Текст книги "Иная сила"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Вадим Сухачевский
Тайна – 3.
Иная сила

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I
Сны и бодрственные треволнения одной долгой осенней санкт-петербургской ночи 1799 года

[I] Граф Литта, последний комтур Ордена св. Иоанна Иерусалимского, 78 лет

…Странствуя по Аравийской пустыне и увидя благословенный Господом замок сей…

«Боже правый! Я брежу, наверное!»

Осознание глупости этих слов, навеянных дремой, окончательно выдернуло графа из полусна. Из какой Аравийской пустыни (в коей, к слову, граф никогда и не был) можно узреть что-либо на этих северных брегах, где зимой плевок обращается в камень, не успев долететь до земли?

Однако же с чего-то надобно начинать завтрашнюю le comedie, завершение которой может означать спасение для всего Ордена и сохранение того главного, что осталось от хиреющих орденских тайн.

Завтра, да, уже завтра!.. А пред тем – почти десять лет жизни на этой странной земле, существующей в каком-то своем, потерявшемся времени.

Да, да, на одиннадцать дней она выпала из времени вовсе, ибо нынешнее 28 сентября здесь всего лишь 17-е.

Граф знал, как почившая не столь давно здешняя просвещенная императрица объяснила сей факт заезжему французу Diderot[Дидро]. Тут, мол, чрезмерно почитают своих святых, посему упразднить в какой-то год целых одиннадцать дней, дабы перейти на общепринятый григорианский штиль, означало бы обидеть несметное множество мучеников, отобрав эти дни у них, чего оная благочестивая l’impratrice(ох, наслышан был граф о ее «благочестивости»!) допустить никак не могла.

Из-за этих одиннадцати дней отставания от остального мира граф Литта иногда ощущал самого себя как бы несуществующим или существующим лишь отчасти. В самом деле, скончайся он, к примеру, нынче в одночасье, что вполне может случиться в его преклонные года, – а тем не менее до 28-го числа будет как бы существовать в мире, живущем по принятому календарю.

Впрочем, что такое одиннадцать дней в сравнении с теми десятью годами, в течение которых он тоже полусуществовал в этом величавом граде, пытаясь пробиться на высочайшую аудиенцию к Ее Императорскому Величеству! Но, увы, могущественные фавориты императрицы требовали за такое право столь много денег, что уплати он их – и Орден пришел бы в полное разорение.

Да и десять лет – что они в сущности такое по сравнению с семивековой историей Ордена! А в сравнении с двухтысячелетней историей Великой Тайны, хранимой Орденом, десять лет вовсе пустяк!

Благо, фавориты нынешнего императора подношений не требуют. Правда, за великой своей занятостью император понудил ждать сей аудиенции еще три года, но это уж и совсем не срок для того, кто прошел все ступени орденского послушания, обучающего терпеливости.

И вот – завтра! Уже завтра!..

Завтра приставленный для этой цели гренадерский капрал со странной здешней фамилией Двоехоров препроводит его, графа, вместе с орденской свитой и – главное – с Тайной, запечатанной в разуме, к императорскому дворцу. И он, граф Литта, войдя и по-рыцарски припав на одно колено (император любит все рыцарское), скажет ему: «Странствуя по Аравийской пустыне и увидя замок сей…»

«А почему бы и не по Аравийской? – устало подумал граф, ибо сон все-таки мало-помалу забирал его. – Вполне может и подойти для романтически настроенного императора… Хотя, впрочем…»

И, уже засыпая, он подумал, что сей город за окнами его спальни тоже лишь полусуществует, ибо, говорят, иногда, как раз в осеннюю пору, покрывается водами и, оторвавшись от земных и небесных владык, отдает себя во власть языческого Нептуна.

