Текст книги "Выше полярного круга (сборник)"

В городской газете опубликован фельетон, в котором Мартынов «разделан под орех». Директор «Промышленной» обвинен в самоуправстве, даже в самодурстве, в увольнении рабочих без согласия шахтного комитета. Более того, председатель шахткома Болгов подвергся травле и нападкам со стороны зарвавшегося руководителя. Автор фельетона выражает уверенность, что народный суд, куда обратились пострадавшие, восстановит справедливость.

Да, плохо начал Павел Ефимович на новом месте. А я собирался поддержать директора в республиканской газете, рассказать читателям о его нововведениях, о настойчивости и справедливом подходе к людям. Статья уже лежит на столе. Надо отправлять в редакцию. Надо ли?.. Как это будет выглядеть по отношению к коллеге из газеты «Заполярье»? Что подумают читатели? Пожалуй, следует поехать на шахту и терпеливо разобраться во всем. Может быть, мои симпатии к Мартынову ложны. Может быть, он в самом деле узурпатор, а его назначение на должность – ошибка.

Подожду несколько дней, пока Мартынов успокоится…

Но он не успокоился; встретил недружелюбно. Не подал руки, не предложил сесть, – кивнул и продолжал разговор с какой-то женщиной.

– Не могу я оставить его в бригаде. Не могу… – Павел Ефимович вышел из-за стола и стал смотреть в окно. – Из-за наплевательского отношения вашего мужа к своим обязанностям могли погибнуть люди. Он не выполнил распоряжение горного мастера, а пострадать могли десятки горняков.

– Он говорит, что это мелочь, – проговорила сквозь слезы женщина. – Всего одну стойку не поставил…

– Мелочей в нашем деле не бывает, – отрезал директор.

– Но ведь у нас четверо детей… Я не работаю. А вы его на три месяца на нижеоплачиваемую должность. Хотя бы на месяц…

– Я очень сочувствую семье, но изменить свое решение не могу. Тем более, что это не первый случай. Пусть призадумается…

Какое-то седьмое или девятое чувство подсказало мне, что женщина не уйдет так просто, что она бросит последний козырь – вспомнит о фельетоне. И она вспомнила. Лицо ее вдруг стало злым.

– Значит, правильно пропесочили вас в «Заполярке». Да жаль – мало! Надо бы больше. Некоторые по неделям пьянствуют– им ничего. А мой какую-то стойку не поставил…

– Идите, – оказал Мартынов сдержанно. – Разговор закончен.

– Выгоняете?! Прав у вас больно много!

Женщина шла к двери, бранясь на ходу.

Мартынов все так же стоял у окна, видимо, пытаясь отключиться от этого неприятного разговора.

– А я до сих пор считал, что газеты и журналы существуют для того, чтобы помогать производству, – сказал он наконец с тяжелым вздохом и сел на свое место.

– У меня на этот счет нет никаких сомнений, – ответил я. – Но бывают недоразумения. Ошибки, наконец. Журналисты тоже могут ошибаться.

– Пять процентов правды, а там шпарь, что душа подскажет?

– Нет, Павел Ефимович. Правда должна быть стопроцентной.

Если случаются какие-то издержки, то они остаются на совести газетчика. Это тяжелый груз. Если вы считаете, что факты искажены, то можно обжаловать. Даже подать в суд.

– Все факты правильны, – ответил Мартынов. – И я не сомневаюсь, что народный суд восстановит уволенных. Я знал об этом, когда подписывал приказ. И подписал. Сознательно нарушил трудовое законодательство, не посчитался с шахтным комитетом. Но ведь кроме народного суда, существует еще суд совести. На этот суд не все согласны отдать себя, когда речь идет об их собственном благополучии.

– Но нельзя же так сразу, под корень, – возразил я.

– Согласен. Нельзя вообще. Но в конкретной обстановке можно. И нужно! В конце концов, здесь не детский сад. И когда составляются планы производства, то никто не предусматривает издержек на недобросовестность исполнителей этих планов. Все рассчитано на идеальный случай. И так должно быть. Один не поставил стойку – завалилась лава. Второй не залил масла в буксу – сгорел двигатель. Третий напился и уснул в вагонетке – его завалили породой. Пятый посчитал возможным подраться с начальником участка только на том основании, что накануне они пили водку в одной компании. Шестой завтра придет и сунет зуботычину директору…

– Мне кажется, вы сгущаете краски, Павел Ефимович.

