Текст книги "Сеанс длиною в жизнь (СИ)"
Автор книги: Валентина Ad
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
ГЛАВА 1
– Ма, мне безумно неудобно обращаться к тебе с подобной просьбой, но не могла бы ты мне занять немного денег. Я верну, как только со мной рассчитается пациент. Может на неделе, максимум две…
Да, никто не говорил что взрослая, а главное самостоятельная жизнь это легко. А тем-более ни в каком университете никакой страны ни один преподаватель не станет вам рассказывать о недостатках приобретаемой вами профессии. А именно о том, что получение диплома по определенной специальности совершенно не гарантирует безбедного существования. Так вышло и со мной. «Психотерапевт», как принято считать, достаточно престижная и востребованная профессия, но мне от этого не легче. Никто не хочет связываться с неопытным, пусть и хорошим, не побоюсь этого слова, специалистом.
– Надежда, какие еще неудобства? Заедешь вечером, сколько нужно, столько и дам. А на счет возврата можешь не переживать, вернешь, когда сможешь.
Мама как всегда была сдержанной, но достаточно заботливой.
– Ма, я сказала не «дай», а «одолжи». Так что я верну в кратчайшие сроки. И еще, можешь папе ничего не говорить. Он и без того считает меня не самой одаренной, а когда узнает что у мены финансовые проблемы, еще больше начнет иронизировать по этому поводу. Нет, я, конечно, уже привыкла к подобного рода проявлению его любви, но все же…
– Я все понимаю, он часто заигрывается. Но, рада, что ты знаешь, он тебя любит. Я ничего ему не скажу, можешь не переживать. Жду вечером дома.
– Спасибо.
Я распрощалась с мамой и, прижав своего черного Рыжика к груди, откинулась на спинке кресла. Котенок довольно замурлыкал, а я принялась анализировать последние месяцы своей жизни.
Итак, что у нас получается?
Я почти успешно окончила университет, ну, не будем вспоминать о денежных отцовских вложениях и моем далеко не красном дипломе. Так вот, я получила диплом, а вместе с ним и специальность. Получила на блюдце с голубой каемочкой личную практику и новенький уютный кабинет. И за, почти месяц этой самой практики, одного единственного клиента. Не слишком обнадеживающе, правда?
Майя, которая была тем самым единственным пациентом, а в какой-то момент стала моей квартиранткой и просто другом, уже больше недели как съехала. У нее все отлично и в карьере и в личной жизни, что безусловно меня радует. Вот только меня не радует то, что у меня больше нет профессиональных причин для радости.
С отъездом моей пациентки-квартирантки мне стало до ужаса тоскливо возвращаться вечером домой. Да и с ее исчезновением я вновь вынуждена была перейти на жесткую диету. Хотя, это может и к лучшему. Не имея возможности по утрам лакомиться всевозможными оладушками, блинчиками и омлетами, а по вечерам наслаждаться вкуснейшей домашней стряпней состоящей из первого, второго и компота, я благоприятно вернула свой вес. Кстати говоря, за то время что я приютила у себя Майю, моя попес стала на несколько сантиметров шире, а лицо, и без того «сочное» обещало в ближайшее время лопнуть. Так что вернемся к одной из любимых моих истин – нет худа без добра.
Кроме позитивного момента моих весовых колебаний, позитивного больше ничего не произошло. Я осталась без кормилицы, без домработницы и без ежедневного визуального напоминания, что все же сумела принести пользу человеку. Пусть даже пока только одному.
Все вернулось на круги своя, и я скатилась до уровня попрошайки и родительской содержанки, которая выдает желаемое за действительное (вроде и не было этих двадцати пяти лет, за которые я должна была уже научиться «обслуживать» себя самостоятельно). Каким образом мне раздобыть клиента который пусть через пару недель, но все же принесет мне доход, я не знала. Радовало одно – в нашем обществе не все так печально, как может показаться на первый взгляд. Народ, похоже, со своими проблемами прекрасно справлялся сам. А еще более обнадеживающий вариант – у людей просто нет этих самых проблем, которые разрешаются с моей непосредственной помощью.
