Текст книги "Шиш вам, а не Землю!"

Автор книги: Валентин Февраль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

37

Мы ворвались в деревню этих крысоедов с ее северного конца, а закончили атаку на южном. И капрал не уставал повторять, что лет через триста из нас выйдет толк. Жаль только, что окочурится он раньше и не увидит этого впечатляющего момента.

В общем, мы победили в том бою за деревню. Мы согнали всех ее жителей на главную площадь и объявили, что теперь у них демократия, на планете объявляется комендантский час, а продукты будут выдаваться только по карточкам.

Короче, веселые денечки наступили для дэнверцев. Но что-то никто из них не веселился. Наоборот. На нас они смотрели искоса и с плохо скрываемым подозрением. Во всяком случае, энтузиазма минные поля, которыми мы окружили их деревню, дэнверцам не добавили.

А мы пошли штурмовать следующую деревню. Поменяв предварительно портки, конечно, которых каждый уважающий себя солдат берет с собой в бой про запас, аж пять пар.

Мы ворвались в деревню с огнеметами наперевес, распугивая местных кур, уток и мчались так по ее главной улице, пока не повстречали на пути заградительный заслон.

Засев за овином, аборигены обстреляли нас гнилыми помидорами и тухлыми яйцами. Рядом со мной ткнулся лицом в дорожную грязь совсем молоденький рекрут. Помидоры оказались замаскированными под помидоры гранатами, и я решил, было, что парня прикончили.

Но он, оказывается, уснул, намаявшись за время марш-броска от одной деревни к другой. И я попробовал разбудить бойца, но вокруг свистели пули и рвались гранаты. И тогда я решил затащить солдатика на один из огородов этих чертовых дэнверцев и положил его там, на грядку с помидорами. Что б полежал, пока все не образуется.

Слышно было, как наши отступали. Озлобленные дэнверцы преследовали моих однополчан, поливая доблестных десантников из своих пулеметов и плазмострелов. А потом раздались громкие хлопки. Конечно же, в спешке тактического отступления, наши налетели на ими же самими поставленные минные поля.

Далеко окрест разносился зычный голос капрала: -

Отступать смело, скоты! И умирать счастливо! Я из вас еще повыбью интеллигентское дерьмо и понавью холопских веревок! И, поверьте мне на слово, если уж придется, сделаю из вас людей! Очередной взрыв на время оборвал патетическую речь командира. Это капрал наступил на им же собственноручно и ловко поставленную мину. После чего этот бравый вояка и записной храбрец практически трагически добавил: – Голубчик, принеси мою ногу. Она лежит во-он там, под кустиком, в десяти шагах отсюда. Я теперь ее заспиртую. Все, господа, я ухожу, а вернее – уползаю. В инвалидный корпус. Так и не удалось мне из такого дерьма, как вы, сделать людей. Но думаю это дело по зубам кому-то другому.

И, перевязав культю, все, что осталось от еще недавно мускулистой, крепкой ноги, капрал уполз в нужном направлении. А командование отделением взял на себя рекрут, доселе числившийся в помощниках капрала.

– Отступать счастливо и умирать смело! – заорал он мальчишеским фальцетом, и наше, значительно поредевшее войско, снова ринулись в круговерть из пуль и шрапнели.

Тем более что в небе объявилась белая ракета самого командарма. Командарм, а, вернее, его голографическая проекция стояла на ракете в эполетах и аксельбантах, картинно подняв голографическую руку, как бы призывающую сражаться до конца. А, выпущенные дэнверцами, пули оставляли рваные дыры в пульсирующей ткани голограммы.

Дыры, впрочем, тут же зарастали.

Я перевернул рекрута на спину и только тут обнаружил в груди его, выжженную плазмой, дыру.

Тем временем вспыхнула факелом подбитая дэнверцами ракета командарма. Ракета пробарражировала над дэнверскими домами, оставляя за собой след состоящий из плотного дыма, и рухнула за околицей, подняв вверх тучи пыли, дыма и стрекочущих кузнечиков.

Командарм на парашюте опускался в трех милях севернее лично и собственной персоной прямо на свинарник.

Наскоро закопав мертвеца под колосящимися дэнверскими помидорами, я побрел прямиком к свинарнику. Уж очень хотелось жрать.

С запада на трех звездолетах к дэнверцам прибывало подкрепление – подразделения, под кодовым названием «Сдохнем-но-не-сдадимся». А прибытие таких частей не сулило нам ничего хорошего. Ведь целой эскадрилье таких звездолетов наш «Неподдающийся» мог и поддаться.

