Текст книги "Выше полярного круга (сборник)"
Автор книги: Валентин Гринер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
– Хочешь, познакомлю тебя с интересным человеком? Рядом живет…
– Кто он?
– Ученый!
– Ученый? А где работает?
– В комплексно-механизированной лаве. Горнорабочим. А вообще-то он твой коллега. Языковед. Зайдем!
Не дожидаясь моего согласия, директор свернул в какой-то переулок и через несколько минут мы вошли в подъезд двухэтажного деревянного дома. Видимо, Павел Ефимович бывал здесь не раз, поскольку безошибочно подошел к нужной двери и позвонил.
К нам вышел молодой еще человек невысокого роста, смуглолицый.
– Что же вы не предупредили? – темпераментно прокричал он. – Я бы шашлык приготовил! Входите!
– Шел мимо, решил заглянуть, – сказал Мартынов. – Вот познакомься с товарищем…
Человек протянул мне худую маленькую руку, не похожую на руку горняка, и, дружелюбно улыбаясь, представился:
– Муртаз Магомедов.
Когда мы вошли в комнату, а хозяин побежал за чем-то на кухню, Мартынов показал мне на письменный стол, где лежало несколько десятков ученических тетрадок, какие-то толстые книги, словари…
Муртаз Магомедов появился на «Промышленной» двадцать лет назад. Может быть, он попал бы на другое предприятие, если бы не одна маленькая деталь. Дело в том, что когда Муртаз ступил на северную землю, в кармане у него осталось всего 45 копеек. Две по двадцать и пять.
– Куда везешь за эти деньги? – спросил он, протянув кондуктору автобуса ладонь со всей своей наличностью.
– Как раз довезу до «Промышленной», – ответила девушка, и тут же оторвала полоску голубеньких билетов.
– Между прочим, у меня сегодня день рождения, – добродушно сообщил Муртаз. – Думаешь, зря говорю? Смотри! – Парень достал паспорт и прочитал, что он, представитель малюсенькой кавказской национальности агульцев, Муртаз Магомедов, родился именно этого мартовского числа 1937 года в горах Дагестана. – Бывает же так, что в день рождения начинаешь новую жизнь в незнакомом месте, – закончил он и задумался.
– А откуда сейчас? – поинтересовался какой-то мужчина, вступая в разговор, чтобы как-то скоротать время полуторачасовой езды по кольцевой дороге. – Видимо, с юга. Легковато одет…
– С Кавказа, – охотно ответил Муртаз. – Познакомился с экономической географией и решил приехать сюда поработать…
– Теперь дела у вашего брата пошатнулись, – встряла в разговор немолодая женщина, обнимая огромную кожаную сумку, которая покоилась у нее на коленях. – Вина нынче во всех магазинах – залейся. Годов пять-шесть тому – вот это да! – делали деньги твои земляки.
– Какие земляки? – спросил Муртаз обиженно, поскольку почувствовал, что эта тетя отнеслась к нему пренебрежительно.
– Которые на рынке торгуют. Фрукты продают, вразливную винишко…
– Я не торговец, – сказал Муртаз с негромкой угрозой в голосе. – Нельзя так, тетя… – Он причмокнул языком, недовольно покрутил головой и, не дав разгуляться своему темпераменту, сунул нос в воротник старенького демисезонного пальто, стал смотреть вперед через стекла водительской кабины. Все остальные стекла были сплошняком разрисованы толстым слоем морозной графики.
Муртаз почувствовал, что март здесь отнюдь не кавказский, где в это время уже буйно цветут сады. Ноги в легких сапогах очень скоро основательно замерзли.
