Текст книги "Ностальгия по чужбине. Книга первая"

Автор книги: Валентина Мальцева

Соавторы: Йосеф Шагал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Не надо мне угрожать, сеньор! – все так же тихо процедил брюнет с католическим крестом. – Может, на вас так хлороформ подействовал, что вы забыли: мы не в Москве, сеньор, а в Риме. И в данный момент вы – мой гость…

– Да перестань ты изображать из себя крутого на разборке! – недовольно поморщился Сергей. – Напряги свои мозги, Паоло, и постарайся понять: я – офицер спецслужбы. Серьезной спецслужбы. К вашим играм не имею никакого отношения. И если я появился здесь, то, значит, не просто так. А теперь ответь: ты действительно имеешь отношение к «Красным бригадам»?

Брюнет пристально взглянул на Сергея.

– Вы ведь все равно не сможете это проверить.

– Потому и спрашиваю, – кивнул Сергей. – Если да, то разговор состоится. Если нет, я дам тебе ровно неделю…

– Неделю на что?

– На то, Паоло, чтобы ты вернул двадцать тысяч долларов, полученных от нашего резидента. Затем – естественно, если хочешь сохранить голову на плечах – ты навсегда исчезнешь с нашего горизонта. Повторяю вопрос: ты имеешь отношение к «Красным бригадам»?

– Да.

– Ты вышел на нашего резидента по собственной инициативе или это был приказ твоего руководства?

– Это был приказ.

– Деньги, которые ты получил от нас… Твое начальство знает о них?

– Естественно, – Паоло криво усмехнулся. – Все до цента передано в кассу.

– Хорошо. А теперь слушай меня внимательно… – Сергей говорил подчеркнуто спокойно, стараясь передать это спокойствие брюнету. – У меня есть конкретное поручение, и я обязан его выполнить. Суть поручения ты должен слово в слово передать своим боссам. По нашему плану и схеме вам надлежит ликвидировать одного человека. Произойти это должно либо в Италии, либо в Испании, либо на Мальте в течение ближайших трех-четырех месяцев. Мы не заинтересованы в том, чтобы акция носила демонстративный характер. Наоборот, чем естественней и правдоподобнее все будет обставлено, тем лучше. За выполнение задания вы получите от нас пять миллионов долларов. Деньги будут переведены на любой указанный вам счет наличными. Никаких расписок в получении этих денег от вас требовать не будут. Так что, налоги с гонорара можете не платить. Вся операция – от начала до конца – должна проводиться исключительно силами «Красных бригад». Привлечение посторонних людей или использование вспомогательных структур полностью исключается. Все расходы, связанные с подготовкой и проведением операции, будут оплачены. Естественно, они не входят в премиальную сумму. Ровно через неделю, здесь, в это же время, я буду ждать ответа…

– А если они не согласятся? – тихо спросил Паоло.

– Документы, которыми мы располагаем, дают если не стопроцентное, то, во всяком случае, довольно полное представление о «Красных бригадах», о структуре вашей организации, ее лидерах и прочее. Нам известны имена политиков, которые поддерживают и даже работают на вас. Мы имеем в своих картотеках конкретные адреса, явки, данные на поставщиков оружия, схему связи ваших региональных и зарубежных отделений, адреса некоторых складов оружия и боеприпасов. Мы можем извлечь на свет божий такие подробности по делу об убийстве Альдо Моро, что это повлечет за собой полную ликвидацию «Красных бригад», как самостоятельной террористической организации, поддерживаемой конкретными политическими силами в стране. И, самое главное, в наших руках находится вентиль, с помощью которого мы в любой момент можем наглухо перекрыть вам источники финансирования. И тогда – даже не предпринимая всех мер, о которых я уже говорил – вы задохнетесь от нехватки кислорода. Чтобы ты, Паоло, в разговоре со своим начальством не был голословным, я сейчас напишу на листке и запечатаю в конверт названия банков и номера счетов, на которые поступают деньги для «Красных бригад». В твоих же интересах не вскрывать этот конверт и передать его своим боссам запечатанным. Иначе ты останешься без головы. Скажи также своему начальству, что в такого рода делах серьезная спецслужба никогда не блефует. Ты все запомнил, Паоло?

