Текст книги "Шиш вам, а не Землю!"

Автор книги: Валентин Февраль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

52

А так как он, Перепелкин уже к этому времени сам окончательно и бесповоротно испортил воздух, Фрол-очкарик вполне адекватно и без излишней эмоциональности отнесся к замечанию Акакия.

– Так всегда бывает после приема, – заверил он с убежденностью человека, знающего толк во всех этих делах и давно практикующего витаминотерапию.

После этого Фрол-очкарик сам громко испортил воздух.

Так громко, что сработали противометеоритные сирены, приняв звук вырывающегося из Фрола газа за треск рвущейся наружной обшивки эсминца.

Очень скоро датчики наружной охраны дали отбой, но суматоха, поднявшаяся на корабле, еще долго не утихала.

Фрол же лишь плотоядно ухмыльнулся, а Перепелкин твердо уяснил себе из этого примера следующее: на корабле, даже в такой скукотище, каковой является, как известно, армейская служба, можно неплохо поразвлечься и одним из таких развлечений является употребление витаминных таблеток, провоцирующих срабатывание звуковых датчиков корабля.

Таким образом «Меченосец» на полном ходу несся к звездной системе Фэт.

Перепелкин и Фрол-Очкарик так и не сдали на престижный первый разряд в гимнастическом зале эсминца и им удалось только в складчину купить необходимый для торта килограмм печенья.

Но положение их еще больше усугубилось, когда выяснилось, что Фрол-Очкарик совершенно не знает, как готовить торт из этого печенья. Оказалось, Фрол только слышал, что из печенья можно изготовить торт. Но как это делается в реальности, он ни в зуб ногой.

– Наверное, нужно было сахару добавить, – смело предположил Фрол, когда оба уселись перед глубокой миской, на самом деле – каской Перепелкина, на дне которой влажно поблескивала однообразная желтоватая масса – растолченное и размоченное водой печенье. – Фрол сунул в тесто руку и, отделив от него бесформенный податливый кусок размером с кулак, смело отправил его себе в рот. – Ничего, итак сойдет, – сообщил он, слегка пожевав.

А через некоторое время, порывшись в карманах, достал уже знакомую Перепелкину упаковку и вытряхнул в собственноручно им изготовленный кулинарный шедевр несколько синих и розовых таблеточек. Эффект получился потрясающий. Тестяная масса принялась пузыриться и взрываться, громко хлопая при этом и разбрасывая во все стороны липкие желтые брызги.

Дело происходило в столовой, потому очень скоро солдаты, находящиеся там повернули лица к шутникам и принялись молча наблюдать.

Между тем, тесто колобродило все сильнее, а звук взрывающихся на его поверхности пузырей, уже напоминал разрывы средней мелкости петард.

– Пусть израсходует газы, – пояснил Фрол-Очкарик свою задумку. – Нам меньше тужиться придется.

– А стоило ли вообще добавлять? – выразил сомнение по поводу данного газообразующего ингредиента Акакий.

– Не знаю, – опасливо полез во взрывающееся тесто пальцами Фрол.

И он все же залез в тесто рукой и даже положил его часть себе в рот, когда во рту его садануло так, что он даже откинулся назад.

– Во дает! – с лихорадочным возбуждением и восторгом сообщил он. – Даже зубы заныли.

И Фрол блаженно улыбнулся.

Зато Перепелкин побледнел.

– Черт меня дери, Фрол! – зашептал он горячо. – У тебя их нет! У тебя же их нет!

– Кого нет? – прошепелявил Фрол.

– Зубов нет. Кого ж еще!

– Не транди, парень. Зубы у меня всегда на месте. Куда бы они могли деться?

– Я не знаю куда. Но у тебя их нет! – настаивал на своем Перепелкин.

– Не может такого быть, – упорствовал Фрол. – Я сам их сегодня чистил. Да и врач на прошлой медкомиссии отметил, какие у меня здоровые и крепкие зубы.

– Не такие уж и крепкие они оказались, Фрол, Они вообще теперь никакие.

И Акакий сокрушенно покачал головой.

– Не говори ерунды, парень. Я ужас как не люблю ерунду… То есть, я хотел сказать, что не люблю, когда меня разыгрывают.

И, наклонясь вперед, Фрол попытался разглядеть свое отражение в гладко выбритой и смазанной специальным космическим вазелином «Салапет-2» голове товарища.