Оттого и сон тут столь тяжел. Словно толща вод наползает на тебя, и нет человеческих сил выбраться из-под нее. Там, в этой пучине, ты один на один с Тайной своей, с Тайной, коя не нуждается ни в жалкой телесной оболочке твоей, ни в словах, трепыхающихся в этой оболочке: «Странствуя по Аравийской пустыне и увидя благословенный Господом замок сей…»

[II] Христофор Двоехоров, лейб-гвардии Семеновского полка капрал, 22 лет

…и взяла ведьма-ворожея за руку и сказала: «Быть тебе, сыне болярский, янералом, не мене. Вишь, звездочка у тебя на ладони; у кого такая звездочка – тот не мене как янералом, а то и хвельд…»

Ну, на «хвельд» – это ты больно-то размахнулась, ведьма старая. От капрала до фельдмаршала – это все равно что от тебя, дуры, до светлейшей княгини, ты ври, да не завирайся, старая, тут бы в штабс-капитаны – и то б хвала Господу, при нынешних-то временах…

А батюшка, тоже Христофор, хоть и почил прошлым годом, хоть и Царствие ему Небесное, а словно бы вживе берет плетку в руки да плеткой этой самой, плеткой тебя по гузну, хоть ты, Христофоша, и дворянский сын: «Не перечь! Я те поперечу! Сказано, в фельдмаршалы, значит, в фельдмаршалы! На тебе, еще кнута отцовского отведай, чтоб не позорил славный двоехоровский род!..»

Ба! Да уже и не тятя покойный вовсе, а вполне здравствующий император Павел Петрович! Только плетка в руках та же самая, и ею – все по тому же голому гузну: «Я тебе покажу, Двоехоров сын, как в фельдмаршалы метить. – Плеточка по гузну, уже почти нечувствительному – вжик, вжик! – В фельдмаршалы восхотел, а у самого косица на парике серая, нечесаная, подобно пакле! Под шпицрутены у меня пойдешь! Дворянства лишу, в заводах сгною!..»

Мигом и сна ни в одном глазу. Подскочил на койке Двоехоров, так подскочил, будто его вправду плеткой по гузну ожгли. А неспроста привиделось, понял. У сотоварища по батальону, тоже капрала, тоже сына дворянского, у Алеши Ильина, второго дня император узрел, что ворот мундира на треть вершка выше положенного по уставу. Все-то думали, его за это на неделю-другую под арест. Однако же чересчур император осердился за такое якобинство, санкюлотом назвал и сперва пощечиною пожаловал, а затем, еще более вознегодовав, и дворянства в мах лишил, и в заводы отправил. И без шпицрутенов не обошлось. Вкатили, правда, немного, только пятьдесят палок, но и того не желаете ли?..

Вот в такие времена, братцы, живем! А то – в фельдмаршалы! Ишь!..

В страхе Божием прошлепал Двоехоров по дощатому полу босиком к своему парику, возлежавшему на столе, зажег свечку, присмотрелся и так и сяк. Нет, косица вполне исправная, белее не бывает. Однако ж от греха взял да и еще набелил мукой и косицу, и весь парик. За переусердство никто не осудит, а за оплошность шкуру сдерут. Тем паче что попасться завтра на глаза императору очень даже вероятственно. Ибо никому иному как ему приказано завтра утром препроводить ко дворцу этих немцев понаехавших.

Общим числом тех немцев пять человек. Из каких краев прибыли, иди пойми. За главного у них старичок, титулом граф, по виду (Двоехоров так для себя решил) гишпанец. Этот по-русски говорил не плоше иного природного русака. И не чинился, хоть и граф, объяснил ему, Двоехорову, что прибыли они из Мальтийского ордена. Про такую, однако, землю капрал не слыхивал, хоть географической науке был не то чтобы шибко, но все-таки обучен. Но и расспрашивать далее не стал, не желая выказывать перед иноземцами свою малую по сей части просвещенность.

Странная, видно, была земля, этот самый Мальтийский орден. Старичок, допустим, гишпанец. А самый молоденький – германских, это точно, кровей. И французишек двое, самых что ни есть французистых. А вот пятый – в жизни не разберешь, кто такой. Лицом черен почти как арап, глаза слепые – бельмами. Именуют отцом Иеронимом – стало быть, монах. Только странный монах: на груди стальная кираса, на поясе длиннющий меч. Меч-то зачем, спрашивается, монаху? А уж слепому монаху – и вовсе смех только.

