Текст книги "Мать (CИ)"

Автор книги: Вадим Волобуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Ты на каком вопросе срезался? – спросил он приятеля.

– На одиннадцатом, вроде. Про основателя ихней Компартии.

– А кто вообще победил-то?

– До конца дошёл? Никто, кажись. Путёвку дали чуваку из девятого класса. Он дольше всех продержался. Только зря.

– Почему?

– Ну, он вернул её потом.

– Зачем? – изумился Пахомов.

– Да фиг знает. Какие-то у него там проблемы.

Пахомов мстительно усмехнулся. "Вот и хорошо", – подумал он.

Проходя мимо проклятой стройки, Володька невольно прижался к другой стороне дороги и прибавил шагу. На перекрёстке им пришлось задержаться – там двигался очередной похоронный кортеж с автобазы: грузовики растянулись от рынка почти до "Геолога".

– Блин, почему они вечно по главной улице идут? – нервничал Пахомов.

– Наверно, потому что здесь – хороший асфальт, – резонно ответил Беляков.

Улучив момент, когда между КАМАЗами появится просвет, они перебежали через дорогу и направились вниз по улице, вдоль одинковых кирпичей пятиэтажек. На пустыре за стадионом гремели хлопки: подростки жгли костёр и кидали в него шифер.

– У меня в ноябре Мишкин самолётик улетел на балкон, – сообщил зачем-то Володька. – Я его тогда не мог достать – дверь примёрзла. А теперь вот всё растаяло, но фиг он от меня его теперь получит, гад.

Беляков промолчал.

В подъезде Володька проверил почтовый ящик, выудив очередное письмо счастья – уже третье за год.

– Зырь, Толян, чего нам шлют, – показал он Белякову линованный лист, аккуратно выдранный из тетради по русскому языку. На листе красивым почерком было написано: "Не выбрасывайте и не рвите это письмо! Кто перепишет его десять раз и отправит по десяти адресам, к тому придут счастье и удача. Одна девочка получила такое письмо, но не стала его переписывать. У неё умерли родители, а сама она тяжело заболела. Другая девочка сожгла это письмо, и у неё дома случился пожар. А ещё одна девочка переписала его десять раз и разослала разным людям, и ей было счастье и здоровье. Пионеры, комсомольцы и коммунисты не верят в бога и будут гореть в адском пламени. А кто верит, спасётся...".

Беляков прочитал письмо, хихикнул.

– Как будто Зимин писал. Только без ошибок.

Они поднялись на третий этаж. Володька долго звонил, потом открыл своим ключом. В большой комнате гудел пылесос, в квартире пахло рыбой – кто-то из родителей варил уху.

– Мама, мы с Толяном в видеосалон хотим пойти, – прокричал Володька с порога. – Дашь денег?

Мать вышла в прихожую. Она была в старом домашнем платье и тапочках. Волосы были перетянуты ободком.

– Здравствуйте, молодые люди, – улыбнулась она. – Что, субботник уже закончился?

– Ага, – ответил Пахомов, протягивая ей письмо счастья.

Беляков смущённо мялся в дверях.

– Здрасьте, – сказал он.

Мать пробежала глазами письмо и скомкала его.

– Тебе денег дать? Сколько?

– Рубль, – ответил Володька. Но посмотрел на друга и тут же поправился: – Два.

Мать открыла потёртую замшевую сумку, стоявшую на тумбе в прихожей, достала из кошелька две жёлтых банкноты.

– Держи. Может, ещё дать? Жвачки себе купите...

– Не, – замотал головой Володька. – Не надо.

Отец тоже вышел в коридор. На нём был поварской фартук с цветочками.

– Привет! – сказал он обоим.

– Здрасьте, – тихо ответил Беляков.

– Ну, мы пойдём, – заторопился Пахомов, боясь, как бы родители не сцепились на глазах у друга. Ссоры между ними вспыхивали мгновенно и совершенно непредсказуемым образом.

– Ты не поздно будь! – крикнула ему вдогонку мать.

– Ладно.

Видеосалон располагался в подсобке Дома культуры. На полпути к нему Беляков встретил нескольких своих друзей на велосипедах. Завязался деловой разговор.

– Меняю две белых катафоты на твою оранжевую.

– Не, белые – без мазы. Давай красную.

– Усы на передке – зыко! А я хочу сплошное колесо сделать, без спиц. Чтобы как у гонок. В порту видел. Клёво!

