Текст книги "Мать (CИ)"

Автор книги: Вадим Волобуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Вот она сидела перед ним: неприступная и гордая, как снежная королева. Та самая, что говорила ему: "Ты не плачь, сынок, а то я тоже расплачусь". О боже, как трудно пересилить себя! Как неимоверно тяжко произнести эти слова: "Ты – моя мать". Они будто сломают что-то, и уже не починишь. Как же вытолкать их через глотку, не захлебнувшись страхом?

– У меня... дело к тебе, – выдавил Гаев.

– Какое?

– Личное.

Людмила высокомерно ухмыльнулась.

– Я так и думала.

Она думала! Интересно, а дети у неё от Карасёва или нет?

Почему-то, ни к селу, ни к городу, вспомнился Новый год – тот, бесконечно далёкий, когда они все ещё были вместе: "Ой, я ж про подарки забыла. Володя, беги смотреть, что тебе Дед Мороз положил под ёлку". Ч-чёрт, надо взять себя в руки.

– Ты в Москве с восемьдесят девятого? – спросил он, делая разбег.

– Хочешь поговорить о моей жизни?

– Почему бы и нет?

Она царственно покачала головой.

– Не надейся.

Гаев подался вперёд.

– А если я сам расскажу тебе кое-что о твоей жизни?

Людмила вскинула тщательно прорисованные брови.

– Ты?

– Ага.

Она усмехнулась, явно смешавшись.

– Светка, что ли, наболтала?

– Нет.

– Ой, только не держи меня за дурочку!

Гаев самодовольно откинулся к спинке плетёного стула. Откуда-то выплыл официант – то ли киргиз, то ли бурят, в красном шёлковом халате, свободных холщовых штанах и туфлях с загнутыми носами.

– Извините, вы будете ещё что-нибудь заказывать?

Гаев бросил взгляд на Людмилу. Та невозмутимо смотрела в окно.

– Нет, пожалуй. Мы тут ненадолго, – сказал Гаев с намёком.

– Хорошо.

Официант, слегка поклонившись, утопал.

Гаев опять перевёл взгляд на Людмилу. Она продолжала пялиться в окно. Ни дать, ни взять – обиженная девушка, ждущая извинений от кавалера. Да ей же, блин, за сороковник! Кстати, сколько ей было, когда он родился? Девятнадцать или около того. Отец, поди, радовался, что молодуху отхватил. А эта молодуха такой фортель выкинула...

И снова из пыльных глубин памяти просочился материнский голос: "Володя, тебе гости мороженое принесли. Хочешь? Возьми в холодильнике".

– Ну что, ты иссяк?

Гаев вздрогнул. Она смотрела на него точно сквозь дымчатую пелену: лицо её расплывалось, неуловимо приобретая черты матери – той, прежней, скрытой сейчас под слоем косметики, пластических операций и прожитых лет.

Нет, не тот это голос. Совсем не тот.

– Короче, так, – начал Гаев. – Я... сначала не был уверен, но потом понял, что... – Он сбился, не зная, как поточнее выразиться. – В общем, такое дело...

– Картина Репина "Не ждали", – прервал его напористый мужской голос.

Над столом завис рослый мужик лет пятидесяти, в расстёгнутом пиджаке. Синюю рубаху оттягивало солидное пузо. Глаза прятались под овалами чёрных очков.

У Людмилы всю надменность как рукой сняло.

– Миша? Ты как здесь? Откуда?

– Вот же сука, а! – процедил мужик. – Не верил я Селивёрстовой, не хотел верить. Думал – врёт баба. Ан нет! – Он вдруг наклонился к ней и, положив правый кулак на стол, рявкнул прямо в лицо отшатнувшейся Людмиле: – Кого со мной мерять вздумала – этого? – он показал пальцем в Гаева. – Мне ему даже морду бить западло, молокососу.

– П-погоди, что ты несёшь? – забормотала она. – Это... Это – чушь! И вообще, какое тебе дело?

– Мне какое дело?! Помолчала бы, курва.

Людмила изумлённо раскрыла рот, хотела вскочить, но стол помешал. Чашки звякнули, подпрыгнув на блюдцах.

– Да как ты... Что это вообще такое? Ты следишь за мной, что ли?

– Кабы следил, ты бы тут не крутила хвостом перед сопляками, дура.

– Что ты несёшь! Тебе самому-то не стыдно, Миша?

