Текст книги "Мать (CИ)"

Автор книги: Вадим Волобуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Артём презрительно выпятил губу.

– А дятлы – это кто? – полюбопытствовал Гаев.

– Ну, которые только долбят и кормят в ресторанах, – объяснила Марина. – Долбят и кормят. И всё.

Гаев ошарашенно уставился на неё, не в силах вымолвить ни слова.

– Зачем ты вообще книжки читаешь? – спросил её Артём.

– А ты не читаешь?

– Нет.

– Ну и зря.

– А зачем?

Маринку переклинило.

– Ну, надо же жизнь понимать!

– То-то тебе Карнеги помог понять жизнь. Небось, такой же придурок...

Маринка повернулась к нему спиной. Артём неторопливо прошёлся вдоль стеллажей с бутылками, увидел кого-то в проходе меж отделов и язвительно изрёк:

– А вот и вумановские олигархи подтянулись после заводской смены.

В отдел, стуча каблуками, вошла Ирка. Без улыбки поздоровавшись со всеми, намётанным глазом осмотрела полки с вином.

– Это кто убрал мой джин? Я его специально туда поставила.

– Я убрал, – сказал Артём.

– Совсем обнаглел?

– Тебя не спросили.

– Я сейчас администратора приведу.

– Приводи.

Артёму было по барабану. Через месяц он уходил в армию и напропалую хамил всем вокруг, не боясь последствий.

У Гаева зазвонил телефон.

– Да, алё, – сказал он, торопливо выходя в чайный отдел.

– Владимир? Привет, – услышал он голос Светланы. – Ты сейчас сильно занят?

– Да нет, вроде, – озадаченно произнёс Гаев, косясь на пожилую женщину с крашеными фиолетовым волосами, которая читала про себя состав на упаковке "Гринфилда".

– Послезавтра вечером что делаешь?

– Хм... Не знаю... – Гаев начал лихорадочно вспоминать, что у него послезавтра. – Дома, наверно, буду. А что?

– Хотел бы пригласить тебя на одно мероприятие. Сможешь?

– Пожалуй. А что за мероприятие?

– Да так... Пустяки. Клубный концерт. Мне там обязательно надо быть.

– Форма одежды – парадная?

– Вот ты у меня – умненький! Обожаю тебя. Ну ладно. Договорились. Я тебе ещё позвоню. Пока!

В телефоне пошли гудки. Гаев сунул телефон с футляр и самодовольно усмехнулся. Тоже мне, тамбовская принцесса. Не прошло и недели... А уж понтов-то было!

Она открыла дверь и смерила его взглядом. Подставила щёку для поцелуя, затем пропустила в квартиру.

– Это – твоя лучшая одежда? – спросила она.

– Да. Не нравится?

– Расстегни-ка верхнюю пуговицу на рубашке.

– Она уже расстёгнута.

– Значит, ещё одну.

Гаев расстегнул.

– Мм... даже не знаю. И обувь у тебя, конечно...

Гаев посмотрел на свои летние ботинки, которые он перед выходом даже протёр мокрой тряпкой.

– Что с ней не так?

– Ничего. – Светлана убежала в спальню, крикнула оттуда: – Ты проходи пока в гостиную. Я сейчас.

Поскольку встретила она его ненакрашенная, в шортах и футболке, это "сейчас" могло растянуться надолго.

По телеку шла футбольная передача. Пока Семак вколачивал голы в ворота несчастной "Тюмени", Гаев со смешанным чувством неприязни и зависти оглядывал уже раз виденный им интерьер: пузатые крашеные горшки на полках, электрический камин, панно в виде огромной слюдяной пластины, здоровенная картина в японском стиле с деревом на фоне багрового неба. Как в пещере. Агорафобия у неё, что ли?

Спустя сорок минут Светлана, наконец, привела себя в товарный вид и появилась на пороге, одетая в облегающее чёрное платье до колен, с открытым правым плечом. В правой руке она держала за уголок изящную красную сумочку. У Гаева захолонуло сердце.

– Ни фига себе!

Светлана усмехнулась.

– Теперь осталось тебя в порядок привести.

– А чего меня приводить?

– В таком виде я с тобой в клуб не поеду.

– Ну и не езжай. Подумаешь!

– Ой, вот только не строй из себя обиженного мальчика, – бросила через плечо Светлана, выходя в прихожую. – Сейчас по дороге заедем в магазин и быстро тебя приоденем.