Отражение было слегка расплывчатым и искаженным. Но даже при таком его качестве Фрол и вправду обнаружил недостачу, то есть, то, что у него на самом деле во рту стало посвободнее.

– Вот блин! – заметил Очкарик. – И это всего от одного слабо лопнувшего маленького пузырька. А, если бы я высыпал в тесто пол упаковки? А? Что бы тогда было?

– Голову бы снесло на хрен! – прокомментировал заявление друга Перепелкин.

– И не только, – ощерил рот в теперь уже беззубой улыбке Фрол. – Вот радость-то какая!

– А чему тут радоваться? – все еще не понимал, куда клонит друг, Акакий.

– А вот чему, – интригующе подмигнул Фрол. – Только что мы изобрели с тобой взрывчатое вещество большой силы, балда, – Он нервно хохотнул. – Гораздо более мощное, чем есть на вооружении в нашей армии.

– И что с того?

– Ты что, не понимаешь? То, что у нас уже имеется, продается по 30 кредов за кило. Наше же тесто – пять кредов кило. Плюс два креда за… – Фрол не договорил и красноречиво похлопал себя по карману, в котором хранил драгоценные пилюли. – И того всего шесть кредов, парень!.. Шесть вместо тридцати! Кумекаешь?!

– Не совсем, – честно признался Акакий, бесхитростному крестьянскому уму, которого непосильны были задачи на сложение и вычитание.

Фрол же, поменяв позицию, приблизил к уху сидящего напротив друга рот и заговорщицки зашептал:

– Теперь нам добавят пайку!

И, если выразиться точнее, он даже не шепнул, а шепельнул эти слова, но Перепелкин и не заметил этого. Так его прагматичный крестьянский ум захватила идея на халяву увеличить пайку.

И неизвестно, чем бы закончился разговор товарищей, если бы не прозвучала команда строиться.

Опрокидывая табуретки, все ринулись к выходу. А через минуту Поликарпыч уже прохаживался перед строем, глядя на бойцов десантной гвардии, как на последних никчем и неумек. Что отчасти имело под собой основания, учитывая малый срок службы большинства.

– Обстоятельства изменились, – сказал Поликарпыч негромко, но отчетливо. – Враг напал, как всегда неожиданно и из-за угла. То есть, профессионально грамотно и не менее профессионально вероломно. Одним словом, коварства ему, нашему врагу, как и нам, всем не занимать. Но на то он и враг, бойцы, чтобы учить нас уму разуму. В нашу задачу входит десантирование на планету Драгомея и оказание жесточайшего сопротивления противнику там же, то есть, на его территории.

– Нельзя ли просто напасть на этого… как его… противника? – послышался из задних рядов звонкий мальчишеский фальцет.

– Нельзя, – сказал командир. – Потому, что на нас уже напали. А, когда нападают, нужно защищаться. Если бы напали мы, защищаться нужно было бы врагу. Я понятно объяснил?

– Нет вопросов, – пропищал все тот же голос.

– Тогда в бой, ребята! Занимайте посадочные капсулы, в каждую не более десяти человек, потом капсулы отстрелит автоматический оператор с центрального пульта. Патроны вам выдадут на планете. Есть вопросы?

– Есть! Подадут ли вовремя обед, и есть ли там туалетная бумага, в драгомейских сортирах? Если нет, выдайте газеты!

– Из жратвы в капсулах – лягушачьи консервы, конина и по бутылке древесного спирта на брата. То есть, на рыло. Еще там печенье. Каждому по ящику. От постной каши пока придется отказаться.

– Откажемся! – рявкнули, как в одну, все пятьсот глоток, потому что бойцы знали наверняка: лягушачьи консервы гораздо вкуснее и питательнее той пищи, от которой фельдфебель только что предложил отказаться.

– И не вздумайте считать себя умниками, ублюдки! – погрозил кулаком Поликарпыч, злобно сверкая глазками. – Не забывайте, за вами будут наблюдать. И, если кто-то станет плохо воевать, мы это сразу увидим. А теперь бегом марш в капсулы. Тому, кто не успеет занять место к моменту старта, придется добираться до поверхности планеты кувырком. Правое плечо вперед!.. Бегом!.. Аршшш!..

И гвардейцы дружно затопали по клепаному вдоль и поперек полу, сотрясая своей молодцеватой, да богатырской поступью, не менее клепаные, стены и потолок корабля.

– Трепло, – проронил на бегу Фрол.

– Что? – не понял Перепелкин.