Гаев будто врос спиной в спинку стула. Сидел, молча переводя взгляд с одного на другую. Это был, несомненно, Ильин, тот самый хахаль, о котором упоминала Людмила. Взревновал, стало быть, и нарисовался. Может, открыть ему правду? А то, неровён час, примется за Гаева. И вообще, глупо как-то всё вышло. Перст судьбы, не иначе.

– Так тебя Светка навела? – воскликнула Людмила. – Вот же стерва! Подруга, блин. То-то она у меня выспрашивала про встречу...

– Подстилка чёртова, – рычал Ильин. – Сколько я в тебя бабла вбухал? Всё до копейки отдашь, вешалка. Поняла меня?

– Миша, только не кипятись. Это же – ловушка, как ты не видишь? Это же Светка устроила, чтобы нас поссорить.

– Да мне плевать! Хочешь трахаться с сосунками – трахайся. Но пусть они тебя и содержат вместе с твоими детьми. А мне больше не звони и под дверью не скребись.

Он выпрямился и зашагал прочь.

Людмила метнула в Гаева яростный взгляд.

– Ну спасибо, удружил!

Она вскочила и бросилась вслед за Ильиным.

– Миша, подожди! Давай поговорим спокойно...

Гаев проводил её взглядом, затем громко выдохнул и поднял руку, подзывая официанта.

– Счёт, пожалуйста.

– Конечно.

Он посмотрел в окно. Вдоль обочины были расставлены машины – Мазды, Вольво, БМВ. Усталый дворник-таджик в оранжевом жилете лениво сметал в совок мусор с тротуара и сыпал его в большой полиэтиленовый мешок. Девочка лет пятнадцати застыла перед двухэтажной усадьбой лазоревого цвета – читала табличку с информацией. Слева к усадьбе приник палисадник, накрывший сенью детскую площадку. На скамейке возле ярко-жёлтой горки обнималась влюблённая парочка. Мимо окна, оживлённо беседуя, прошагали два парня в рубахах навыпуск. Промчалась бордовая Шкода.

Всё как всегда. Обычный вид. Но что-то изменилось. Не снаружи, нет, а в ощущениях. Будто переломилось что-то и уже не исправить.

Странная штука – жизнь. Сама подкидывает шансы, и сама же их отбирает. Никакой предопределённости, лишь череда случайностей, из которой ничего не следует. Переплетение событий, рождающее причудливые изгибы – как облака в виде сказочных животных.

"Да, человек смертен, – вспомнил Гаев классику. – Плохо то, что иногда он внезапно смертен. Вот в чём фокус!". Ха, не только смертен. Бывает, внезапно удачлив или несчастен. Кого-то волна выбрасывает на берег, а кого-то – топит, и ничего с этим не поделаешь.

Он улыбнулся и, достав телефон, удалил с него номер Людмилы.

Душевный подъем иль моральный упадок

И мир день за днем то гадок, то сладок

И вещи, и люди, и мысли, и чувства

Во мне превращаются в брагу искусства

И все это бродит внутри организма

И я в двух мгновенияхот катаклизма

Я, словно снаряд, начиненный словами

И, будто безбожник, молящийся в храме

Не верю тому, что сказал, но стараюсь

Не знаю, что делаю, но упираюсь

Не вижу пути, но бреду без оглядки

И счастья секунды мне, словно припадки

Тяжелой болезни. Ее не излечишь

И снова весь мир мне ложится на плечи

Слагаются в рифмы слова, как поленья

Сожги меня в пепел, огонь вдохновенья.

Часть третья

Она быстрым шагом летела по улице, а в мозгу билось неостановимо: «Шлюха». Где-то далеко звучали патриотические песни, на столбах развевались красные флаги, рядом, на стадионе, мальчишки играли в футбол. Выходной! И день, как назло, выдался солнечный, тёплый, хотя утром ещё было пасмурно.

"Никогда, никогда не вернусь к нему, – твердила она себе, сжимая кулаки. – Никогда!".

Она миновала пятиэтажки и вышла на перекрёсток. Остановилась, размышляя. Куда идти?

К Захаровым! Они, наверно, уже дома. Больше-то всё равно некуда. Ну не к Карасёву же ломиться.

"Лишь бы никого с работы не встретить", – думала Людмила. Ах, лишь бы не встретить! Хотя и так завтра все узнают. Но хотя бы не увидят её такой, как сейчас. "Даже не накрасилась", – подумала она вдруг. Стыд-то какой!