– Да что со мной не так? – беспокоился Гаев, выдвигаясь за ней.

– Надевай ботинки.

Лифт доставил их на подземную парковку. Лавируя меж машин, Светлана процокала каблуками к малиновому Порше Кайен. Булькнул, отразившись коротким эхом, звук открываемого замка.

– Мы как, на всю ночь зависнем? – спросил Гаев, усаживаясь на переднее сиденье.

– Вот ещё! Мне завтра на работу.

– Кстати, а кем ты работаешь?

Светлана достала салфетку, протёрла зеркала.

– Директором ресторана.

– Какого?

– "Туарег".

Кажется, она волновалась. Извлекла из сумки пудреницу, посмотрела на себя, пожевала губами. Заметив взгляд Гаева, улыбнулась ему.

– Расслабься. Будет весело.

– Не сомневаюсь, – пробормотал Гаев.

Как-то иначе он представлял себе их отношения. Хотя, может, так и надо. Светлане виднее, конечно. Но, блин, он не нанимался к ней в эскорт-услуги! Это как-то... унизительно даже. Вспомнились Иркины слова: "Содержать своего парня – это унизительно". Ну-ну. А быть содержанкой – это как?

Они вырулили на Комсомольский проспект и помчались в центр, но, не доезжая до Садового кольца, Светлана вдруг свернула к обочине.

– Пойдём заглянем сюда, – сказала она Гаеву, выходя из машины.

Рядом был магазин. В витрине стояли и сидели белокожие манекены, облачённые в летнюю одежду ярких расцветок.

– Всё-таки решила меня принарядить? – сказал Гаев, тоже выбираясь наружу.

– А ты сомневался?

Он пожал плечами.

– Займитесь вот этим молодым человеком, пожалуйста, – велела Светлана подлетевшей к ним в магазине молоденькой продавщице с лицом китайской Мальвины. – Ему сегодня идти в клуб и нужно что-нибудь подходящее. Но не вульгарное. Надеюсь, вы меня понимаете.

– Конечно, – кивнула девушка.

Ну блин, ни дать – ни взять – великовозрастный лоб, которого мамочка привела прибарахлиться. Вот попал!

Следующий час превратился в сущий ад. Гаев напяливал то одно, то другое из тряпья, которое приносила Мальвина, а Светка, придирчиво осматривая его, выносила свой вердикт.

– О господи! – выл он, снимая очередную рубаху вычурного фасона. – Ну а эта-то почему тебе не нравится?

– Она не подходит под цвет твоей обуви. Разве ты не видишь?

Гаев и впрямь уже ничего не видел, мечтая лишь поскорее ырваться из этой душегубки.

Наконец, одежду подобрали.

– Ну и стоило оно того? – угрюмо полюбопытствовал он, возвращаясь к машине.

На нём был пиджак с синими отворотами ("Носить нараспашку", – предупредила продавщица), белая рубаха навыпуск и брюки в едва заметную полоску. Новые блестящие ботинки скрипели, будто Гаев шёл по снегу.

Светлана молча открыла машину, дав любовнику возможность свалить коробки со старой одеждой и обувью на заднее сиденье.

– Ты отлично выглядишь, – сказала она, одаривая его обольстительной улыбкой.

Затем села за руль и достала из сумочки телефон-книжку. Набрала номер.

– Привет, подруга. Ну ты как?.. А твой что? Я уже на подходе... Минут через пятнадцать... Да, разумеется.

– Кстати, куда мы едем? – полюбопытствовал Гаев, когда они снова выехали на дорогу.

– В клуб Глори.

– Это где такой?

– Увидишь.

Вообще говоря, Гаев не без удовольствия воспринял обновление своего гардероба. Удручало только, что платил за такое превращение не он. Как-то это было неправильно... и стыдно. И потом – как прикажете объяснять мамане, откуда у него взялись деньжищи на такие шмотки?

– Это теперь моё? – помолчав, спросил он.

– Твоё.

Он взохнул и ничего не ответил.

Светлана включила радио. Загремел "Auberge" Криса Ри. Слева, громоздясь, вырастали строившиеся башни Москвы-сити, мерцавшие на фоне лилового заката. Справа мелькали старинные усадьбы, храмины в стиле советского ампира, торговые центры и элитные жилкомплексы a la Luojkove. Гаев смотрел на всё это и размышлял о превратностях судьбы. Всего неделю назад он был каким-то продавцом-консультантом с поэтическим уклоном, а нынче мчался с богатой любовницей в клуб. Это было бы превосходно, если бы не было так подозрительно. В чём подвох?