– Поликарпыч – трепло, вот что.

– Это почему?

– Потому что, скорее всего, опять забудут патроны доставить на планету.

– Откуда знаешь?

– Знаю, – загадочно ответил Фрол и дальше они бежали к своей капсуле номер тринадцать уже молча.

И лишь только они заняли места в шлюпе и пристегнулись ремнями, как кто-то, кажется, это был долговязый старослужащий с глубоко посажеными глазами, заметил:

– Ох, не нравится мне вся эта операция. У нашего корабля номер тринадцатый. Номер шлюпа тоже тринадцать.

В голосе долговязого звучала смертная тоска.

– Слава богу, что у планеты хоть номер не тринадцатый. Как-нибудь долетим, а там…, – радостно гыгыкнули в конце капсулы.

– Ошибаешься, – заметили сбоку. – В технических сводках, переданных Лигой Объединенных Планет, этот шарик на древнем языке хинди имеет в своем названии тринадцать букв. К тому же планета, если считать от ее солнца, то есть – от Фэта, тринадцатая по счету. Да, в звездном каталоге она не имеет тринадцатого номера. Но, что это меняет?

Кто-то негромко ругнулся.

– Да, попали в переплет, – сказали слева. – Как бы теперь из катавасии выбраться целехонькими.

– И не мечтайте, – пробасили из-за штабелей банок с лягушачьей икрой. – Интересно, на сколько дней нас забросят в это адское местечко?

– Дней? – нервно хихикнули справа. – Месяцев, парень! Не дней, а месяцев, будет правильным сказать!

– Вот отчего армейское начальство расщедрилось насчет сухого пайка, – с запоздалым озарением промямлили опять из-за банок с деликатесом.

А сухощавый и бледный новобранец в новенькой форме и неправильно, задом наперед, одетой на голову каске, громко икнул. Наверное, со страху.

Что-то загудело. Где-то закричали:

– Десятый пошел!

– Двенадцатый!

– Трин…

Окончание команды Перепелкин не расслышал, так как еще сильнее загудело, пол под ногами завибрировал, а потом и вообще куда-то пропал.

А потом он ощутил, как тело его стало неимоверно легким. И, если бы не ремни, его бы здорово шмякнуло, наверное, о потолок.

Зато, по чьей-то нерадивости плохо закрепленный, ящик взмыл свечою вверх и, врезавшись в стальную потолочную балку, отрикошетил от нее и пошел прямо на Акакия, с беспомощным ужасом взиравшего на этот тяжеленный ящик и от страха изо всех сил вжавшегося в кресло.

В последний момент, благодаря маневру шлюпа, ящик изменил траекторию и врезался в пол в каких-то двух шагах от Перепелкина. От удара крышка ящика лопнула и отлетела, а во все стороны брызнули упаковки с печеньем.

– Веселенькое начало, – заметил худой новобранец. – Нас уже пытаются прикончить.

За узкими, мутными и запотелыми квадратиками иллюминаторов вовсю бушевало фиолетовое пламя – шлюп входил в плотные слои драгомейской атмосферы.

Кто-то из новеньких заплакал.

Кто-то его утешал.

Среди личного состава Звездной Гвардии, особенно в тех ее подразделениях, что были прикомандированы к «Монархисту», с незапамятных времен ходили слухи, что в соседних полках и взводах живут получше. И кормежка там вкуснее и командиры обходятся со служащими помягче, а не гоняют их день-деньской до одури, как ихних, по плацу.

Молва доносила, что обращаются к рядовым в других подразделениях исключительно на «вы». Страшно подумать, но апологеты «Монархиста» слышали, что если и приказывают там что-либо рядовым, то непременно вставляют высокие командиры – ефрейторы и хвильдфебели в свой приказ «мерси», «пардон» и «пожалуйста». В иных случаях – все сразу вместе.

Ночами гвардейцы плакали от обиды, потому что у них все было по-другому.