Новоявленный капрал отчитывал кого-то, не стесняясь в выражениях, которых прежде от него, безусого и наивного в чем-то юнца, мы никогда не слышали.

– Ты воевать, мать твою, собрался или мамкину титьку сосать? – вопрошал он у кого-то.

– Никак нет, ваше высокобродь! – восклицали ему.

– Что, никак нет, болван?

– Никак – титьку, ваш бродь!

– То-то же, тогда вперед, орел! В атаку! А не то расстреляю, как шпиона. Все. Действуй.

Топот ног.

Командармская ракета тем временем догорала за овином. А сам командарм опустился в стог сена, под конец, запутавшись в стропах парашюта. Проклиная, на чем свет стоит планету, не умеющую сдаться, как положено, то есть – без стрельбы, воплей и четко и грамотно налаженного сопротивления, он повел по сторонам налитыми кровью глазами.

Звено вражьих звездолетов пронеслось над деревней и его головой. И от рева огромных штурмовых машин в окнах соотечественников повылетали последние стекла, после чего корабли опустились на заливном лугу.

Там у небольшой речки, посреди дикой, нетронутой красоты они начали благополучно и картинно тонуть.

Луг оказался болотом.

Из силосной ямы свинарника торчали железные ноги командарма. Главнокомандующий пытался выудить из лужи зловонной жижи боевую рацию. При этом он не забывал громко пыхтеть и ругаться. Я же залег за бугорочком, пережидая дурное настроение начальника. В дурном настроении этот тип мог пристрелить любого, подвернувшегося ему под руку.

– Ты, что, клонированный?! – внезапно заорали подо мной. – А ну свали! Ты ж, гад, весь сектор обстрела мне закрыл. Ошибка галактики!

Я заглянул себе под пупок. И не заметив ничего существенного, недоуменно пожав плечами, откатился в сторонку. Но таинственный голос продолжал вещать дальше:

– Точно клонированный. Клон-идиот. Нет, вы такое видели? Ох, и понабрали на мою голову в армию калек.

Не сразу я понял, что таинственный голос исходит, а вернее раздается из динамика рации, которая находилась в моем нагрудном кармане. Кажется, рацию в карман сунул раздатчик амуниции. Впрочем, по рации тогда получили все. Для улучшения координации в бою.

На ускоренных трехдневных рекрутских курсах нас обучали, как обращаться с этой рацией. Но все мы тогда, после ночных пьянок в борделе, прохрапели на лекциях все три дня.

Поэтому я не шурупил в рациях той модели. Потыкав в кнопочки пальцем наугад, я буркнул:

– Извиняйте.

– «Извиняйте, извиняйте!» – передразнил ворчливый голос. – Какое к черту «извиняйте»? Видишь олуха в генеральском мундире? У меня есть шанс его подстрелить, если ты перестанешь мне мешать.

– В мою душу медленно вползало подозрение насчет личности, скрывавшейся за таинственным голосом. В собеседнике я, вдруг, заподозрил врага.

– К… к… кто ты? В… в… в чьей вы армии служите? – слегка заикаясь, спросил я.

– Как «кто»? – удивился голос. – Фулаинтроп я. Гумукулез Первый, черт меня подери, если это не так!

Так и есть. Я разговаривал с дэнверцем. Ибо только на Дэнвере имена, похожи на собачьи клички.

Включив автоматический искатель цели на своей плазменной винтовке, я обернулся назад и сразу выстрелил. Фулаинтроп Гумукулез Первый испустил дух, а его медузообразное тело выпустило струю мутноватой субстанции довольно неприятного вида и запаха.

Зато командарм был спасен!

– Молодец, орел! – донеслось из силосной ямы. И тут же на краю ее появился командарм, собственной персоной, в своем, слегка подпорченном, мундире. Правда, мундир, вымаранный во что-то, весьма напоминавшее дерьмо, совсем не портил величия командарма. – Ты спас мне жизнь, солдат. А генералы такое не забывают. Теперь я твой должник, приятель. Проси, чего пожелаешь. Только не наглей в своей просьбе.

– Хочу домой. К маме, – захныкал я, немного поразмыслив и смекнув, что, пожалуй, дома можно совсем неплохо при известном желании оторваться со шлюшками в баре. (Главное только во время этого занятия не нарваться на срамные болезни – мой совет всем).