– Надь, ну ты не расстраивайся раньше времени. – Привычно успокаивала, моя добросердечна подруга Елизавета Югозова, которая искренне верила в мой прирожденный талан, в который переставала верить я. – Сразу ведь редко у кого все гладко идет. Поверь, наступит время, когда ты еще не будешь знать, как отделаться от чужих неразрешенных проблем. Так что радуйся и наслаждайся затишьем перед бурей. Я уверена, такого специалиста как ты, рано или поздно оценят.
Да уж, «рано или поздно». Может для кого-то это норма – сидеть у моря и ждать погоды, но меня это нисколько не устраивает! Я не хочу рано. Мне не нужно поздно. Я хочу наслаждаться своей работой уже сейчас!
Может, стоило в университете учиться, а не играть во всезнайку, которому на фиг не нужно образование? Может мой преподаватель был не прав и чтобы чего-то добиться в этой области, мало прирожденного таланта, нужно было еще и терминологию учить и случаи различные разбирать. А что делала я? Я охотно игралась в психотерапевта, предпочитая теории практику и, как мне казалось, у меня все получалось. Пусть даже моими так называемыми «пациентами» были шесть лучших подруг и несколько обратившихся за советом однокурсников. Но ведь им всем я помогла!
Объяснить в телефонном режиме людям, которых смог привлечь мой сайт, что я отличный специалист и запросто разрешу любую их проблему, у меня отчего-то не получалось. Может, стоит заглянуть в учебники, которые я ни разу не открыла за все годы учебы?..
– Юнг Надежда Мироновна? – видно кто-то сверху сжалился надо мной и в мой кабинет, наконец, постучали.
Медленно, но уверенно, на моей территории впервые за долгое время появлялся кто-то кроме меня и кота. Пожилая, но очень милая женщина с помощью трости вплывала в кабинет. Я моментально избавилась от Рыжика и с серьезным лицом утвердительно закивала головой.
– Признаюсь, когда увидела вашу рекламку, я долго решалась – стоит ли вас посетить? Вот. Решилась. Да, наверное, зря. Извините.
Едва оказавшись на пороге, старушка резко, насколько это было возможно в столь почтенном возрасте, сделал разворот поворота. Не скажу, что мне было обидно, но все же… Раскрыв рот, я изо всех сил соображала – «Неужели все мои беды оттого, что я ужасно выгляжу?», другие уважительные причины столь быстротечного знакомства найти было сложно.
Я быстро встала и отряхнулась, мало ли, может мой котуха на меня нагадил, а я и не заметила? Хотя нет, все было в порядке.
– Эээ.. ммм…, женщина! – Я просто прокричала в спину одетую в вязаный, скорее всего собственноручно, ярко фиолетовый жакет. – Простите, а можно поинтересоваться, почему вы решили, что зря пришли?
То ли отчаяние в моем голосе, то ли еще что действовало, но старушка замерла у двери и не спеша повернулась ко мне лицом. Может это моя карма, навязывать свои услуги? Вот уже второй раз мне приходится останавливать человека решившегося заглянуть ко мне на прием. Может для сказочного успеха мне стоит ходить по улицам и приставать со своими услугами ко всем подряд и тогда будет мне счастье?
– Да так… – Скорее всего забыв свой полезный аксессуар, очки, дома, немного щурясь бабуля принялась пристально меня разглядывать. – Я ведь на этой бумажке вычитала «Надежда Мироновна Юнг – психологическая помощь двадцать четыре часа в сутки». – В руках у бабушки я заметила свой потрепанный флаер. – А как вы сможете помочь, если вам годков меньше чем некоторым моим внукам? У вас, поди, в голове одни гулянки да любовь, вам точно не до старческих проблем.
