Текст книги "Мать (CИ)"

Автор книги: Вадим Волобуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Дядя Артём оказался суровым седовласым бородачом в очках. Выглаженный костюм смотрелся на нём как фрак на медведе: куда лучше ему подошли бы брезентовый плащ, свитер, штаны цвета хаки и рюкзак за плечами.

Войдя в прихожую, он с натужным сопением долго снимал обувь. Володька быстро отложил на кресло один из номеров "Искателя" и замер, сцепив ладони в замок. Надо было выйти и поздороваться, но он постеснялся. Дядя Артём вошёл в комнату и встал перед ним, уперев громадные ладони в бока.

– Ну привет, юноша!

– Здравствуйте, – тихо ответил Володька, пряча глаза.

– Я вижу, в книжках моих уже пошуровал? Что, интересные?

– Интересные.

Хозяин помолчал, разглядывая его, затем сказал:

– Подними глаза с пола. Не красная девица...

Володька вскинул взгляд, невольно вжав голову в плечи. Бородач прищурился.

– У меня ничего не трогать. Будешь безобразничать, в момент вылетишь отсюда. Понятно?

– Понятно, – одними губами произнёс Володька.

– И не прячь глаза! Не баба. Людям нужно в лицо смотреть. Тебе сколько лет?

– Десять.

– Как звать?

– Вова.

– Вот и запомни: хочешь мужиком стать – никогда рожу не вороти. Смотри в глаза. Пусть другие воротят. Когда твой батя-то приедет? Мне с тобой возиться большой охоты нет.

– Не знаю, – тихо промолвил Пахомов.

– Чего говоришь? Не слышу.

– Не знаю, – громче сказал Пахомов.

– Куда глаза опять спрятал? Отец у тебя – сопляк, что ли? Не научил, как себя мужик вести должен? Эх, болтуны...

Он ушёл в соседнюю комнату, долго возился там, с шумом выдвигая какие-то полки, поставил пластинку с иностранными песнями, а Пахомов сидел неподвижно, оцепенев от страха. Минут через тридцать, проходя через прихожую, дядя Артём опять заглянул к Володьке.

– Голодный?

Володька нерешительно кивнул.

– Вот ещё забот! – пробормотал хозяин квартиры. – Ну пошли.

Они переместились на кухню.

Дядя Артём сварганил бутерброды с рыбными консервами, достал тушёнку. Володька, привыкший к горячей пище, не смог сдержать на лице разочарования. Тот же, заметив это, произнёс:

– Мне на тебя талонов не дают. Ты в очереди за хлебом когда-нибудь стоял?

– За обоями стоял, – проговорил Володька. – Четыре часа.

Дядя Артём усмехнулся.

– Обои, туалетная бумага... Напридумывали себе трудностей. Небось, дома и ковёр есть, и стенка чехословацкая?

Пахомов кивнул.

– Филистеры чёртовы. Лишь бы хапать – и всё мало. У меня вон – видал? Ни ковра, ни стенки. Я вот этим живу. – Он постучал по сердцу. – Ладно, ешь. Рано тебе ещё всё это понимать.

Сам же быстро умял свою порцию, помыл тарелку в раковине, достал две металлические кружки и разлил чай.

– Давай без канители, на раз-два. А я пойду Чумака посмотрю. Как управишься, помой тарелку. Вон тряпка лежит. И тоже заходи.

Он ушёл в большую комнату и включил телевизор. Вскоре оттуда донёсся мягкий голос: "Надеюсь, вы не забыли поставить перед экраном какой-нибудь крэм, чтобы я мог его зарядить, а вы в течение последующего времени наносили бы этот крэм для снятия болевых ощущений...".

Володька доел, помыл посуду и направился в большую комнату. На экране белокурый мужик в очках и свитере делал странные движения руками и двигал челюстью, будто мял зубами жвачку. Мужик молчал, и дядя Артём тоже молчал, сидя с закрытыми глазами, положив руки на колени ладонями вверх. Володька встал в проёме входа и стал смотреть.

Минут через пять мужик перестал махать граблями и объявил: "Надеюсь, вам стало легче. Если у кого в течение дня возникнут болевые синдромы, помажьтесь заряженным крэмом или мазью, и ваше самочувствие улучшится. Только не мажьте слишком много, достаточно нанести на палец и помассировать сустав или позвоночник, и боль утихнет. Я желаю вам здоровья. До свидания!".

Дядя Артём открыл глаза и повернул голову к Володьке.

– Садись, чего стоишь?

Володька прошёл в комнату, присел на самодельный деревянный стул.