– Да ну, фигня. Это велик утяжеляет. Лучше спицы толем покрыть. Князь на своём так сделал. Офигенно выглядит.

– А фары видели, пацаны? От колеса запитываются. Вообще круть.

Пахомову скучно было слушать их. Техникой он не увлекался, да и велосипеда у него не было. Родители прошлой осенью купили ему снегокат "Чук и Гек", а значит, велик он получит ещё очень нескоро: отец скорее повесится, чем сделает две дорогие покупки за год.

А беседа текла своим чередом.

– Багажник – это для дедов. На фига он вообще?

– А если раму спилить? Голимо будет?

– Заплатки приваривать надо, а не клеить. Ещё, небось, и не зачистил...

– Вторую цепь повешу. Мне брательник обещал.

Наконец, разговор завершился, и Пахомов с Беляковым двинулись дальше.

Расписание сеансов, вывешенное на большом листе ватмана при входе, сообщало, что завтра в пять будет боевик "Рыжая Соня" с "молодым Шварценеггером". Пахомов почувствовал страх, как всегда, когда сталкивался с чем-то незнакомым. Молодой Шварценеггер. Значит, сейчас он уже не молодой, и, наверно, очень известный? А Пахомов про него и не слыхал. А вдруг кто спросит? Блин...

Зато на сегодня расписания не было вообще.

– Выходной, что ли? – обомлел он.

Они зашли в помещение – там уже сидело с десяток мальчишек. Видеосалон напоминал школьный класс, только вместо доски у стены стояла подставка для телевизора и видака. А в остальном – те же парты и стулья.

Пахомов оглядел присутствующих. Кто-то играл в фантики, некоторые сосредоточенно глотали лимонад из бутылок, двое у окна, хихикая, выводили что-то ручками на столешнице.

– Чо, будет фильм-то? – бравируя, спросил Пахомов у присутствующих.

– Будет, – лениво буркнул кто-то.

Они уселись за одну из парт. Вскоре вышел хозяин видеосалона: упитанный мужик лет сорока пяти с задумчивым взглядом.

– Всех приветствую, – сказал он без улыбки. – Слушайте, народ, у меня есть для вас на выбор: "Утка Говард" и "Омэн". Что решите, то и поставлю.

– "Утка Говард"! – загомонили все. – Классный фильм! Самое то!

Пахомов понятия не имел, что это за "Утка Говард". Ещё один удар по самолюбию.

– Но учтите, – произнёс хозяин. – "Утка Говард" – обычная комедия, а "Омэн" – это событие. Такие фильмы снимают очень редко. Если вы сегодня его не увидите, то можете не увидеть никогда. Это – мистическая драма с выдающимися актёрами. Я эту кассету достал почти случайно, взял напрокат до завтра. Так что ловите шанс. Такое кино залетает к нам очень редко.

Пацаны уважительно притихли. Раз такая редкость, надо глянуть.

Хозяин кивнул, поставил кассету и сам пристроился за одной из парт, выключив свет и опустив тёмные занавеси на окнах.

Зрелище, однако, не вызвало у зрителей восторга. Всю дорогу какой-то демонический мальчишка с угрюмым взглядом на бледном лице губил окружающих, а взрослые тщетно пытались его остановить. Там ещё были какие-то пророчества, кресты и метки на теле. Скучно, никаких драк и даже магии.

– Блин, туфта полная, – загомонили зрители, когда фильм закончился. – "Утка Говард" в сто раз лучше. Там хоть поржать можно. Только время потеряли.

– Отстой! – поддакнул общему хору Пахомов.

Хозяин видеосалона грустно взирал на выходящих мальчишек.

– А ты знаешь, – сказал Пахомов товарищу, когда они оказались на улице, – что если сильно надавить на солнечное сплетение, то человек заснёт?

– Знаю, – ответил Беляков. – Мы так с братом соревновались, кто кого вырубит.

– Ну и как?

– Я победил.

Глава девятая

На первомайскую демонстрацию собирались, как в гости. Мать переживала, что у неё старые туфли.

– Да кто на них будет смотреть? – бесился отец.

– Все будут! И сделают соответствующие выводы.

– Ну и пусть делают. Тебе до них какое дело?

– Да это тебе ни до кого нет дела. А другие смотрят. Я что – бичовка? По одежде о человеке судят. Если б я была как ты, у нас бы ребёнок ходил голый и босый.

– Будешь копаться – пойду без тебя.

