Текст книги "Иная сила"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава XXII
В темноте.

Страшная догадка

Однако он очнулся. Почему-то его придержали в живых. Знать бы еще – зачем и надолго ли.

Он лежал на каменном полу, вокруг была темень кромешная. Фон Штраубе ощупал рукой пространство вокруг себя, и рука его наконец коснулась рукава меховой шубки. Судя по всему, это был Бурмасов.

Барон потрогал его руку. Она была тепла. Тогда он хорошенько потряс друга за плечо. Через некоторое время Никита пошевелился и наконец произнес:

– Кто тут?..

– Это я, – сказал фон Штраубе. – Давай-ка найдем Христофора, он должен быть здесь же.

Они вместе стали, ползая на коленях, ощупывать в темноте пол, пока с той стороны, где шарил Бурмасов, не послышался знакомый голос:

– Оставьте… Дайте ж выспаться!.. – еще, видимо, во сне взмолился поручик.

– Хватит спать, Елизавету Кирилловну свою проспишь, – сказал ему князь.

Этого оказалось довольно, чтобы Харитон тотчас же встрепенулся:

– А?.. Что?.. Где?.. Что за темень анафемская?! Карлуша, Никита, вы тут?

– Тут, тут, – подтвердил Бурмасов, – куда ж мы от тебя денемся?

– А где мы?.. Что вообще произошло?

– Боюсь, – сказал князь, – ответа нам долго ждать придется, если дождемся вообще.

– Что произошло, – вставил фон Штраубе, – я, пожалуй, отчасти могу объяснить. А насчет того, где мы, ответить куда затруднительнее.

– Объясни хотя бы, что знаешь, – сказал Никита, – все как-то веселей.

– Веселого мало, – вздохнул барон. – Провели нас как детей малых. Сразу бы догадаться, что фейерверк из лавки устроили, чтобы нас отвлечь и чтобы мы за пламенем не увидели, что делается в Летнем саду. А пока мы ротозействовали, злоумышленнику с лихвой хватило времени…

– Да! – вспомнил Бурмасов. – Там же слугу этого, Евтихия, зарезали! Ничуть его мне не жаль – сам на себя такую смерть накликал, иуда; только вот дальше-то что? Когда нас троих охмурить успели сонным зельем?

– Тут я виноват, – сказал фон Штраубе. – Ведь знаю этот запах, а сразу его не вспомнил.

– Ты о чем?

– Да очень просто все, – сказал барон. – Это сильный сонный яд, придуманный когда-то арабами, а рыцари Ордена узнали о нем во времена крестовых походов. Арабы, когда скрывались от погони, часто так делали. Платье убитого из числа своих пропитывали этим зельем. Рыцари, подскакав к нему, спешивались, наклонялись посмотреть, жив ли, да обыскать. Этого хватало, чтобы им надышаться до полного забвения. А дальше арабы возвращались и, сонных, до единого их всех вырубали. Вот и с нами наш враг при помощи того же зелья поступил сходным образом.

– Однако, в отличие от тех рыцарей, мы пока что вроде бы живы, – возразил Бурмасов. – Вот не могу только взять в толк – почему? Уж чего бы, кажись, проще – с сонными-то…

– По правде, и для меня это загадка, – признался фон Штраубе.

Никита понемногу обретал обычную для него рассудительность.

– Загадка сия, скажу тебе, вполне приятного свойства, – заключил он. – Много хуже, если б ее вовсе не было. Лежали бы, как тот иуда Евтихий, с перерезанными глотками в Летнем саду, и над отгадками думать было бы некому.

– Да уж, как вспомню… – проговорил Двоехоров – судя по колыханию воздуха, размашисто при этом крестясь.

– А ты лучше не вспоминай, Христофор, – посоветовал ему Бурмасов. – Ты грядущим живи. А в грядущем у тебя – что? Генеральский, поди, чин да еще Елизавета Кирилловна с дивной родинкой.

– Полагаешь, до того доживу? – с сомнением, но, впрочем, после упоминания о родинке и без чрезмерного страха спросил Двоехоров.