– Видал, что творит? – продолжал дядя Артём. – Этот мужик тысячи докторов стоит. Я-то не доживу, а вот ты увидишь, как всех врачей погонят метлой. Шарлатаны, ничего вылечить не могут. Сколько я к ним ходил... А этот вон поводил ладонями перед экраном – и всё как рукой сняло. Спасибо за него Горбачу. Раньше-то такое только нашим вождям было доступно. Слыхал про Джуну? Брежнева лечила, и всё Политбюро. Умница-баба! Хотя из них всех, говорят, самый сильный – это Кашпировский. Анестезию на расстоянии делает! А вот Лонго у меня доверия не вызывает. Проходимец! Вся эта левитация... Кому он пудрит мозги? Будто мы физику в школе не учили. По-моему, его КГБ придумало, чтоб опорочить экстрасенсов...

В дверь позвонили, и бородач крякнул.

– Вот и твой отец пожаловал.

Володька выбежал вслед за ним в прихожую. "А вдруг мама?" – с надеждой подумал он.

Но это действительно был отец – улыбающийся, пахнущий сигаретами и пылью. Вошёл, поставил два чемодана и вытер пот со лба.

– Фух! Привет, парень! Не скучал?

Володька насупился, молча смотрел, как отец снимает обувь и извиняется перед хозяином, что ничего не принёс.

– Сухой закон! Но в выходные – обязательно!

Дядя Артём поморщился.

– Я не употребляю. Мерзопакость.

Отец заулыбался ещё шире.

– Как озорник-то себя вёл? Не баловался? Я тут его вещи привёз...

– Переселить его ко мне хочешь?

– Ни-ни! Завтра сестра прилетает – заберёт.

Володька похолодел. Сестра? Тётя Маша? Ничего себе! Мог бы хоть предупредить. Он же всё-таки – человек, а не вещь. Что за отношение вообще?

Сразу вспомнились пирожки, которыми тётя Маша угощала его на саратовской даче, а ещё – походы на реку с братом Валеркой. Пахомова возили к ней каждое лето, пока родители были "в поле" где-нибудь под Красноярском или Читой.

Дядя Артём закряхтел.

– Раздолбаи вы! Сбегаются, разбегаются, будто это не жизнь, а игра. Никакой серьёзности. А если мать в милицию обратится? Ты сам-то думаешь, что творишь?

Отец поднял руки в успокоительном жесте.

– Артём Евгеньевич, завтра же сниму этот груз с ваших плеч. Клянусь.

– Ну-ну, – скептически ответил Артём Евгеньевич. – Что ж, покормить тебя, что ли? У меня вон одни макароны да хлеб. Чревоугодием не страдаю.

– Это совсем не к чему. Я вам и так по гроб жизни благодарен. – Отец повернулся к Володьке. – Привёз твою зубную щётку с пастой. И книжки кой-какие. Ты ж без них не можешь. – Он подмигнул.

– Когда я маму увижу? – спросил Пахомов.

– Ох, отстань! – внезапно раздражился отец.

Володька мигнул и разревелся.

– Ну, этого ещё не хватало! – произнёс дядя Артём.

Смущённый отец подошёл к Володьке, принялся утешать его, бормоча какие-то глупости, обещал подарки, совал под нос вытащенную из чемодана книжку.

– Глянь, что я привёз. "Винни Пух". Ты ж это любишь!

Но Володька рыдал ещё громче. "Винни Пуха" он читал уже семнадцать раз – было время, когда в доме не водилось ни одной детской книги, кроме этой. Мать это знала, а вот отец не знал. Как тут не отчаяться?

– А ну не ори! – рявкнул вдруг дядя Артём.

Володька изумлённо притих.

– Слюнтяев мне ещё тут не хватало, – проворчал хозяин квартиры. Он посмотрел на отца. – Пойдём-ка, Виктор, перекинемся парой слов. А ты вон "Искатель" полистай, – сказал он Володьке.

Они вышли на балкон и долго о чём-то беседовали. Володька сидел в соседней комнате, лихорадочно размышляя, как бы ему сбежать.

Наконец, отец вернулся, заглянул к Володьке, потрепал его по голове.

– Не кисни, сынок. Завтра тебя тётя Маша заберёт. Тебе же нравится у неё? Выше нос! Все ещё учатся, а у тебя – уже каникулы, а?

– Она меня увезёт к себе? – спросил Пахомов.

– Да. А потом и я подъеду.

– А мама?

Отец закатил глаза и досадливо потряс ладонями.

– Нет у нас больше мамы.

И ушёл, оставив Володьку наедине с ужасными мыслями.