Пахомов смотрел по телевизору праздничные демонстрации во Владивостоке и Петропавловске-Камчатском. Звенели радостные голоса дикторов, по улицам шагали счастливые люди с разноцветными шариками и кричали "Ура!".

Наконец, собрались.

– Володька, выключай телевизор! – крикнул отец из прихожей. – Хватит глаза портить.

Пахомов вышел в коридор, начал обуваться.

– Мама, почему в Москве демонстрация идёт днём, а нам её показывают вечером?

– Из-за разницы во времени.

Отец покачал головой, глядя на него.

– Тебе уже десять лет, а вопросы задаёшь, как маленький.

– Я просто так, – обиженно пробурчал Пахомов.

Ему вспомнилось потрясение, какое он испытал, когда узнал, что Африка больше Советского Союза. С первого класса учителя твердили, что СССР – самое большое государство в мире, а тут надо же – кто-то оказался ещё больше. "Ну Африка же – континент, – объясняла ему мать. – А Советский Союз – страна". "Ну и что?" – не понимал Володька.

Это было три года назад. Но неловкое воспоминание грызло до сих пор, всплывая каждый раз, когда он задавал глупые вопросы.

– Ну что, идём? – нетерпеливо спросил отец.

– Сейчас, – ответила мать, крася губы перед зеркалом. – Ещё пять минут.

В дверь позвонили.

– Кого ещё там несёт? – пробормотал отец, поворачивая ключ в замке.

На лестничной площадке стояли Захаровы.

– С праздником, господа-товарищи! – грянул Андрей Семёнович, вваливаясь в прихожую. – А я говорю Анечке: "Давай зайдём к коллегам! Всё равно одной колонной идти".

– Я-то думала, вы уже на демонстрации, – подхватила Анна Григорьевна, целуя отца в щёку. – Это мы поздно выползаем...

– Да тут разве выползешь? – захохотал отец, пожимая руку приятелю. – К вечеру разве что.

– Володька, ты шарики не забыл? – спросила мать, поцеловавшись с гостями.

– Ой, забыл! – спохватился Пахомов, устремляясь в комнату.

– Куда пошлёпал? Ботинки сними.

Через десять минут вышли. Отец и Захаров шагали впереди, болтая о политике и программе "Взгляд". Женщины двигались следом, обсуждая дела на работе. Володька шагал последним, держа надутые шарики.

День был пасмурный, хотя и тёплый. Зелёные кроны тополей ярко впечатывались в унылое серое небо. Вдалеке, со стороны исполкома, играла маршевая музыка, раскатисто гнусавил мегафон. Отовсюду стекались люди, точно утки, привлечённые хлебом.

Володька услышал, как мать жалуется Анне Григорьевне на школу.

– Прихожу в учительскую, спрашиваю, где у вас эта Маргарита Николаевна. "А она ушла. Хотите – с директором пообщайтесь". Захожу к директриссе – кстати, хорошая тётка, только взгляд неприятный – начинаю ей рассказывать про этого Грищука, а она кивает: "Знаю, сами от него стонем. А что вы хотите? Выгнать его мы не можем. А наказать – так у него брат в Афганистане погиб. Представляете, что начнётся?". "И что вы предлагаете? – спрашиваю. – У меня ребёнка избили. Понимаете вы это? Хотите, чтоб я в милицию пошла?". Она сразу всполошилась: "Этого не надо. Хотите, оформим на вашего сына путёвку в Болгарию?". Я так и села. "А как же победитель?" – спрашиваю. "Да вы не волнуйтесь,– отвечает. – Победитель сам отказался". "Как так?". В общем, в Болгарии сейчас волнения, ну и они предлагают теперь всем эту путёвку. Я так поняла, желающих нет.

– Боятся люди, – вставила Анна Григорьевна. – И что же? Ты не взяла?

– Спрашиваете! А если там завтра война начнётся? Как я ребёнка туда пошлю?

У Пахомова сжалось сердце. Значит, у него всё-таки был шанс поехать за границу, но мать лишила его этой возможности. Ну и как это называется?

– Правильно ты отказалась, – одобрила Анна Григорьевна. – Вообще, что за жестокие дети пошли! В школу страшно ребёнка отправлять! Я тут смотрела Молчанова, "До и после полуночи", а там такое...

Наконец, дошли до места сбора. Позади огромными ульями торчали двускатные крыши ларьков, впереди уходила вниз шоссейная дорога, исчезая за склоном, над которым вырастал неровный горб заросшей тайгой сопки.