– Нет, не сгущаю. Люди разболтались окончательно. Я бы хотел знать ваше отношение к человеку, который забыл или не захотел заправить горючим самолет и тем самым подверг смертельной опасности десятки людей. Надо судить такого мерзавца или же воспитывать его? Мол, плохо ты поступил, Вася, в следующий раз так не делай. Я, например, не вижу существенного различия между этим самым Васей-заправщиком и крепильщиком, который поленился поставить необходимую стойку.

Заглянула секретарша:

– Павел Ефимович. Хасамутдинов просится к вам. Пустить его? Фамилия показалась мне знакомой.

– Пусть войдет, если просится, – сказал Мартынов.

Невысокого роста крепыш с лицом монгольского типа нерешительно переступил порог кабинета и остался стоять у двери, глядя в пол виноватыми глазами.

– Что скажешь? – спросил директор после долгого молчания.

Посетитель мельком бросил взгляд в мою сторону, сказал:

– Меня суд восстановил…

– Очень плохо, что восстановил.

– Разве я плохой рабочий?

– Хороший, – ответил директор.

– Тогда зачем увольнял?

– Считаешь себя правым?

– Не считаю. Виноват. Но закон на моей стороне…

– Закон – на твоей. Но лучше скажи, как дальше будем работать?

– Говорить не буду. Сам увидишь. – Он постоял немного молча и вышел. Мартынов сложил в стол бумаги.

– Прошу прощения. Уезжаю в шахту…

– Можно с вами, Павел Ефимович?

Директор неопределенно пожал плечами.

– Подобрать материал для очередного выступления? Для этого ездить не надо. Могу сказать вам в кабинете, что под землей пока полный кавардак. Думаю, этого достаточно, чтобы газета помогла шахте. – На слове «помогла» он сделал ироническое ударение и глянул на меня неожиданно устало и обиженно.

– Все же я поеду.

– Не пусти вас, опять окажешься плохим. Езжайте…

В проходческом забое одиноко стучал топор.

– Кипит работа, – иронически бросил Мартынов.

Трое проходчиков сидели на куче породы и громко спорили о чем-то. Четвертый неторопливо отесывал сосновую стойку. В глубине забоя стоял проходческий комбайн, уныло опустив свою колючую голову на длинной шее.

– Кто председатель? – спросил Павел Ефимович. – Кто выступает? Кто слушает?

– Все слушаем, как порода шелестит, – сообщил один из проходчиков. В полутьме нельзя было разглядеть его лица.

– А где бригадир?

– Спросите, товарищ директор, что-нибудь полегче, – отозвался тот, что тесал стойку. Он с силой воткнул в нее топор, подошел и стал рядом с Мартыновым. Это был большой широкоплечий человек, с усталым, перепачканным угольной пылью лицом, на котором выделялись белки больших глаз. – Бригадир ушел за лесом. Аж на-гора пошел. Сами видите, в хозяйстве одна стойка осталась. А незакрепленного пространства – пять метров. Того и гляди, гуркнет. Вот и загораем.

Мартынов присел рядом с рабочими на куче породы, спросил:

– Давно ушел бригадир?

– Часа два. Пять километров туда, пять обратно. К концу смены явится, – язвительно проговорил кто-то за его спиной. – Ну, добудем десять лесин. Поставим три рамы. А дальше опять посидим да потолкуем, а крепить придется… – И он беззастенчиво выругался.

– На шахте остался один ствол, – напомнил Мартынов. – Еще не успели отработать график выдачи угля и спуска материалов.

– Плохому танцору… – вздохнул один из проходчиков. – Старая песня. Поете ее не первый день.

– Ладно, – сказал директор, сдерживая раздражение. – Эти прибаутки мы знаем давно. У кого есть дельные предложения? Говорите, как бы вы стали поправлять дело? А то все умные, когда хорошо, когда премии и знамена. А когда плохо—> виноваты одни начальники.