Да одеянием и все эти господа мальтийцы ему под стать – у всех старинные палаши, у всех какие-то пудовые вериги, плащи наподобие рыцарских, с восьмиконечными не то звездами, не то крестами.

Впрочем, до рыцарских причуд государь охоч. Но твоего брата капрала сие не касательно: ты изволь уставную амуницию соблюсти, чтобы все чин чином, не то отправишься вслед за Алешкой Ильиным.

Двоехоров со свечой аккуратно (не дай Бог еще бы не хватало воском закапать!) оглядел все свое обмундирование, не нашел в нем никаких огрехов и тогда только, покуда не затушил свечу, посмотрел на ладонь левой руки.

А была ведь там звездочка! Точно, была!.. Вот она, родимая, никуда не делась!

Чувствуя от этого сатисфакцию, капрал снова лег в постель, укрылся одеялом, и почти сразу же зашептала ведьма-ворожея: «Говорю тебе, соколик, вона янеральская звезда! Хвельдмаршальская!..»

И батюшка, Царствие ему Небесное, приговаривал: «Служи, сыне Христофор. Береги честь. Чтобы точно стал у меня генерал-фельдмаршалом!»

И плеткой не потчевал боле.

[III] Барон Карл-Ульрих фон Штраубе, рыцарь Ордена, 19 лет

Молодой рыцарь фон Штраубе после того, как лег, несколько часов не мог уснуть. Он все думал: зачем его привезли в этот холодный город? А спросишь – так и не ответит никто. Комтур граф Литта, отводя глаза, только бормочет туманное что-то про спасение Ордена и про его, фон Штраубе, великую в этом деле миссию, а отец Иероним изрекает что-нибудь вроде: «Nemo contra Deum nisi Deus ipse»[Противиться Богу не волен никто, кроме самого Бога (лат.)]и, закатывая свои бельма, дает понять, что все эти расспросы для него «agonia Dei»[Мука Господня (лат.)].

Про свою высокую миссию в делах Ордена и про свое Die grosse Zweekbestimmung[Высокое предназначение (нем.)]молодой фон Штраубе был наслышан уже давно, однако в чем сие заключалось, было покрыто завесой тайны, а свои тайны, и малые, и великие, Орден умел хранить – и за бельмами слепых глаз, и за туманом слов.

Завтра, однако, должно было произойти что-то впрямь важное, фон Штраубе уловил это в том прахе слов, который нынче не то с умыслом, не то по нечаянности просыпал граф Литта. И сразу как почтительны стали с ним братья Жак и Пьер, прежде его почти не замечавшие. И даже за бельмами всегда сурового отца Иеронима с вечера он видел что-то похожее на благорасположение к своей персоне.

Быть может, действительно завтра он, благодаря своему Die grosse Zweekbestimmung, сумеет чем-то помочь Ордену, уже более двадцати лет после потери Мальты вынужденному скитаться по всей земле, а заодно сможет хоть немного приоткрыть завесу некоей огромной Тайны, его, фон Штраубе, с детства окружающей.

О, ради такого он готов был на что угодно – второй год мерзнуть в этой самой северной из столиц мира, где небо всегда настолько серое, что почти никогда не видно звезд, постигать этот странно звучащий язык и эти во многом непостижимые нравы, даже, подобно комедианту, бряцать завтра рыцарскими доспехами, как распорядился тот же граф Литта, ради такого он был готов.

Завтра состоится долгожданная аудиенция, которую им даст император этой необъятной страны. И он, фон Штраубе, закованный в латы, должен будет, припав на одно колено, произнести те слова, что долго выучивал и не раз повторял придирчивому комтуру: «Ваше императорское величество, все рыцарство Ордена с трепетом приветствует властелина, чья благословенная Богом страна…»

Как там дальше? Надо, пока свечу не погасил, еще раз перечитать, чтобы укрепилось за ночь.

Так фон Штраубе и поступил.