Народ запрудил дорогу, растёкся меж просевших в грязи бараков и покрытых ярким сайдингом магазинов. Многие держали на плечах шесты с картонными плакатами, на которых были изображены гвоздики и трафаретные лозунги. В толпе, резвясь, бегали дети.

Захаров со смехом проталкивался вперёд, громко выспрашивая у всех, где тут колонна ЮЯГРЭ.

– Там, дальше, – лениво показывали ему.

Мать взяла Пахомова за руку.

– Не теряйся.

И вдруг кто-то крикнул:

– Люда!

Перед ними вырос Карасёв-старший. Мать остановилась как вкопанная. Александр Иванович был в строгом костюме, на лацкане алел значок с Лениным на фоне красного знамени.

– С праздником! Рад тебя видеть. – Он осклабился было, но тут же подобрался, бросив взгляд на Володьку с Анной Григорьевной.

– С праздником, – тихо проговорила мать.

Пахомов почувствовал, как напряглась её ладонь.

– Слушай, на меня тут столько всего навалилось... – проговорил Карасёв.

– Да на меня тоже.

Рядом с Карасёвым появилась жена – высокая, красивая, с изящной сумочкой через плечо. Володька она нравилась – всегда угощала чем-нибудь, когда он заходил к Мишке и Ромке посмотреть видак.

– Саша, ты куда пропал?

– Здравствуйте, – сказала ей мать.

Та поджала губы. Сказала мужу:

– Тебе напомнить наш разговор?

– Ой, не начинай только, – сморщился тот, поднимая ладонь.

– Я тебя предупредила! – Она бросила неприязненный взгляд на Володькину мать и исчезла в толпе.

– Видишь, что творится? – развёл руками Карасёв.

– Люда, ты где там копаешься? – к ним протиснулся отец. Увидел Карасёва и застыл как вкопанный.

– Здравствуйте, Виктор Егорович, – вежливо сказал Карасёв.

– Здравствуйте, – буркнул отец. Он перевёл взор на Пахомовскую мать. – Пошли.

Он качнул головой, приглашая её следовать за ним, и опять забурился в толпу.

– Ну мы пойдём... Александр Иванович, – торопливо произнесла мать. – Приятно было вас встретить. Хорошего праздника!

– Да-да, Люда... и тебе! – пробормотал Карасёв.

Мать дёрнула Володьку за руку. Они двинулись дальше.

"Опять поругаются", – мрачно предрёк про себя Пахомов.

Захарова отыскали рядом с приземистым бородачом, державшим палку с табличкой "ЮЯГРЭ". Андрей Семёнович курил, привычно кхекая. Увидев отца, заулыбался.

– Что, растворились в народной стихии?

Отец угрюмо кивнул.

– Когда выступаем? – поинтересовалась у бородача Анна Григорьевна.

– Да уж скоро должны, – ответил тот, бросив взгляд на часы. – После седьмой школы.

– Первый раз иду колонной, – оживлённо произнесла Анна Григорьевна. – До сих пор мы с Андреем просто вливались в толпу.

– Всё когда-то бывает в первый раз, – хмыкнул Андрей Семёнович. – Тем более, что он же может оказаться и последним, хе-хе.

– Это как же? – удивился бородач.

– Да вот думаю, неспроста наш вождь затеял эту историю со съездом. Значит, в партии к нему доверия нет.

– Ну это же восстановление ленинских норм...

– Вот и любопытно, с чего вдруг. Семьдесят лет жили – не тужили, и на тебе!

Анна Григорьевна, смеясь, стала рассказывать матери, как Андрей Семёнович в прошлом году ловил с Карасёвым хариусов на реке.

– Водки набрали, и всё обратно привезли. Я прямо обалдела. Зато рыбы – пять садков. Потом неделю солили...

Со стороны исполкома женский голос театрально вещал через усилители: "Идут работники молочно-товарной фермы номер пятьдесят шесть. В этом году предприятие сдало государству...".

– Людочка, ты чего такая грустная? – заметила Анна Григорьевна. – Что случилось?

Мать покачала головой, махнув рукой. Но отец вдруг агрессивно заявил:

– Мозги набекрень, вот и грустная.

Пахомов ощутил, как сердце его рухнуло в живот и начало кататься, обжигая внутренности.

– Ты о чём, Виктор? – удивилась Анна Григорьевна.

– Она знает, о чём.

Мать вспыхнула.

– Виктор, тебе обязательно устраивать сцену сейчас?

– Обязательно. Ты же не стала ждать, чтобы встретиться с... этим, – он неопределённо кивнул в сторону.