Больше он ни с кем не говорил в автобусе: тетя с сумкой испортила настроение. Он мог бы сказать ей «пару ласковых», Но ведь не станешь всем пояснять, какую жизнь прошел. Не будешь плакаться и доказывать, что четырех лет остался круглым сиротой, скитался по горным тропам и забытым селениям, голодал. Потом попал в детский дом, где хорошо кормили, учили и одевали. В шестнадцать стал токарем на машиностроительном заводе имени лейтенанта Шмидта в Баку, год спустя, когда партия начала освоение целинных земель, первым подал заявление в комитет комсомола, в первых эшелонах новоселов прибыл а Казахстан, первыми тракторами добирался к месту, где в снегу торчала табличка с корявой надписью: «Совхоз Родниковский», а сам совхоз существовал только еще в чертежах. Первым ставил палатки в тех местах, был первым заведующим клуба. Клуб тоже располагался в палатке и служил единственным местом развлечения, пока построили клуб из досок, а потом из бревен. Его первым послали учиться в Барнаульский техникум культпросветработников, в котором за четыре года учебы он многое познал и понял из того, что ему следовало знать на будущее. В Барнауле познакомился с финской девушкой – Сайми. У нее была очень похожая, детдомовская судьба. Без долгих раздумий они поженились. Когда должен был появиться третий член семьи, они решили, что надо заехать на родину Муртаза. Тем более, что отыскалось много родственников, которые звали к себе, клялись в любви и преданности. И они действительно предлагали целые особняки, но при одном условии: Муртаз должен отказаться от жены и выбрать себе самую лучшую агульскую девушку. Он остался с Сайми и крайнему югу предпочел Крайний Север…
Пока ожидал приема у дверей директора шахты, познакомился с ребятами. Они тут же пригласили к себе в общежитие, как-то запросто и сразу стали друзьями. Не зря говорят, что на Севере живут очень дружные люди, которые выручат, вытащат из самой горькой беды. Он забыл о тетке из автобуса, которая была, видимо, плохим исключением из хороших правил.
Мартынов внимательно посмотрел документы Муртазова, сложил их стопкой на столе, сказал:
– Ты нам нужен. Но пока можем предложить должность слесаря котельной. Большего ничего нет… До времени…
Новичок согласился работать слесарем. А очень скоро понял, что принимали его, как говорят, «с перспективой». На отчетно-выборном комсомольском собрании Муртаза Магомедова избрали членом комитета, а затем комсомольским вожаком шахты. На этой беспокойной должности проработал три года. Однако он чувствовал себя «не в своей тарелке», когда речь шла о горняцких делах, когда ребята спорили о том, что было для него загадками, и комсомольский вожак не мог ничего подсказать, тем более принять правильное решение. И Муртаз заявил о своем желании пойти в лаву горнорабочим.
А если сказать откровенно, то сделал он это еще и для того, чтобы иметь больше свободного времени для научной работы. Много лет назад Муртаз Магомедов задумал создать агульско-русский словарь и начал кропотливо собирать и изучать все, что для этого необходимо. Прежде всего ему пришлось серьезно подзаняться родным языком. Кроме того, изучить: аварский, лакский, даргинский, табасаранский, лезгинский… – всего двенадцать языков народов Кавказа. В течение многих лет он ведет деятельную переписку с филиалом Академии наук Дагестана, получает оттуда необходимые материалы и ободряющую поддержку со стороны работников национального института языка и литературы.
В словарь Муртаза Магомедова вошло 27 тысяч слов. После нелегкой смены он подсаживается к столу и долго не гасит лампу под голубым абажуром.
Запись седьмаяНа щите объявлений была вывешена красочная афиша: «„ПОЛЧАСА ПОЭЗИИ“. Выступает наш поэт, проходчик Н. Дружков. Выступление состоится 14 ноября во время пересменки. Комитет комсомола».
В «антракте» между второй и третьей сменами Коля Дружков смело вошел в переполненный зал общешахтной нарядной. Победным взглядом пробежал по рядам, огромной, как лопата, рукою убрал со лба густую прядь волос.
Несколько дней назад Мартынов остановил проходчика Дружкова на лестнице, с удовольствием заметил:
– Читал твои стихи в «Юности». И портретик видел. Приятно. Хоть и строчек там всего двенадцать, но ведь и журнал знаменитый. Должно быть, сбежишь от нас скоро, как Женька Аксютин. Поступишь в Литературный институт и сбежишь…
– Возможно, – с достоинством ответил Николай. – Поэту нужна литературная среда. Поэтическая школа…
– Понятно. А пока выступил бы перед ребятами. Из Москвы-то тебя не дозовешься…
– Это можно, – охотно согласился Дружков, улыбаясь во все свое скуластое лицо, испещренное множеством синих угольных отметин. – Не буду хвастаться, Павел Ефимович, но люди принимают меня на «бис».
– От скромности ты не умрешь, – улыбнулся директор.
– Скромность благодетель человека, но с ней далеко не уйдешь, – парировал поэт. – Это сказал Сенека…
И вот проходчик Коля Дружков читает своим товарищам очень понятные им стихи:
Из шахты выехав под звезды,
Шагнув на землю из клети,
Я жадно пью морозный воздух
Всей полнотой своей груди.