Она двинулась по дощатому шаткому тротуару вдоль шоссе. Сзади, со стороны перекрёстка, из динамиков гремело: "И вновь начинается бой. И сердцу тревожно в груди. И Ленин такой молодой! И юный октябрь впереди!". Песня скользила по краю сознания, отражаясь в мозгу бессмысленным шумом, словно радио из соседней комнаты.

"Витька-то – ладно, с ним давно всё ясно, со скотом, – думала Людмила. – Но Володька! Его-то когда успела упустить? Всегда был такой ласковый: "Любимая мамочка", а сегодня вон что отмочил. Сговорились они с отцом, что ли? Ах, сынок, сынок, как же ты мог так поступить? Ладно бы – в другой день, но сегодня! Нет в тебе жалости к матери. Ведь столько в тебя вложила, заботилась о тебе. Все угощения – сначала сыночку! И вот на тебе: "Потому что это неправильно". Отец подсказал, кому ещё? А Володька повторяет, как попка. Но соображать же должен! Не пять лет уже. Видит, в каком состоянии мать, и такое ей выдаёт...".

Меж досок сочилась грязная вода. "Туфли не те надела, – с досадой подумала Людмила. – А теперь уже и не поменяешь".

Она представила, как встретят её Захаровы: примутся уговаривать, конечно, чтоб вернулась, а Андрей Семёнович, поди, и на переговоры отправится... Нет, всё кончено. Хватит! Достаточно она наслышалась оскорблений. А что с Володькой делать? Надо было взять его с собой. Теперь-то уже поздно возвращаться. А если Виктор не отдаст? Отдаст, куда он денется! Она же – мать. Любой суд встанет на её сторону. Хотя и не хочется до этого доводить. Но если заставят...

Захаровы, конечно, были ошеломлены её приходом. Анна Григорьевна расплакалась, обнимая нежданную гостью, принялась утешать.

– Да всё у вас исправится! Знаешь как говорят: "Милые бранятся – только тешатся". Вот увидишь, Виктор к тебе извиняться прибежит, с цветами. Уж мы-то с Андрюшей и не такое проходили...

– И что, он вас тоже шлюхой называл при всех? – рыдала мать.

– Нет, ну такого, конечно, не было.

Андрей Семёнович ходил по комнате, посасывая папиросу. В прозрачных створках серванта отражался его силуэт. Иногда он останавливался возле разложенной на столе шахматной доски, брал одну и фигур, теребил её в пальцах и клал обратно.

– Да, хм, не ожидал я от Витьки. Кто-то ему набрехал про тебя. А ты повода не давала, Люда, кхе-кхе?

– Да какой там повод! – отмахнулась Людмила, пряча лицо.

Сразу вспомнился день, когда их с Карасёвым застукал Володька. Какие слова ей шептал Карасёв, целуя за ухом – сомлеешь! "Ты сама не знаешь, какая ты. Некому тебе было рассказать об этом. Пахомов тебя недостоин. Посмотри: неудачник, больной человек. А ты – королева. Ты призвана покорять и властвовать. Твоё место – не в геологии, а на обложке журнала. Ты же – готовая фотомодель! Я вытащу тебя из этой дыры. Клянусь!". Ах, она готова была слушать его бесконечно! "Но у тебя же – семья", – слабо отбивалась Людмила. "Они внакладе не останутся. С Нинкой я разведусь, пацанов обеспечу. Как сыр в масле будут кататься. У меня есть выходы на райком – там помогут. А Виктора ты бросай. Не пара он тебе". Не пара. Это точно! Когда выходила за него восемнадцатилетней дурочкой, воображала, что вот он – принц на белом коне: солидный (не то, что сопляки-ровесники), с хорошей работой и сияющими перспективами. А оказался закомплексованным истериком и трусом.

– Давай я ему позвоню, – предложил Захаров. – Он наверняка остыл уже. Помиритесь.

– Нет! Не надо. Такое прощать нельзя.

– А как же ребёнок? – спросила Анна Григорьевна. – Володьку-то куда?

Людмила вздохнула, скользнув взором по корешкам шахматных пособий, стоявших в ряд на книжных полках. В комнату зашла собака – грустная бульдожка по кличке Бета – Захаров рявкнул на неё, прогнал в коридор.

– Володьку я себе заберу, – решила она.

– Где же вы с ним жить-то будете? В геологической общаге?

– Ну, первое время – там. А потом увидим.

Захаров не выдержал – ушёл курить. Анна Григорьевна снова обняла Людмилу и обе разревелись в унисон.