– Да, – кивнул брюнет.

– С этой минуты и до конца недели, когда я должен получить ответ, моя безопасность целиком и полностью ложится на ваши плечи, Паоло. На тот случай, если твои боссы окажутся глупее, чем мы думаем, оговори отдельно такой момент: если в течение этой недели со мной случится какая-нибудь неприятность, «Красные бригады» получат то же самое, что и в случае отказа от нашего предложения. У меня все, Паоло. А теперь, если тебя это не затруднит, проводи меня в зал…

– В зал? – переспросил брюнет, голова которого была явно занята совсем другими мыслями. – Понравилось представление?

– Понравилась методика обыска в исполнении вашей мулатки…

9

Москва.

Кремль.

Здание ЦК КПСС

Январь 1986 года

Как первый зампред КГБ Юлий Воронцов должен был каждый понедельник, ровно в 10 утра, являться в служебный кабинет Михаила Горбачева на Старой площади и информировать первого человека в партии и государстве о событиях истекшей недели. В перечне прямых служебных обязанностей Воронцова, еженедельные встречи с генсеком занимали особое, весьма специфичное место. Он презирал велеречивого, высокомерного и откровенно недалекого Горбачева, с каждым понедельником все отчетливее и острее осознавая, что презрение это постепенно перерастает в глухую, непримиримую ненависть. И всякий раз Воронцов не мог объективно ответить на вопрос, кого же в Горбачеве он ненавидит больше – президента страны, упивающегося за кордоном пышностью официальных приемов и неподдельным восторгом праздных толп, генерального секретаря ЦК, запутавшегося в противоречиях между коммунистической идеологией и им же провозглашенными социальными реформами или просто заурядного, бесконечно влюбленного в себя, свои мысли и свою жену человека, ставшего в силу уникального стечения обстоятельств практически единоличным вершителем судеб сотен миллионов людей, судьбы гигантской, издерганной и измученной страны.

Он знал о Горбачеве многое, практически все. Воронцовым были досконально изучены СОСТАВЛЯЮЩИЕ его подозрительного, упрямого, скрытного и глубоко противоречивого характера. Он имел не только полную информацию о встречах президента и его доверенных людей, но и располагал объективной возможностью постоянно анализировать бессистемную, РВАНУЮ тактику переговоров Горбачева с лидерами мировых держав, подготовки партийных и государственных реформ и трескучих «прорывов» в сфере внешней политики… Эти данные, в сочетании с информацией, которую регулярно поступала Воронцову из регионов и союзных республик, повергали первого зампреда КГБ в состояние морально-психологической комы. Как известно, дать оценку происходящему может любой человек, наделенный определенными знаниями и аналитическим складом ума. Способность же оценить ПОСЛЕДСТВИЯ происходящего присуща единицам. Воронцов был одним из немногих, кто отчетливо понимал, ВО ЧТО в конце концов выльется горбачевская перестройка. И, поражаясь флегматизму «верхушки», с которым последняя воспринимала бурные новации ставропольского реформатора, он не переставал задавать себе вопрос: КАК этот фигляр с лексиконом преподавателя научного коммунизма в провинциальном техникуме оказался на вершине абсолютной, практически неконтролируемой власти? КАКИМ ОБРАЗОМ отработанная и выверенная до мелочей СИСТЕМА пропустила сквозь свои бесчисленные турникеты и металлодетекторы человека, НЕОСОЗНАННОЙ целью которого являлось ее уничтожение?..