Тётя Маша была женщиной энергичной и шумной. Она работала на каком-то оборонном заводе, да так хорошо, что десять лет назад её выбрали депутатом Верховного совета РСФСР. От того времени у тёти Маши осталась фотография с космонавтом Леоновым, воспоминания о поездках в вагоне-люкс и участок в четыре сотки, который ей вне очереди предоставил райсовет.

О заседаниях она вспоминала с ужасом.

– На заводе куда легче! Бегаешь туда-сюда, с тётками покалякашь, инженер придёт – всё про директора расскажет. А тут сидишь целый день, смотришь на этих – глаза слипаются. И ни кроссворда, ничего! Даже спать нельзя! Кошмар!

Она приехала к дяде Артёму в половине седьмого вечера вместе с Пахомовским отцом. Вошла в прихожую и, едва поздоровавшись с хозяином квартиры, кинулась обнимать появившегося Володьку.

– Ох, бедный мальчишка, как ты здесь? Вот она жизнь-то как обернулась! Ну ничего, у меня отдохнёшь, наиграешься с Валеркой, всё наладится. Мать-то у тебя какой шаболдайкой оказалась... ой, прости меня, господи! Не со зла, да вот из сердца вырвалось. Это ж надо – забыть о ребёнке, убежать к другому! Кто ж так делает? Ни стыда, ни совести.

Володька покорно давал себя тискать, апатично глядя в сторону. Тётя Маша сунула ему шоколадку, потом улетела на кухню толковать с мужиками за жизнь. Володька же поплёлся смотреть телевизор, который ему включил дядя Артём.

– Как же это, Витя? – донёсся с кухни тётин голос. – Жили-жили, и вот на тебе! Неужто ж никак больше? Ведь семья, ребёнок – зачем разбивать-то! Да и Володьке рубец на сердце.

– А чего ты мне прикажешь делать? – зло откликнулся отец. – Это не я, это Людка из семьи ушла. Ты-то сама как? Обратно самолётом?

– Поездом! На самолёт за три месяца билетов нет! Я вся упекалась, пока искала. Даже удостоверением депутатским трясла, а всё без толку. Нет билетов, хоть ты расшибись. Чем вы тут ребёнка-то кормите? Небось, голодом морите?

– Ест то же, что и я, – прогудел дядя Андрей. – Не жалуется.

– Да он и не пожалуется, пока совсем невмоготу не станет. Будто я не знаю! У вас никакой чеплашки нет? Я бы хоть каши пшённой сварила. Пшёнка-то есть?

– Нет.

– Ну, давайте, я на рынок сбегаю. Хотя у вас тут, наверно, дорого всё?

– Машка, не суетись, – сказал отец. – С работой-то у тебя как? Отпуск, что ли, тратишь свой?

– Отгулы взяла. А что делать? У нас и так сейчас простои. Заказов всё меньше. Поди не помрут без меня. А Людка-то согласна? При разводах суды-то, знаешь, обычно в пользу матери решают...

– С этим я разберусь, – уклончиво произнёс отец. – Ты, главное, Володьку вывези...

Окончания фразы Пахомов не услышал – отец, спохватившись, закрыл дверь на кухню.

По телевизору трындели о демонстрациях армян в Нагорном Карабахе, о выборах депутатов и о площади Тяньаньмэнь. Володька смотрел на это и размышлял, не броситься ли ему с балкона.

– Тётя Маша, зачем меня увозят? – спросил он.

– Так надо, Володенька. Зачем тебе эти родительские дрязги? Поживёшь у меня покамест, а там всё и рассосётся.

– Не хочу уезжать!

– Да кто ж хочет-то! Моя б воля – жил бы, где тебе лучше нравится. Да вот вишь, как всё получилось.

Они шли по платформе вдоль стоящего поезда. Володька, держась за тётину руку, с тоской смотрел на спешащих туда-сюда людей с сумками и чемоданами. В нём ещё теплилась надежда, что всё обойдётся. Не может же быть, чтобы не обошлось! Как же так? А мама? А школа? А друзья? Вот так вот взять – и за три дня всё разрушить? Так не бывает. Не должно быть. Вот сейчас, через минуту, из вокзала выбежит мама, обнимет его, и они все рассмеются, что всё так хорошо закончилось, и пойдут вместе с тётей Машей пить чай.

Но время шло, а мама не появлялась.

– Папа за мной приедет? – в который раз спросил Володька.

– Конечно, приедет. Неужто ж бросит?

– А мама?

– Ой, Володенька, если б знать! Родители-то твои, может, ещё помирятся. Как бы хорошо было! Переживаю за них – страсть. Прямо в печень отдаётся. А уж тебя как жаль – сил нет.