Зная, так же, что все генералы, хотя и штабные крысы, однако они терпеть не могут, когда плачут герои звездных баталий, я разыграл весь этот спектакль. А генерал, завидев на моем лице плаксивую гримасу, досадливо поморщился, прокашлялся и сказал:

– Видишь ли, сынок, – и он так ласково посмотрел на меня, что мне нехорошо сделалось. – С мамой своей можешь распрощаться раз и навеки. Не для того мы тебе здесь обривали голову, чтобы так просто отпустить. Живого и невредимого, с не покалеченными руками и ногами и не контуженой головой. Такое наше поведение было бы очень неосмотрительном и поставило бы крест на всей нашей дальнейшей карьере, а так же – на репутации среди вышестоящих чинов. Но даю тебе свое генеральское слово: лишь только тебе, что-нибудь отхренячит в бою, то есть, оторвет из вышеперечисленного мной, я тут же подпишу указ о направлении тебя в инвалидный корпус. Где ты продолжишь свою службу, как ни в чем небывало. Там ты, боец, вволю начистишься пушек и от души позабавишься, набивая патронами обоймы звездолетных скорострельных установок. – Генерал вздохнул. – Но о маме, солдат, позабудь. Не мама она тебе. Я теперь твоя мама. А вот и моя титька.

И генерал показал мне такой здоровенный кукиш, что я уже с особой теплотой вспомнил расстрелянного мной Фулаинтропа Гумукулеза.

– Как нет у меня мамы? – завопил я, не унимаясь и прикидываясь дурачком. – Еще вчера была. Ее Клементиной звать!

– Ну, в общем-то, она есть, конечно, – скрипнул зубами генерал. – Никто не спорит. Но в то же самое время ее как бы и нет. Понял, дурак? Она есть, но ее нет. Она где-то там, в той жизни. А я здесь. И ты здесь.

Тон генерала становился все более угрожающим.

– Не до конца понятно, – упирался я. – Если она есть, то, как ее нет. А, если ее нет, то почему она есть. Вы, что убили ее, скоты? А? Если вы прикончили втихаря мою мамочку, вы за это ответите.

Генерал занервничал.

– Не говори глупостей, парень. Мы с бабами не воюем. Тем более, с бабами, которые являются матерями наших солдат. Например, мы вполне могли бы пристрелить ту Дарью, что никак не хотела отдавать своего сыночка в нашу долбан… э-э… доблестную армию.

– Это того, которого вы убили на прошлой неделе?

– Его никто не убивал. Его разорвало снарядом. Баммм! – и нет парня. Только кровавая жижка на дне воронки. Да еще – куски мяса на ветках деревьев. С которых стекают тоненькие ручейки крови…

– Прекратите!!

– Страшно, конечно.

– Ни капельки.

– Нет, страшно.

– Да-да! Не страшно!

– Нет-нет, страшно!

– Да-да!

– На, покури мою трубку. Иногда помогает от нервов. Но только иногда, – протянул генерал вперед видавшую виды командармскую трубку.

– Не хочу.

– Заставим.

– Не умею.

– Научим.

– Неа!

– Тогда я сам покурю.

И генерал ушел, поскрипывая стальными протезами и совершенно похоронив мою мечту, относительно обещания им исполнить любое мое, посильное для его генеральского положения желание.

38

В тот день мы взяли еще три деревни. Но на следующий день все отдали. И потеряли к тому же половину личного состава.

И вот, когда аборигены погнали нас, обстреливая из шестиствольных пулеметов, я, израсходовав патроны, заскочил в один из дэнверских домов, чтобы хоть на время укрыться от кинжального огня. И столкнулся с таким же, как и сам, глубоко несчастным солдатом.

Лицом этот малый был белее мела и, судя по всему, собирался вот-вот дезертировать. Потому первой моей мыслью была идея сдать предателя трибуналу. Но, поразмыслив хорошенько, я вспомнил сытую, красную ряшку командарма, его пустые посулы и решил не спешить с проявлениями безудержного, квасного патриотизма.

– Ты знаешь, гад, – заорал я дезертиру, – что делают дэнверцы с перебежчиками?! Отвечай, сволочь! Знаешь или нет?!

Скорее всего, дезертир принял меня за одного из тех уполномоченных, которые ходят по полям сражений и расстреливают тех, кто во время боя каким-либо образом нарушил устав.

– Нет! – пролепетал рекрут, от ужаса чуть не теряя сознание.

Бьюсь об заклад, еще минута и он бы уписался, такого я нагнал страха на парня своим текстом.