Потом иду навстречу утру.
Смотрю на голубой рассвет.
Как будто я не видел тундру
Не шесть часов, а много лет.
Как будто жил в разлуке грустной
На каменистых берегах
И долго тосковали чувства
По разутюженным снегам,
По облакам, по ветру жгучему,
По терриконикам крутым,
Где над вершинами и кручами
Курится сизоватый дым.
В туманной мгле восход крадется,
Край неба вспыхнул, как в огне.
Встает над горизонтом солнце,
Лучи протягивая мне…
Поэт читал долго. Он не уложился в обещанные афишей полчаса. И чем громче звучали аплодисменты, тем с большим подъемом и пафосом начинал он новое стихотворение.
А работа, между тем, ждала смену. Об этом стали тактично напоминать начальники участков. Вечер поэзии закончился.
Подошел Мартынов и, пожимая руку проходчика, похвалил:
– Молодец, Николай! Пиши в том же духе. Люди тебя понимают. Только как это у тебя насчет терриконов сказано?
– По облакам, по ветру жгучему, по терриконикам крутым, где над вершинами и кручами курится сизоватый дым… – охотно процитировал себя поэт.
– Вот это мне не понравилось, – покачал головой директор.
– Это же здорово! – запальчиво возразил Дружков. – Красиво.
– Может быть, и красиво. Но вредно. Для здоровья людей нехорошо. А раз так, то и хвалить их не стоит. Я, например, собираюсь вообще ликвидировать этот предмет твоей поэтизации.
– Как ликвидировать? А куда же девать породу?
– Куда-нибудь. Подальше от людей…
Казалось бы, террикон – неотъемлемая, экзотическая, многократно воспетая поэтами принадлежность шахты. На Севере терриконы любовно сравнивали с гигантскими чумами оленеводов, на юге – с постоянно действующими вулканами, которые без устали курят горняцкую трубку. На поверку оказалось, что терриконы, куда вместе с пустой породой вываливается значительное количество угля – явление не такое уж безобидное. Скорее наоборот. Они, не в пример вулканам, извергают непрерывно многие тонны гари и едкого дыма, оседающего на улицы, дома и легкие жителей, насыщают атмосферу огромным количеством газов, образующихся при сгорании угля и породы.
Мартынов прикинул все плюсы и минусы, посоветовался с учеными и пришел к выводу, что породу лучше вывозить в тундру автосамосвалами, хотя по предварительным подсчетам получалось экономически дороже. Выходило, что на отвозке породы должны работать круглосуточно две машины. Вначале так и сделали. Но тут же директор провел наблюдения и установил, что один самосвал большую часть времени возит в поселок незаконно добытый уголь. Там шофер продает уголь желающим и делит «калым» с напарником.
Павел Ефимович ничего не говорил водителям. Он только приказал начальнику погрузки заделать все «течки», через которые утекал и разбазаривался уголь. Как только «течек» не стало, сразу выяснилось, что двум самосвалам работы на вывозке породы явно недостает. Одну машину сократили. Породу теперь успевают вывозить в тундру одним самосвалом в две смены. Это выгодно шахте. Потух романтический «вулкан»…
А Коля Дружков на самом деле уехал в Москву. Двенадцать лет проработал в шахте, а потом собрался в один день и укатил в столицу искать свое трудное поэтическое счастье.
За час до поезда Николай забежал в редакцию проститься и оставил мне стихи, посвященные молодым горнякам «Промышленной».
Запись восьмая
Лопата жгла мои ладони,
И страх висел над головой.
Казалась шахта преисподней
И адом – угольный забой…
И вот когда набрался роста,
Когда я вышел в горняки,
Садятся в клеть со мной подростки —
Зеленые ученики.
Они поверят очень скоро
В судьбу шахтерскую свою.
Я им забой и белый город
По акту совести сдаю…
Очень трудно взрослым людям приезжать в места своего детства. На последних километрах, когда за окном вагона начинают мелькать знакомые дома, колокольни, деревья, вдруг ощущаешь давящую боль в сердце. Там, за окном, твой потерянный мир. Там существуют места и приметы, близкие и понятные тебе одному. Там случайно встретишь девочку, с которой учился в седьмом классе и которой писал трепетные записки: «Я люблю тебя». Теперь эта девочка ведет за руку другую девочку. И уже не дочку, а внучку. А дочку ты не видел никогда, потому что три минувших десятилетия скитался по чужим краям, был силен и молод, не задумывался о том, что уходят годы и ты стареешь. Теперь эта девочка-бабушка вдруг напомнит, что скоро уже и самому уходить на пенсию, что все так молниеносно пролетело и больше не повторится никогда.