Оттого сон, который наконец стал его понемногу забирать, был томительный, без сновидений, заполненный лишь какими-то смутными предощущениями, в которые то и дело вкраплялись эти слова: «…чья благословенная Богом страна раскинулась меж всеми четырьмя великими океанами Земли во славу всему христианскому миру…»

Завтра… Что-то будет завтра?..

[IV] Император, чья благословенная Богом страна… (etsetera, etsetera)

«Between four great oceans?!..[Меж четырех великих океанов?! (англ.)] – сквозь опущенное забрало насмешничал рыцарь в черных доспехах, выгарцовывая у барьера на вороном коне. И, переходя на русский язык, с британской, однако, язвительностью прибавил: – Видимо, Индийский океан, брат мой, вы также включили в свои владения? Коли вы не осведомлены, смею вас заверить, между сим океаном и вашими владениями пролегает Индия, коя, позвольте вас просветить, пока что принадлежит…»

Это он, британский Георг, сколько бы он ни прятал лицо свое под черным забралом!

Довольно же слов! Копья наперевес! Пускай рыцарская удача рассудит, кто прав!

Понеслись!.. Под НИМ – конь белый, белее снега. И доспехи ЕГО серебряные разбрызгивают солнечный свет. И летит ОН на черного Георга Британского как на крыльях, подобно Божьему архангелу Михаилу. Недаром же имя этого архангела-воина носит и рыцарский замок ЕГО.

Сшиблись с грохотом. И вот уже поверженный черный британец вьется по земле у ЕГО копья, как змей у копья святого Георгия. Полная виктория!

Ну и как, помог вам вашParliament[Парламент (англ.)], милорд? И где ваша Индия? Там ли вы ее, милорд, ищете – под копытами моего жеребца?.. О чем вы причитаете из-под копыт? Где ваш надменный тон?«Pity for me, emperor! Iaskofmercy!»[Сжальтесь надо мной, император! Прошу пощады! (англ.)] – ах, вот о чем вы теперь!..

…Что это, однако, что?.. Померкло солнце, тьма окутала ристалище, тугая, тесная тьма. И как тогда, годы и годы назад, шаги кого-то огромного впереди, с кем не разминуться в этой тесноте.

Он тяжело ступает навстречу, а ты, уже не великий ТЫ, а совсем крохотный ты, сжимаешься в необъяснимом ужасе, чтобы сделаться еще меньше и незаметней.

Однако ОН, СТУПАЮЩИЙ, останавливается рядом с букашечнымтобоюи произносит голосом… О,тыникогда не слышал его, ноты, как и тогда, узнаёшь его по голосу… «Бедный Павел, бедный, бедный князь!..» – печально произносит ОН, твой могучий прадед, и проходит сквозь эту тьму мимо, обращая стоячий воздух в ветер колыханием своего плаща.

О чем он, великий прадед? Но ты, как и тогда, не спросишь, голос твой слишком слаб для этого. Только плащ впереди полощется на ветру, как военный стяг…

…Как всегда при этом видении, в последнее время повторявшемся все чаще, император, не успев до конца пробудиться, вскочил на постели во весь рост и прижался к холодной стене, словно бы пропуская мимо себя могучую тень. Полное пробуждение настало позже. И тогда он, вновь улегшись под пуховую перину, стал раздумывать о мрачных пророчествах, уже давно клубившихся вокруг него.

Кому это вздумалось (нынче и не вспомнишь) явить к нему прорицателя по имени Авель? А тот возьми да и напророчь, что-де царствовать тебе общим счетом четыре года, четыре месяца и четыре дня. Император был крепок здоровьем, и никакая хворь не могла бы свести его в могилу за столь короткий срок. Что же разумел дурак Авель?

Да ясно же что! То самое, за что и гнить ему, дураку, в остроге до скончания века…

А прежде Авеля кликуши какие-то пели ему недоброе: в пенье том вроде как царствия лишали. Но то давно уж было, еще в гатчинское бытие. Не иначе как матушка расстаралась их к нему подослать.

