воронцову полковник Силантьев приносил, естественно, не весь объем суточной работы, а ВЫЖИМКУ в пять-шесть машинописных страниц. Отдел, в котором работали около сорока опытных аналитиков, вычленял из тысяч километров звукозаписей наиболее существенные, СТОЯЩИЕ фрагменты. Затем, напечатанные в единственном экземпляре, они стекались на рабочий стол полковника Силантьева. Именно он сводил все отобранные материалы воедино, отсеивал лишнее, корректировал последовательность и составлял в итоге лаконичный отчет, который и ложился каждое утро на рабочий стол начальника Первого главного управления КГБ СССР.

…Как и все люди, ведущие напряженный образ жизни и отправляющиеся спать, как правило, далеко за полночь, Воронцов по утрам пребывал в неизменно скверном расположении духа. На работоспособности начальника Первого главного управления КГБ СССР это практически никак не отражалось, однако знаменитое обаяние Воронцова в первой половине дня было будто выключено. Однако в то хмурое февральское утро Воронцов показался полковнику Виктору Силантьеву особенно угрюмым и даже агрессивным. Поздоровавшись с полковником едва заметным кивком, Воронцов сразу же углубился в содержимое малиновой папки. И только минуту спустя, оторвавшись от бумаг, с не свойственной ему мужицкой грубоватостью, бросил: «Ну, чего ты стоишь?! Сядь, полковник, не маячь перед глазами…»

Воронцов не просто просматривал протоколы прослушивания, он РАБОТАЛ с ними, делая толстым желтым маркером пометки на полях, а порой ВЫСВЕЧИВАЯ целые фразы. А потом Силантьев увидел, как рука Воронцова с зажатым фломастером неожиданно застыла над страничкой плотного машинописного текста.

– Что это такое? – Воронцов провел по бумаге жирную линию и протянул лист через стол Силантьеву. – Что это еще за многоточия?..

– Помехи, – спокойно ответил полковник.

– Какие помехи? – нахмурился шеф ПГУ.

– Внешние помехи, Юлий Александрович.

– Ты хочешь сказать, что…

– Что во время разговора Громыко с Трейси кто-то на минуту пятьдесят секунд включил скрэмблер, – кивнул Силантьев.

– А он у Громыко есть?

– В точности ответить не могу, но вполне возможно, товарищ генерал-полковник… – Силантьев сдержанно улыбнулся. – С его-то опытом международных переговоров…

– Сколько они вообще разговаривали с Трейси?

– Там внизу указано, Юлий Александрович… – негромко произнес Силантьев. – Двадцать две минуты.

– А скрэмблер был включен только на две… – Воронцов, словно начисто позабыв о существовании Силантьева, вслух разговаривал сам с собой.

– На минуту пятьдесят, – уточнил полковник.

– Да, конечно, – механически кивнул Воронцов. – На минуту пятьдесят…

– Пока ребята сориентировались, машинку отключили…

– Кто-то из тех, кто находился рядом, мог воспользоваться скрэмблером?

– А рядом никого и не было, Юлий Александрович

– Как не было? – Воронцов подался вперед. – Вообще никого?

– Они беседовали в кабинете Громыко с глазу на глаз, Юлий Александрович, – пояснил полковник. – Естественно, на английском. Сидели за журнальным столиком в углу кабинета и пили чай с сухариками. До приемной, где находились помощники Громыко и переводчик Грега Трейси, – порядка семи метров. Даже чуть больше. На таком расстоянии глушилка не действует… Скрэмблер включил кто-то из них, Юлий Александрович, это без вопросов…

– Сбой был к концу беседы, так?

– Так точно.

– После того, как скрэмблер был отключен, сколько еще продолжалась беседа?

– Около трех минут. Посмотрите по стенограмме, Юлий Александрович: ничего существенного, они по сути дела уже прощались…

– А случайности исключены?

– Что вы имеете в виду, Юлий Александрович?

– Ну, какие-нибудь технические помехи с аппаратурой…

– Исключены на сто процентов.