Пожилой человек со звездой Героя идет по улице своего детства. Нижние венцы отчего дома совсем подгнили, почернела крыша, истлела и переломилась антенна детекторного приемника, которую ты пристроил когда-то на верхушке тополя; дорожка от дома к колодцу становится все уже, зарастает травой (старику достаточно ведра воды на неделю); сам он, любимый старик, с каждым твоим приездом все больше горбится, все меньше живого блеска остается в его глазах; отца уже не интересуют подробности твоей жизни, для него важен сам факт существования сына, а детали не имеют того значения, какое имели в те времена, когда он считал, что может учить тебя уму-разуму. Теперь он признал твое превосходство. И от сознания этого превосходства грустно…
Здесь, в маленьком городке, выбился из земли твой родничок и потек в неизвестность. Здесь в начале тридцатых годов ты, раскрыв рот, впервые слушал рассказы Алексея Гавриловича Школина о горняцком труде.
Алексей Гаврилович редко появлялся в городе, где жила его семья: он трудился на строительстве Московского метрополитена. А когда приезжал на несколько дней, в его дворе собирались любопытные мальчишки. Они зачарованно слушали рассказы о подземных коридорах и станциях, по которым скоро пойдут поезда.
Школин казался волшебником. Ты верил каждому его слову, но все еще не мог представить, что под огромными домами Москвы могут ходить поезда и двигаться люди, не боясь заблудиться или задохнуться. Как бы там ни было, но ты решил, что сам станешь создателем сказочных городов. Только побыстрее бы закончить семь классов!
Самым близким отправным пунктом оказался Сызранский горносланцевый техникум. В августе 1938 года ты подговорил своего друга отправить документы в Сызрань. Каждый день забегали к Алексею Гавриловичу Школину, приехавшему в отпуск, делились своими тревогами. «Не выйдет из вас горняков, – подтрунивал проходчик. – Туда подбирают знаешь каких ребят! Как в Морфлот! Однако же время еще есть. Подрастете, окрепнете…»
Ты выдержал вступительные экзамены. До начала занятий оставалось еще три недели. Их надо было как-то прожить. Тогда ты прослышал, что многие студенты старших курсов промышляют в порту. Работа там трудная, до седьмого пота, до кровавых подтеков на плечах. Но эта работа помогала жить, учиться, выходить в люди. И ты познакомился с работой портового грузчика, чтобы стать горняком.
И вот первая практика, первая встреча с подземельем. Преподаватель горного дела, старый усатый штайгер Минухин повез студентов на Кашпирские сланцевые шахты. В тот же день ты узнал от своего учителя, что место это историческое, легендарное. Здесь, на высоком берегу Волги, Стенька Разин кашу варил, пир пировал…
Правда, шахта несколько отличалась от тех подземных улиц, о которых рассказывал Школин, но к тому времени ты уже понял, что в жизни все значительно сложнее, чем в сказках и книгах о сокровищах и подземных царствах. Поставили работать крепильщиком ремонтной бригады. Здесь уже нужны были знания, практическое умение запилить зуб, сделать замок крепежной рамы. Это дается не сразу, не с первого часа…
Утром следующего дня в конторке были выписаны мелом на доске заработки рабочих. Все студенты рембригады заработали по 3 рубля 15 копеек. Против твоей фамилии стояла цифра 3—20…
Война застала на преддипломной практике в далекой Средней Азии, на шахтах Кызыл-Кия. Там ты работал помощником врубмашиниста, изучал в действии только что появившиеся качающиеся конвейеры, строил планы относительно своего ближайшего будущего. Но всех практикантов срочно отозвали в техникум, приказали защищать дипломы и распределили в разные места добывать топливо, которое было так необходимо стране, уже потерявшей Донбасс и другие топливные районы европейской части Союза.
Молодого горного техника Мартынова послали на строительство Озинских сланцевых шахт близ Саратова. Там ты, Павел Ефимович, проработал тяжелые годы войны, дошел до горного мастера, до начальника участка, а потом тебя послали на пять долгих лет в Днепропетровский горный институт. Это были трудные, но прекрасные годы. Каждый день приносил новые знания об отечественной и зарубежной технике, которая начала развиваться так же бурно, как и другие отрасли промышленности. Появились первые комбайны, разрабатывались совершенно новые схемы вскрытия шахтных полей, отработки пластов, менялись понятия и представления о трудной и опасной горняцкой профессии.