Они свернули на набережную. Справа надвинулись кирпичные строения, зачернели трубы, мокро замерцали шиферные крыши. За спиной проявился Белый дом – весь в огнях, будто праздничный пароход. По бокам от него торчали две высотки сталинских времён и стеклянная башня мэрии. Впереди вынырнула труба Багратионовского моста – будто дуло огромной пушки. Рядом с трубой по обе стороны реки заблестели матово-синие многоэтажки Делового центра.

Немного не доезжая до громад ЦМТ, машина свернула в какую-то улочку и остановилась напротив большого кирпичного здания. Аршинные буквы на крыше сообщали, что это "Комбинат Трёхгорная мануфактура". К мануфактуре примыкал бетонный забор с двумя металлическими воротами, какие обычно ставят на автобазах. Ближние ворота были распахнуты настежь. За ними открывался небольшой дворик с оклеенным яркими афишами бетонным ограждением. На парковке и по обочинам теснились машины, во дворике тусовался гламурный люд.

Светлана вздохнула и, полодив подбородок на руль, уставилась в лобовое окно.

– Ну, что сидим? Кого ждём? – помедлив, спросил Гаев.

– Подругу ждём. – Светлана опять извлекла из сумочки телефон, позвонила. – Алё, ну ты где? Я уже тут. Да, ста метрах от входа. Слева. Да, давай, жду.

– Что хоть за мероприятие? – спросил Гаев.

– Там какой-то диджей... из Франции, вроде.

– Часто клубишься?

– Надо же иногда расслабляться.

Ждать пришлось минут двадцать. Светлана то и дело смотрела на часы и что-то беззвучно шептала. Стемнело, начал моросить дождь, клуб засиял огнями, став похожим на хеллоуинскую тыкву. Наконец, Светкин телефон заиграл до боли знакомое Livin la vida loca.

– Да, я здесь, – ответила Светлана. – А ты где? Что? Блин... сейчас... – Она кинула телефон в сумку. – Пошли.

Дождь уже зарядил как следует, так что им пришлось бежать. Гламурное столпотворение во дворике скрылось под мозаичной бронёй из разноцветных зонтов. Возле бордюра, закрываясь от дождя блестящей чёрной сумкой, стояла белокурая женщина лет тридцати.

– Люда! – замахала ей Светлана. – Сюда! Бежим!

Женщина заметила её и, бойко стуча каблуками, рванула к ним.

– Вот, познакомься, это – Володя, – торопливо представила Гаева Светлана, когда они спрятались под козырьком у распахнутых ворот. – А это – Люда, моя старая подруга.

Лицо Люды, слишком ухоженное даже с учётом слоя косметики, обнаруживало вмешательство пластических хирургов.

– Надеюсь, флаер не забыла? – улыбнулась она, блеснув отбеленными зубами.

– Нет, держи, – Светлана протянула ей тёмно-синюю блестящую бумажку, порывшись в сумочке.

– Что ж ты не сказала, что будешь со спутником? Я бы, может, Ильина вытянула сюда.

– Ты сама-то в это веришь?

Люда удручённо вытянула губы.

– Д-да, ты, наверно, права. Но всё равно... неожиданно как-то, – она с сомнением глянула на Гаева.

– Не забивай себе голову. Мы отлично проведём время. Правда, Володя? – Светлана улыбнулась и взяла Гаева под локоть.

– Однозначно, – рубанул Гаев, смутно чувствуя какую-то игру.

Они передвинулись в начало очереди, и Светлана замахала перед носом охранников флаерами.

– У нас – приглашения.

Один из охранников кивнул, и вся троица скользнула внутрь.

Праздник был в самом разгаре. По ушам долбили басы, в ультрафиолете мелькали яркие наряды. Из середины танцпола бил разноцветный фонтан. Под потолком носилась платформа с диджеем. Вдоль стен тянулись бордовые софы и овальные столики. Вокруг фонтана шевелилось месиво ритмично двигавшихся тел.

– Вот тут приземлимся, – заявила Светлана, обнаружив свободное место.

Они приземлились: Люда с одной края стола, Гаев – с другого, а Светлана уселась между ними.

– Володя, сходи, пожалуйста, в бар, – прокричала Светлана, силясь прорваться сквозь гремящую музыку.