Они остановились возле двери одного из вагонов. Стоявший рядом проводник разговаривал с каким-то мужиком в футболке и спортивных штанах, мусолившим папиросу. Тётя достала билеты. Проводник проверил их, лениво сообщил:

– Места двадцать шесть – двадцать семь.

– Залезай, Володя, а я тебе сумки подам, – сказала тётя.

Володька вскарабкался по ступенькам, принял сумки. Вагон был купейный, нужные места оказались почти у входа.

– Вот как удачно! – обрадовалась тётя. – Далеко вещи тащить не придётся.

Она сдула с лица упавшую прядь волос, натянуто улыбнулась племяннику.

– Валерка тебя ждёт. Я как ему сказала, что ты приезжаешь, он аж подпрыгнул. Говорит: "Мы с ним воздушного змея будем запускать".

Володька кивнул, прикидывая, как бы удрать. "Вот сейчас зайдём, – думал он, – и я отпрошусь в туалет. А сам сбегу. Уйду пешком домой". Потом он вспомнил, что туалеты на остановках закрыты, и приуныл. "Если здесь не получится, на следующей станции сбегу. А оттуда позвоню дяде Андрею". Планы рождались и лопались, как мыльные пузыри. Мысль работала, точно он писал контрольную.

В купе уже сидела какая-то женщина. Тётя Маша обрадовалась компании и, расставляя сумки, начала делиться с соседкой впечатлениями от Якутии.

– Вокзал-то могли бы и поприличней сделать. Уж на что у нас городишко замызганный, а вокзал держат в чистоте. А тут прям едешь и не понимаешь – город или деревня. Всё какое-то обшарпанное, кругом грязь. Вы куда едете? В Омск? А нам – до конца. Пять суток. Прям и не знаю, как доберёмся. Лишь бы соседи попались хорошие, а то подсадят бичей каких-нибудь... Мне брат со своих геологических пайков привозил то икры, то балык. Я уж губы раскатала, когда сюда летела: думала – здесь богато! А зашла в магазин – хоть шаром покати! Одна томатная паста да килька в соусе. Прям как у нас. Мы-то на рынке отоваривемся, а здесь даже не представляю, как жить. Ни тебе фруктов, ни овощей нормальных. А мясо где берёте? Мы-то в Москву ездим, а вы куда? В пайках дают? Тогда другое дело. А мы вот без пайков вертимся...

Володька сидел как на иголках. "Вот сейчас отпрошусь, а там уж...", – думал он, собираясь с духом. Но тётя продолжала болтать, не давая ему вставить слово, а сам он не решался её прервать. "Взрослые лучше знают, – убеждал он себя. – Им виднее. А я только всё порчу". Так и сидел, слушая тётину трепотню, пока по коридору не прошёл проводник.

– Провожающие, покиньте вагон. Поезд отправляется!

У Володьки ёкнуло сердце. Сейчас или никогда! Он приподнялся, готовый выскочить из купе, но тётя заметила его движение и ласково спросила:

– Ты что, Володенька? Разволновался, милый? Ох, несчастный мальчонка. За что ж тебе такая мука по жизни? Конфету будешь? Я тут с собой кулёк прихватила. А дома-то пирожки и блинчики ждут! Дядя Коля обещал в честь твоего приезда абрикосовое варенье из погреба достать. Сказал: "Поди, в этой ихой Якутии и абрикосов-то нет. Соскучился мальчишка". Серёжка тоже тебя ждёт. Помнишь Серёжку? Как вы с ним плавать-то учились на "бездонке". Уходили с утра и до вечера там плескались. Он теперь вымахал, в плечах раздался, небось, и не узнаешь...

Поезд с громким стуком тронулся с места. Здание вокзала уплыло прочь, побежали, расходясь, железнодорожные пути, мелькнул грузовик на шоссе, и затем с обеих сторон зарябили сосны и ели. "Вот и всё", – подумал Володька. Ушли все мысли, все тревоги, осталась лишь обречённость. Он уезжал от матери – навсегда, навсегда, навсегда.

Часть вторая

Глава первая

Ничто не предвещало, как говорится. С утра изнасиловали мозг, зато потом лизнули по самые гланды.

– В Эльзасе делают сухие вина?

Ирка утомлённо вздёрнула точёные брови.

– Ты сам когда учить начнёшь?

– На хрена? Я всю жизнь вином торговать не собираюсь.

Холёная богиня в джинсовой юбке. Изрекла, будто приговор огласила:

– Для опыта работы.

Гаев заметил на стеллаже "Массандру бастардо", снял её с полки.