Бабушка была искренне разочарована, а я в очередной раз оказалась права – все таки виной всему мой внешний вид. : (
– Ну, допустим, мой профессионализм нисколько не зависит от возраста, но дело не в этом. Вы ведь пришли сюда, значит решили, что вам нужен человек моей профессии. Не так ли? – я решила идти до конца, терять мне все равно было нечего.
– Понимаешь, Наденька, можно я вас так буду называть? – я утвердительно закивала. – Понимаешь, я ведь что подумала, раз ты Мироновна да еще и Юнг, а не Алина или Карина какая, значит тебе не намного меньше лет чем мне. Ну, в крайнем случае, в дочки сгодишься. А ты, вон оказывается, какая.
Слова старушки меня повеселили, а оказывается, не у одной меня выработана подобная ассоциация.
От своего имени я и сама не в восторге (так как все мои подружки обладательницы прекрасных современных имен – Алина, Елизавета, Ангелина, Карины, Каролина, Анфиса, а я какая-то Надя), но это все мои родители-доктора, или наоборот доктора-родители. Девочка, появившаяся на свет в династии врачей, просто обязана была носить имя какого-нибудь известного доктора. А что может быть авторитетнее, чем имя первой женщины-врача в Европе? (Хотя этой информацией и владеют единицы, собственно, если бы мне об этом как-то не сообщила мама, я бы тоже не была в курсе). Кто ж знал, что наградив меня достойным, с их точки зрения, именем, ума они мне тем самым не прибавят, да и врачебным талантом не наградят. : (
Раньше я часто терзала маму вопросом – «Почему я не Варвара, Виолетта, Алиса или Жанна?». На что у нее всегда был один и тот же ответ – «Потому что ты – Надежда». Собственно мне ничего не оставалось делать, как смириться ведь, в конце концов, бывают случаи и покруче. Марфа, например, или Даздраперма, или Кончита какая, а Ноябрина... Так что банальность моего имени, это и не такая уж страшная родительская ошибка. Спасибо, что не Даздраперма : )
Но, вернемся к рабочим будням Надежды Мироновны, то есть, себя любимой.
Очаровательно улыбнувшись мне хотелось сообщить этой бабульке-симпатюльке, что молодость это единственный недостаток, который с годами по-любому исчезнет. Но я не стала этого делать. Вдруг она меня не правильно поймет? Чтобы отпускать подобного рода шутки, нужно знать человека, в присутствии которого ты можешь или не можешь себе это позволить.
– Поверьте, ммм… – и тут я поняла, что понятия не имею, как обратиться к этой милой даме. – Простите, а как вас величать?
– Василина Степановна я.
– Поверьте, Василина Степановна, то, что мне нет пятидесяти, даже тридцати, это вовсе не показатель. Знаете, вы ведь должны знать о том, что встречают человека по одежке, а провожают по уму. Думаю наш с вами случай это именно тот самый. Давайте не будем делать поспешных выводов. Вдруг вы будете глубоко поражены, а? Может я намного лучше любого взрослого специалиста?
Я как могла цеплялась за такого необходимого мне потенциального клиента, хотя вера в то, что у меня поднимется рука взять с этой бабульки хоть копейку. Это, наверное, мое предназначение такое работать бесплатно. Ведь раз бабулька ко мне забрела, значит, ей нужна помощь. Если ей нужна помощь, я обязательно помогу. Третьего не дано. А деньги мне хоть и не помешают, но только не с пенсии этой очаровательной бабушки. Как-нибудь выкручусь.
Женщина аккуратно поправила свою величественную «ракушку» на голове и с виноватым видом проговорила:
– Нет-нет, вы не подумайте, что я что-то имею против вашего прекрасного возраста, просто надеялась на… на… Надеялась увидеть не очень молодую немку, которая поймет меня и не без интереса выслушает. А что вам, мои старческие трели?.. Я, наверное, родственную душу искала, решила на старости лет излить свою… Мне не нужно никаких советов и наставлений. Все у меня хорошо. Просто хотелось скрасить свое одиночество. Захотелось поговорить с кем-то живым. А то ведь стены моей квартиры скоро сбегут от моих долгих монологов. – Старушка улыбнулась собственным выводам. – А мои подруги, я подозреваю, глохнут именно от моих бесконечных воспоминаний.