Вечером Пахомов позвонил сам. Трубку взял Захаров. Услышав голос друга, расплылся в улыбке, будто ничего не случилось.

– Да, у меня, Виктор. Надеюсь, у вас это ненадолго, хе-хе? Ты, конечно, погорячился, признай. Ну признай! Нельзя так с женой. Ну ладно, не кипятись. Хочешь, дам ей трубку? – Людмила выразительно замахала руками, и Захаров, нахмурясь, сказал Пахомову: – Не хочешь? Ну ладно. Ну хорошо, не кричи. Да, я передам. Ну ладно. Пока! – Он вздохнул, машинально доставая из нагрудного кармана пачку с папиросами. – Не хочет! Я прям не узнаю Виктора. Никогда он таким не был.

Людмила облегчённо выдохнула. Ну, если сам не захотел говорить с ней, значит, вина на его стороне.

Спать её положили в большой комнате, на старый продавленный диван. У Захаровых вообще вся мебель была какая-то обшарпанная и трухлявая. Казалось, ткни пальцем, и рассыпется.

Всю ночь Людмила ворочалась, слушая рокот холодильника, стоявшего на кухне. Иногда выходила туда, пила чай, глядя в окно на двухэтажный барак. Глодаемая тоской и отчаянием, думала о завтрашнем дне. "Возьму два отгула, – решила она. – Не висеть же у Захаровых на шее". Переживала за сына: как он там один с отцом? Ведь ушла, даже не попрощавшись, крикнула ему: "Отстань!". Психопатка... Но он тоже хорош, не позволил спать в своей комнате. Во взрослого решил поиграть...

Думая о муже, клеила ему эпитеты один грязней другого. Сына же, наоборот, старалась оправдать. Изобретала разные способы, как отобрать его у Пахомова. Плакала от разочарования и жалости к себе.

Собираясь утром на работу, воспользовалась помадой Анны Григорьевны. За завтраком делилась с Захаровыми своими планами:

– Вечером зайду к Виктору за одеждой и ребёнком. Ну, и вещи кое-какие заберу. Поселимся пока в общежитии, а там видно будет. Квартиру оставлю Пахомову, пусть пользуется. Судиться за неё не буду. Мне от него ничего не надо, кроме Володьки.

Захаров печально курил, жена его скорбно вздыхала.

– Ты что же, Людочка, уже сегодня в общежитие? – спросила она. – Поживи пока у нас.

Людмила замотала головой.

– Не хочу вас напрягать.

Захаровы, конечно, в два голова принялись убеждать её, что она ничуть не напрягает, но Людмила осталась тверда в своём решении. Не то, чтобы ей было неуютно у Захаровых, просто не хотела жить на прицеле у брошенного мужа. Торопилась порвать все связи. Ну и кроме того, хотела выбить из Карасёва прямой ответ – разводится он с женой или нет. Сделать это, живя у Захаровых, было затруднительно.

На работе она была сама не своя. Всё валилось из рук, из головы не выходили мысли о Володьке. Женщины-коллеги, уже откуда-то прознавшие о её беде, напористо утешали и лезли с советами.

– Ты, главное, не теряй его из поля зрения, – деловито советовала опытная Юлия Борисовна – матрона пятидесяти лет с начёсом под Джейн Фонду. – А то смоется, и ищи его. Знаю я этих молодцов. Им хоть к чёрту на рога, лишь бы алиментов не платить.

Альфия Муратовна, красивая татарка в очках, бесстрастно отметила:

– Если женщина уходит, виноват муж. Не смог удержать. Вы меня извините, конечно, Людмила Сергеевна, но сравнивая вашего супруга с Карасёвым, двух мнений быть не может. Только законченная дура, простите за выражение, откажет мужчине с перспективами и хорошим положением. А всякие там рассуждения о супружеском долге – разговоры для бедных. Если мужчина не может содержать женщину на достойном уровне, тем хуже для него. Нормальных мужчин не бросают.

Людмила кивала, всхлипывая. Слёзы капали в кружку с чаем, которую она держала в ладонях. Ей даже не хотелось опровергать свою связь с Карасёвым. Бабы – не слепые, догадались обо всём давным-давно.

Женская солидарность сделала своё дело – напряжение стало понемногу отпускать. Но в обеденный перерыв Людмила, не выдержав, рванула в Володькину школу: забрать ребёнка. Там её, однако, подстерегал неприятный сюрприз – Володька в школу не пришёл.