– Ничего в этот момент не закоротило, не выбило? – продолжал допытываться Воронцов.

– Да нет же, товарищ генерал-полковник! – в голосе полковника Силантьева сквозила откровенная обида. – Это абсолютно невозможно…

– Когда вылетает Грег Трейси?

Силантьев сделал круглые глаза и несколько раз моргнул.

– Ах, да, прости! – Воронцов махнул рукой, словно отгоняя навязчивое видение. – Свободен, Виктор Иванович. Спасибо за оперативную работу. Ступай по своим делам…

Полковник Силантьев еще находился в тамбуре между двумя дверьми воронцовского кабинета, а начальник Первого главного управления КГБ СССР уже держал, не отрывая, палец на кнопке селектора.

– Слушаю, товарищ генерал-полковник!

– Горюнова ко мне. Немедленно!..

Тридцативосьмилетний Эдуард Николаевич Горюнов – самый молодой в центральном аппарате КГБ генерал-майор, занимал пост одного из трех заместителей Воронцова и непосредственно курировал азиатско-тихоокеанское направление работы Первого главного управления. Кроме того, Горюнов был вторым после Карпени генералом, участвовавшим в подготовке покушения на Горбачева.

Плотно прикрыв за собой дверь, невысокого роста, смуглолицый Горюнов, чью типично кавказскую внешность так и не смог облагородить прекрасно сшитый двубортный костюм в темную-серую полоску и дымчатые стекла в модной металлической оправе, в несколько шагов преодолел расстояние до рабочего стола Воронцова и, не спрашивая разрешения, сел напротив. Было заметно, что в этом кабинете генерал-майор Горюнов чувствует себя вполне уверенно.

– Вызывали, Юлий Александрович?

– Прочти вот это, – Воронцов без комментариев протянул заму машинописную страницу и невидящим взглядом уставился в окно.

– Ну и что? – Горюнов вернул бумагу и внимательно посмотрел на Воронцова. – Что вас так встревожило, Юлий Александрович?

– Пауза в беседе меня встревожила, Эдуард Николаевич, – негромко ответил Воронцов. – А тебя нет?

– Кто-то из них воспользовался глушилкой?

– Очевидно.

– Кто?

– Думаю, не Грег Трейси.

– А почему вы думаете, что не он?

– Давай, я тебе кое-что объясню, генерал-майор Горюнов… Грег Трейси – шеф протокольного отдела госдепартамента США, находящийся в Москве для подготовки визита президента Рейгана. Он занимает свой пост ровно тридцать лет. То есть, с февраля пятьдесят шестого года. И примерно столько же этот господин лично знаком с нашим Андреем Андреевичем Громыко. Они старые друзья, Эдуард Николаевич, если только подобное определение вообще уместно в насквозь лживом и закамуфлированном мире профессиональных дипломатов. Понятно, что президенту США – в том случае, естественно, если его визит в Москву состоится, – абсолютно не о чем разговаривать с нашим полуразваливающимся Председателем Президиума Верховного Совета, который ничего не решает, ничего не может, и ни к чему не стремится. Следовательно, встреча Громыко с Трейси – это в самом деле посиделки двух закадычных друзей-старперов. И я не думаю, что Грег Трейси стал бы брать на такую встречу скрэмблер…

– Ну, мало ли, – попытался возразить Горюнов.

– Зачем опытному Трейси глушить эту беседу? Объясни мне, Горюнов? Все, что он может доверительно поведать Громыко, уже напечатано в сегодняшних «Известиях». На третьей полосе…

– Вы полагаете, Юлий Александрович, что Громыко… мог рассказать Трейси о вашей с ним… встрече?

Смуглое лицо молодого генерала сохраняло выражение абсолютного спокойствия, лишь черные, чуть навыкате, глаза, таили в себе сдержанную угрозу.

– По-твоему, я не должен так полагать?