– Перебежчиков дэнверцы превращают в холодных, слизких медуз с отвратительными, тонкими щупальцами, – соврал я. Секундой позже рекрут исчез из поля моего зрения, а вслед за этим послышался грохот падающего тела. Я опустил взор книзу и обнаружил моего знакомого лежащим на полу. – Впрочем, насчет превращения в медузу я, возможно, и ошибаюсь, – заметил я. – Насчет медуз нам один офицер сказал перед высадкой на Дэнвер. Лично я давно подозреваю всех офицеров в заговоре против солдат и систематическом вранье им, то есть – своим подчиненным. И насчет войны они врут. Война эта вовсе не освободительная, как они говорят. А захватническая. То есть, мы – пушечное мясо в кампании по реализации шкурных интересов кучки богатых жуликов. От кого дэнверцев освобождать? От самих себя? Мирная аграрная планета. Испокон веку здесь возделывали землю и выращивали клюквофасоль. Что наша армия здесь делает? Что мы здесь потеряли, я тебя спрашиваю? – спрашивал я у рекрута, лежащего у моих ног в очень глубоком обмороке.

Рекрут зашевелился, приподнялся, а затем и сел.

– Янтарь, – сказал он. – Чистейший янтарь. Биллионы тонн янтаря содержит в своих недрах планета и те, кто стоит за нашей армией, желают прибрать красивые камешки к рукам. – Рекрут криво усмехнулся. – Янтарь нынче в моде. Из него, после соответствующей обработки, возводят дворцы на необитаемых планетах и продают потом их по баснословным ценам.

– Верно! – стукнул я себя по лбу кулаком. – Ведь совсем недавно, три дня тому назад, я подумал то же самое, когда, наконец, обратил внимание на то, что наше командование отправляет грузовые корабли с Дэнвера в Систему Тау-Кита. Корабль за кораблем. С самого первого дня нашей высадки на планету… Послушай, дружище! – Обратился я к рекруту. – Ты ведь все равно практически под расстрелом ходишь… Если, конечно, дезертировать собрался.

– Я не собрался, – неумело врал дезертир.

– Не перебивай, – скомандовал я таким тоном, что дезертир заткнулся. – То, что ты дезертир, я по глазам вижу. Меня на мякине не проведешь.

– Ну, может быть, самую чуточку, – согласился дезертир.

– Проехали, – обрубил я. – Думаю, ты знаешь, что по законам войны в войне же должно погибнуть определенное количество живой силы действующей армии. Какой-то ее процент, выражаясь проще. И, уже не секрет, что если враг по каким-либо причинам не способен уничтожить это количество бойцов, за врага это делают специальные подразделения, которыми всегда, где бы ни происходила война, должна доукомплектовываться армия. Короче, свои же пулеметчики открывают огонь, чтобы довести количество своих бойцов до нужного числового значения, раз и навсегда рассчитанного в полковых бухгалтериях глобальной статистики. И в первую очередь отстреливают таких рекрутов, как ты.

– Каких таких?

– Рекрутов, у которых есть твердое, добротное сомнение. Сомнение, в чем бы то ни было. Начиная с победы своей армии и заканчивая сомнением в том, что нас накормят к вечеру традиционной синтетической кашей, скупо приправленной синтетическим же маслом… Вот ты, например, сомневался в бою, что останешься жив?

– Был не уверен.

– Вот видишь? – обрадовался я. – И это единственное, что нам прощают. Сомнение в том, что мы останемся живы. Остальные сомнения не прощаются. В некотором роде нашему командованию даже выгодно, чтобы мы гибли. Они, ведь, здорово на этом греют руки. Солдата давно нет в живых, а его зарплата и паек – вот они!

– Понял, – обрадовался рекрут. – Если меня застрелят или я попаду, к примеру, в вакуумную ловушку дэнверцев, какой-нибудь генерал будет съедать всю мою кашу.

– Болван! – взъярился я. – Не нужна генералу твоя засохшая каша! Ему нужны твои тугрики. То есть, деньги. То есть, те средства, которые высчитывают из налогоплательщиков на твое содержание. Ты все понял, недотепа?

Рекрут-дезертир задумчиво уставился в пол и даже поскребся у себя в затылке.

– А я то думаю, отчего это с нас плату за ночлег в армейской палатке не берут? – шлепнул он себя пятерней по коленке. – Хотя, если честно признаться, мы неплохо там устроились. Всего лишь по три человека на квадратный метр.

– Вот потому и не берут, что платой всему наша жизнь, – сказал я. – Рано или поздно они отберут и ее у нас.

– Дешево, – вздохнул с явным облегчением рекрут и почти счастливо улыбнулся.

– Тут ты не прав, парниша, – сказал я. – Нужно ценить жизнь.

– А я и оценил. Дешево.

– Что же тогда дезертируешь?

Рекрут шмыгнул носом.

– А я не дезертирую. Я только собираюсь. Уже третий год.

– Духу не хватает?

– Не хватает.