– Бастардо, – пробормотал он. – Ублюдочная "Массандра". Где ж ты раньше была?

Ирка царственно обернулась.

– Одно из лучших вин, между прочим. Консультант...

Ассоциативное мышление было ей неведомо, дуре.

– Так что, делают в Эльзасе сухие вина? – спросил он, ставя бутылку на место.

Ирка закатила изящно подведённые глаза.

– Гевюрцтраминер, например. К нам его завозят редко и в основном – в бутики. – Она моргнула, что-то вспомнив, подняла указательный пальчик с длинным ногтем. – Надо, кстати, Илюхе сказать, чтобы купил.

У Гаева заурчало в животе. Он глянул на часы.

– На обед пойдёшь?

Блик от матовых ламп отразился в прилизанных Иркиных волосах, точно медовый шарик в масле.

– А ты? – спросила она.

– Да уж пора бы.

– Я лучше подожду. Туда сейчас все ламанутся. Не выношу толкотни.

Голос у неё был ленивый, с хрипотцой – голос самки, уверенной, что любая особь мужского пола внимает ей, не помня себя. И она, чёрт возьми, в этом не ошибалась.

Гаев пожал плечами.

– Мне по барабану вообще.

– Я очень привередлива в еде, – неторопливо продолжала Ирка. – Редко могу угодить сама себе. А мой парень ещё больше щепетилен. Вчера проснулись, он говорит: "Давай помогу тебе приготовить". Я ему: "А с чего ты взял, что я собираюсь готовить?". Нормально! Претензии какие-то... Не нравится – пошёл вон. Никто тебя не заставляет.

– У тебя все парни такие? – спросил Гаев.

– Какие?

– С запросами.

Ирка пожала плечами.

– Держу планку. Застенчивый щуплик без мобилы и машины, живущий с мамой, – не моя тема.

– "За деньги не встречаюсь. Без них – тем более", – процитировал Гаев со всей возможной язвительностью.

– Именно так.

– Ну а если внешне – всё окей, но с деньгами напряг?

– Если в восемнадцать лет напряг, то нормально. А если в тридцать, значит, ничего он в жизни не добился. Кому такой нужен? Я люблю целеустремлённых.

– Целеустремлённый – хорошо зарабатывающий?

– Конечно, разные ситуации бывают, – продолжала Ирка, игнорируя вопрос. – Но человек с мозгами в любом случае в тридцати годами должен иметь квартиру и хорошую работу.

Гаев усмехнулся.

– А ты где учишься?

– На экономическом. Ну и ещё заочно – на юридическом. Была мысль пойти на менеджера, но времени не хватило. Да и желания особого нет. Если карьера сложится, то и так стану руководить.

Гаев смерил её с головы до ног. Откуда они только берутся, самоуверенные двадцатилетние тёлки? И ведь всё будет по её слову – и работу она получит с высокой зарплатой, и мужа найдёт по своему вкусу, и командовать будет сколько влезет. Ну что с того, если она не знает слова "бастард" – кому это интересно вообще? Всё и так положат к её длинным ногам, а эта павлиниха ещё будет выбирать и воротить носом: "Это беру, а это унесите". И ведь унесут, и предложат что-нибудь другое!

Гаев пошёл бродить по отделу, оглядывая стройные ряды бутылок. Постоял немного под телеэкраном, висевшим в проходе, в сотый послушав попсовые песенки. Бросил взгляд на часы – его смена началась всего полтора часа назад. Впереди – ещё целых четыре с половиной часа тоски.

– Как ты полдня на каблуках стоишь? – покачал он головой, разглядывая Иркины шпильки. – Ноги не отваливаются?

– Я и по одиннадцать часов стояла. Без проблем.

Он вздохнул. Всё-то у неё без проблем. Может, это он – такой невротик?

– Ну что, пойдём на обед? – повторил он.

Ирка нерешительно покатала карими зрачками туда-сюда.

– Ну... пошли.

– Ты что думаешь о свободной любви? – спросил Гаев по дороге.

Ирка с высокомерным удивлением покосилась на него.

– Почему ты спрашиваешь?

– Да так... интересно просто.

– Я против того, чтобы парень, встречаясь со мной, путался ещё с кем-то. Тогда какой смысл жить вместе?

– А к гражданскому браку?

– Нормально. Проблема только, как детей регистрировать.

В столовой народ уже рассосался. У кассы мялись три человека – грузчик, продавщица из хлебного и Маринка – коллега из отдела игрушек.

– Привет! – радостно выпалила она. – Давно не виделись.