– Простите, Юлий Александрович, но мне как-то трудно представить, что Громыко мог позволить себе что-то подобное…

– Согласен, – кивнул Воронцов. – Я себе этого вообще представить не могу. Но, тем не менее, давай предположим на секунду, Эдуард Николаевич, что произошло то, во что мы оба не верим или, правильнее сказать, не хотим верить. Что за эти самые злосчастные минуту пятьдесят секунд поверенный во многих делах Андрей Андреевич Громыко рассказывает своему старому американскому приятелю, что один высокопоставленный генерал с Лубянки намерен с помощью таких же, как он, коммунистических фанатиков-твердолобов, убрать с дороги… одного нашего общего и невероятно популярного на Западе друга. И что ему лично, – человеку, отдавшему всю свою сознательную жизнь беззаветному служению идеалам Отчизны, – трудно примириться с мыслью о физической расправе над личностью, которой рукоплещет сегодня весь цивилизованный мир… Сам он уже стар, да и от былого влияния остались лишь жалкие воспоминания… Однако надеется, что предупреждение, своевременно переданное из компетентных кругов США нашему э-э-э… общему другу, помешает планам злоумышленников и позволит довести до конца демократические преобразования в Советском Союзе… Ну, как тебе текст?

– Довольно четко, – пробормотал Горюнов.

– Уложился я в минуту пятьдесят секунд?..

– Зачем ему это говорить? – глухо спросил молодой генерал.

– А затем, дорогой ты мой Эдуард Николаевич, что Громыко НИКОГДА не участвовал ни в одной внутрикремлевской интриге, не говоря уже о вооруженном заговоре с целью физического уничтожения первого лица в партии и государстве! Потому, собственно, и выжил, умничка…

– Но он же согласился…

– И струхнул! – с ненавистью отрезал Воронцов. – Испугался, понимаешь? А вдруг заговор раскроют раньше, чем его посадят в кресло генерального секретаря ЦК КПСС? Что он теряет сейчас, отодвинутый от реальной власти, но, тем не менее, пользующийся всеми ее привилегиями – от личного проктолога до оригиналов русских передвижников на стенах? Да ничего наш уважаемый идеалист Андрей Андреевич Громыко не теряет! Как это сказал черный Абдулла?.. «Хороший дом, красивая жена, – что еще нужно, чтобы спокойно встретить старость?».. Старость он уже давно встретил, теперь ему нужно без потрясений дожить до урны в кремлевской стене. А оказавшись ввязанным в государственный заговор, он запросто может лишиться башки. Причем не фигурально, а в самом что ни на есть прямом смысле, понимаешь?!.. И платить за похороны Громыко будет не государство, а его сын…

– И все же мне кажется, что вы перестраховываетесь, Юлий Александрович, – тихо возразил Горюнов.

– Я просто ДУМАЮ, Эдуард Николаевич! – Воронцов налег грудью на крышку стола и приблизил свое лицо к смуглому лицу Горюнова. – Анализирую… Предполагаю… Поскольку убежден, что не имею права на ошибку. Потом, когда ЭТО, дай Бог, произойдет – пожалуйста! Можешь какое-то время не перестраховываться, генерал. Можешь даже с радости напиться в сауне в компании с тремя женщинами – заслужил! Но только не сейчас! Я хорошо знаком с въедливостью и любознательностью американцев, уж поверь мне, Горюнов! И потому могу также предположить, что наш престарелый председатель Президиума, под неназойливым давлением аргумента о том, что, дескать, неплохо бы подтвердить как-нибудь свои подозрения парой-тройкой конкретных фактиков, запросто под треск скрэмблера мог шепнуть на ушко Трейси имя отчаянного генерала, предложившего ему, Громыко, занять самое влиятельное кресло в огромной стране, которое вот-вот осиротеет…

Генерал-майор Горюнов угрюмо молчал, обдумывая страстный монолог начальника ПГУ.

– Ну что, Эдуард Николаевич? Убедил я тебя в чем-то, или нет?

– Не столько убедили, Юлий Александрович, сколько озадачили… То, что вы сказали, это… – Горюнов запнулся, подыскивая нужно слово. – Это страшно.