В последние годы Воронцов часто вспоминал короткий разговор с Юрием Андроповым в восемьдесят первом году. Тогда, по протоколу, его могущественный шеф должен был встречать Горбачева и правительственном аэропорту «Внуково-2» после завершения триумфальной поездки свежеиспеченного секретаря ЦК КПСС по идеологии в Англию. Едва Горбачев появился на трапе правительственного «ИЛ-62», Воронцов, изучивший по видеозаписям каждый его шаг в Лондоне, каждую встречу и каждое слово на официальных и полуофициальных приемах, был откровенно поражен неказистым, каким-то дерюжным черным пальто Горбачева и потертой серой шляпой, бесформенным горшком сидевшей на горбачевской голове. Он-то прекрасно помнил пошитое явно не в кремлевском ателье элегантное кашемировое пальто благородного серого цвета и щегольский белый шарф из магазина «Бонд», в которых Горбачев прилетел в Лондон…

– Переоделся в самолете, – угадав мысли шефа Первого главного управления, вполголоса обронил Андропов, не отрывая взгляд от трапа. – Понимает, что стариков раздражать не след…

– Для вашего протеже, Юрий Владимирович, он не очень-то умен, – пробурчал себе под нос Воронцов.

Андропов полуобернулся и с любопытством посмотрел на своего ближайшего помощника. На его толстых губах блуждала загадочная улыбка:

– В политике нет протеже, Юлий Александрович. Приближают к себе только тех, кого опасаются. И чем опаснее человек, тем на более коротком поводке его следует держать…

– Следовательно, вы должны опасаться не только Горбачева, но и меня… Так получается?

– А вы не политик, дорогой Юлий Александрович. Вы просто немолодой и опытный шпион…

Въезжая в Кремль через Боровицкие ворота, черная «волга» Воронцова послушно притормозила перед постом охраны. Предъявив удостоверение в развернутом виде и получив в ответ благосклонный кивок рослого капитана внутренних войск, генерал Воронцов откинулся на спинку и тяжело вздохнул. Близкая перспектива личной встречи с Горбачевым по-настоящему тяготила его. С каждым разом генералу было все труднее контролировать себя, сдерживать требовавший немедленного высвобождения гнев, вызываемый горбачевской манерой безапелляционно высказывать суждения абсолютно по всем вопросам, его органическая неспособность выслушивать оппонентов, воспринимать логику контрдоводов… Особенно тяжело стало переносить еженедельные встречи с Горбачевым после того, как Воронцов принял окончательное решение, впервые в жизни переступив черту, за которой открывались совсем иные реалии, иной порядок ходов…

Борьба с собой – это, как правило, безжалостное сражение с устоявшимися стереотипами. И всякий раз, возвращаясь к уже принятому решению, Воронцов решительно отметал в сторону тяжелое и страшное, как булыжник, влетевший в окно детской, слово «заговор». Несмотря на тридцать пять лет службы в комитете госбезопасности, он сумел сохранить в себе способность размышлять трезво и критически, решать конкретные проблемы в контексте с объективными факторами, не уподобляться партийным и государственным ортодоксам, действовавшим по принципу «Приказ начальника – закон для подчиненного». Ему везло в жизни, в карьере, в начальниках… Андроповский стиль работы – не заострять внимание и, тем более, не анализировать несуразности и изъяны системы, а работать над стержневыми процессами, практически реализовывать ИДЕЮ – стал с годами его стилем. И не только в работе, но и в жизни. Юлий Александрович Воронцов слишком хорошо, ИЗНУТРИ, знал повседневность кремлевских буден, чванство, властолюбие, стяжательство, а, подчас, и откровенную глупость многих больших начальников, вопиющие провалы в реализации жизненно важных для миллионов людей планов и программ, чтобы идеализировать высшее руководство страны… Но никогда раньше у него не было поводов усомниться в наивной, очень специфичной, проглядывавшей порой за дежурными фразами многочасовых речей, любви этих людей к государству, которым они безраздельно правили, к народу, которым они манипулировали, как хотели, к идее, которую они, сами того не ведая, втаптывали в грязь и выставляли на посмешище всего миру… Проработав в госбезопасности целую жизнь, Воронцов знал совершенно точно: то была их беда, а не вина. Ведь даже самые умные, хитрые и изощренные советские лидеры, загонявшие свой народ в концлагеря, а потом награждавшие его орденами за перенесенные муки, создававшие оружие массового уничтожения, а потом подписывавшие договоры о всеобщем и полном разоружении, сажавшие в тюрьмы за инакомыслие десятки тысяч своих соотечественников, а впоследствии представлявшие этих людей к государственным премиям, служили в конечном счете СИСТЕМЕ. И именно СИСТЕМА, которая, при всей своей кажущейся неповоротливости, сохраняла определенную гибкость, внятно, по слогам диктовала этим людям стиль руководства, методы борьбы за власть, формы диалога с народом, конкретные условия политического выживания… И только в Горбачеве генерал-полковник Юлий Воронцов впервые увидел принципиально новый, доселе неведомый тип руководителя-могильщика этой системы, этакого политического Франкенштейна, внезапно приобретшего страшную, разрушительную, освободившуюся от контроля силу.