– Думаешь, я нарочно его встретила?

– Не знаю, не знаю...

– Виктор, остановись, – устало сказала мать. – Ты переходишь границы.

– А ты не переходишь? – выкрикнул отец. – Никого не стыдясь, у всех на глазах, при ребёнке...

– В чём ты меня обвиняешь? – воскликнула мать.

Отец раскрыл было рот, но его опередил Захаров.

– Ну, Виктор, какая муха тебя укусила?

– Это ты ей спасибо скажи, – зло произнёс отец, кивая на мать.

– Мне? – возмутилась та.

Захаров торопливо произнёс:

– Ну, у нас с Анечкой тоже не всегда гладко. Но мы выбираем подходящие места. – Он натужно рассмеялся.

– Шлюха, – бросил отец, пропуская мимо ушей слова Захарова.

"Ура, товарищи!" – донеслось из динамиков. "Урааа!" – раскатился впереди многоголосый рёв.

– Да как ты... – начала мать, но осеклась и, схватив Володьку за руку, устремилась прочь. – Пойдём, сынок.

У Пахомова заболело в груди. Воздушные шарики весело стукались над его головой. В спину летело нарочито бодрое: "Идут работники дорожного ремонтно-строительного управления номер два. В этом году они взяли на себя новые обязательства...".

– Мама, а куда мы идём?

– Домой, сынок.

– А как же демонстрация?

– Не будет у нас сегодня демонстрации.

Мать вдруг расплакалась.

– Мама! Не так быстро! – сказал Володька, который едва поспевал за ней.

Она немного сбавила шаг. Глаза у неё были красные.

До дома они больше не произнесли ни слова. Володьке хотелось утешить маму, но он не знал – как, а сама она только всхлипывала и тихонько постанывала.

Войдя в квартиру, мать скинула туфли, заперлась в ванной и громко разрыдалась. Володька постучал к ней.

– Мам, ты как там?

– Нормально. Сейчас выйду.

Она вышла через двадцать минут. Прошагала в большую комнату и стала переодеваться. Володька сидел на диване в своей комнате, обхватив ладонями прижатые к груди коленки, и смахивал набегающие слёзы. Он чувствовал, что на этот раз обычным скандалом дело не обойдётся.

Мать включила телевизор, стала смотреть какой-то фильм. Володька робко вошёл к ней, уселся рядом. Она обняла его за плечо, положила голову на его макушку.

– Сынок, я сегодня у тебя посплю, ладно?

Первым его порывом было ответить: "Ну конечно!", но он вспомнил слова отца: "Ты пацан или кто?", и сказал, преодолевая себя:

– Нет.

Мать резко отстранилась.

– Ты не разрешаешь?

Он опустил голову.

– Н-нет, не надо.

– Значит, тебе всё равно, что он оскорбляет меня? Что ведёт себя по-свински, да?

Пахомов опять покачал головой, не глядя на мать.

– Не всё равно.

– Почему же тогда?

– Потому что это неправильно.

Она поднялась с дивана, отошла к окну, посмотрела на улицу. Сказала, не оборачиваясь:

– По-моему, ты ошибаешься.

– Не ошибаюсь.

– Значит, отец тебе дороже, чем я?

– Нет, не дороже.

Мать вздохнула и ушла на кухню. Пахомов остался угрюмо сидеть на диване, борясь с желанием броситься вслед за ней. "Я – пацан, а не маменькин сынок", – повторял он себе.

Следующие два часа мать почти безвылазно просидела на кухне, читая "Роман-газету" и грызя семечки. Один только раз сорвалась с места, чтобы позвонить кому-то от соседки (у Пахомовых не было телефона). Пока ходила, Володька чуть не сошёл с ума от беспокойства.

Он пытался читать недавно взятого в библиотеке "Швейка", но не мог сосредоточиться – мысли разъезжались. Вспомнилось, как дважды заставал мать вместе с Карасёвым. Неужели между ними и впрямь что-то есть? Не хотелось верить в это, сердце сжималось от жалости к матери, но и отца он тоже жалел. А больше всего донимало ужасное чувство, что худшее ещё впереди. Вот вернётся с демонстрации отец, и что будет? Хорошо, если опять поругаются. А может, что похлеще? Правда, что именно похлеще, он не мог сообразить.

Отец, наконец, пришёл и стал разуваться. Мать по-прежнему сидела на кухне. Отец переоделся, включил телевизор и принялся что-то пилить в большой комнате. Спустя некоторое время мать широким шагом прошла в комнату и стала молча рыться в шкафу.