Гаев, вздохнув, поднялся.

– Мне – дайкири, – лучезарно осклабилась Светлана.

– А мне – белого вина, – проорала Люда.

"Интересно, кто платит за этот банкет?" – подумал Гаев, уплывая к бару.

Когда он вернулся, неся в стынущих ладонях три холодных бокала (себе взял "Кровавую Мэри", польстившись на любимый томатный сок), то мгновенно сообразил, что спутницы успели обменяться мнениями на его счёт. Выражение лица Светланы при этом не изменилось, а вот Люда с явным интересом начала присматриваться к Гаеву. Интересно, что Светка наплела ей про него?

– Ну, за встречу! – провозгласила тост Светлана.

Они выпили.

– Володя, к тебе вопрос, как к мужчине, – сказала Светлана.

– Давай, – хрипло сказал Гаев.

– Что ты скажешь о мужике, который, сажая жену в машину, чтобы везти её на роды, говорит: "Только коврик мне не залей"?

Гаев чуть не поперхнулся.

– Я бы сказал, что этот мужик – козёл.

Светлана победно посмотрела на подругу.

– А я тебе что говорила!

Та отрешённо кивнула, мелкими глотками отпивая из бокала.

Гаев посмотрел на обеих, усмехаясь. Он вдруг осознал выгоду своего положения: женщин было две, а он – один. Значит, он мог выбирать, а они – нет. Это вдохновляло.

Он сразу взял быка за рога и выдал несколько анекдотов про машины и блондинок. Светлана расхохоталась (несколько нарочито, правда), Люда сдержанно ухмыльнулась. Тогда Гаев перешёл на еврейские афоризмы о семейной жизни, подслушанные то ли у Жванецкого, то ли ещё у кого-то, и отшлифовал всё историей про похождения Мосолова.

Он явно был в ударе, что с ним, вообще-то, случалось нечасто. Например, в присутствии говорливого Егора Гаев как правило терялся, не поспевая за его искромётной мыслью. Но сегодня его несло.

– Она с тебя прямо глаз не сводит, – плутовски поделилась с ним Светлана, когда они вышли потанцевать вдвоём.

Гаев покосился в сторону одиноко сидевшей Люды. Светловолосая, в белом платье, она казалась Снегурочкой с глянцевой обложки.

– Это хорошо или плохо? – спросил он.

– Как тебе угодно. Я просто фиксирую. Не ослабляй хватку – получишь шанс.

– Шутить изволите?

– С чего бы?

Гаев недоверчиво посмотрел на неё.

– Как-то странно, ей-богу.

– Что странно?

– Да так... Ты хочешь подсунуть мне свою подругу?

– Ну и мысли у тебя! Я хочу, чтобы ей было хорошо. А сейчас Люде... не очень хорошо. – Она обезоруживающе улыбнулась. – Или ты думал, я связываю с тобой жизненные планы? Вот дурачок.

Гаев заморгал.

– Ты серьёзно?

– Абсолютно.

Гаев помолчал, собирая мысли в пучок.

– То есть... ты хочешь, чтобы я с ней переспал? – медленно произнёс он.

– Вот уж это меня не интересует. Но рвать на себе волосы не стану, будь уверен.

Гаев не знал, что и думать. Переспросил как попугай:

– Ты серьёзно?

Светлана заразительно рассмеялась.

– Какой же ты глупый.

– Чую какую-то подставу.

– Возьми у неё телефон и не хлопай ушами.

Песня закончилась, и они вернулись к столику.

– Ну что, подруга, не скучала? – спросила Светлана, плюхаясь на софу. – Володя, будь добр, принеси нам ещё по коктейлю. Уф, запарилась.

Люда вскинулась, замахала руками.

– Нет-нет, я больше не буду пить.

– Ну хорошо. Володя, тогда принеси только мне. Будь хорошим мальчиком.

– Тебе какой? – спросил Гаев.

– Тот же самый. Предпочитаю постоянство.

Гаев принёс ей дайкири. Музыка била по мозгам. Аромат цветочных духов вызывал приятное щекотание в животе. Рядом сидели две страждущие тёлки – только бери! "Они же сами подставляются, – думал он, преодолевая сомнения. – Сами! Приключений ищут на свои отмассаженные задницы. Будут им приключения".