Люди, далекие от закрытых на все замки коридоров власти, отчетливо видели стремление Горбачева РАЗРУШИТЬ систему и терпеливо ждали, чем закончатся энергичные, широко рекламируемые усилия первого советского реформатора. Окружение Горбачева, мыслившее привычными партийно-чиновничьими категориями, стремилось в первую очередь продолбить в невообразимой пыли перестройки, за которой порой невозможно было разглядеть даже очевидных вещей, личную нишу для собственной карьеры, и потому особенно лидеру не перечило. И только считанные люди в государстве остро осознавали: Горбачев, получивший титул «архитектора перестройки», увлеченно крушил все подряд, толком даже не представляя, что будет воздвигнуто на обломках советской империи. Несоответствие масштабов гигантской страны и доморощенной личности ее лидера было настолько вопиющим и даже карикатурным, что, принимая столь суровое, неадекватное решение, Юлий Воронцов даже не колебался. Его профессиональная карьера руководителя советской внешней разведки была неизменно связана с мучительным поиском альтернатив. Но когда он впервые до конца осознал, что альтернативы физическому уничтожению Горбачева не существует, то почти сразу же обрел внутреннее спокойствие и целеустремленность.

…Генерал-полковник Воронцов уверенно шел по ковровой дорожке длинного, как дорога в бездонную пропасть, коридора легендарного здания на Старой площади, раскланиваясь с высокопоставленными партийными чиновниками и выдавливая на лице дежурную улыбку. Он был достаточно сильным и мужественным человеком, и потому просто не мог не признаваться самому себе, что постоянно испытывает липкое, тошнотворное чувство страха. Не потому, что самостоятельно, рискуя всем, решил использовать КГБ, это «верное и испытанное оружие Коммунистической партии», в качестве гильотины для набитой бурными и невнятными идеями головы ее генерального секретаря. Воронцов панически, до холодного пота между лопатками, боялся, что не сумеет или не успеет вовремя опустить нож этой гильотины…

Михаил Горбачев в элегантном светло-сером костюме и броском, вишневого цвета, галстуке сидел за столом и что-то увлеченно вычеркивал шариковой ручкой. Покрой горбачевских костюмов, а также отказ молодого генерального секретаря от традиционных черно-белых цветов одежды и был, по мнению Воронцова, единственным конкретным признаком «общественных и политических перемен», о которых, захлебываясь, писала вся советская партийная и государственная пресса. Его знаменитое родимое пятно на темени казалось кровавым отпечатком чьей-то руки. Увидев вошедшего Воронцова, Горбачев нетерпеливо взмахнул рукой:

– Чего стоишь, генерал?! Садись!..

В этом обращении на «ты», в манере по-барски держать себя абсолютно со всеми, невзирая на возраст и заслуги, заключался горбачевский стиль общения. Воронцов поморщился, сделал несколько шагов, сел к приставному столику и положил перед собой блокнот с записями.

– Ну, что нового? – не отрываясь от бумаг спросил Горбачев.

– Что именно вас интересует, Михал Сергеич? – спокойно спросил Воронцов

– Прибалтика, – продолжая вычеркивать, бросил Горбачев. – Прежде всего, Прибалтика, генерал…

– С прошлой недели ничего не изменилось… – Отвечая, Юлий Воронцов даже не заглядывая в блокнот. – Наша оценка остается прежней: если не будут предприняты радикальные меры, вопрос отсоединения всех трех прибалтийских республик – это вопрос двенадцати-пятнадцати месяцев…

– Что ты имеешь в виду под «радикальными мерами»? – Горбачев наконец оторвался от вычеркивания и вцепился в генерала недобрым взглядом.