Наступила тишина. Только слышались потрескивание и шуршание пород да монотонные удары капели о почву.

– Что, предложений нет? Так и запишем. – Мартынов поднялся. – Болтать все здоровы, а когда надо подумать, рогом пошевелить – в кусты.

– Вы бы почистили лесоспускную скважину. Вот и были бы мы с лесом, – громко крикнул нам вслед один из проходчиков. – Такие гроши угрохали на эту дырку, а потом затрамбовали бревнами…

– Вот это уже дело. Скважину будем восстанавливать. Но ведь за день ее в порядок не приведешь. Нужно договариваться с буровиками. А у них свой план. Может, у вас есть знакомые ребята? Обещаю хорошо заплатить.

– Чего там искать? – сказал тот, что тесал лесину. – Вон Валька лет десять буравил тундру. Договаривайтесь с ним. Слышь, Валь, договаривайся с начальником. – И он ткнул рукой в одного из проходчиков.

– Аккордный наряд – и все будет по науке, – отозвался тот.

– Согласен, – сказал Мартынов. – Зайди после смены. Договоримся.

– Только так, чтобы деньги на бочку, – поставил условие бывший буровик. – Я тебе эту скважину за пять дней расшурую.

– Хоть за день, хоть за час, – сказал директор, не веря, что за пять дней можно восстановить лесоспускную скважину.

Пятикилометровый путь от дальнего участка до ствола прошли молча. Мартынов шагал широко, шурша брезентовой робой. Я с непривычки едва поспевал за ним. Выехали на-гора и направились в баню.

– Вот тебе и суп с фрикадельками, – сказал Мартынов, с трудом стягивая резиновые сапоги. За долгий день в шахте портянки отсырели, сапоги не хотели сниматься. Видимо, директор решил, что этот день нас достаточно сблизил, и потому он перешел на «ты». Павел Ефимович уже сидел на лавке, обнаженный до пояса, и задумчиво водил рукой по груди. Потом встал под душ и пустил мощную струю.

– Не жалеете, Павел Ефимович, что сели в директорское кресло?

– Чего теперь жалеть? Теперь надо вкалывать, – ответил он, отфыркиваясь.

Мы долго и с наслаждением мылись. Потом сидели в удобных креслах, курили.

– Пива хочешь? – спросил Мартынов. Он приподнялся, щелкнул замком холодильника. Там стояло десятка два бутылок с пивом. Так было заведено прежними руководителями, и Павел Ефимович решил эту традицию не менять. Что в этом крамольного? После трудного дня в шахте пиво вещь незаменимая.

В приемной Мартынова дожидался проходчик. Он был розовым и свежим после бани. Клетчатая ковбойка – нараспашку.

– Я насчет скважины, – сказал он, поднимаясь навстречу директору.

Павел Ефимович внимательно посмотрел на него:

– В забое ты показался – мне каким-то другим. Несерьезным показался. Думал, не придешь.

– А я и есть несерьезный, – согласился рабочий. – Был бы серьезный, давно бы сбежал на другую шахту, где люди деньги зарабатывают. А у нас, товарищ директор, частенько получки не хватает, чтобы расплатиться за аванс.

– У тебя что – большая семья? – поинтересовался Мартынов.

– Сам-один. Плачу «южные». («Южными» горняки называли алименты).

– Ушел или от тебя ушли?

– Когда в тундре работал, жена спуталась с другим.

– Пил, наверное?

– Было маленько…

– А теперь как?

Валька пожал округлыми плечами:

– Не на что, товарищ директор. Вот сорву у вас халтуру – погудим с ребятами. Один я не могу. Совесть не позволяет.

– И сколько же ты мыслишь сорвать? – прищурил глаз Мартынов.

– Думаю, тыщонку. Что, много?

– Не знаю. Может, много. А может, мало. Надо посмотреть по нормам.

– По нормам работать не стану, – решительно заявил буровик. – По нормам можно месяц резину тянуть. Без норм сделаю быстро.

Мартынов молчал.