– Лагерфельд, конечно, прав: без денег откуда красота возьмётся? – рассуждала Светлана. – Не всем же так везёт. Но хочется чего-то большего. Эмоций. Новых впечатлений. Ну, и денег, конечно. Деньги – это фундамент. А когда они у тебя есть, можно начинать строить стены и крышу...

"Фундамент, – подумал Гаев. – А я вот сразу взялся ваять стены и крышу, без фундамента. Потому и выходит у меня хер знает что... воздушные замки".

– А для меня успех – это дети, конечно, – возразила Люда. – В них смысл жизни. Чтобы они были здоровы, одеты-обуты, накормлены, культурно развиты... Чтобы всё у них получилось...

– Женщина должна быть счастлива, – изрыгнул Гаев услышанный некогда от Ирки императив. – Больше она никому ничего не должна.

– Совершенно верно, – поддакнула ему Светлана. – А почему бы вам не потанцевать, мои милые? – предложила она вдруг. Вон как раз медленный танец. Володя, пригласи Люду.

Гаев нехотя подчинился. Он не любил танцевать, да и не умел. Но если просят... да ещё, с Людой...

Лавируя меж плавно движущихся парочек, они просочились ближе к фонтану.

– Я – тот ещё танцор, – извиняющимся тоном предупредил он свою партнёршу.

– Это ничего, – мягко ответила Людмила. – Постарайтесь только не наступать мне на ноги.

Гаев посмотрел на её белые босоножки на высокой платформе.

– Будет жалко испортить такую красоту, – сказал он, делая заход.

– А вы не портите, – лукаво произнесла Людмила.

Блёстки в уголках её глаз сияли крохотными каплями. На каблуках она была вровень с Гаевым. От неё пахло чем-то луговым – то ли ромашкой, то ли фиалками.

– Вы давно знаете Светлану? – спросила она.

– Недели две, – улыбнулся он.

– Она сказала, что вы разбираетесь в вине.

– Да, продаю его, – туманно ответил Гаев.

– Сколько вам лет, Володя?

– Двадцать два.

– Самый лучший возраст.

– Для чего?

– Для всего. Впереди вся жизнь. Если только не ошибётесь с выбором пути.

– А вы ошибались?

– Да, – помедлив, ответила Людмила. – И жизнь меня жестоко наказала.

– Сочувствую.

Он вдруг принялся беззастенчиво ей льстить, осыпая комплиментами. Банальный приём, но тут он внезапно сработал. Людмила засмущалась как девочка. Ободрённый успехом, Гаев усиливал натиск – похвалы его незаметно приобрели двусмысленный характер. Но партнёрша и тут не прервала его, словно посылая тайный знак. "О боже, что за женщина! – самозабвенно подумал он. – Не женщина, а мечта!".

– Вы дадите свой телефон? – спросил он, собравшись с духом.

– А как же Светлана?

– Вряд ли она будет в претензии.

Людмила помедлила.

– Что вы закончили, Володя?

– Педунивер. Истфак.

– А почему не пошли работать в школу?

– Очень надо! Учителя перебиваются с хлеба на воду. Да и вообще, меня никогда не тянуло к такой работе.

– А куда вас тянуло?

Гаев закусил губу. Признаться или нет? А, была – не была!

– Писать стихи. Но за это денег не дают.

– Так вы – стихотворец?

– В свободное от прочей ерунды время.

Они опять помолчали.

– Вы дадите телефон? – ещё раз спросил он.

Людмила отвела взор.

– Даже не знаю, что вам сказать.

– Вы замужем?

– Нет, но...

– Мне показалось...

– Что? – вскинула глаза Людмила.

– Вы говорили о ком-то. Или это Светлана говорила...

– Ильин? Нет, это не муж. Так, набивается только.

– Тогда что вас останавливает?

Людмила вдруг иронично положила Гаеву локти на плечи.

– Вы не поймёте.

– А вы попробуйте.

– И пробовать не буду. Мы с вами на разных ступенях жизни. И потом, у меня дети...

– Сколько?

– Двое. И был ещё третий... самый старший... давно. – Лицо её на миг обострилось, обнаружив тяжёлые воспоминания, но тут же опять повеселело. – Вот так!

– Я не съем ваших детей. Честное слово!

Людмила озорно посмотрела на него.

– Медленный танец закончился, Володя.

Гаев вздрогнул. По ушам опять колотили ударные.

Его охватила паника.

– Давайте встретимся хотя бы один раз, – умоляюще произнёс он. – Не получится – значит, не получится.