– Страшно, когда ЭТО сваливается на тебя, как ведро с помоями, – сухо уточнил Воронцов. – Если же суметь вовремя подумать об ЭТОМ, то всегда найдется защита…

– О чем вы? – тихо спросил Горюнов.

– Слушай меня внимательно, генерал-майор! – голос Воронцова стал жестким и решительным. – В течение часа у меня на столе должна быть абсолютно вся информация по Грегу Трейси. Где живет, на что живет, с кем спит, когда улетает домой, охрана, сопровождение, любимый отдых, встречи, предпочтительный десерт, газета с утра… Короче, ВСЕ! Отдельно доложить, кто именно в «трешке» отвечает за его охрану… Короче, добудь мне за час все, что только можно! До последней мелочи! А дальше подумаем, как все обставить…

– То есть?.. – Горюнов несколько раз моргнул длинными, загнутыми кверху, ресницами. – Что обставить? Даже если вы и правы в своих опасениях, Юлий Александрович, все равно: с момента встречи прошло уже более десяти часов…

– Ну и что? – Воронцов презрительно сощурил глаза. – Что из этого следует?

– Из этого следует, Юлий Александрович, что Грег Трейси – естественно, если ваши предположения верны – мог передать об услышанном послу США, мог связаться по «красному телефону» с государственным секретарем, мог, отправить шифрограмму президенту, мог в конце концов…

– Это все понятно, просчитываемо, – с трудом сдерживаясь, процедил Воронцов. – Какой вывод? Что ты предлагаешь, генерал? Сидеть, сложа руки, и ждать, подтвердятся наши страхи или нет?

– А что предлагаете вы, товарищ генерал-полковник? – чуть привстав, хрипло спросил Горюнов. Его смуглое лицо побледнело. Поняв, что именно имеет в виду Воронцов, молодой заместитель начальника ПГУ сгруппировался, словно готовился к решающему прыжку.

– Да ничего особенного я и не предлагаю, – как-то сразу остыв, по-стариковски проворчал Воронцов. – Я просил тебя собрать мне досье, вот и все. Скорее всего, ты прав: я и в самом деле стал слишком уж подозрительным. Похоже, чем ближе финиш, тем больше пошаливают нервишки…

* * *

Зафрахтованный правительством США пассажирский «Боинг-737», на борту которого находились шеф протокольного отдела госдепартамента Грег Трейси и его жена Салли, двое агентов ФБР, занимавшихся в Москве уточнением деталей маршрутов президента, первый секретарь посольства США в СССР, четыре члена экипажа и две миловидные стюардессы, должен был приземлиться на авиабазе Эндрюс в Вашингтоне, округ Колумбия, в 19.00 по восточно-американскому времени. В 12.03, на подлете к восточным склонам швейцарских Альп, Грег Трейси, не отрывавшийся от свежего номера «Уолл-стрит джорнэлл» уже минут двадцать, неожиданно хмыкнул, снял очки и поднял голову:

– Салли, дорогая, ты читала заметку этого мужлана Уорнера?

Супруга Трейси, дремавшая в широком кожаном кресле напротив, открыла глаза:

– Что учудил этот яйцеголовый на этот раз?

– Нет, ты только послушай, что он пишет, Салли! Это же просто хамство!..

Шеф протокольного отдела госдепартамента водрузил очки на переносицу и вслух прочитал:

«Похоже, г-н Трейси, давно уже превративший государственную службу в откровенную синекуру, весьма своеобразно трактует свои прямые обязанности. В любом случае, его посещение в ходе визита в Москву престарелого шефа Президиума Верховного Совета СССР Андрея Громыко иначе как ностальгическую блажь охарактеризовать нельзя. Поскольку совершенно очевидно, что в ходе предстоящего визита в Россию президента Рейгана, у последнего вряд ли будет время и желание встречаться с опальным членом старого, еще догорбачевского Политбюро. Мне нет никакого дела до желания двух политических мастодонтов потрепаться о доисторических временах за чашкой цейлонского чая из неприкосновенного запаса кремлевского буфета. Но почему все это делается за счет американского налогоплательщика?..»