– Арест лидеров сепаратистов. Немедленное введение комендантского часа. Ужесточение контроля за границей с Польшей и, особенно, за морскими перевозками из Швеции и Финляндии. Усиление охраны армейских складов оружия. Переброска в Прибалтику двух дивизий внутренних войск. Административные аресты лидеров националистских и молодежных антисоветских организаций…

– Все? – сухо осведомился генсек.

– Полностью план мероприятий составлен нашим аналитическим отделом еще месяц назад. Его полная реализация займет от двух до трех суток.

– На Западе это будет воспринято как оккупация! – Лицо Горбачева побагровело. – Это ты понимаешь, генерал? Или вы в КГБ вконец охренели?!..

– На Западе, Михаил Сергеевич, присоединение Прибалтики к СССР считают оккупацией еще с 1940 года… – Воронцов собрал в кулак всю волю, чтобы говорить спокойно. – Так что, ничего нового в такой реакции я не вижу. Они трактуют перестройку так, как им выгодно…

– То есть?

– Демократизация нашего общества предполагает пересмотр понятий, являющихся по мнению мировой общественности, исторической несправедливостью… Именно к разряду последних и относится пакт Риббентропа-Молотова, советское вторжение в Прибалтику и оккупация Латвии, Литвы и Эстонии…

– И, тем не менее, предлагаемые вами меры абсолютно неприемлемы!.. – Горбачев поправил очки на переносице. – Мы должны пользоваться политическими методами выравнивания ситуации.

– Это уже не к КГБ, – пробормотал Воронцов.

– Естественно, не к КГБ! – Горбачев презрительно отмахнулся. – Ничего, я сам съезжу в Вильнюс и решу этот вопрос…

– Думаю, это ничего не даст, Михал Сергеич…

– А это уж не тебе судить, генерал!

– Так точно, не мне, – кивнул Воронцов.

– Что у нас еще?

– Украина, Михаил Сергеевич.

– Что там?

– Примерно, то же самое, что в Прибалтике. Мы последовательно теряем свои позиции. В Ровно и Львове позавчера было предпринято несколько попыток покушения на офицеров местных управлений КГБ. Наши люди спят с автоматами под подушкой, их безопасность не гарантируется местными властями… Вокруг гарнизонов скапливаются подозрительные люди. Ситуация угрожающая, Михаил Сергеевич. Местные власти абсолютно ничего не предпринимают. На Украине, в Прибалтике, в Закавказье мы уже не можем рассчитывать на помощь местных правоохранительных структур…

– Надо уметь разговаривать с руководителями республик, – желчно огрызнулся Горбачев. – Надо искать пути к конструктивному диалогу! Надо последовательно и терпеливо объяснить людям нашу позицию…

– Уже пробовали. Эти разговоры ничего не дают, – спокойно возразил Воронцов. – В ответ мы получаем обещания и только. Нас шельмуют, Михаил Сергеевич…

– А хорошие новости у тебя есть, генерал?

– Нет, Михаил Сергеевич… – Воронцов сдержанно покачал головой. – К сожалению, нет.

– Что, кроме силовых методов, вы можете предложить для выравнивания ситуации в Прибалтике, на Украине, в Закавказье?

– Уже ничего, Михаил Сергеевич…

– Так где же ваш хваленый аппарат?! Где выучка ваших людей?! – Горбачев сорвался на крик и стукнул кулаком по столу. – На что вы вообще способны?!

– Если не будут предприняты экстренные меры, то очень скоро властные структуры на местах будут просто обращены в бегство. Я имею в виду и аппараты комитета госбезопасности… Нам сегодня нечего противопоставить нарастающей анархии.

– Какой участок вы считаете наиболее опасным в данный момент?

– Реально? Нагорный Карабах, Михаил Сергеевич.

– Даже не Прибалтику?