Всегда-то у неё – рот до ушей. Попрыгунья-стрекоза. Будто не в магазине работает продавцом-консультантом, а как минимум – моделью на пляже. Впрочем, не исключено, ещё станет. С такой-то фигурой! Складские работяги даже выходили в коридор, чтобы посмотреть ей вслед, когда она пролетала мимо.

– Привет, – сухо ответил Гаев, невольно скользнув взглядом по её упругой груди. – У тебя же ещё смена не началась.

– А я раньше пришла. В институте лекцию отменили.

Глазищи у неё были – как у египетской царицы: огромные, да ещё с нарисованными стрелками. И смотрела она всегда прямо на собеседника, сияя белоснежной улыбкой. Очуметь можно. Гаев никак не мог решить, кого он хочет больше – её или Ирку. Пожалуй, обеих.

– Завтра меня Лёнька сменит, – сообщила Ирка, отходя с подносом к столу. – Я здесь четыре дня без выходных. Сказала, что уволюсь, если ничего не изменится.

– Ясно, – откликнулся Гаев. – А я завтра топаю на встречу с научником. Диссер, будь он неладен.

Ирка промолчала. Её это не интересовало. Ирку интересовала только сама Ирка.

Гаев налёг на капустный салат: поддевал его вилкой и отправлял в рот, рассеянно глядя по сторонам. Маринка задержалась у витрины – обсуждала что-то с продавщицей. Наконец, тоже уселась за стол.

– Прикиньте, у них тут компот не входит в набор. Надо отдельно платить. – Она хихикнула, сделав большие глаза. Гаев чуть слюной не захлебнулся, глядя на неё. Какая же сладенькая девочка! Так бы и съел.

– Ты в меде учишься? – спросил он, на мгновение представив Маринку в коротком белом халатике с игриво расстёгнутой на груди пуговкой.

– Ага! А ты?

– А я уже закончил. Истфак.

Маринка прыснула.

– Странный факультет.

– Почему?

– Ну а какой с него толк? История – это же сказка, в которую просто договорились верить.

Гаев почувствовал, как вожделение в нём уступает место агрессии.

– А какой вообще должен быть толк с универа?

– Ну, полезное что-то. Я вот, к примеру, знаю, как избежать рака и ожирения. А с исторического какая польза?

– Серьёзно, мне такие пассажи внушают ужас к окружающим людям. Вы ведь рядом со мной по улице ходите, за одним столом сидите, да ещё считаете, небось, себя выше безграмотных пролов.

Маринка не стала спрашивать, кто такие пролы. Только пожала плечами.

– Много получают историки?

– Мало.

– Ну вот! А говоришь – польза.

Гаев втянул в себя капустный лист.

– Ну я вообще-то не связываю с историей жизненные планы.

– А с чем тогда?

Гаев пожал плечами.

– Стихи пишу. Авось выстрелят.

– Так ты – поэт? – Глаза у Маринки стали как два блюдца. Гаев аж поёжился от удовольствия. Всё-таки не зря он завёл этот разговор – удалось произвести впечатление. А там – кто знает! – может, и продолжение будет. – А почитай что-нибудь! – ожидаемо попросила Маринка.

– Ты правда этого хочешь? – с показным равнодушием осведомился Гаев.

– Ну да. Почему нет? Они ведь без мата? – уточнила она.

– Могу и без мата.

Маринка облокотилась о стол и устремила на Гаева любопытствующий взор. Тонкая кофточка её растянулась под многоразмерной грудью.

– Ну вот, например, – сказал Гаев, с трудом отводя взор от сисек:

Я ощущаю, что задыхаюсь

Во внешне приятном пейзаже

Кажется мне, что я растворяюсь

Или что плавлюсь даже

Кажется, будто мысли и чувства

Мне присылают по почте

Кажется, что до безумия грустно

Длятся бессонные ночи

Тянутся дни. Чешуя ожиданья

Сыплется мне на плечи

Встреча... Но вот неизбежность прощанья

Скажем: "До новой встречи"

Снова вперед по заброшенным свалкам

Радостных самообманов

Век напролет ждать взгляда-подарка

Прятаться в гранях стаканов

Чувствовать схватку воли и долга

Рушить и ставить ограды

Тянется жизнь мучительно долго...

Так надо. Здесь и далее – стихотворения Сергея Александровича Головачёва.

Он замолчал и, внутренне напрягшись, стал прихлёбывать чаёк в прозрачном пластиковом стаканчике. Маринка вытянула пухлые губки.

– А почему так грустно? У тебя все такие?

– Все, – вздохнул Гаев.

– Но это же – совсем не то, что нравится девушкам!