– Куда собралась? – спросил отец.

– Не твоё дело.

– К любовнику, что ли?

Мать вытащила одежду и ушла в ванную. Володька, обуреваемый тревогой, выбежал в коридор. Отец продолжал ожесточённо пилить.

Вскоре мать вышла из ванной, одетая для улицы. Обулась, взяла сумку.

– Мама, ты куда?

Он не ответила – открыла дверь и застучала каблуками вниз по ступенькам. Пахомов кинулся за ней, выскочил на лестничную площадку.

– Мама!

– Отстань от меня! – крикнула она снизу, вся в слезах.

У Володьки подкосились ноги. Захлюпав носом, он бросился к отцу.

– Куда мама ушла?

– Не знаю.

Володька выбежал на балкон, увидел мать, быстро шагавшую вверх по улице. Хотел позвать её, но застеснялся. Так и смотрел ей вслед, пока мать не исчезла за углом ближайшей пятиэтажки.

Володька вернулся большую комнату, спросил дрожащим голосом:

– Но она же вернётся?

– Куда она денется...

Это его немного успокоило. Действительно, куда?

Но в тот день мать так и не вернулась. Володька приставал к отцу с вопросами, тот лишь отмахивался. Потом всё-таки сходил к соседке, позвонил кому-то. Вернувшись, сказал сыну:

– У дяди Андрея она. Думает, побегу за ней... дура.

Всю ночь Пахомов ворочался, не мог заснуть. "Зачем я тебя обидел, мамочка моя? – думал он, плача в подушку. – Легла бы у меня, подумаешь! А теперь что же? Как тебя вернуть? Мама, милая, не бросай меня! Как же я буду без тебя? Не уходи! Спи в моей комнате хоть каждую ночь, только будь рядом. Я тебе обещаю: буду хорошо учиться, перестану клянчить игрушки, буду слушаться – только вернись! Это папа виноват. Я с ним больше не разговариваю. Клянусь тебе! Сделаю что хочешь, только будь рядом!".

Он решил после школы отправиться к дяде Андрею и попросить у матери прощения.

Глава десятая

На следующий день Володька в школу не пошёл. Отец забрал его с собой на работу.

– А мама? – спросил Пахомов. – Она придёт?

– Бросила нас мать. Убежала к этому... Ей же на всё наплевать, корове. Только о себе думает... сука.

Володька закрыл лицо руками и разревелся.

На отцовской работе они тоже не задержались. Оставив Володьку с каким-то дядькой, отмечавшим при входе работников, отец утопал внутрь здания. Пахомов, прислонившись спиной к деревянной, покрытой лаком, стене, хмуро созерцал доску почёта, над которой красовался лозунг "Партия – наш рулевой!". Ещё выше висели большие механические часы. В обе стороны от входа расходились коридоры с одинаковыми дверями, к которым были прибиты номера и фамилии с инициалами. В глубине коридоров слышались шаги и звучали неразборчивые восклицания. Иногда из одного крыла здания в другое проносились люди, бросая мимолётные взгляды на Пахомова.

Отец вскоре вернулся.

– Ну что, не скучал? – с напускной бодростью спросил он.

Володька понурился.

– Маргарита Николаевна ругаться будет, – проворчал он.

– Забудь о ней. Маргарита Николаевна тебе уже ничего не сделает. В город поедем. Побудешь там несколько дней.

Час от часу не легче.

– Как это? А школа?

– Четвёртый класс для тебя уже – пройденный этап. Можешь радоваться.

Но Володька не обрадовался.

– А где мама? Почему не приходит?

– Ушла от нас мама. Кинула. Сбежала.

– Не верю! – заорал Пахомов. – Я не верю тебе! Не верю!..

Отец обнял его, заговорил, гладя по спине:

– Ну, ну, успокойся. Всё будет хорошо.

Какая-то женщина в очках, стуча каблуками, выскочила из левого крыла здания, поинтересовалась:

– Виктор Егорович, что тут происходит?

– Это мой сын, Юлия Борисовна, – ответил отец, поворачиваясь к ней. – И он расстроен.

– Это я вижу. Нельзя ли решать проблемы с детьми дома?

– Мы сейчас уйдем.

Женщина покачала головой и исчезла.

Отец взял Володьку за руку и вывел из здания. На улице припекало, в тени деревьев дремали собаки. Отец присел перед Володькой на корточки, сказал:

– Я тебя сейчас отвезу к своему другу. Ничего не бойся. Вечером я приеду. Всё будет хорошо.