– Думаешь, много луплю? – продолжал торговаться Валька. – Считай сам: троих помощников мне надо? Надо! Неделю, не меньше, проплюхаемся. И не по семь часов. По пятнадцать! Это значит, не четверо, а восемь человек будут работать. Цельная бригада. Восемь помножь на неделю – пятьдесят шесть выходов. Теперь тыщу подели на пятьдесят шесть – получится полтора червонца упряжка. Много разве? Без всяких северных…

– А ты математик, – сказал директор.

– Теперь тупых нет.

– Но все же наряд надо составить, – настаивал Павел Ефимович. – Все должно быть законно.

– Пиши, что хочешь, – бросил проходчик, – но мне чистыми тысяча. Без всяких алиментов и вычетов. И сразу после работы. А не желаешь – позовешь людей из буровой конторы, они с вас тысяч пять возьмут по нормам, а то и все десять. Одних накладных расходов накрутят двести процентов. А я – без накладных.

– Договорились. Но помни, твои товарищи сидят в забое без леса. Чем быстрее пустим скважину, тем лучше для них и для тебя тоже…

Утром следующего дня мы с Мартыновым зашли на лесной склад. У скважины кипела работа. Был установлен копер – три бревна с двумя балками и канатами.

Чуть в сторонке были свалены штанги, молотки, всевозможные ключи и зажимы, какие-то приспособления.

– Где ты добыл все это? – поинтересовался директор, здороваясь.

– Мой вопрос! – живо ответил буровик. Он был возбужден и сосредоточен, глаза увлеченно горели. Он так красиво и быстро работал, что Павел Ефимович невольно им залюбовался.

– Вась, мотнись в мехцех, принеси солидольчика. Шестерни надо смазать.

Маленький Васька, немолодой человек с морщинистым лицом и оттопыренными ушами, взял консервную банку и пошел исполнять приказание.

– Где отыскал такого Поддубного? – спросил Мартынов. Тот рассмеялся:

– Для этого дела лучшего кадра не сыщешь. Тут дурная сила не нужна. А в скважину не вдруг протиснешься.

– А ты собираешься спускаться в скважину? – удивился директор.

– Не я, Васька полезет. Он по таким вопросам большой мастер. У него и права на это дело имеются. Не переживай, будет все по науке!

– Ты же говорил, что надо троих помощников, а взял одного. Справишься?

– Мой вопрос! – отрезал буровик и понимающе улыбнулся. – Боишься, что много заработаю? Не боись! Шахта не обеднеет…

В течение дня и на следующий день Павел Ефимович несколько раз подходил к окну своего кабинета и наблюдал за работой буровиков. Он видел, как «главный подрядчик» осторожно вертел ручку лебедки, спуская своего напарника в скважину. Через несколько минут Васькина голова вынырнула на-гора, а затем они вдвоем вытаскивали на поверхность очередное бревно. Да, скважина была затрамбована основательно.

И не только скважина. Все хозяйство вспомогательных служб можно было смело демонстрировать как неповторимый образец бесхозяйственности и запущенности. Тысячи кубометров крепежного леса были хаотически свалены в том месте, где, по мнению бывших руководителей шахты значился лесной склад. На самом деле это была свалка машин и оборудования, металлических стоек и моторов, кирпича и сборного железобетона, извести и гравия, труб, досок, шпал, запасных частей, ящиков с метизами – всего, что поступало на шахту по железнодорожной ветке, служившей единственным просветом, по которому можно было пройти и увидеть эти беспорядочные нагромождения ценностей, брошенных под дождем и снегом.

Воскресный день выдался прохладным и солнечным. На лесной склад прибывал народ. Рабочие шли во главе со своими начальниками. В полном составе явились служащие. Новенькие робы, выданные им специально для такого случая, неуклюже топорщились. Оркестр разместился на погрузочной эстакаде и наяривал марши. Подошли два трактора с трелевочными приспособлениями: им предстояло растаскивать горы леса и помогать людям извлекать из-под этих завалов оборудование.

Руководили воскресником Мартынов и парторг Першиков. Они (Собрали пятиминутное совещание начальников участков и служб.

– Кто еще в этом году не был в отпуске? Прошу поднять руки, – предложил директор без всяких вступлений.