– Вы знаете, вам необходимо срочно выяснить отношения в семье, – заявила Маргарита Николаевна, классная руководительница. Её вызвали к дверям дежурные, проверявшие сменку и не пускавшие посторонних. – Ребёнку надо заниматься, у нас сегодня изложение, две самостоятельных на носу. Вы понимаете, чем это чревато?

– Да-да, конечно, мы всё уладим, – закивала, пряча глаза, Людмила.

"Неужели Виктор его дома оставил? – подумала она. – Вот же с-скотина! Всё сделает, чтобы мне нагадить".

Она кинулась домой (благо, не забыла прихватить ключ, когда уходила от мужа), позвонила, затем, не услышав ответа, трясущимися руками открыла дверь. Внутри никого не было.

– Где же он?

В растерянности обошла такие знакомые, но ставшие вдруг чужими, комнаты.

Обеденный перерыв давно закончился, а Людмила словно забыла о времени. Её теперь занимал лишь один вопрос – куда подевался сын?

Может, наведаться к Пахомову на работу? Да, так и надо сделать.

Пешком до мужниной работы пришлось бы тащиться минут сорок. Людмила побежала к автобусной остановке, постояла там с четверть часа, тоскливо озираясь. Наконец, автобус подъехал. Пока тряслась в нём, слушая дребезжание дверок, морально подготовилась к встрече с супругом. Подбирала слова, взнуздывая себя, чтобы не проявить слабину. "Он мне скажет: не знаю, где Володька. А я ему: не валяй дурака! – Иди к чёрту! – Тебе наплевать на ребёнка?".

До здания, где сидели геофизики, Людмила добралась через полтора часа после выхода с работы. Ворвавшись внутрь, переполошила Пахомовских коллег.

– С утра был, сказал, что берёт отгул, – огорошил её Захаров. – Я с ним хотел поговорить, да он только усмехался. Ты же знаешь Виктора: ничего наружу! Всё в себе.

– И куда он подевался? – спросила Людмила.

– Мне не сказал. Вообще суматошный был какой-то. Ему, конечно, свойственна некоторая суетливость, не поспоришь, кхе-кхе, но тут как-то чересчур. Вроде, слушал меня, но, по-моему, ничего не слышал. Глаза вытаращенные, будто у него белая горячка. В отдел кадров только забежал – и был таков. Даже не попрощался, так сказать.

Людмила всплеснула руками.

– Но вы же – друг ему! Или нет? Что вообще творится?

– Даже не знаю, что тебе сказать, Людочка, – смутился Захаров. – Я попытаюсь выяснить. Меня это, так сказать, расстраивает до предела. Получается, он мне не доверяет, понимаешь? Я от него такого не ожидал. – Он машинально подёргал пачку папирос в кармане рубашки.

– Господи, и что же мне делать?

Захаров коротко подумал.

– Я бы на твоём месте сторожил его в квартире.

– Да была я в квартире! И в школе была, – Людмила заплакала. – Володька на занятия не пришёл.

Захаров втянул носом воздух.

– Хм, как бы до милиции дело не дошло. Ты всё-таки вернись в квартиру и подожди его там. Ну не вечно же он будет где-то болтаться! Вернётся!

Людмила махнула рукой.

– Я уже ни во что не верю. Ладно, Андрей Семёнович, спасибо. – Она направилась к выходу.

– Ты в квартире будь, слышишь? – крикнул ей вдогонку Захаров. – А вечером мы к вам зайдём. Слышишь, Людочка?

Людмила не ответила.

Может, и впрямь покараулить в квартире? Нет, сидеть, сложа руки, было выше её сил. Тогда уж лучше на работу вернуться.

Но на работу она тоже не пошла. Вместо этого бросилась к Карасёву – единственному, кто сейчас мог помочь ей.

Ресторан был пуст, из колонок звучал "Ласковый май". С кухни доносился грохот кастрюль, слышались голоса поварих. Скучающий официант долбил по клавишам отключённого синтезатора, стоявшего на подиуме.

Не обращая на него внимания, Людмила устремилась к двери с надписью: "Посторонним вход воспрещён".

– Женщина, вы куда? – крикнул ей официант.

Людмила будто не услышала. Распахнула дверь и ринулась по коридору в администрацию.

– Женщина! – отчаянно крикнул официант, бросаясь следом.

– Саша, я ушла от него, – трагическим голосом объявила Людмила, появляясь на пороге Карасёвского кабинета.