Ну а это, вчерашнее, и ни к чьему умыслу не пристегнешь. Супруги, Марии Федоровны развлечение – гадательная книга царя Соломона. На страницу шарик из хлебного мякиша кидаешь – он и указует грядущее. Забава, не более. Вот и он давеча позабавиться возрешил. Да только забава получилась невеселая. Шарик покатался немного и уткнулся в ответ, самый из всех короткий. Всего-то в нем три цифры и было: 444. Три четверки. Неужто те самые Авелем отмеренные четыре года, четыре месяца и четыре дня?

Книгу бесовскую повелел тотчас спалить в камине, дабы государыня дуростям более не предавалась, однако же запало в душу, до сего часа не унять.

Хотя вообще-то император благоговел перед тайнами. Но не пред такими же! Нет – перед истинными, великими, перед самыми непостижимыми тайнами бытия, какие дуракам, наподобие Авеля, и не грезились, перед мистическими тайнами алхимии и кабалистики, перед умеющими себя охранять тайнами древних веков…

Лишь тут он вспомнил о завтрашней аудиенции и мысленно одобрил себя за то, что дал согласие на нее.

Мальтийский орден святого Иоанна Иерусалимского – это вам не лапотник Авель, возомнивший себя провидцем; это само средоточие тайн, овеянных веками. Слышал он, что и тайны уничтоженных в давние времена тамплиеров также перекочевали туда, на Мальту.

И вот ныне этот орден после происшедшей там, на Мальте, le revolution(Боже! и туда добралась!) покорно просит приютить его на брегах Невы. Да не просто приютить, а еще и возглавить! Что ж, орден славный, прошедший через крестовые походы, ничем не замаравший рыцарскую честь. И не приютить его было бы не по-рыцарски.

Католический, правда, орден-то, и возглавлять его православному государю – оно, быть может, как-то…

Но ведь и то сказать: не языческий орден – христианский. И всем католическим государям будет в пику, что праведный орден обрел пристанище не в их владениях, а на сей угодной Богу земле.

Что еще хорошо – это как мудро решили вместе с Ростопчиным обставить сию аудиенцию. Так, чтобы митрополиты не роптали между собой. Вроде как никакой такой аудиенции – случайно забрели странствующие по свету рыцари, такое вот Божие провидение; отчего ж в таком случае государю-рыцарю их и не принять?..

А «гроссмейстер Мальтийского ордена» и в титуловании весьма недурно звучит. Император к сорока девяти своим титулам мысленно приставил и этот – выходило нехудо, очень даже не худо…

Мысли об этом настолько ублагостили его после давешнего наваждения, что снова потянуло в сон, и Морфей не замедлился, начал вязать своими путами, попавши в кои, уже не различаешь, где сон, где явь.

Вот он, австрийский Франц Третий… Миг назад лишь едва-едва подумалось о нем – и вот он уже, поглаживая эфес шпаги, стоит, вызывающе ухмыляется.

А вы не ухмыляйтесь, венский братец! Или на ухмылки вы только храбры? Коли угодно – шпаги наголо!Jetzt werden wir vom Degen Ihre Backenbarte schneiden![Сейчас мы подстрижем шпагой ваши бакенбарды! (нем.)]

И что за стойка-то у вас? Кто так, право же, держит шпагу? Перед вами не шенбрунский щеголь и не какой-нибудь провинциальный бретер, перед вами истинный рыцарь, император величайшей в мире империи. Вдобавок – позвольте вас просветить – великий магистр древнего рыцарского ордена святого Иоанна Иерусалимского – вот, в конце концов, кто перед вами,Derosterreichische Esel mit der Krone auf dem Kopf![Австрийский осел с короной на голове! (нем.)]

Ну же! Ну! И не до первой крови, а до полной виктории! Осторожничать не в моем нраве!.. Отступаете? А мы вот так! Вот так! Вот так!..

[V] Отец Иероним, старейший рыцарь, а также иерей и хранитель тайн Ордена, 90 лет

Когда глаза твои слепы, то ночь предпочтительнее дня, ибо ночная тишь избавляет разум от мирской суеты, делает его не подвластным никому, кроме Господа. И чувство такое, будто на эти часы, пока укатывается на покой дневное светило, прозревают бельма твои.