– Ррротааа!.. Ррравняяяйсссь!.. Смирнаааааа!..Вольнааа!.. Заааправиться!.. Рядовой-космонавт Пупкин, почему шлем вашего скафандра не блестит как лазеро-штык?.. Вы что опупели, Пупкин? Огурцов, не играйтесь с бластером. Это не игрушка. И отчего у вас перекрыт краник на кислородном баллончике? Вот уже и все лицо посинело от недостатка дыхания, а глаза закатились под лобик. Откройте краник! И без истерик. Мне за вас отвечать! Пупкин, возьмите кирпич и надрайте, наконец, этот свой дурацкий шлем. Впрочем, отставить. Пора грузиться на корабль… Ррротааа! Правое плечо вперед! Шааагооом!.. Ааарршшш!!! Пупкин, я сказал – правое. И перестаньте, наконец, драить этот дурацкий шлем. Скрежет стоит на целый мегагигапарсек. Почистите на Драгомее. Заодно попугаете андроидов-аборигенов. Готов поспорить, их жабромозги нипочем не поймут, чем вы занимаетесь и что делаете, олухи.

– Товарыщ хвильхвебель, а, правда, шо…

– Отставить! Заткнуться и отставить задавать глупые вопросы. Я вам не справочник, гниды. Вы сами должны знать все глупые ответы на все ваши глупые вопросы, крысы. А, иначе какие вы к хренам десантники? Ну вот… Теперь мне кислород перекрыли. Кто перекрыл мне кислород, сволочи?.. Я сам?.. Что-то не припомню.

Была четверть восьмого когда «Монархист», наконец, взлетел с западного пирса.

Все 500 десантников, а вернее – 499 (один, пострадавший в неравном бою с диареей, остался в туалете космопорта) сидели в креслах и тупо пялились друг на друга.

Бывалый космический волк фельдфебель Михалыч ходил между рядов кресел с пристегнутыми к ним намертво героями-гвардейцами и тыкал резиновой дубинкой кому в физию, кому в урчащий от непонятной и невкусной пищи живот.

53

– Не блевать на палубу, канальи, – с коварной ласковостью увещевал Михалыч. – Вы, что на эсминцах не летали? Знаю, этот тип кораблей вам не по нутру. Резко стартует. А болтает эти долбаные корыта во время полета из-за несбалансированности двигателей так, что мне самому дурно становится. Но на то вы и пушечное мясо, канальи, чтобы с вами не церемониться. И не смейте мне, хоть что-нибудь сметь! Не перечить и не плакать, ублюдки. Слабаков ненавижу и их собственными руками буду выбрасывать в иллюминатор… Ну вот! Опять краник перекрыли. Что? Вообще не открывали?.. Сидоров спрячьте фотографию девушки. Сейчас не время для сантиментов. Мы идем в бой. Не девушка? А что же это… кто же это такое?.. Жучка?.. Чья? Вашей девушки? Всей деревни?.. Кто? Жучка?.. Не путайте меня, Сидоров. Мне итак нелегко… Галактионов-Колбасинский-Парсеков! Поменяйте фамилию. Короткая более удобна для служб похоронного бюро. Электронов-Сарделькин-Дециметров, например… Полундра, ребята!! На нас напали!!! Метеорит врезался в камбуз…Господи, если ты есть, спаси и сохрани…

– Солдатскую жрачку! – рявкнул остряк из задних рядов и эсминец вздрогнул от дружного хохота остолопов, которые в силу своего интеллектуального развития и не понимали, что в данную минуту идут на смерть, а не на свидание к портурианским зеленокожим дояркам.

Коврижкин сидел в туалете. Нет, он не страдал диареей. Просто любил иногда посидеть. Поразмышлять о судьбах галактики, а заодно и отдохнуть телом и душою в этом богоугодном заведении. Как некоторые любители покоя отдыхают душою, например, на кладбище.

Суматоха, что по обыкновению царила во взводе Коврижкина, да и, вообще, чего греха таить, во всей батарее, несколько раздражала его и нервировала. Именно по этой простой причине только в туалете и можно было спрятаться и отдохнуть от вездесущего фельдфебеля Михалыча, который вечно совал нос, куда не положено.

В руках Коврижкин держал боевой листок «Гелиосец! Не дрейфь и не поддайся врагу!», который он собственноручно сорвал со стены незаметно, когда проходил по коридору. Но не батарейную газету читал сейчас Коврижкин, газету он предназначил для другого, а – надписи на стенах.

Надписи и рисунки эти были по-своему уникальны. Каждый день их закрашивали. Но, вечные, неуничтожимые, наутро они проступали вновь. Проявлялись во всей своей красе и неувядаемости.

Да, смысл настенных каракулей в корне отличался от того, что было написано в боевом листке. И, если в газете батареи, в каждой ее строчке культивировалось безмерное вранье, то на стенках туалета писалась чистая правда, одна только правда и ничего кроме правды.