Василина Степановна из последних сил держалась, даже попыталась пошутить, лишь бы не расплакаться. А я, глядя на ее изрезанное многими морщинами, но все же прекрасное лицо, решила – я обязательно помогу этой женщине. Ей, скорее всего, нужно простое человеческое тепло, да доброе слово. В ее возрасте всем хочется одного и того же – внимания.
Один мой дедуля Федор (мамин папа), чего стоит! Да чтобы переслушать все его истории из жизни, не хватит собственной. Но он никогда не навязывался, мне всегда было интересно слушать его наблюдая за тем, как он, словно по волшебству, из старика превращался в того беззаботного повесу, о котором так восторженно рассказывал. А что остается старикам, когда вся жизнь уже за плечами? Прошлое, да и только.
Я поспешно вышла из-за стола и вежливо усадила старушку на практически девственный диван. Что-что, а слушать я умею.
– Василина Степановна, а кто вам сказал, что я не могу стать той самой «родственной душой»? Давайте попробуем. Вы закрывайте глаза и представляйте меня именно такой, какой представляли, направляясь сюда. Наше воображение знаете, какая сильная штука! Я как-то навоображалась до того, что в двадцатиградусный мороз выперлась на улицу в шортах и вьетнамках. А все почем? Да потому что реально видела себя на пляже. Так что я совершенно точно не имею ничего против не молодой немки. В этом даже что-то есть.
Женщина рассмеялась, сверкнув своими идеальными протезами (хотя, может это у нее свои зубки так хорошо сохранились?):
– Спасибо вам, Наденька, вы уже мне помогли – повеселили старую одинокую женщину.
– А почему это вы одиноки? Вы ведь сами только что проговорились о внуках. – Может и некрасиво с моей стороны улучать старушку в не состыковках, но за что-то мне же нужно было ухватиться.
– Сказала. Да вот кому я сейчас нужна? Дочка давно живет в Германии, а сын в Италии. Внуки, соответственно, тоже за границей. Так, приезжают раз в год, а то и в два… Вся моя частная компания это четыре стены, в пустой квартире, где когда-то царили любовь и счастье… – Василина Степановна опечаленно выдохнула. – Радость окончательно покинула стены моего дома, когда умер муж. Мой Юрочка больше года назад меня покинул. Так я его ласково называла – Юрочка. Вообще-то он Юрген Фляйшер. Вот я и осталась вдовствовать. Фляйшер Василина Степановна, хотя по паспорту – Федосимова, как и Юра. Чтобы выжить при советской власти нам пришлось скрывать истину, но мы никогда и ни о чем не забывали.
Василина Степановна быстренько опустила усеянную пигментными пятнами руку в карман. Маленький, скорее всего еще совдеповский, платочек (сейчас такого качества не встретишь, да и уж больно он выстиран) практически сразу коснулся лица, на котором появилась влага.
– Я ведь в девичестве вообще была Потоцкой, может слышали. Мой пра-пра-пра-родственник принадлежал к старинному польскому графскому роду Потоцких, которые кажись в пятнадцатом веке были в великой милости у тогдашнего правителя и числились чуть ли не местными «королями». – Василина Степановна снова тяжело вздохнула, а мне моментально стало понятно откуда в этой не молодой женщине столько аристократизма. – Хотя и это не принесло мне в жизни никакой радости. В тридцатых годах советская власть принялась раскулачивать панов, в число которых входил и мой род. Я ничего не помню из зажиточной, сытой жизни, мне едва исполнилось три года, когда деда сослали, а нам из «хором», как рассказывали позже родители, пришлось «переехать» в лачугу. Ничего, выжили. Пережили и массовую коллективизацию и не один голодомор. Кто-то свыше помог выжить. Хотя, тоже со слов родителей, приходилось ой как не просто. Я из того периода помню только серость и какой-то несказанный холод и зимой и летом. А еще, вкус перемерзшей, наполовину сгнившей картошки…
Василина Степановна вновь прошлась платочком по лицу, а я, разинув рот, внимала каждое слово. Нет, ну согласитесь, это вам не в малолетних любовных похождениях разбираться (хотя это тоже бывает забавно), это история жизни.