Слеп он, дважды слеп был нынешним днем, отец Иероним, когда комтур Литта обволакивал словесами, а сам он, старейший из рыцарей, столько повидавший на своем веку, покуда был зряч, не сразу за теми речами распознал мирское, суетное, ведущее к спасению лишь бренной плоти Ордена, но никак не духа его.

Да, благословенная Мальта потеряна для них, и похоже, что потеряна навсегда, – тут комтур, пожалуй, прав. Иссякла с веками плотская мощь Ордена, позатупились мечи, и когда четверть века назад мальтийские смерды поднялась против орденской власти, недостало у монахов-рыцарей силы укротить их, как не раз укрощали встарь. Зачах Орден, как зачахло все славное, рыцарское в мире.

Ныне же, когда богопроклятый Бонапарт покорил Мальту, и вовсе любые надежды возвернуться туда потеряны – скольких монархов сломил корсиканский выскочка, и армия у него в сотни тысяч штыков, – нет, с острова его не сбросить своими маломощными силами. Даже если остальные государи, соединясь, корсиканцу хребет и сломают – Англия тут как тут: давно уже к Мальте подбирается, рядом с островом огромный флот наготове держит со своим полузрячим флотоводцем Нельсоном во главе.

Остались бездомными, без иной, кроме неба, крыши над головой, в том Литту, безусловно, не оспоришь.

Вот когда и вступить бы ему, отцу Иерониму, пережившему трех орденских магистров, вот когда и вступить бы ему в разговор по праву своего старшинства. Небо, де, и есть самый Богом данный кров для истинного монаха-рыцаря. Никакой мирской кров не способен поддержать искру Божию, если она теплится в сердцах.

И уж вручать жезл магистра в обмен на какие бы то ни было земные блага мирскому монарху, к тому же исповедующему иную веру – в том едва ли, брат Литта, святой Иоанн Иерусалимский, чьим именем вы так часто клянетесь, – ах, едва он бы в том вас поддержал!

А Тайну Ордена, величайшую из орденских тайн – ее вы тоже намереваетесь передать вместе с жезлом? Тайну, сохранять кою в неприкосновенности – быть может, важнейшее, что Ордену и осталось в его земной миссии!

Намеревается – похоже на то. Не зря же молодого рыцаря фон Штраубе, оберегаемого Орденом истинного деспозина [Деспозины – согласно некоторым апокрифам, прямые потомки рода Давидова, а также самогоИисуса Христа. Подробнее см. в романе В. Сухачевского «Загадка отца Сонье» из серии «Тайна»], сюда призвал. Для чего как не для раскрытия Тайны сей он мог здесь понадобиться?

На завтра, да, не далее как на завтра назначили вы эту комедию, где намерены выставить нас ряжеными, брат Литта! И говорили вы об этом так, словно воистину действуете in nomine Domini[Именем Господа (лат.)].

И ты этому не воспротивился, старый слепой брат Иероним! Словно был не только слеп, но и глух. И завтра все твое старшинство будет в том, чтобы вести их за собой, слепому поводырю слепых!

Вот когда он, отец Иероним, был во сне: когда не воспротивился – будто сном ему сковало язык.

А сейчас, хоть и ночь уже, должно быть, подбирается к середине, – это не сон. Разве назовешь это сном – состояние, когда слышишь голоса, коих не различаешь в сутолоке дня? Вот они, эти небесные голоса, – уж не хор ли ангелов? Слушай же, слушай их, слепец!

– Peccavisty!

– Peccavisty!

– Peccavisty!..

[– Ты согрешил!

– Ты согрешил!

– Ты согрешил!.. (лат.)]

И вслух отец Иероним отозвался на эти голоса из своей вечной тьмы:

–  Sic, peccavi…[Да, я согрешил… (лат.)]