– Почему нет мамы? – упрямо спросил Пахомов.

Отец вздохнул.

– Ты уже большой, Володька. Должен понимать: бросила нас с тобой мама. Ей другой дядя дороже, чем мы с тобой.

Пахомов застонал. Отец потрепал его по голове, поднимаясь во весь рост.

– Ну, ну! Ты же – пацан! Держи себя в руках.

– А ты точно приедешь? – жалобно спросил Володька.

– Точно. Я не могу отпроситься с работы на весь день. Меня и так едва отпустили.

Пахомову стало страшно. Прежняя жизнь рушилась стремительно и неумолимо.

– Я никуда не хочу ехать! – закричал он, отпрыгивая от отца на шаг. – Где мама? Куда ты её дел?

– Володька, мне сейчас не до твоих капризов. Перестань ныть. Проблем и так выше крыши.

– Скажи, где она? На работе? Я сам к ней пойду.

– Нет, не на работе.

– А где? – вопил Пахомов.

– Не знаю я, где! – взорвался отец. – Вчера была у дяди Андрея, а потом слиняла куда-то. С Карасёвым, поди.

– Она на работе, я знаю! Пойдём к ней!

– Володька, если б она хотела нас видеть, то сама пришла бы.

– А может... она не смогла?

Отец отмахнулся.

– Ведёшь себя как маленький.

Он заметил едущую машину с чёрными шашками на двери и поднял правую руку.

– Вот и наше такси.

Машина подъехала, водитель опустил стекло. Отец просунул туда голову.

– По вызову в город? Значит, за нами.

Он повернулся к Володьке, открыл заднюю дверь.

– Залезай.

Пахомов глянул на обитое чёрной кожей сиденье и попятился. Отец подбодрил его:

– Ну же, Володька, у нас нет времени. Давай, запрыгивай.

Пахомов неохотно забрался в машину. Отец устроился на переднем сиденье, назвал адрес и зачем-то уточнил:

– Там ещё ларёк "Союзпечать".

Водитель нажал на газ. Машина выехала на шоссе и помчалась по главной улице. Промелькнула прозрачная коробка магазина-"стекляшки", похожая на кают-компанию звездолёта, пропыхтел мимо кирпичный чемодан ДК "Геолог", остались позади недостроенная трёхэтажка на перекрёстке и школа. Володька провожал глазами до боли знакомые ему пейзажи, чувствуя себя как во сне. Потом вдруг спохватился:

– А чем я зубы буду чистить?

– Не переживай, – откликнулся отец. – Я всё привезу.

– Когда?

– Сегодня и завтра. И одежду, и книжки твои.

– Значит, я там до завтра буду?

– Посмотрим.

Дорога до города заняла полчаса. Всё это время пассажиры не проронили ни слова. Володька, пребывая в прострации, безучастно взирал на проносящиеся за окном склоны сопок, покрытые сосняком и ельником. Ужасно хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться. Не верилось, что всё происходит наяву. Всего-то позавчера он шагал с родителями на первомайскую демонстрацию, а сегодня вдруг потерял мать и ехал в неизвестность. От горя кружилась голова.

– Вот здесь задержитесь, – сказал отец, когда они въехали в город. Справа вдоль дороги тянулся бетонный забор, слева – череда многоэтажек. Отец показал на металлические ворота, делившие забор на две части. К воротам притулилась проходная с деревянными ступеньками.

– У ворот не могу, там знак, – сказал таксист.

– Тогда остановитесь, где можете.

Они проехали ещё метров сто, и машина затормозила на обочине. Забор здесь кончался, дальше шёл пустырь, за которым виднелись гаражи. Отец сказал Володьке:

– Подожди меня. Я сейчас.

Он выскочил из машины и побежал к воротам. Таксист закурил, пуская дым в открытое окно. Мимо проносились машины, вдалеке работал кран, со стороны гаражей лаяла собака.

– Можно, я стекло опущу? Жарко, – попросил Пахомов.

– Опускай, – безразлично ответил таксист.

Отец вернулся минут через пятнадцать. Сел на переднее сиденье и обернулся к Володьке.

– Не скучал?

– Есть хочу.

– Ты ж завтракал недавно.

Володька пожал плечами.

– Хм, задал ты мне задачку, – почесал отец щёку. – Ладно, что-нибудь придумаем. – Он посмотрел на таксиста. – Нужен проспект Мира, пятнадцать.