Выслушивать своих Алину, Кристину, Лизу, Ангелину, Каролину или Анфису, с их современными проблемами мне всегда было интересно. Да и к тому же всегда было что послушать. Одна Алинка чего стоит со своими любовными похождениями и веселыми взглядами на жизнь. Но едва старушка начала свой рассказ, я поняла – это будет гораздо занимательнее всего, что я могла слышать от своих подруг. Да и у девочек давно ничего интересного в жизнях не происходит, а тут такая новизна!
– Но сейчас не об этом. У меня ведь другая рана кровоточит, просто ее корни уходят в далекое детство, юность. Вижу, вы не зеваете от скуки и безысходности, тогда я, с вашего позволения, начну тот рассказ, который, собственно меня и привел сюда. Мне сейчас очень нужно, чтобы меня просто выслушали, а все мои немногочисленные подруги если не умерли, то жалуются на слух. А если со слухом все более-менее, то им точно не до моих воспоминаний. У всех их и своих проблем в жизни с лихвой хватило… Так я вот решилась нанять того, кто все-таки сможет выслушать историю моей жизни, если конечно вы не возражаете?
Я, возражаю? Ну уж нет. Я только могу возражать против слова «нанять», но и то, об этом не сейчас.
Мое сердце учащенно забилось, искренне радуясь привалившей работе, да еще столь неожиданной. Я чувствовала, что получу море удовольствия от путешествия во времени, пусть и не заработаю при этом ни копейки.
– Василина Степановна, опуская банальные слова «в этом и заключается моя работа», я с удовольствием выслушаю вас. Мне правда, очень интересно.
Я моментально представила себя в таком почтенном возрасте, со своими оглохшими Анфисой, Ангелинкой, Каролиной, Лизой, дай Бог дожить, и мне вдруг стало страшно. А если мне тоже не с кем будет поделиться? Вдруг история моей жизни тоже никому не будет нужна и интересна? Это, наверное, слишком больно. Да и страшно, наверное. Это сейчас мы с девочками с азартом чешим языками, нам все друг о друге интересно, а что с нами станет через лет ммм… сто? Да уж, об этом я как-то никогда не задумывалась, и, наверное, пока повременю.
– Тогда я, Наденька, начну. Так хочется свою жизнь по запчастям перебрать. Вспомнить, простить, забыть, отпустить… А то ведь дома хоть волком вой, все о Юрочке напоминает, а разве я могла знать в юности, что доживу до того момента, когда не будет его рядом. Когда не кому будет меня пожалеть. Когда не с кем будет повздорить. Когда не кому будет сказать «с добрым утром» и «спокойной ночи». Скажешь, у меня ведь есть дети и внуки. А что они? У них свои жизни. Они создают свои истории, и я их за это ни в коем случае не осуждаю. Так должно быть, все люди должны полноценно проживать свою собственную историю. Я не хочу никому быть обузой. А единственный человек, который с благословения небес должен был быть всегда рядом, который и в горе и в радости, это твоя вторая половинка. Муж и был моей личной историей, моей радостью, и только когда он покинул меня, я сполна ощутила всю «прелесть» одиночества. Если бы вы, Наденька, только представить могли, как это невыносимо больно, а слез уже почти не осталось…
ГЛАВА 2
… В далеком 1944, мы с мамой жили в селе Гарбузин, на Черкасщине. Отец уже два года как воевал, а больше из нашего семейства никого не осталось. «Жили», конечно, слишком красиво звучит. Так, существовали, прислуживая то нашим, то немцам. Спасибо Господу, и те и другие встречались более-менее человечными, и нам удалось избежать сильных побоев и изнасилований, как часто случалось в те времена. Хотя я видела однажды, как мама заплаканная и растрепанная выходила из сарая, но она ни словом не обмолвилась, а я не стала лезть в душу.