[VI] Караульный Исидор Коростылев, лейб-гвардии Измайловского полка сержант, дворянский сын, 20 лет

«Грешите вы, батюшка, Исидор Гаврилович, – прихохатывала лекарская жена Марфа Мюллер, а сама, чай, не отодвигалась, даже еще потеснее ластилась к нему покатым плечиком. Но на словах иное: – Ох, грешите! Ну можно ль так? На вечор глядя – к чужой жене, когда супруг ее по лекарским делам отбыл в Царское? Грех вам, батюшка!.. А португальского портвейну отчего же не пьете?.. – И все плечиком его, плечиком… – Хотя после портвейну – да в караул… Но до караула часика два еще, небось?..»

…Как ни сладок был сей сон, однако при упоминании о карауле мигом выдернулся из него сержант Коростылев. Какие там «часика два», когда он уже в карауле! И, стоя в том карауле, – надо ж! – спит с ружьем на плече! Да где! Перед самым дворцом!.. А все, видать, этот портвейн ее проклятущий португальский! Разморило!..

То, что у них с Мюллершей после портвейну было – оно, может, грех и не столь велик, не он, Коростылев, у ней такой первый, вся их рота, чай, перебывала; а вот уснуть в карауле с ружьем – то и не грех даже, а бесчестие! И всему полку бесчестие! Да тут просто и словами-то не обозначить, что это такое – в карауле уснуть!..

Оно, правда, в нынешние времена кому как выходит. Вон, прошлым годом (о том уже весь Санкт-Петербург знает) уснул тоже один караульный – неизвестно, с портвейну или так, с недосыпу. И надо же – его величество тут как тут: «Сгною! В Сибирь! Под шпицрутены!..»

А караульный-то, не будь дурак, на императора – штыком вперед: «Не подходи!.. Никак покудова не можете в Сибирь, ваше императорское!..» – «Это отчего ж не могу?» – «А оттого, ваше императорское, что, ежель караульный в карауле, никто его никуда не может, покудова не сменили, что по уставу лишь начальнику караула дозволительно… Там дальше – можно и в Сибирь. А покудова – назад! Не подходить!»

И никакой ему, шельме, Сибири, никаких шпицрутенов. «Ничего не скажу, устав и службу знает», – только-то и молвил государь.

Сказывают, после случая того еще и в капралы высочайшим повелением произвели.

Но за того караульного, видать, даже не святые угодники на небесах молились, тут повыше бери. С иных и не за такие дела шкуру заживо спускали. Нет, ангел твой небесный, должно быть, воспомог тебе, Коростылев, уберег от беды, отогнал от тебя злокозненного Морфея.

Холодало однако же. Еще и октябрь не наступил, а морозцем прихватывало икры ног, не прикрытые кургузой шинелишкой. Хоть ветра не было – и то слава Богу. Потому величавая река спокойно несла свои черные воды, хотя была уже настолько полна ими, что вот-вот могла выйти из берегов.

«Как бы опять потопа не случилось, – подумал караульный Коростылев и не по уставу поднял воротник шинели – укрыть неживые от мороза уши. – Вполне может статься. Как раз и бывает по октябрю…»

…А Мюллерша знай пришептывала: «Ты ушки-то свои береги, Исидор Гаврилович, хорошенькие у тебя ушки – махонькие, точно у младенчика…» И дышала при этом жарко-жарко, и постанывала изредка. А уж грех, не грех – пускай там, в Святейшем Синоде, разбираются, если что прознают…

…Только по щекам не надо, ваше императорское, при всем строе, а коли в капралы – так это с нашим превеликим, ваше императорское, и коли чего еще – так мы тоже с превеликим, хоть куда, хоть в самую Сибирь, не будите только, ваше императорское, жуть как Морфей проклятущий повязал…

А Нева вершок за вершком поднимала свои пока еще неспешные воды, словно тоже спала, во сне сама не ведая, пощадит она на сей раз этот холодный каменный град, своевольно разместившийся в ее болотистых владениях, или вздыбится всеми своими водами поутру и заберет его в себя вместе со всеми людьми, домами, дворцами, чтобы он уже в небытии вечно досматривал свои суетные сны.