– Ну, скажи, разве не мерзавец?! – Трейси швырнул газету на пол и нажал кнопку, вмонтированную в подлокотник кресла.

– Слушаю вас, сэр? – средних лет стюардесса в опрятном голубом пиджаке и пестрой косынке на груди склонилась над Трейси.

– Знаешь что, Мэгги, принеси-ка ты мне…

Но Мэгги так и не суждено было узнать, что хотел выпить самый важный пассажир рейса. Поскольку в ту же секунду раздался страшный взрыв, после которого «Боинг» буквально рассыпался на мелкие кусочки, и тут же исчез с радаров наземных служб.

Часы на пункте диспетчерского слежения показывали 12.23.

В 13.49 Пентагон с помощью фотографий, полученных со спутника, подтвердил полученную за сорок минут до этого из Швейцарии информацию о гибели зафрахтованного правительством США пассажирского самолета «Боинг-737».

В 13.58 о случившемся был проинформирован президент США Рональд Рейган.

В 14.00 министр иностранных дел СССР по прямой линии уведомил об авиакатастрофе над Швейцарией Михаила Горбачева.

В 14.15 из московской резидентуры ЦРУ в Лэнгли поступила шифрограмма с полным отчетом о пребывании в советской столице Грега Трейси, за обработку которой тут же засела аналитическая группа в составе семи человек.

В 18.00 в госдепартамент США из министерства иностранных дел СССР поступила телеграмма с соболезнованиями в связи с гибелью старейшего сотрудника госдепартамента Грега Трейси…

А в семь вечера по московскому времени в кабинете Михаила Горбачева сидели вызванные на экстренное совещание председатель КГБ и министр иностранных дел. Каждый из этой тройки отчетливо понимал, что происшедшее чревато самыми непредсказуемыми последствиями, и каждый рассматривал эти последствия через призму собственных интересов. У министра иностранных дел, полностью отвечавшего за успех предстоящего визита в Москву президента США, были все основания предполагать, что взрыв самолета приведет если не к полному разрыву, то, как минимум, к серьезному ухудшению советско-американских контактов, которые только-только стали налаживаться и приобретать предметный, конструктивный характер. Шеф КГБ тяжело сопел, понимая, что вся ответственность за взрыв над Швейцарией ляжет в конечном счете на его плечи. Он и мысли не допускал о случайности авиакатастрофы и пытался хотя бы прикинуть, кто именно из его необъятного ведомства и, главное, для чего, с какой целью, мог приложить руку к гибели «Боинга».

Горбачев, молча наблюдая, как рассаживаются оба приглашенных, просчитывал единственный вариант: если взрыв самолета – дело рук КГБ, ГРУ или какой-нибудь другой силовой или, возможно, подпольной националистической структуры, и американцы смогут это доказать, как отразится это на его имидже руководителя государства, полностью контролирующего ситуацию? Не снизит ли эта авиакатастрофа его политический профиль?

– Я хотел бы выслушать ваши соображения, товарищи, – негромко произнес генеральный секретарь ЦК КПСС. Стекла его очков в тонкой металлической оправе недобро блеснули, словно предупреждая, что ни о каких поблажках и речи быть не может.

Глава внешнеполитического ведомства вздохнул и широко развел руками:

– Единственное, о чем можно мечтать в такой ситуации, – это получить конкретные доказательства СЛУЧАЙНОСТИ этой катастрофы. Причем как можно быстрее. Я не намерен сгущать краски, товарищ генеральный секретарь, но просто обязан вас проинформировать: если случившееся над Альпами не случайность, и если американцам, не дай Бог, удастся доказать нашу причастность к этой катастрофе, ситуация может стать неуправляемой, критической…

– А вы что скажете, товарищ генерал армии? – Горбачев полуобернулся к председателю КГБ. – Как вы думаете: ЭТО может быть делом наших рук?