Изо дня в день мы старательно готовили обеды, стирали, лечили тех, кто был у власти в нашей деревне. Не спорили, не бросались грудью на амбразуру, не скандалили, просто пытались выжить. Получилось.
Зимой сорок четвертого, наша деревня выглядела просто ужасно. Белый снег был черным от копоти сожженных домов. Грязь практически вокруг была вперемешку с кровью как наших, так и немцев. Все вокруг горело, дымилось и взрывалось. От постоянных залпов автоматов и взрывающихся снарядов, в ушах стоял неимоверный гул.
Мама ежедневно молила Бога, чтобы только он уберег отца, а я… Я молила его о завтрашнем дне, который вполне мог и не наступить. Мне было всего семнадцать, совсем еще дитя, которое не знало что значит быть сытой, довольной, счастливой, а так хотелось… Жизнь только начиналась, а все, что происходило вокруг, было на столько страшно, что я до сих пор закрыв глаза вздрагиваю, как будто это было только вчера.
В один из лютых февральских дней, а именно такими раньше были зимы, не то что нынче. Как сейчас помню – восемнадцатого числа, я поздним вечером вышла во двор. В то время нашу деревню уже освободили от захватчиков и бои велись в Корсуне, нашем районном центре. Я спешила за сарай, в уборную, а разинув рот, заодно успела полюбоваться редкими звездами. Как они были прекрасны в ту ночь, как завораживали… Их было не так много, как хотелось бы. Мы уже давно не видели синего неба. Но в ту ночь, дым немного развеялся. Тучи тяжелые и черные, были разорваны, и кусками плавали по небу, давая хоть малую возможность взглянуть на что-то невероятно прекрасное.
От неимоверного холода, я поеживалась в старенькой фуфайке, но в дом не торопилась, даже справив нужду. Так меня заворожило поднебесье… В один момент, когда тяжелая мрачная туча открыла моему взору кусочек звездного неба, я увидела как с него сорвалась одна яркая звездочка. Она очень быстро погасла, где-то там, в недосягаемости, но я все же успела загадать желание – «Полюбить».
Возможно, это странно, но в тот момент мне не хотелось ни мирного неба, ни спокойных дней. Самым большим моим желанием была любовь. Я так боялась, что умру так и не испытав этого загадочного, практически неведомого в те времена чувства. Хотя, может и «ведомого» кому-то, но не видимого, если быть точной. Я хотела познать его больше всего на свете, а потом и умирать не страшно. Думала тогда я, и могу с уверенностью сказать, что и сейчас так думаю. Это самое лучшее, что было со мной за всю жизнь. А она у меня выдалась не столь и короткой, так что я смело об этом заявляю. Любовь в нашей жизни – это все, Наденька.
В те страшные дни, когда вокруг была разруха и смерть, чего могла хотеть юная девчонка? Мне было наплевать на голод, который я стойко переносила. К трупам и крови, быстро привыкаешь. Ко всему в жизни можно привыкнуть, вот только не очень хотелось подстраиваться под те условия, которые мне диктовала та самая жизнь. Хотелось простого человеческого счастья. Так хотелось жить, а не выживать. Так хотелось любить и быть любимой. Я уже тогда догадывалась, что именно в слове «любовь» скрывается весь смысл нашей жизни. Да и вообще счастливой я никогда себя не чувствовала, а так хотелось…
Сейчас в это трудно поверить, ведь нужно было мечтать о жизни, но тогда я была всего лишь юной романтичной особой, которая живя в жутчайшем страхе, находила время для мечтаний. В те далекие семнадцать как-то все, что меня тогда окружало, не выглядело таким страшным, как сейчас помнится. Я ничего не боялась. Наверное, просто верила. Спроси у меня сейчас – откуда во мне бралась вера в светлое будущее и счастливый исход страшных дней? Как мне удавалось закрывать на все происходящее вокруг глаза и представлять свою счастливую жизнь? Как в разгар военных действий мне удавалось сохранять наивность? Я не смогу дать ответа.