Гаев оторопел. То есть, других стимулов, типа, не бывает? Эта курица реально так думает? Он раскрыл было рот, на ходу придумывая, как бы побольнее уколоть её, но тут в разговор вступила Ирка.

– Я когда-то с музыкантом встречалась, – как всегда, неспешно произнесла она, лениво работая зубочисткой. – Жили за мой счёт. Он мне каждый день рассказывал, как станет знаменитым и всем утрёт нос. Ну, я подождала год, а потом ушла. Это же унизительно – содержать своего парня.

Маринка хихикнула.

– Настоящая женщина всегда выберет успешного и сильного, – процитировала она афоризм из чатов. – Это – не расчёт, просто она не может восхищаться неудачником.

– Ну да, неудачники, – зло процедил Гаев. – Ван Гог, Леонардо, Боттичелли... О "проклятых поэтах" слыхала что-нибудь?

Маринка коротко подумала.

– Ну... я более земная.

Она застенчиво взглянула на Гаева и хихикнула, разведя руками.

В два у Ирки закончилась смена. Гаев остался один в алкогольном отделе. В магазине царил штиль.

В такие минуты Гаев обычно шёл потрепаться с другими консультантами – с той же Маринкой, например. Но сегодня он был зол на неё. "Я более земная". Ну надо же! Кто бы мог подумать! А главное – как оригинально! Он уже было возомнил её чуть ли не музой отверженного поэта, а она возьми и шарахни: "Я более земная". То есть, он, Гаев – не от мира сего. Так получается.

Ну и пусть. Ну и ладно. Всё равно он будет сочинять стихи. От этих красоток, перед которыми нынче открыты все двери, через сто лет и следа не останется, а его, Гаева, будут помнит вечно. Как Пушкина. Как Есенина. Как... как великого поэта, в общем.

Он отвлёкся на свои мысли и не заметил, как в отдел, толкая заполненную тележку, ступил осанистый мужик в костюме и при галстуке. Очнулся только в тот момент, когда тот, разглядывая вина, велел ему посторониться.

– Вам подсказать что-нибудь? – спохватился Гаев.

– Подсказывают в школе, молодой человек.

Гаев, заскрежетав зубами, отошёл в сторону. Что за день такой!

И тут жизнь, устав, как видно, измываться над бедным парнем, подкинула ему такой ломоть, о каком Гаев и мечтать не мог.

В отдел, неспешно ступая сапожками на шпильках, вплыла тётка красоты неимоверной: рыжеволосая, в обтягивающих оранжевых бриджах, фиолетовой кофте, переливающейся блёстками, и в больших чёрных очках. Встав спиной к мужику, она начала пялиться на полки, Гаев же самым беззастенчивым образом принялся пялиться на неё. Надо было, как полагается, предложить ей помощь в выборе, но недавний афронт от мужика отбили у Гаева желания проявлять инициативу. Мужик же, почуя запах духов, обернулся, скользнул взглядом по тыльной части дамочки и восхищённо покачал головой, разве что не причмокивая при этом. Потом вздохнул и степенно выкатился вместе со своей тележкой.

Тут-то Гаев и включился.

– Вам помочь?

Голос его внезапно сел.

Тётка повернула к нему холёное лицо. Лет ей было около тридцати, в ушах позвякивали тяжёлые серьги.

– Мне нужно хорошее красное вино, – ответила она, поразив Гаева белизной зубов.

– В какую цену хотите уложиться? – задал Гаев следующий дежурный вопрос.

– Это неважно, лишь бы хорошее было.

Вот бы и все так!

– Тогда могу предложить "Монтань Сен-Эмильон". Французское.

Тётка даже смотреть не стала – покачала головой, отчего в очках её, как в зеркале, отразилась половина отдела вкупе с сияющими под потолком лампами дневного света.

– Не люблю французское.

Гаев помедлил, соображая. На этом месте полагалось предложить иной вариант, но его вдруг понесло совсем в другую сторону.

– А почему, можно узнать? – спросил он, презрев все рекомендации маркетологов.

– Жила там... напробовалась, – неопределённо ответила тётка.

– Французские вина разные, вообще-то, – сказал Гаев, ободрённый началом диалога. – Одно дело – Бордо, другое – Эльзас. Вам сухое?

– Конечно. Настоящее. И не французское, пожалуйста. Я их знаю слишком хорошо. Да и воспоминания о стране не лучшие.

Гаев понимающе кивнул.

– Тогда, может, сицилийское? Редкое вино, терпкое.

Тётка проследила за указующий жестом Гаева, взяла бутылку, стала рассматривать этикетку.