По сути, туалетное творчество являлось вторым боевым листком эсминца, листком стоявшим в неприкрытой оппозиции к уже упоминавшейся здесь и вывешиваемой в коридоре корабля собственноручно фельдфебелем газете.

Никто не знал в лицо бесстрашного и неуловимого редактора туалетной стенной (в полном смысле этого слова) газеты. И, скорее всего, в туалете действовала целая редколлегия партизан-журналистов. Но только здесь можно было узнать о том, что действительно думают о фельдфебеле, командирах взводов, рот, отделений, а также о воинской службе, вообще, как таковой, солдаты, гвардейцы Космической Гвардии Гелиоса и Земли.

Воистину, туалетное творчество являлось народным творчеством. И, где, как не здесь, можно было прочесть бессмертные слова, несущие к тому же глубокий философский смысл и повергающие новичков в озноб, дикий ужас и благоговейный трепет, размышлений.

«Хвильтхвебиль – сволочь!», «Камроты – казел!», «Михалыч – критин звезданутый» – было начертано рукой безымянных летописцев, героев космогвардейского эпоса на многострадальных стенах простым и немудреным космическим слогом.

О, эти святые наивность и простота!.. Были сотворены и другие надписи типа «Салаги, вы загнетесь драить унитазы», «Зеленопузые, вам еще служить, как медному электрокотелку», «ДМБ неизбежен, как взрыв сверхновой», философско-ницшеанское «Свой скафандр ближе к телу» и откровенно провокационное «Не троньте фомальдегаусцев и они вас не тронут!».

В случае последней, здесь приведенной надписи, Коврижкин подозревал вообще заговор. Заговор и чистой воды предательство. Даже – измену, если хотите. Ведь, фомальдегаусцы всегда при случае тайно нападали на землян с тем, чтобы шпионить за ними. И утверждение насчет того, что, мол, ежели чешуйчатников не трогать, то и они себя поведут корректно и конгруэнтно, должным образом, такое утверждение было совершенно лишено основания и, в некоторой степени, являлось даже опасным заблуждением. И потому, исходя из изложенного, надпись эту, как предполагал Коврижкин, оставил фомальдегауский шпион, завербованный среди гвардейцев Гелиоса еще в летнем лагере на Земле, где мужественных рейнджеров тренировали денно и нощно, делая их еще мужественнее и готовя их к суровым реалиям непростой воинской службы, грядущим походам и, не менее, грядущим, сражениям.

Одним словом, шпионы, как пережиток прошлых эпох, все еще водились в Звездной Гвардии. И один из них успел таки навредить гелиосцам, нацарапав провокационную надпись, если можно так выразиться, в общественном месте эсминца.

Было от чего прийти в ужас. Но Коврижкин от рождения был человеком не очень впечатлительным и потому не особо переживал относительно любых шпионов и даже некоторым образом сочувствовал им. Ведь, работа у шпионов вредная и опасная. И опасная она, в первую очередь, для жизни самих шпионов.

Хладнокровно, но не без удовольствия употребив газету «Гелиосец! Не дрейфь и не поддайся врагу!» по назначению, Коврижкин остался доволен, полученным результатом. И потому, напевая себе под нос «Марш отважных Космогвардейцев», он уже подтягивал форменные фирменные и потерявшие после первой же стирки первоначальную форму бриджи, когда дверь туалета с треском распахнулась, являя очам несколько опешившего новобранца грозного, могучего и непостижимого для простого солдатского ума Михалыча.

Лицо Михалыча было все сплошь в красных пятнах, следствии, как по опыту знал Коврижкин, с трудом сдерживаемых эмоций.

– А вас, боец, что не касается общее построение? – поинтересовался седовласый крепыш негромко, но так, что Коврижкин чуть не взвизгнул от страха, а потом задрожал и, путаясь в так и не одетых до конца штанах, ринулся вон из туалета, попутно огибая отважного командира.

И, конечно же, следствием такого необдуманного Коврижкиным поступка, как круговое движение со спущенными штанами, явилась полная потеря Коврижкиным равновесия и падение им же на цементный пол заведения.

Да, черт возьми, он грохнулся на пол, как какой-нибудь сраженный неумолимым гелиосцем задрипанный чешуйчатник, выставив к тому же на всеобщее обозрение свое очень и очень неприличное, а можно сказать даже, срамное место.