Возможно, это просто молодость, в которой так хотелось успеть полюбить, выйти замуж, нарожать детей. Возможно, именно в мечтах была заключена моя собственная сила выживания. Да это, собственно, уже не имеет особого значения. Главное, что моим мечтам было суждено сбыться. Хотя в то время это была непозволительная роскошь.
Так вот, едва в моей голове мелькнуло это «полюбить», как тучи вновь затянули все небо, и разглядывать моментально стало нечего. Все вокруг вновь стало черным, от чего стало еще холоднее. Расстроенно вздохнув, я решила уйти прочь, но тут-же остановилась. Мое внимание привлек какой-то шорох, движение. Вертя головой то в одну, то в другую сторону, я ничегошеньки странного не обнаружила.
Первая мысль – показалось. Потом мне показалось, что все-же кто-то пытается пробраться к нам во двор. Скорее всего, какое-то дикое животное, совершенно случайно выжившее в схватке с войной. Продолжая внимательно всматриваться в пустоту, гоня прочь мысли о холоде я, наконец, увидела ЕГО.
Практически в двух шагах от туалета, прямо на снегу у сарая, свернувшись калачиком в том месте, где когда-то была огромная куча навоза, кто-то, тяжело дыша, пытался что-то сказать. Это не был зверь, и не волшебное, сказочное, внеземное существо. Это не была галлюцинация. Это был человек.
Я просто замерла на месте, лишь глаза болезненно косились в ту сторону. Все происходило очень быстро и первая мысль – «Доложить о находке расположившимся в доме «нашим»», сменилась другой – «Господи, а если где-то далеко, точно так же замерзает на ледяном снегу мой отец? Если он молит о помощи, а вокруг ни души? Либо все просто обходят его стороной, либо он просит о помощи на территории врага…»
Мысль еще не до конца созрела в голове, как отбросив все сомнения, я бросилась к «находке».
– Битте… битте… – оказавшись совсем рядом, услышала я, что с немецкого означает «пожалуйста».
Весь окровавленный, в разодранной в клочья немецкой форме, у нашего сарая просил о помощи ВРАГ. ВРАГ, которых я ненавидела с той искренностью, с которой только могла. ВРАГ, которых я проклинала бессонными ночами и всякий раз мечтала о их бесчисленных смертях. ВРАГ, благодаря которым я должна выживать в этом аду, когда сердцу хотелось счастья, любви, покоя.
Я упала рядом с ним на колени, пытаясь сообразить – «Что делать дальше?». Сердце в груди, казалось, вот-вот выпрыгнет и именно оно подсказало, как мне поступить. Ответ нашелся тогда, когда он из последних сил сжал мою руку, и я рискнула взглянуть ему прямо в лицо. Он плакал.
Враг, который возможно убил не одного моего односельчанина, не одного моего соотечественника, а возможно даже от его руки где-то там умирает отец, просто плакал. В нем не было ничего вражеского и ни капли ненависти, только слезы. Он был беспомощен на столько, что даже я, девчонка, запросто могла его прикончить. Но в то же время он был беспомощен на столько, что такая девчонка как я, просто не могла не помочь испуганному загнанному человеку. В ту ночь я не видела перед собой врага, я видела человека, которому страшно было умирать.
– Сейчас я вам помогу, – шептала я, когда пыталась поднять с виду худосочного, но, как оказалось, очень тяжелого парня.
Поняв, что все не так просто, я молнией сбегала в сарай и нашла там кусок брезента. Аккуратно расстелив его на земле, я перевернула солдата с одного бока на другой, и уже спустя несколько минут, старательно тащила его в сарай.