– А почему у вас не лучшие воспоминания о стране? – спросил Гаев, сам изумляясь своей храбрости.

Его всё глубже засасывало в омут вожделения.

– Скучно, – ответила та, не отрывая взгляд от этикетки. – Монотонно. Хоть и говорят, что Париж – центр Европы, но с Москвой проигрывает. Наш ритм мне ближе. Да и мужчины там... не то, что наши. – Она поставила бутылку на место и красноречиво уставилась на Гаева.

С ума сойти! Неужели она не против? Нет-нет, страшно даже и подумать! Кто он – и кто она! Да такого просто не бывает!

И тем не менее, вот же оно, происходило на его глазах – живое чудо. Ведь баба явно клюнула на него – это даже Гаеву было понятно при всём его невеликом жизненном опыте.

Охваченный азартом, он продолжал ковать железо, пока горячо.

– И чем же вас не устроили французы?

– Много женственных типов. Уважать не за что.

Пожалуй, пора было закидывать удочку.

– Есть хорошее испанское вино – "Монте Ллано". Но его сейчас нет в магазине. Если хотите, могу заказать на складе.

Тётка сложила губки сердечком, размышляя. За те три секунды, что длилась пауза, Гаев несколько раз был близок к клинической смерти. Наконец, тётка промолвила:

– Я была бы вам очень признательна.

Гаев зримо выдохнул и едва удержался, чтобы не вытереть пот со лба.

– Договорились. Когда вас ждать снова?

Тётка опять задумалась, слегка втянув щёки, отчего лицо её приобрело Барби-образный вид.

– Даже и не знаю. Вы можете мне позвонить?

– Конечно! – возликовал Гаев.

Он достал мобильник, тётка продиктовала номер.

– Светлана, – представилась она.

– Владимир.

– Тогда я жду вашего звонка, – сказала Светлана и сделала ему ручкой.

– Непременно.

Запах её духов не рассеивался, наверно, ещё минут десять, кружа Гаеву голову. "Ну дела! – только и мог повторять он про себя. – Ну дела!". Успех ошеломил своей внезапностью. Как говорится, ничто не предвещало. День, так паршиво начавшийся, заканчивался на мажорной ноте. Что ж, неплохо! Но, чёрт возьми, что она в нём нашла?

Он прошёл в туалет, думая на ходу, что сулит ему это знакомство. Баба явно в простое, затекла, искала приключений. А может, она замужем? Блин, даже не посмотрел, есть у неё обручальное кольцо или нет.

Пребывая в некоторой отрешённости, он открыл дверь в туалет. Сделал два шага, и тут услышал девичий голос из кабинки:

– У меня завтра перспектива: ехать к Никите трахаться или ехать в Воронеж. Не знаю, что выбрать.

Из соседней кабинки ответили:

– А мы завтра в массовку записались на гандбол. Посидим на стадионе, заплатят по сто пятьдесят рублей. Хочешь, пойдём с нами.

– А что, пойдём!

Гаев остановился как вкопанный. Медленно огляделся и чуть не зашипел от досады – он забрёл в женский сортир! Вот же недотёпа! Совсем ему эта баба голову затуманила.

Тихо развернувшись, он выскользнул обратно в коридор и мягко закрыл за собой дверь, озираясь, чтобы никто не заметил.

После работы Гаев завернул к Егору Мосолову – приятелю, с которым они когда-то учились в одном педе. Егор был на курс старше, но это не мешало им пьянствовать в общей компании. Традиция продолжилась и позже, чему способствовала близость их домов – оба жили в Дегунино. Роднило их и то, что они выросли в неполных семьях, но если Гаев потерял отца, то Егор – мать. Тёмная история. Её убили на улице, когда Мосолову исполнился год. Преступников так и не нашли. Кто опекал после этого Егора, Гаев не знал, но уж точно не отец. С ним, тихим тощим алкоголиком, Мосолов говорил через губу, а бывало, и поколачивал, если тот слишком докучал. Последнее, должно быть, происходило нередко, потому что Егор жил с ним в одной квартире и отселяться, судя по всему, не собирался. Самое интересное, что это соседство устраивало также и его многочисленных подруг, которых он менял чуть не ежеквартально. Мосолов обладал какой-то гипнотической притягательностью для женщин, невзирая на свой малый рост и явную склонность к тому же пороку, который погубил и его родителя. Глумясь над девичьими чувствами, он даже прибил к двери своей комнаты: «Всякая особа женскага полу, переступившая сей порог, будет изгнана со срамом и осмеянием». Гаев, втайне завидуя ему, не мог устоять перед искушением и поспешил похвастаться перед товарищем своей победой.