Водитель кивнул и снова завёл машину.

Через пять минут они подкатили к сине-белой шестнадцатиэтажке. Во дворе было пустынно, лишь возле открытой двери трансформаторной будки копались двое рабочих. За будкой виднелся жидкий палисадник с протоптанными тропинками. По одной из них шла молодая мамаша и волокла за руку маленькую девочку. Девочка упиралась и ныла.

Отец обернулся к Володьке.

– Приехали.

Он был неестественно весел, всё время улыбался. Пахомова это ввергало в тихую ярость.

Отец расплатился с таксистом и вылез из машины. Володька нехотя проследовал за ним. Они вошли в подъезд, поднялись на лифте на десятый этаж.

– Здесь живёт один хороший человек, – сказал отец, открывая ключом старую деревянную дверь. – Знакомый дяди Андрея. Сейчас он на работе, придёт вечером. Проходи и разувайся.

– Я есть хочу, – хмуро повторил Володька.

– Есть? Да... сейчас.

Отец ушёл на кухню, а Володька огляделся, вдыхая неприятный запах чужого жилья. Квартира была двухкомнатная, неопрятная: в большой комнате стояла видавшая виды тахта, рядом громоздился комод с замызганным зеркалом; в коридоре темнела обитая клеёнкой полка для обуви, в другой комнате на тумбочке лежала стопка пластинок, вдоль стен тянулись могучие древние шкафы с книгами и картонными коробками для магнитных лент, на телевизоре возвышался проигрыватель Вега 106 Стерео. Линолеум был покрыт коричневыми пятнами и чёрными полосами, будто по нему что-то двигали туда-сюда.

На кухне отец загремел посудой, открыл холодильник. Пахомов прошёл туда, сел на табурет. Отец обернулся.

– Сварю тебе пельмени. Ты ведь любишь пельмени?

– Люблю, – уныло откликнулся Володька.

– Ну и отлично. – Отец вытащил из-под раковины кастрюлю, налил в неё воды, поставил на электрическую конфорку. Усевшись на стул, спросил:

– Ну что, осмотрелся уже? Видал, сколько у него пластинок? Вечером даст тебе послушать. Сейчас нельзя.

Он начал болтать о чём-то, желая поднять сыну настроение, но Володька оставался угрюм.

– Зачем ты меня сюда привёз? – спросил он.

Отец нахмурился, засопел, глядя перед собой.

– Так надо, Володька. Не хочу, чтобы мать использовала тебя против меня.

– Как это?

– Вырастешь – поймёшь.

Володька поднялся с табуретки, подступил к окну. Долго смотрел на щетинистые хребты сопок на горизонте, потом глухо промолвил:

– Я хочу к маме.

Отец не ответил. Ссыпал пельмени в кастрюлю, помешал. Когда они сварились, положил в тарелку.

– Садись есть. Ты с чем любишь? Со сметаной? Вот тебе сметана. – Он бросил взгляд на часы. – А я побегу. Работа ждёт. Вечером навещу тебя. Не скучай.

Володька проводил его в коридор, посмотрел, как отец обувается.

– У дяди Артёма много книжек интересных, – улыбнулся отец на прощание. – Бери, не стесняйся.

Он закрыл дверь и повернул ключ с той стороны.

Володька прошаркал на кухню, уселся за стол, начал есть пельмени, не чувствуя вкуса. Поев, вымыл тарелку и принялся бесцельно бродить по квартире. Скучая, перебрал пластинки – там были сплошь иностранные певцы и Высоцкий. Потом Володька вспомнил, что отец запретил ему касаться пластинок, и пошёл рассматривать книжные полки.

Там его ждал сюрприз. Книжки у дяди Артёма и впрямь были на зависть: Жюль Верн, Беляев, Саббатини. Но главное (Володька не поверил своим глазам) – старые номера "Искателя". Они стояли в ряд, маня обложками, похожие на цветастые упаковки видеокассет, которые Пахомов видел у Карасёвых. Володька даже повеселел. Высунув язык, он открыл стеклянную дверцу и начал доставать один номер за другим, чувствуя себя девочкой Элли, попавшей в Волшебную страну. Это было удивительно! На какое-то время он даже выпал из реальности, упоённый свалившейся удачей. А картинки, картинки! Тут тебе и космонавты, и старинные корабли, и диковинные механизмы, и таинственные существа. Володька прямо опьянел. Часы до прихода хозяина пролетели незаметно.