Руки подняли почти все.

– Так вот, дорога в отпуск лежит через лесной склад. Положение на шахте вам известно. Все виноваты в этой запущенности, поэтому все должны за нее отвечать и побыстрее наводить порядок. – Павел Ефимович развернул лист ватмана, где была начерчена территория склада, разделенная на районы и закрашенная в разные цвета. – Здесь написано все каждому участку. Делайте, когда найдете нужным. Срок – один месяц. – Он помолчал, глядя, какое впечатление это произвело на собравшихся, и Добавил: – Я знаю, что это не совсем законно. Но иначе поступить не могу. Никакими другими силами такой объем работ нам не поднять. Кто не согласен, может обжаловать мои действия. Я за демократию, за критику руководителей. Но в данном случае я считаю себя правым…

Начался воскресник. Несколько сот человек с жаром взялись за дело. Гремел оркестр, музыканты добросовестно воодушевляли работающих.

К концу дня Мартынов пошел к лесоспускной скважине. Он шел и думал о том, что эта простая дырка, когда-то разумно пробуренная с поверхности на второй горизонт, могла сейчас круто повернуть дело. При одном вертикальном стволе доставка в шахту крепежного леса была тем неумолимым и обидным тормозом, который держал проходчиков и добытчиков, не давал развернуть в полную силу проведение подготовительных и очистных работ.

Буровики сидели на извлеченных из скважин бревнах и курили. Рабочие были перемазаны грязью.

– Умаялись? – спросил директор.

– Маленько есть, – ответил Василий и повертел в уголке губ замусоленный окурок.

– Надо вам взять еще людей, – настоятельно посоветовал Павел Ефимович. – А так прохлюпаетесь до второго пришествия. Видимо, скважина забита до самого низу…

Рабочие странно переглянулись и ничего не ответили.

– Сидим вот и маракуем, – проговорил, наконец, Валька раздумчиво. – Идти к вам или не идти…

– Если по делу, почему же не идти? Случилось что-нибудь?

– А чего случится. Все по науке! Хотели, товарищ директор, просить у вас деньжат. Как-никак, воскресенье сегодня…

– Мы же договорились, что никаких авансов, – напомнил Мартынов.

– А мы не за авансом. За расчетом.

– Шутите! – Павел Ефимович торопливо подошел к скважине и заглянул в нее, но ничего не увидел: дальше пяти метров в трубе было темно.

Тогда буровики поднялись, подтащили к скважине стойку, поставили ее «на попа» и бросили вниз. Через несколько секунд донесся сигнальный звонок: стойка ударилась о почву второго шахтного горизонта.

– Наш вопрос! – гордо выпалил Валька и победоносно посмотрел на директора: мол, знай наших.

Мартынову хотелось обнять и расцеловать этого усталого человека, но он сдержал чувства, сказал:

– Молодцы! Вы сделали великое дело для шахты! Пойдемте искать бухгалтера и кассира.

По дороге в свой кабинет Павел Ефимович заглянул к парторгу. Першиков переодевался за шкафом.

– Хочешь, Николай Степанович, убью тебя наповал? – предложил он, усаживаясь на край стола.

– Валяй, – согласился парторг. – Только дай застегнуть брюки.

– Скважина работает!

– Сказки венского леса.

– Буровики сидят у меня в приемной. Пришли за расчетом.

– И что ты собираешься делать?

– Платить.

– За три дня – тысячу?

– Но ведь каждый день мы теряем десятки тысяч от простоев…

– Посадят, – спокойно сказал парторг, – Завтра станет известно в народном контроле… Ты хоть скажи трудовикам, чтобы какой-нибудь липовый табель написали недели на три.

– Не бойся, в напарники тебя не возьму, – сказал Мартынов и вышел.

Бухгалтер уже ждал его у двери и прошел за ним в кабинет вместе с рабочими.

– Надо людям деньги заплатить по аккордному наряду. Я подписал, – сказал директор.

Высокий мужчина с совершенно седой головой и красивыми голубыми глазами, больше похожий на актера, чем на бухгалтера, вопросительно поднял густые брови.