– Прибалтика практически потеряна, – медленно произнес Воронцов. – Из пожара надо вытаскивать то, что еще можно спасти…

– Я имею постоянную связь с первыми секретарями Армении и Азербайджана. Меня убеждают в том, что ситуация полностью контролируется…

– Вас вводят в заблуждение, Михал Сергеич, – возразил Воронцов. – Там готовятся к вооруженным провокациям. Идет форсированная подготовка к крупномасштабным боевым действиям. У нас есть оперативные данные о том, что в эти регионы подтягивается оружие…

– Куда подтягивается? Конкретно?

– В Нагорный Карабах.

– Откуда?

– Через Армению.

– А вы что делаете, генерал? – вскипел генсек. – Сидите, сложа руки, и ждете, пока там не начнут убивать друг друга?!

– Нужны санкции, Михал Сергеич, – Воронцов пожал плечами. – В рамках той политической дискуссии, которую вы сегодня ведете с лидерами Армении и Нагорного Карабаха, мы не можем предпринимать активных действий. Я имею в виду, не можем без вашего разрешения…

– Я что-то не пойму вас, генерал: вы поддерживаете Азербайджан?

– Я поддерживаю Советскую власть, – сдерживаясь из последних сил, ответил Воронцов. – И целостность Союза Советских Социалистических Республик. Межэтнические конфликты – это не футбол, Михаил Сергеевич. И у меня, соответственно, нет и не может быть в этих вопросах ни симпатий, ни антипатий. Я исхожу только из того, что любой вооруженный конфликт на нашей территории ведет к ослаблению страны. Что же касается конфликта вокруг Нагорного Карабаха, то он грозит перерасти в полномасштабную гражданскую войну на Кавказе со всеми вытекающими последствиями…

– Только без лекций о внутреннем положении, пожалуйста, – поморщился Горбачев. – Сегодня куда ни плюнь – везде эксперты. Только вот работать некому!.. Что вы конкретно предлагаете?

– Пока не началась стрельба, ввести в Степанакерте и других городах НКАО военное положение. Запретить демонстрации. Вывести с этой территории армейские склады с оружием – в любую минуту на них может быть совершено нападения, а сил защищать их у нас там явно недостаточно. Я имею в виду, надежных сил… Полностью блокировать Нагорный Карабах как от Азербайджана, так и от Армении, локализовать этот регион и постараться выиграть время. Если мы сумеем не дать вспыхнуть столкновениям на межэтнической почве, шансов найти политическое решение кризиса станет больше…

– Хорошо, – кивнул Горбачев. – Мы обсудим это предложение на Политбюро…

«В постели со своей ненаглядной ты его обсудишь», – подумал Воронцов.

В этот момент зазвенел телефон. Горбачев матерно выругался и схватил трубку.

– Я же сказал!.. Кто?… А… Ну, соедини…

В соответствии с кремлевским этикетом, первый зампред КГБ тут же уставился рассеянным взглядом в полузашторенное окно, всем видом демонстрируя, что ему совершенно неинтересен телефонный разговор первого лица партии и государства. Тем более, что Воронцову хватило двух горбачевских фраз, чтобы понять: звонит Шеварднадзе. Шеф МИДа второй день находился в служебной командировке в Восточном Берлине, где вел очень тяжелые переговоры с Хонеккером. Стенограмму этих переговоров Воронцову положили на стол еще вчера, поздней ночью. Вопрос воссоединения Восточной и Западной Германии решался стремительно, в духе провозглашенного перестройкой нового внешнеполитического курса.