После окончания института предложили ехать в Заполярье. Согласился, хотя хорошо понимал, что едешь не к теще на блины. Действительность оказалась еще сложнее, чем представлялась.
Назначили главным инженером шахты № 12. Первое знакомство с предприятиями произвело удручающее впечатление. Состояние горных выработок не выдерживало никакой критики, оно могло испугать не только горного инженера, хорошо знающего правила безопасности, но и любого, сколько-нибудь мыслящего человека.
Оставалось засучить рукава и работать. Приходил домой и падал, засыпая, иногда даже не раздеваясь. Жилье, куда поселился с женой и трехлетним сыном, можно было назвать квартирой с большими оговорками – жили на общей кухне. В шесть утра уже надо было быть на ногах всей семье, поскольку многочисленные жильцы начинали утреннюю трапезу. И так целых полгода. Потом простудился в шахте, заболел воспалением легких, врачи временно запретили спускаться под землю. Пошел работать горнотехническим инспектором. Затем предложили должность помощника главного инженера комбината, а вскоре назначили начальником производственного отдела.
Так бы и работал на этой высокой должности, может быть, по сегодняшний день, но вдруг позвали к первому секретарю горкома и послали спасать «Промышленную»…
… А женщина шла навстречу. Шла и вела девочку в коротеньком белом платьице. Они остановились, пожилая женщина и пожилой человек, долго смотрели друг другу в глаза. И девочка смотрела на них, запрокинув русую головку.
– Паша Мартынов? – неуверенно спросила женщина и перевела взгляд на Золотую Звезду.
– Он самый.
– В другом городе встретила бы – не узнала. Лет тридцать не виделись! – Лицо ее вспыхнуло далеким, отраженным светом.
– Около этого…
– В гости к отцу?
– Да. Надо проведать. А ты как живешь?
– Ты хотел спросить: «Как доживаешь?»
– Зачем же? Ты еще в цвету.
– Я ведь и не жила, Паша. Четыре месяца была замужем. Володя ушел в сорок втором… И все… – Она глубоко вздохнула и погладила по голове девочку. – Володя так и не видел свою дочь. А теперь вот внучка.
Мартынову стало жарко. Он торопливо снял пиджак и свернул его. Кверху подкладкой…
Потом долго не мог уснуть в маленькой и душной комнатке. Донимала жара. Даже поздно вечером она, казалось, не стала меньше, а только притаилась. Вдруг подумал о людях своей шахты. Странно, что не может без этого даже в отпуске. Они путешествуют вместе с ним, беседуют, купаются в море, обедают… И вот снова навязывают разговор, не давая уснуть.
Потом мысли возвратились к школьнице, которую он встретил в родном городе через тридцать лет. «Я ведь и не жила, Паша. Четыре месяца была замужем»…
Утром он улетел в Москву. Побродил несколько часов по столице, накупил связку книг и отправился в Домодедово.
Самолет оторвался от московской земли и лег курсом на Север. Четыре летных часа. Всего четыре часа – и будет под крылом совсем другая земля, нисколько не похожая на эту: теплую, зеленую, до конца обжитую.
Всякий раз, возвращаясь из Москвы на Север, Мартынов чувствовал себя солдатом, выступающим на трудное дело. Он, как и тысячи других закаленных северян, не считал себя какой-то жертвой, случайно заброшенной в холодные края по воле рока и прижившейся там только потому, что больше податься некуда. Податься есть куда. Россия большая. Но он уже не представлял себе жизни в другом городе, на другой земле, пусть уютной и теплой, но все же не такой родной, какой стала для него вечная мерзлота Заполярья.
Долгой зимой, когда до чертиков надоедали бесконечные морозы и пурга, когда томила душу полярная ночь, иногда появлялось неудержимое желание уехать куда-нибудь в спокойный городок средней России, устроиться на тихую должность, честно работать и по выходным дням загорать на зеленой лужайке.
Но когда он приезжал на юг и проживал на юге месяц, то – удивительное дело! – какая-то невидимая и невероятно могучая сила начинала тянуть в родные места, в холодные и неуютные дали. Он много раз пытался распознать эту силу и не мог, как не могут это сделать многие другие люди, зараженные «северной болезнью».