Людмила молчала, снисходительно глядя на него.

– Вы дадите мне телефон? – в третий раз спросил Гаев.

– У Светланы спросите. Только не сейчас, – ответила Люда и направилась к столику.

Совершенно раздавленный, он поплёлся за ней. Плюхнулся на софу. Где-то рядом прозвучал голос Людмилы:

– Ну мне уже пора. Удачно вам развлечься!

– Уже уходишь? – сказала Светлана. – Погоди, провожу тебя. Володя, не скучай! Я быстро.

– До свидания, Володя! – несмешливо произнесла Людмила.

Они упорхнули, а Гаев остался в одиночестве, обдумывая произошедшее. Его отшили, это ясно, хотя добыча, вроде, сама шла в руки. Ну и ладно. Отшили – и отшили, не впервой. Но почему этот факт так его задел? "Неужто запал на тётку? – изумился он. – С чего бы?".

– Ну что, обломали тебя? – насмешливо спросила вернувшаяся Светлана. – Ну не расстраивайся. Я дам тебе её номер.

– Дашь? – очнулся Гаев.

– Конечно. Записывай.

Обратно они ехали молча. Гаев тлел как фитиль, сжигаемый надеждой и страхом, Светлана бесстрастно вела машину, ни разу не поглядев в его сторону.

Она высадила его возле станции метро "Смоленская". До закрытия оставался всего час.

– Коробки не забудь, – кивнула она в сторону заднего сиденья.

Гаев забрал коробки со своим шматьём.

– Ну пока! – сказала она.

– Пока!

Светлана захлопнула дверь и дала по газам. Гаев был уверен, что больше её не увидит.

Я ощущаю, что задыхаюсь

Во внешне приятном пейзаже

Кажется мне, что я растворяюсь

Или что плавлюсь даже

Кажется, будто мысли и чувства

Мне присылают по почте

Кажется, что до безумия грустно

Длятся бессонные ночи

Тянутся дни. Чешуя ожиданья

Сыплется мне на плечи

Встреча... Но вот неизбежность прощанья

Скажем: "До новой встречи"

Снова вперед по заброшенным свалкам

Радостных самообманов

Век напролет ждать взгляда-подарка

Прятаться в гранях стаканов

Чувствовать схватку воли и долга

Рушить и ставить ограды

Тянется жизнь мучительно долго...

Так надо.

Больше всего его донимал вопрос, что делать с новой одеждой. Оставить себе или выбросить? Выбрасывать было жалко, но если оставить, маманя обязательно начала бы задавать вопросы. Гаев немного поколебался, но всё же, вернувшись домой, сунул купленный Светланой прикид в полиэтиленовый мешок и выкинул в мусоропровод. Пусть бомжи порадуются.

Глава пятая

Пасха в том году выпала на начало мая. По доброй русской традиции Гаев с маманей поехали на кладбище проведать могилу отца.

Пока ехали, на мобильник пришло два предложения о кредите и одно сообщение о скидке. "Задолбали", – подумал Гаев, привычно удаляя их из памяти.

Вспомнился давешний разговор в магазине и собственное непомерное удивление, что кто-то, оказывается, воспринимает эти предложения не как посторонний шум, а как реальный способ встать на ноги.

"А как ты без кредита поднимешься? – формулировал жизненные цели стриженый Артём. – Я когда из армии, короче, вернусь, обязательно возьму кредит, заведу точку по продаже ванных аксессуаров. У меня контакт с чуваком есть. Он будет продукцию поставлять. Года за два долг отобью, буду расширяться. Вообще, хочу через пять лет купить Мерс. Машина – это же статус. У меня один кореш из института уже на своём Мерсе рассекает. Правда, подержанном – ему пятнадцать лет. Зато – свой. Я, наверно, тоже бэушный возьму. А лет через десять – новый".

"Ну, у меня планы поскромнее, – сказала Марина, румянясь. – Нам в школе учитель по ОБЖ судьбу предсказывал. И мне сказал, что я буду в строительном бизнесе. И ведь угадал! Я вчера прошла собеседование на менеджера по закупкам в фирму по продаже сайдинга. Сказали, есть перспектива роста – до главного менеджера. Прикиньте? Буду расти".