– Как-то странно все получается… – Горбачев положил трубку. На породистом лице генерального секретаря ЦК КПСС отражалось так не свойственное Горбачеву выражение растерянности. – Я чувствую себя в полной безопасности, стоит только мне пересечь государственную границу. Там меня окружают радушие, дружелюбие, искреннее желание понять суть вопросов, понять логику нашего реформирования. А у себя дома… – Горбачев поправил очки указательным пальцем. – Такое ощущение, что на Западе куда больше понимают суть моих реформ, чем в собственной стране…

– Такова печальная судьба всех реформаторов на Руси, – Воронцов с колоссальным трудом выдавил из себя улыбку. – Любые новшества, как правило, опережают коллективное сознание масс и воспринимаются ими в штыки…

– Но ведь в конечном счете народ их принимал! – воскликнул Горбачев. – Причем, реформы куда более радикальные, чем нынешние. Возьми того же Петра, или Екатерину…

– Вы не монарх, Михал Сергеич, – негромко возразил Воронцов. – В вашем распоряжении другие институты власти, другие методы осуществления реформ…

– Хрущев тоже не был монархом, – отмахнулся Горбачев. – Но ХХ съезд, как видишь, провел. И культ личности Сталина, несмотря на яростное сопротивление наших сталинистов, развенчал!..

– Хрущев понимал взаимозависимость и хронологию проведения демократических реформ и функционирование институтов сдерживания, – тщательно подбирая слова, ответил Воронцов. – Идею проведения XX съезда Хрущев начал реализовывать только после того, как убедился, что армия, КГБ и МВД не только целиком на его стороне, но и полностью контролирует положение в государстве. Не мне вам говорить, Михал Сергеич, что в те годы на учете находился каждый исчезнувший ствол, каждое имя инакомыслящего… Это и есть разумный плацдарм для начала политических и экономических реформ. Кстати, наступлению демократии в США тоже ведь предшествовала длинная цепь исторических событий, в которых решающую роль сыграли силовые структуры – от войны между Севером и Югом до полного развязывания рук ФБР во времена Маккарти…

– Хрущев, значит, понимал… – родимое пятно генсека налилось кровью. – А я, стало быть, не понимаю?..

– Но вы же сами признаете, что осуществление ваших реформ наталкивается на сопротивление масс. И мы – я имею в виду КГБ, милицию и даже армию – практически бессильны как-то влиять на этот процесс… Народ чересчур стремительно погрузился в атмосферу вседозволенности, Михал Сергеич. И сегодня мы только начинаем пожинать плоды…

– Что плохого в идее демократизации общества, в его открытости? – привстав, Горбачев смотрел на первого зампреда КГБ с нескрываемой ненавистью. – Советские люди не должны ничего бояться, не должны дрожать в страхе перед карающей рукой госбезопасности!.. Сталинские времена не вернутся, как ты этого не понимаешь, генерал?! Никогда не вернутся!..

В кабинете генерального секретаря ЦК КПСС воцарилась зловещая пауза. Воронцов побледнел, словно только что получил публичную пощечину. Он вытащил из кармана брюк носовой платок, медленно оттер лоб, на котором выступили частые бисеринки пота, и, глубоко вздохнув, негромко произнес:

– Я потомственный интеллигент, Михаил Сергеевич. Из семьи московских учителей. И в КГБ пришел не по путевке комсомола, а из дипломатической Академии, которую закончил с красным дипломом. Мои деды по отцовской и материнской линии были расстреляны за правый уклон еще в конце тридцатых годов. Мой отец погиб при взятии Кенисберга, командуя мотострелковым полком. Кроме того, в шестьдесят девятом году я защитил на кафедре международного права МГИМО докторскую диссертацию о правовых аспектах западных демократий. Следовательно, мне, профессору юриспруденции, доктору наук, в течение двадцати лет возглавляющему советскую внешнюю разведку, нет необходимости объяснять историческую и нравственную невозможность возврата к временам сталинских репрессий, к временам антинародного террора и тотального недоверия в обществе… Тем не менее, я убежден в том, что любая модель политического, экономического и социального реформирования должна опираться на четкую правовую основу, на сознательность и политическую культуру масс и высокий профессиональный, нравственный авторитет правоохранительных органов. А то, что происходит сейчас… Согласитесь, Михаил Сергеевич, есть существенная разница между организацией коммунистического субботника и беспределом Ходынского поля. Хотя и то, и другое считают проявлением патриотизма…

– А ведь ты меня не любишь, генерал Воронцов? – Горбачев смотрел исподолобья, набычившись.

Воронцов молчал.