Тот поднял глаза от бумаг, медленно поднялся из-за письменного стола. Лицо его принято странное выражение надежды и испуга. Людмила вздохнула и бросилась ему в объятия.

– Погоди, объясни толком, – растерянно забормотал он, обнимая её и гладя по спине.

Дверь снова распахнулась, внутрь ворвался официант. Увидев директора, развернулся и, не отпуская дверной ручки, вылетел обратно.

Людмила вскинула взгляд на Карасёва.

– Ушла. Понимаешь? Вчера вечером. После того, как... ну ты помнишь. Он... он был невыносим! – Людмила хотела рассказать о ссоре на демонстрации, но слова застряли у неё в горле. – Я ночевала у знакомых. У его друга. Куда мне теперь идти? Ты знаешь?

– Подожди, – повторил замороченный Карасёв. – Это всё так неожиданно... Мне надо сообразить.

– Ты говорил, что хочешь развестись, – напомнила ему Людмила. – Когда, если не сейчас?

– Ты присядь. Выпей кофе. Или вот, хочешь, коньяк есть. Хороший. Давай я тебе налью немного.

Людмила обессиленно опустилась на стул. Карасёв подошёл к шкафчику за его спиной, достал оттуда бутылку коньяка и маленький бокальчик. Плеснул Людмиле грамм пятьдесят.

– Вот, возьми.

Она покорно выпила и закашлялась, махая ладонью перед ртом. Карасёв схватил стоявшую на столе зелёную бутылку с минералкой, налил в стакан, сунул подруге. Та начала пить, захлёбываясь и гулко глотая.

– Так, давай обдумаем спокойно, – сказал он, возвращаясь на директорское место. – Значит, ты от него ушла. Это уже окончательно?

– Ну конечно! – с раздражением откликнулась Людмила. – Как ты думаешь? Слышал бы ты, что он говорил вчера. Сволочь паршивая. На глазах у всех!

– Так, – снова сказал Карасёв. – Понятно. – Он поморщился. – Из меня вчера, кстати, тоже душу вытрясли.

– И что теперь? Как нам поступить? – спросила Людмила, впервые, кажется, объединив себя с Карасёвым в одно местоимение.

Тот побарабанил пальцами по столу.

– Давай так. Ты же точно не возвратишься к Пахомову, да? Я тебе сниму номер в общежитии и разберусь с семейными делами. Развод – это дело не одного дня, ты же понимаешь. Надо как-то разделить имущество, да и дети...

– У меня, кстати, тоже сын есть, – напомнила Людмила.

– Ну вот! Что тебе объяснять?

Она высморкалась в платок. Спросила глухо:

– Ты женишься на мне?

– Ну конечно! – Карасёв вскочил со стула, подлетел к ней и обнял, поцеловав в макушку. – Людочка, что за вопросы!

Она уткнулась носом ему в живот. Заговорила гнусаво:

– Я не знаю, где мой сын. Не знаю, где муж. И где буду ночевать. Я сбежала с работы. Мамочки мои, что мне делать? В чём я провинилась? Ничего не понимаю. Саша, помоги мне! Я... я теряюсь. Вся жизнь наперекосяк. И... и где мой ребёнок? Будто пелена перед глазами. Хоть вешайся. Я в милицию пойду! Пусть ищут ребёнка...

Карасёв метнулся к столу, налил ещё минералки, поднёс Людмиле. Та начала пить, трясясь от рыданий.

– Тебе надо успокоиться, – сказал он, гладя её по голове. – Сейчас я отвезу тебя в общежитие, вечером приеду и всё обсудим. Только не делай глупостей.

– Мне на работу надо.

– Какая уж тут работа!

– Тогда оформлю отгул. – Она подняла на Карасёва припухшие от слёз глаза. – Саша, помоги мне найти сына.

– Помогу, – пообещал он. – Только не сейчас. Я же не могу бросить ресторан. У меня на месяц вперёд всё расписано. Сегодня вот свадьба, завтра – день рождения у Рябининского зама... И Клюев наседает... – Он замолчал, не договорив.

– Если ты меня оставишь, я погибла, – прошептала Людмила.

– Ну что ты такое говоришь! Откуда такие мысли? Даже и не думай об этом. Выбрось из головы. Аж прям самому не по себе стало. Ты как скажешь иногда, Люда! Не знаешь, как реагировать. Всё сделаю, что обещал. Не волнуйся.

– Правда? – с надеждой спросила она.