Когда я заволокла его в загон для свиней, которых у нас давным-давно не было, он тяжело дышал и чуть слышно постанывал. До сих пор не понимаю, откуда в те минуты у меня взялись силы. Набрав в охапку самого чистого, который только смогла найти, снега, я тщательно смыла всю кровь, на всех просматриваемых местах. С его лица, шеи и рук. Затем разорвала собственную ночную рубашку, и без того похожую на лохмотья, и перевязала все места, где моментально выступила свежая кровь.
– Я накрою тебя соломой, чтобы ты не замерз. А завтра, с утра пораньше, принесу что-то поесть и кое-какие отцовские вещи. Ты только не умри. Дождись.
– Данке, – «спасибо» с немецкого, услышала я.
Не зная, понял ли он хоть слово из того, что я ему говорила, я вынуждена была покинуть свою находку. Но «данке» с таким трудом давшееся этому немецкому солдату и чуть заметная благодарная улыбка, не дали мне сомкнуть глаз до самого утра. «Он ведь просто человек, которому больно, и которому нужна моя помощь» – эта мысль не давала мне покоя. Я изо всех сил пыталась оправдать свои действия, которые в те времена были ничем иным, как «измена родине». За что полагалось соответствующее наказание, о котором знал весь советский народ от мала до велика – расстрел. Но, как ни странно, меня это в ту ночь волновало меньше всего.
Стоило первому свету попасть к нам в маленькие, закоптившиеся от курева и сажи окошки, как я вскочила на ноги. Тихонько, чтобы не потревожить лишний раз все еще мирно спящих в соседней комнате солдат советской армии. Еще тише, чтобы не разбудить спящую на кухонном полу маму. Я проворно засуетилась на кухне, лишь надеясь на то, что мои старания не окажутся пустыми и солдат все еще дышит.
Пожитков у нас было не много – каша пшенная да килька с квашеной капустой. То, что приносили с собой в пайках солдаты, а мы с мамой готовили. То ли дело, когда нас захватили немцы, у тех и колбаса в наличии имелась, и хлеб вкусный, и мясо в ежедневном рационе. Супы мы с мамой на протяжении дня варили по нескольку раз, особенно в холодное время, но на второй день никогда ничего не оставалось.
Завернув в тряпку миску с остатками вчерашнего второго, набросив на свою фуфайку еще и старую шинель (одного из солдат, который так и не вернулся с поля боя) я решительно направилась в сарай.
На улице были утренние сумерки. Мороз, казалось, только усилился, а в голове лишь одно – «Только бы был жив. Только бы не замерз». Я буквально перелетела двор, а оказавшись в сарае, отлично зная, что в нем где-то находится человек, мне не сразу удалось разглядеть – в какой куче соломы? Что несказанно меня порадовало, если уж я легко могла ничего не заметить, то залетные солдаты и подавно. В более-менее теплое время года в нашем сарае часто оставались на ночлег солдаты, а зимой вряд ли, но все в то время могло случиться.
– Эй, вы где?
Сбросив с плеч тяжелую шинель и опустив на пол алюминиевую миску, я принялась разбрасывать солому, приблизительно вспомнив, где я оставила своего немца. Он не отзывался даже когда я его нашла и попыталась перевернуть. На мгновенье я даже подумала, что он все же замерз, поэтому безмолвно лежал в копне моей соломы.
– Эй, эй, молодой человек. Хер, – усадив его, как смогла, я обратилась к нему так, как неоднократно слышала среди немцев, что означало «господин». – Хер, молодой человек, очнитесь. Прошу вас не нужно умирать.
Я видела много мертвых, но на моих руках никто не умирал, и мне безумно хотелось, чтобы этого не произошло. Я панически стала растирать его руки и лицо. Он был едва теплым, но сердце билось, пусть даже чуть слышно. Приложив руку к его груди, я чувствовала едва прослушивающиеся удары.
От моего так называемого «массажа» он, наконец, раскрыл глаза. Они были слишком безжизненными, а губы ужасающе синими. Я пулей помчала обратно в дом. Ему нужно было горячее питье, а не каша. Каша потом.