– Я ведь не похож на твоего кумира, верно? – продолжал допытываться Горбачев. – Андропов был умнее, да? Так почему же ты приходишь в этот кабинет, генерал?

– Я на службе, товарищ Горбачев, – сухо отчеканил Воронцов. – Я кадровый работник КГБ в звании генерал-полковника и давал присягу Отчизне…

– Это не проблема! – почти шепотом произнес Горбачев. – Я тебя освобожу от этой присяги!

– Освободить можно от должности, товарищ Горбачев, – спокойно ответил Воронцов и встал. – А от воинской присяги освобождают только две вещи – собственная совесть или смерть. Честь имею, товарищ генеральный секретарь ЦК КПСС! – и развернувшись через левое плечо Воронцов строевым шагом покинул главный кабинет разваливающейся страны…

* * *

«Если у тебя скверно на душе – не выясняй ни с кем причину. А уж тем более, с самим собой. Просто постарайся как можно быстрее заснуть…» В течение трех недель, которые Мишин под неусыпным контролем провел на базе ПГУ, слова матери, ушедшей из жизни очень рано, когда он только закончил школу, напоминали о себе буквально каждую секунду, торкаясь изнутри подобно некормленным птенцам в осиротевшем гнезде. И чем меньше ему давали спать – этот срок его надзиратели последовательно сократили с семи до пяти часов в сутки – тем болезненнее он ощущал потребность забыться, чем-то оглушить себя, лишь бы только не думать…

С Ингрид ему дали поговорить только раз – спустя четыре дня после того, как его доставили на базу. Телефонный разговор был коротким, минуты полторы, но и этого времени оказалось достаточно, чтобы Мишин понял две вещи: Ингрид действительно находилась в руках советской разведки и условия, в которых ее содержали, были вполне приемлемыми. Главный же вопрос: как сложится судьба его жены и ребенка после того, как он выполнит для КГБ требуемую работу и навсегда исчезнет, по-прежнему оставался открытым. Ставя себя на место своих прежних начальников, Витяня не мог не отдать должное их прозорливости и уму: лучшего способа добиться полной покорности от беглого подполковника КГБ они придумать просто не могли. Потому, собственно, приставленные к нему три оперативника особенно не надрывались: деваться Мишину было некуда. Как лаконично выразился генерал Карпеня, «шаг влево, шаг вправо – и ты останешься без жены и ребенка»…

Чтобы хоть как-то отвлечься от тягостных дум, Мишин с головой окунулся в изнурительную программу «переподготовки», наверняка составленную рукой опытного и ущербного садиста от разведки. Его поднимали в пять утра и, несмотря на пятнадцатиградусный мороз, в трусах и майке, без завтрака, он должен был пробежать десять километров по пересеченной местности. Сразу же после финиша, его заставляли надевать двадцатикилограммовый свинцовый пояс, с которым он должен был пробежать еще пять километров. После завтрака, с семи утра до полудня Мишин работал со штангой и двухпудовыми гирями в гимнастическом зале. Затем, после двадцатиминутного перерыва на обед, конвоиры отвозили его на стрельбище, представлявшее собой огороженный колючей проволокой огромный участок поля в несколько десятков гектаров и утыканный всеми возможными видами мишеней – открытых, замаскированных, движущихся, возникающих внезапно… Стрелять он должен был практически из всех видов оружия и мыслимых положений – в ходе коротких перебежек, из укрытия, стоя, из окна «газика», ритмично перекатываясь в сугробах по несколько метров… На дневной сон ему отводилось ровно сорок минут. Потом, когда уже начинало смеркаться, его вновь отвозили на полигон, где начинались ночные стрельбы из автоматической винтовки с прибором ночного видения. С каждым днем задача стремительно усложнялась. Если в самом начале Мишин стрелял по статичным полутораметровым мишеням на расстоянии 700–800 метров, то к исходу третьей недели он на слух поражал фосфоресцирующие тарелочки диаметром чуть больше обычного спичечного коробка, которые запускал в воздух с помощью ручной катапульты для стендовой стрельбы один из трех его надсмотрщиков…