– Правда. – Он нагнулся и чмокнул её в губы. Провёл ладонью по щеке, отведя упавшую прядь волос. – Всё будет в порядке.

Он повёз её в общежитие на своей синей "копейке". По пути заехал в экспедицию оформить отгул. Людмила пошла одна, чтобы не компрометировать себя и Карасёва.

Кадровичка – молоденькая якутка с неумеренной страстью к косметике – растерялась, увидев Людмилу, затараторила:

– Я не могу оформить на сегодня. Надо было вчера приходить. Ну или сегодня до восьми. А теперь как же?

– Наташа, – страдальчески произнесла Людмила, – ну войди в моё положение. Оформи задним числом. Будь милосердной.

– Ну ладно, – сдалась та, помолчав. – Но только один раз! Мне же влетит за это! Завтра-то придёте?

– Ох, не знаю. Я уже ничего не знаю.

Та покачала головой. В глазах её читалось: "Вот оно как – налево-то ходить!".

В общежитии Людмиле пришлось выдержать ещё одно унижение. Администраторша – сухопарая тётка предпенсионного возраста с "химией" на голове – изрекла с презрением:

– Мы только семейных селим. Или командировочных. У вас есть направление с места работы?

– Нет, – холодно ответила Людмила.

– Тогда ничем не могу помочь.

– Женщина, – вклинился Карасёв. – Давайте решать вопрос конструктивно, как говорит Михаил Сергеевич. Во сколько нам встанет снять номер без направления с работы и прочей ерунды?

– Ну знаете! – вспыхнула тётка. – Я в таком ключе разговаривать с вами не собираюсь.

– А в каком ключе вы собираетесь?

– Послушайте, молодой человек, я вам ясно сказала: номеров нет.

– А если подумать? – напирал Карасёв.

– Думать вы будете. А я здесь принимаю вселяющихся по форме.

Людмила совсем поникла. Но Карасёв не унимался, наседал на тётку, соблазняя дефицитом из ресторана и козыряя своими связями. Наконец, та согласилась.

– Ну хорошо, – сказала она, поджав губы. – В виде исключения пустим вас. На какой срок?

Людмила растерянно посмотрела на Карасёва.

– Давайте на две недели, – бодро ответил он. – А там поглядим. – Он улыбнулся подруге.

Они поднялись в номер.

– Ну, не апартаменты, конечно, – произнёс Карасёв, озираясь. – Хм, удобства – в коридоре, значит. Слушай, подруга, а может, тебя в городе поселить?

Людмила присела на кровать, обняла ладонями плечи.

– Нет, – тихо ответила она. – Мне Володьку надо искать. Хочу вечером к Пахомову сходить. Это, в конце концов, свинство – прятать ребёнка от матери. Ну, и вещи кой-какие заберу. А то мне даже причесаться нечем.

– Н-да, – протянул Карасёв, ещё раз оглядывая помещение. – Даже телевизора нет.

Антураж и впрямь наводил уныние: вылинявшее бежевое покрывало на кровати, тумбочка с незакрывающейся дверцей, шкаф, из которого несло пылью, захватанное зеркало...

Карасёв подсел к ней, обнял, поцеловал.

– Мне сейчас надо ехать, – сказал он, – но вечером я вернусь. Если куда отлучишься, ты оставь записку внизу, лады?

Людмила кивнула.

– Когда ты скажешь жене? – спросила она.

Карасёв засопел.

– Скажу, не беспокойся, – ответил он.

– Когда?

– Сегодня и скажу.

Она помолчала, глядя на него.

– Ты обещал! Смотри, не обмани! Иначе... я не знаю, что делать.

Он ещё раз поцеловал её.

– Всё будет в порядке. – Встал, погладил её по плечу. – Ну я побегу. А ты... не хандри. Всё образуется.

Она вдруг схватила его за руку.

– Саша, только вернись. Без тебя я погибну. Ты – моя единственная опора. Мне больше не на кого положиться. Помоги мне, Саша. Умоляю!

– Ну-ну, раскисла, – улыбнулся он. – Выше нос! Мы ещё им покажем!

– А может, сходишь вместе со мной к Пахомову? – с надеждой спросила она.

– Эх, – закряхтел он. – Я бы хоть сейчас. А кто тогда будет с Илонкой разговаривать? – он попытался улыбнуться.

– Ах да, прости, – опустила глаза Людмила. – Я забыла. У меня вообще мысли путаются.

– Ну пока! До встречи!

– До встречи, Саша.