Одной из причин привязанности к студеным краям он считал людей. Что там ни говори, а здесь они особенные. Откровенные, не умеющие и не желающие хитрить, обманывать, приспосабливаться к кому-то или перед кем-то выслуживаться. Гордые люди на Севере! Такими их сделала природа. Такими их сделали нелегкие условия жизни. И это очень хорошо! Человек должен быть гордым, знающим себе цену, умеющим уважать себя и других. С этими людьми не так-то легко ладить тому, кто не привык к великому человеческому откровению и большой правде…
– Вы не подскажете, сколько мы пролетим до Сыктывкара? – спросил совсем рядом свежий женский голосок.
Он повернул голову и увидел в соседнем кресле девушку. В ее лице было столько чистоты и детской непосредственности, что он невольно залюбовался.
– Скажу, – охотно ответил Павел Ефимович. – Сыктывкар будет через два часа. А вы туда впервые?
– Впервые…
– К бабушке на каникулы?
– Нет, к дедушке на работу.
– На какую же, если не секрет?
– Я инженер-технолог, – сказала она с гордостью. – Закончила лесотехническую академию.
– А вам еще далеко от Сыктывкара лететь?
– Не очень. Всего полторы тысячи километров. Короче говоря, до конца маршрута этого самолета.
– До конца?!
– Совершенно точно.
– У вас там, наверное, белые медведи ходят, а люди всю жизнь сидят на сухой картошке и болеют цингой.
Мартынов улыбнулся.
– Приезжайте в гости, – сказал он. – У нас теперь уже поспели не только огурцы, но и помидоры. – И он начал с жаром рассказывать обо всем, что есть и что вскоре появится на вечной мерзлоте, у шестьдесят восьмой параллели…
В Сыктывкаре самолет заправлялся. Пассажирам предложили временно покинуть свои места.
– А почему так светло? – удивилась девушка. – Ведь уже одиннадцатый час.
– А разве в краеведческой литературе не сказано, что в Сыктывкаре, как и во многих других местах Севера, бывают белые ночи с незаходящим солнцем?
– Какая красотища! – зачарованно проговорила девушка. – И долго так бывает?
– Долго, – задумчиво ответил Мартынов. – Впрочем, все зависит от человека, который приезжает сюда.
– Вы думаете, я испугалась и улечу? – обиделась попутчица.
– Нет, я так не думаю, – серьезно сказал Павел Ефимович. – Что у вас здесь, московские камни на память? – спросил он, беря ее чемодан с тележки у выхода на летное поле.
– Книги. Знаете, на первых порах могут пригодиться.
Павел Ефимович улыбнулся. «На первых порах!» Наивная девочка, она еще не понимала, что, закончив институт, сделала только первый и не самый важный шаг к инженерной ступени, что еще не раз и не два, может быть, пожалеет, что не стала продавщицей или швеей, что пошла, маленькая и незащищенная, по трудной мужской дороге.
Подошел автобус. Мартынов простился со своей попутчицей, и она помахала ему из окна маленькой рукой с дешевым колечком на указательном пальце.
Самолет заправили. Летевших до конца осталось не так уж много. В это летнее время немыслимо достать билет на юг, поскольку все торопятся к солнцу, чтобы возможно больше захватить его с собой про запас на долгую полярную зиму. Аврал на транспорте в сторону юга начинается в мае и кончается в последних числах августа, когда загорелые северяне с многочисленными корзинками, ведрами с вареньем и «разболтанными» за лето детьми торопятся к началу учебного года.
Но теперь до того аврального времени, до той обратной волны, оставался месяц, самолеты на Север летали полупустыми. Павел Ефимович прошел на свое место, удобно устроился и решил вздремнуть.
… Он засветло улетел из Москвы и «засветло» прилетел домой. Над городом стояла спокойная тишина, нарушаемая только размеренным гулом шахтных вентиляторов. Работала ночная смена. Глубоко под землей шел нескончаемый бой за уголь. И Мартынов отчетливо представил себе людей, которые сейчас делали свое трудное дело.
Погода отличная. Теплый дождик налетами вперемешку с солнцем. Как заботливый дворник: смочит – подсушит. Не везде такое увидишь, чтобы в два часа – ночи – высокое солнце с теплым дождем. Снег ушел весь. Даже в оврагах. Ранняя нынче весна…