В результате этой непродуманной Коврижкиным, спонтанной акции всеобщее обозрение в виде совсем уж рехнувшегося от гнева Михалыча, обозрело Коврижкина и его в край оборзевшее неприличное место и высказалось в том смысле…

Ох, не хочется повторять высказанное. И, тем более, не хочется вникать в смысл этого высказанного!.. Тем более, что неподалеку от громоздящегося на полу срамной грудой Коврижкина, валялись следы его недавнего и еще большего, чем описанное здесь нами, преступления: клочки изорванной им и, как он неколебимо до сих пор считал, к месту (наверное – мягкому) примененной газеты с героически несгибаемым и многообещающим названием.

В любое другое время Коврижкина за подобные вольности и свободомыслие расстреляли бы на месте без суда и следствия. Но в данное время Михалыч, видимо, был чем-то уж слишком озабочен, чтобы придавать значение такому пустяку, как изорванная и вымаранная Коврижкиным героическая газета целого эсминца.

Скорее всего, Михалычу сейчас было, вообще, плевать на все войсковые СМИ и именно поэтому он заорал, как буйнопомешанный:

– Бееееееееееееееееее… гом! В строй… Арш!

Естественно, Коврижкин, не привыкший перечить начальству, мигом подхватился на ноги и, подпрыгивая на одной из них, выскочил из туалета, как известный крейсер «Белая Звезда», однажды выскочивший из одной нехорошей и очень Черной дыры.

Вскоре Коврижкин стоял в строю. Михалыч тоже был тут как тут. Важно прохаживаясь вдоль первой шеренги и поглядывая на гвардейцев, как акула на планктон, он прокашлялся.

– Для чего рожден солдат? – все в той же, нагоняющей страх, манере говорить громким хриплым шепотом, спросил Михалыч.

– Солдат рожден, чтобы умереть! – гаркнули, как в одну глотку, 499 человек.

– А перед тем как умереть, что должен сделать солдат?

– Убить врага! – прокатилось по рядам.

– Убить насмерть, придурки! – крикнул Михалыч и бросил взгляд на запястье, где красовались наручные песочные часы – последний писк моды. – После того как вы пообедали и повергли врага наземь, вы должны убедиться, что враг мертв. Понятно, сволочи? – Песок в миниколбах фельдфебеля был распределен равномерно, что указывало на полдень. – Сейчас вы мне покажете, как умеете воевать, лежебоки. Мы опускаемся на Драгомею.

По рядам пронесся вздох разочарования. А кто-то даже хихикнул.

– С кем же там воевать? – поинтересовались из строя. – На Драгомее одни жабы, да комары. Пусть они и размером со слона.

Михалыч нахмурился.

– Три часа назад на планету высадился десант фомальдегаусцев, – сказал он. – А в окрестности Драгомеи стягивается флот альверян. Эти две империи, черт бы их побрал, заключили союз. И теперь они желают только одного: стереть гелиосцев, то есть нас, в порошок.

– А зачем фомальдегаусцам порошок? – выкрикнул из строя молодцеватый новобранец с оттопыренными ушами и только что начавшими пробиваться усиками. – Что обычно делают чешуйчатники с таким порошком? Ответьте мне, пожалуйста, если можете. Уж очень хочется знать. Прямо невмоготу. Заранее благодарен.

Не в меру разговорчивого и любопытного быстро осадили, саданув ему в бок локтем. А потом еще наподдали в промежность ногой, обутой в тяжелый армейский башмак.

– Стереть в порошок гвардейцев – дело нехитрое, – сказал негромко, но так, что слышали все, один старослужащий, долговязый малый с глубоко посаженными крысиными глазками, очень подошедшими бы, на взгляд Коврижкина, любому фомальдегаускому шпиону. – У нас всего-то два эсминца… А у них?

Старослужащий был в новеньком скафандре, отобранном, скорее всего, у «молодого» и старых, стоптанных шлепанцах на босу ногу.

– Сто десять, – невозмутимо ответил фельдфебель. – И что с того?

– А то… Может, сдадимся? – предложил какой-то новенький.

– Я слышал, чешуйчатники и альверяне пленных хорошо кормят. Перед казнью.

Слишком умничающего салапета навернули. Но теперь – с другой стороны.

– Кормят не пленных. А кормятся пленными, – пояснил великодушно старослужащий Крысиные Глазки. – Альверяне питаются такими глупышками, как ты. И очень даже от этого толстеют.

В задних рядах послышался разноголосый, приглушенный стон, завершившийся звуком падения сразу нескольких тел.