Гаев слушал их и тихо офигевал. Все эти разговоры представлялись ему какими-то беседами инопланетян. Банки, бизнес, "буду расти". Неужели кому-то реально хочется стать главным менеджером? Не полететь в космос, не сочинить гениальную песню, а тупо сидеть в кресле и командовать другими. Вот это и есть предел мечтаний? "Мама, когда я вырасту, хочу работать главным менеджером". Это ж даже звучит абсурдно. А вот поди ж ты – стремятся и даже радуются.

По заковыристой аналогии вспомнилось, как маманя рассказывала про велюровый ковёр с оленями, висевший у бабки на стене: "Всю пенсию на него ухлопала, а сейчас и не нужен никому. На дачу пришлось отвезти. А ведь дефицит был! Всё переживала: "Хоронить будут и скажут: Райка себе даже на ковёр не нажила". А нынче и задаром никто не хочет брать. Кто ж знал!".

Никто не знал. Когда гикнулся Союз, а с ним – и социализм, Гаеву было двенадцать лет. Идеологически подкованный, он с ужасом ждал прихода капитализма. В то время он представлял себе капитализм так, как о нём рассказывали в школе и показывали по телевизору: безработица, эксплуатация, человек человеку – волк, и так далее. "Неужели и у нас так будет?", – со страхом думал он.

Реальность оказалась не так страшна, но тоже, в общем, несимпатична. На улицу его, к счастью, никто не выкинул, но и на взлёт он тоже не пошёл. Да и не хотелось даже. Сама мысль о полном рабочем дне ввергала его в панику. Воображению сразу рисовались одинаковые автоматы, что-то штампующие на конвейере, типа шагающих молотков из клипа "Пинк Флойд". Одинаковые люди в одинаковой стране... Сознание бежало от этой перспективы, как от орды монголо-татар.

День был ясный, но ветреный. Громко хлопали полотнища навесов, под которыми торговали цветами, свечами и прочей атрибутикой кладбищ.

Маманя купила по букету пластмассовых хризантем и люпинов, взяла венок из искусственных веток ели.

– А что же настоящих-то нет? – проворчала она.

Продавщица всплеснула руками.

– Есть и настоящие. Хотите? – она назвала цену.

– Нет, спасибо, – ответила маманя.

Они зашли в отдел инвентаря, взяли там лопатку, грабли и рабочие перчатки.

– Небось, всё травой уже заросло, – сказала маманя. – Последний раз тут когда были? Прошлой осенью?

Могила отца находилась далеко, почти на окраине. Пока шли до неё, Гаев привычно оглядывал богатые надгробия, расположенные вдоль ограды. Маманя то и дело останавливалась, читая надписи на памятниках и сокрушённо качая головой – то ли скорбела по умершим, то ли завидовала роскоши могил.

На кладбище она всегда путалась, не могла найти участок. Зато Гаев, при всей его невнимательности и легкомысленном отношении к жизни, почему-то ориентировался прекрасно.

– Не заросло, вроде, – сказал он, издали заметив отцовское надгробие. – Да и с чего бы ему зарасти? Трава-то только попёрла.

Они протиснулись меж бетонных и чугунных оград к могиле. С чёрного, будто пластикового, обелиска, взирал отец: кудрявый, с открытым взглядом, в костюме и при галстуке. Гаев его таким и не помнил. При слове "отец" в памяти всплывал вечно хмурый, сутуловатый, с язвительной насмешкой, человек, постоянно ругающий Ельцина.

Отца надломил крах Союза. Он всегда сторонился партии, но не по причине диссиденства, а наоборот – в силу слишком уж глубокой веры в коммунизм. "Партия – это сплошные проходимцы, – говорил он. – Ни одного идейного не осталось". Сначала надеялся на Горбачёва, потом – на Ельцина. А когда не выручил ни тот, ни другой, впал в чёрную немочь.

"Всех их расстрелять, как при Сталине, – рычал он, слушая новости по телевизору. – Вот орут: "Гулаг, Гулаг!". А куда ещё этих Березовских девать? Вор на воре! Кто больше хапнет, тот и прав. При Союзе я был специалистом, без пяти минут начальником партии. А теперь? Охранник на стоянке, продавец всякой дребедени. Спасибо господам дерьмократам за их говённую свободу. Всё развалили! Великую державу спустили в толчок!".