– Вот тут хочу заметить: дух у Императорской Гвардии должен быть на высоте. И, если уж собрался дезертировать, будь добр это сделать. Иначе грош тебе цена в базарный день, как боевой единице славной нашей в чем-то армии.

– Про дух я знаю. Нам капрал говорил, что он вышибет из нас дух, если что. – Рекрут взгрустнул. – Бывало ка-ак закричит: «В атаку, негодяи! Или за вас император должен воевать?» – так и не по себе становится. Я выскакиваю из окопа и несусь вперед под шрапнелью, как угорелый. И стреляю. Но это в толпе. А когда один остаюсь…

– Так почти у всех, – согласился я и тут же вздрогнул.

Совсем низко над домом проревел снаряд. А потом он разорвался где-то за деревней.

Стекол в окнах уже не было. Поэтому повылетали рамы.

– В укрытие! – крикнул я. – Дэнверцы перешли в наступление!

И я поискал глазами крышку люка, ведущего в погреб дома. В принципе, подполье было у каждого уважающего себя дэнверского крестьянина, проживающего в небольшом частном доме.

Поэтому я быстро нашел некое ржавое металлическое кольцо над квадратом, прорезанным в досках пола и, вцепившись в это кольцо рукой, потянул. Люк поддался, и вскоре на меня дохнуло сыростью и плесенью из затхлой, темной глубины.

– Вперед, – гаркнул я рекруту, лишь только убедился, что подвал не начинен минами. – Следующий снаряд шандарахнет аккурат в этот домик. Нужно скорее убираться.

– Меня зовут Рядовой номер 152758, – представился рекрут перед тем, как я дал ему пинка, и он с воплем скатился вниз.

– А меня – Спасительный Пинок, – позлорадствовал я и прыгнул следом за уже забытым мной номером.

Я приземлился, а вернее придэнверился прямо на голову рекрута, о чем ничуть не пожалел. И, чувствуя под собой трепыхающегося рядового, отвесил ему еще хорошего тумака. Чтобы не зевал.

– Ральф меня зовут, – прохрипел рекрут, выбираясь из-под меня. – Я вспомнил! Меня звали Ральфом до того, как изловили и забрили в солдаты.

И Ральф, уселся на земляном полу и принялся перешнуровывать ботинки.

Наверху загрохотало. Неподалеку саданул второй фугас. От которого в доме, скорее всего, вслед за окнами повылетали двери.

– Дьявол! – сказал я, вытряхивая из пазухи попавшую туда землю. – Нужно уходить отсюда. Насколько хорошо я узнал уже дэнверцев, из этого подвала должен вести подземный ход.

Ральф указал на дыру в кирпичной стене, из которой к тому же дул прохладный ветерок.

– Сейчас посмотрим, – буркнул я и, сунув голову в дыру, поплелся между двух земляных стен, ведущих в никуда.

Пройдя метров пятнадцать, я остановился и, убедившись, что Ральф тащится следом, зашагал дальше. За спиной я слышал позевывание и почесывание. Скорее всего, бедолага Ральф уже успел подхватить от местных весьма распространенную в этих краях болезнь – чесотку-зевотку и, конечно же, самую легкую ее разновидность. Подхвати Ральф чесотку-зевотку-умиралку, он умер бы не сходя с места, в первые же минуты после заражения.

– Долго, а-а-ахх, (скреб-скреб) нам еще, а-эх-х, идти (чух-чух, скреб-скреб) еще (чух-чух)? – поинтересовался Ральф на каком-то участке нашего пути.

– Будем идти, пока не придем, – философски ответил я. – Я же не могу бегом бежать. Здесь ни хрена не видно. Сам видишь.

– Да уж, вижу, – буркнул Ральф. – Темень, хоть глаз коли. Как бы нам на подвальных змей не нарваться.

– А что? Бывают такие?

– В прошлый четверг у нас двоих сожрали. Эти двое даже пикнуть не успели. Попали к змеям в самое гнездо. Думали окоп. Туда запрыгнули. А назад уже никак. Змеи не позволили. Кстати, один из несчастных, его номер 347, являлся женихом моей сестры, которая, к сожалению, порядкового номера не имеет.

– Почему к сожалению?

– Потому что от имен я уже отвык. С номером как-то привычнее. Имена ведь нам вроде бы ни к чему, когда хороший, добротный номер имеется.

Наверху тем временем продолжали свистеть и разрываться снаряды. За шиворот сыпались целые куски и ошметья глины. И мне хорошо было слышно, как такие же холодные и плотные комья барабанили по каске Ральфа. Свою я потерял еще, когда запрыгивал в погреб.