Он закрыл за собой дверь, а Людмила осталась сидеть, тупо глядя на маленький белый радиоприёмник, стоявший на тумбочке. В какое-то мгновение ей показалось, что это радио – последняя оставшаяся у неё связь с внешним миром, и теперь ей придётся навечно остаться в этой неуютной, голой и пыльной комнате. Приёмник вдруг запрыгал перед её взором, зарябил, рассыпаясь большими каплями, и Людмила завыла, упав лицом на кровать.

Она прорыдала минут сорок. Лежала, уткнувшись в мокрое покрывало, иногда со стоном переворачивалась на спину, смотрела в потолок с осыпавшейся кое-где штукатуркой и вновь заходилась плачем, как ребёнок. В памяти то и дело возникали картины из недавнего – такого, оказывается, благополучного – прошлого.

Наконец, собравшись с силами, она заставила себя сесть. Шмыгая носом, в очередной раз обвела взором комнату и, мучительно вздыхая, поднялась на ноги.

– Сынок мой, сынок, – всхлипнула она. – Где же ты сейчас?

Шаркая ногами, как старуха, потащилась на улицу. В животе заурчало, и Людмила вдруг поняла, что голодна. С утра ничего не ела. Но рассиживаться по столовкам было некогда – она решила ещё раз наведаться к мужу. Авось уже вернулся с работы. А если нет, она его дождётся.

Как она и предполагала, Пахомова в квартире не оказалось. Людмила уселась было на диван, раздумывая о дальнейших действиях, потом всполошилась, вытащила с верхней полки шкафа чемодан, принялась швырять туда вещи: одежду, косметику, обувь. Сваливала всё в беспорядке, затем опомнилась ("Я же у себя дома!"), начала аккуратно складывать, не думая, как поволочёт этот груз по улице. Быстро выдохлась (сказался целый день беготни и голодовки) и решила поужинать. В холодильнике нашлась только перловая каша и остатки жареной свинины. Людмила невесело усмехнулась: сразу видно, что в доме нет женщины.

"А в туалете, наверняка, газетки вместо бумаги, – подумала она. – Экономист хренов".

Поев перловки с мясом и выпив чаю, она задумалась. Куда же Пахомов мог деть ребёнка? И что теперь делать с работой?

Она в волнении потёрла ладони. Помыться, что ли? Небось, разит от неё точно от бичовки какой.

Мысли теснились в голове, как мужики возле алкогольного магазина. Каждая лезла вперёд, расталкивая окружающих и создавая неразбериху.

Людмила глянула на часы. Без пяти семь. Однако! Где же шляется разлюбезный супруг? И сына нет... Господи, дай совет, – вдруг взмолилась она, – как поступить и что делать? Была семья – и нет семьи. Как так? Почему? Хоть ребёнка верни. Чёрт с ним, с Пахомовым, пусть забирает квартиру, но сына должен отдать! Иначе ради чего жить? Судьба наша – в детях. А тут растила-растила – и на тебе. Как же дальше-то? И надо ли – дальше?

Она помыла посуду, вернулась в комнату и продолжила упаковывать вещи, жалея, что не может захватить зимнюю одежду. Придётся, значит, ещё раз наведаться сюда.

Она прождала его до десяти вечера, но он так и не пришёл. Людмиле мерещились всякие ужасы: то его убили бандиты в подворотне, то он попал под машину, то наложил на себя руки. А Володька – он где? Неужто сидит сейчас у каких-нибудь случайных людей и ждёт отца? А отец с проломленной головой валяется на обочине... Бррр. Лучше не думать об этом.

Истерзанная неизвестностью, Людмила помчалась к Захаровым. Может, им что-то известно? Чемодан её так и остался лежать посреди комнаты, с откинутым верхом.

Захаровы не знали ничего, но приходу Людмилы обрадовались.

– Слава богу, с тобой всё в порядке, Людочка, – выдохнула с облегчением Анна Григорьевна. – А то я уж боялась...

– Чего вы боялись? – насторожилась Людмила.

– Ну знаешь, человек в твоём состоянии... Мало ли что!

– Ну уж нет, такого подарка я Пахомову не сделаю.

До полуночи втроём просидели на кухне, обсуждая, куда могли подеваться Пахомов с Володькой.

– Я в милицию пойду! – хлопала Людмила ладонью по столу. – Он у меня допрыгается.

– Людочка, не торопись, – мягко урезонивал её Андрей Семёнович. – Я, так сказать, завтра расспрошу народ... Может, водочки хлопнешь?