– Там же большая сумма, – тихо напомнил он.

– Да. Большая. Люди закончили работу досрочно. Надо платить.

Бухгалтер молчал.

– Я подписал документ и буду нести за это ответственность, – решительно сказал Мартынов.

– Я думаю о другом, – проговорил бухгалтер. – В кассе нет ни гроша. На счету – тоже. Вы же знаете, что у нас просрочка в банке. Не представляю, чем будем платить аванс пятнадцатого числа.

Мартынов потер ладонью лоб, посидел молча.

– Ладно, вы свободны. – Павел Ефимович подождал, пока за бухгалтером закрылась дверь, и поднялся. – Не дают в этой кассе, найдем другую. – Он позвонил в гараж и вызвал машину – Поедете со мной или здесь подождете?

– Поедем, если не зря, – согласился Валька.

Они сели в «газик» и поехали в шахтерский поселок. Возле почтового отделения Мартынов приказал шоферу остановиться.

Через несколько минут Павел Ефимович возвратился и протянул буровику пачку купюр.

– Пересчитай. Здесь тысяча.

– Вы что, товарищ директор? – не очень настойчиво протестовал Валька. – Ваши личные не возьму. С книжки сняли?!

– Это не имеет значения. Я обещал. Договор дороже денег. Бери! Я не дарю тебе, а просто одалживаю шахте. У нее сейчас нет. Понимаешь? Нет!

– Если так, тогда ладно, – согласился буровик. Взял деньги, небрежно сунул их в карман и вышел из машины. Следом за ним выскочил Василий.

В понедельник буровик на смену не явился. Не было его во вторник и среду. В забоях, куда валом шел лес, горняки посмеивались, благодарили Вальку и говорили, что человек сделал доброе дело, сорвал хороший куш и пусть теперь погуляет в ресторане.

Вечером в четверг прогульщик ввалился в кабинет директора. Он был в новом костюме, модной куртке и новеньких, но очень грязных ботинках. Человек плохо держался на ногах. Он прислонился к косяку двери.

– Я скотина? Я человек… и у меня есть совесть! Думал, последний человек Валька? Ограбил директора… Я больше работать здесь не могу. Уеду к чертовой матери! Уеду! Мой вопрос. Подпиши заявление. – Шатаясь, он подошел к столу, с трудом достал из кармана мятую бумажку и положил ее перед директором.

– Не пожалеешь? – спросил Павел Ефимович.

– Может, пожалею… Но я не могу, директор, смотреть тебе в глаза. Пиши!

Мартынов посидел молча, слушая, как тяжело сопел Валька над его ухом, потом написал в уголке заявления резолюцию.

– Прости, директор. Будь здоров! – Валька вышел из кабинета и направился в отдел кадров.

– Что, увольняешься, значит? – спросил кадровик, прочитав заявление.

– М-мой вопрос! Увольняюсь… Когда за расчетом?

– Придешь завтра. Но только трезвым. Пьяному расчета не дам.

На следующий день он пришел в отдел кадров помятый, поникший и трезвый. Потоптался у высокой стойки, спросил:

– Что там, готово?

– Ты о чем?

– Расчет!

Кадровик достал из папки заявление и протянул его заявителю. Тот развернул бумажку и в уголке прочитал резолюцию: «Иди проспись».

Мы стояли с Мартыновым в фойе Дворца культуры и о чем-то беседовали. Был День шахтера – самый большой праздник на нашей студеной земле. Горняки приходили во Дворец целыми семьями. Павел Ефимович едва успевал отвечать на приветствия и пожимать руки знакомым. Вдруг к нам подошел мужчина с улыбчивым лицом и очень знакомыми глазами. Рядом с ним стояла низенькая женщина и держала за руку мальчика лет шести.

– С праздником вас, Павел Ефимович, – сказал мужчина. – Приглашаю в буфет на бутылку шампанского. Надо обмыть.

И он бережно притронулся к лацкану пиджака, где сияла новенькая «Шахтерская слава».

– Доволен? – спросил директор.

– Еще бы! – ответила за него жена. – В прежние времена неделю бы обмывал…

– Мой вопрос, – проговорил горняк.