Переживая крах своего мира, в жизни он видел только плохое. Даже случайные удачи не могли ободрить его. Гаев подозревал, что ему просто было так удобнее: чем столбить себе место в новой реальности, работая локтями, проще предать всё анафеме и остаться на дне. Таким образом, отец чувствовал себя благородно, ничего не делая. Он вообще был лентяем и меланхоликом. Если чего-то добивался, то ненароком, сам не ударив палец о палец. Даже свою трёхкомнатную квартиру, которой периодически козырял перед матерью в Якутии ("Ответственный квартиросъемщик – я, а не ты! Захочу – и свалю от тебя в Москву"), умудрился второпях поменять на двухкомнатную так, что пролетел мимо доплаты. Будто горело ему. А главное – зачем он вообще её менял?

– Володя, выдергай траву, – сказала маманя. – А я землю разровняю. – Она взяла маленькие грабли.

Гаев скинул куртку, повесил её на ближайший крест и натянул перчатки.

По асфальтовой дорожке проехал какой-то мужик на велосипеде.

– Заменить ограду не надо? – крикнул он. – Гравий насыпать?

Маманя махнула рукой.

– Нет, не надо, спасибо.

Отец жил в ощущении свершившейся катастрофы. Уверенный, что дальше будет только хуже, рьяно копил на чёрный день, хотя деньги тогда обесценивались еженедельно. Из принципа не покупал ничего нового, кроме одежды, воспринимал всерьёз анекдот: "Вам чай с сахаром? Тогда руки мойте без мыла". Сам чинил мебель в квартире, ремонтировал дышавший на ладан телевизор "Электрон", латал прохудившийся унитаз. Гаев подозревал, что и новый брак он заключил главным образом для того, чтобы не платить за жилплощадь. Из тех же соображений ходил только в бесплатную поликлинику, где, отстаивая часовые очереди, ругал вместе с бабушками правительство. Однажды пошёл лечить зуб, а у врачихи не нашлось анестезии, и она поставила пломбу на оголённый нерв. Отец вернулся взъерошенный, красный, целый день стонал и глотал "Нурофен". "В жизни больше к этой садистке не пойду", – клялся он. И действительно, преодолев себя, в следующий раз обратился в частную клинику. На беду, там подрабатывала та же врачиха. Отец вышел от неё с остановившимся взором и прямой спиной, и, не переобуваясь, прямо в тапочках ринулся на улицу. Бахил тогда не водилось, пациенты, как школьники, приносили сменную обувь с собой. "Вот они, ваши кооператоры", – скрипел он, когда опять смог говорить.

Потом грянул девяностой третий год, отец сутками просиживал у ящика, следя за борьбой Ельцина с Верховным советом. "Сейчас свалят алкаша, и народ поднимется", – пророчил он, пока маманя красила переводной бумагой меховую шапку и относила в секонд-хенд свитера из ангорки". "Я тебя прошу, Витя, только сам не лезь, – умоляла маманя. – Ведь посадят и не выкупишь тебя". "Ладно, ладно, – отмахивался отец. – Поглядим ещё". Он и не полез. Подвело сердце.

"Как же нам дальше-то быть, Володя?" – причитала маманя, когда врач из скорой констатировал смерть.

Гаев не знал. Он смотрел на неподвижное отцовское тело, на его бескровное лицо, и почему-то не чувствовал никакой боли. Отец лежал на правом боку, ладони его свешивались с дивана, а рядом, в кресле, сидел агент похоронной службы и деловито объяснял, что сейчас надо пойти в поликлинику и получить справку о смерти, а потом уж он всё сделает сам, не беспокойтесь, пожалуйста, только скажите, на каком кладбище хотите похоронить.

"Господи, что ж это такое? – вздыхала кучерявая медсестра в поликлинике, выдавая свидетельство о смерти. – Уже десятый за три дня. Такого и при перестройке не было. Народ мрёт, как в войну". "Война и есть, – сказала какая-то женщина, явившаяся за справкой о травме. – Зарплату по пять месяцев не платят. Это как называется? Хотят, чтоб мы все тут передохли".

Осознание потери пришло на следующий день, когда маманя сказала грудным голосом: "Он как чувствовал – торопился тебе фамилию поменять. Не успел бы – представляешь, как мы мучились бы сейчас?". Гаев кивнул, не возражая, хотя периодически задумывался – не проще ли было отцу оформить свои отношения с маманей, чем менять сыну фамилию? Ведь он с ней так и не расписался.

– Ну что, Володя, давай выпьем за помин души, – сказала маманя, откладывая в сторону грабли. Она извлекла из пакета бутылку водки и два пластиковых стаканчика.