– Может, чего и придумаем, – сказал Никита. – Один француз, кажись, говорил: «Cogito, ergo sum»[Известное высказывание Декарта: «Мыслю, следовательно существую» (лат.)]; а я бы его изречение перевернул: коли мы, похоже, не утратили дар Божий существовать – следственно, и мыслить худо ль, бедно обязаны. А прежде – для поднятия духа – все недостатки нашей нынешней позиции мы должны воспринять как достоинства. Скажем, мы погружены в кромешную тьму; спросим себя – так ли уж это худо?

– Худо, – признался Двоехоров. – Во тьме ты не человек, а крот. Храбрости никакой. Одна только мысль – в какой бы щели схорониться.

– Зато вот тебе и достоинство, – возразил князь. – Во тьме мысль не отвлекается созерцанием окружающей чепухи, стало быть, и мысль работает с тройственной силой. А поскольку мысль сейчас – единственное, что нам дано, то в этой тьме мы обретаем очевидное преимущество… Далее: мы живы, хотя куда как проще было бы умертвить нас во сне…

– Оно, может, и лучше бы во сне, – промолвил Двоехоров. – Страху меньше. В живых, чай, все одно не оставят; небось умыслили какое-нибудь мучительство произвести.

– А я полагаю иначе, – сказал Никита. – В живых оставили оттого, что до поры мы зачем-то нужны. И есть надежда, что на этом мы еще как-то поиграем… Далее: мы безоружны. Во всяком случае – я. Ни шпаги, ни пистолетов. У вас, полагаю, тоже ничего?

– У меня-то пистолет есть, – отозвался Христофор без особой веселости.

– Тебе оставили пистолет?! – не поверил князь.

Двоехоров вздохнул:

– Да я его за вашими переодеваниями не зарядил. Вообще я больше на шпагу полагаться привык, но ее-то как раз умыкнули. А пистолет оттого, должно быть, и оставили, что поняли – бесполезен.

– Ну, вовсе уж бесполезен или нет – о том мы еще подумаем, – сказал Бурмасов. – А покуда – самое главное: в кои веки мы знаем своего главного врага!

– Да, комтур, шельма… – проговорил Христофор. – Провел как детей! Эх, попадись мне этот оборотень сейчас, хоть бы даже и безоружному… – И вдруг воскликнул: – А это еще что за черт?!

– В чем дело? – не понял Никита.

– Чертовщина какая-то! – сказал Двоехоров. – Сейчас в карман руку сунул, а там пистолетная пуля и рожок с порохом. Ведь точно помню – не было у меня с собой!

– Ты, может, с собой и не брал, – предположил Бурмасов, – да в машкерадном костюме кто-то до тебя оставил. – Особой радости, впрочем, в голосе у него не было.

– Да нет, – ответил Христофор, – я помню, что карманы проверял – ничего такого в помине не было.

Помолчав немного, Никита вздохнул:

– Значит, похоже, снова кто-то с нами играется… Понять бы только, что у него за игры… Ну да как бы то ни было, ты, Христофор, пистолет заряжай.

– Да уже зарядил… И кремень, чувствую, на месте… И курок смазан хорошо – я-то, помнится, давно не смазывал… Это, что ли, комтур хотел, чтоб я застрелился со страху? Так не дождется такого, змей!

– Странные, странные игры… – пробормотал Бурмасов. – Ты, Карлуша, в Ордене своем не первогодка; тебе часом на сей счет ничего не приходит в голову?

– Нет, ни про что подобное я никогда не слыхал, – ответил фон Штраубе, занятый в эту минуту тем, что принюхивался к затхлому воздуху, наполнявшему темноту. И затем очень тихо добавил: – Могу с полной уверенностью сказать лишь одно – что комтур сейчас прячется где-то здесь. – Это его и самого премного удивляло, ибо касательно участия комтура Литты во всем этом деле он с недавних пор не разделял мнения своих друзей.

Бурмасов также перешел на шепот:

– Из чего ты заключил?

– Запах… – прошептал фон Штраубе. – Он пользуется особой кельнской водой, и сейчас я ее узнал.

– Надо обшарить помещение, – прошептал князь в ответ. – Благо мы теперь вооружены. Ну-ка, Христофор…

Тот сделал шаг, другой… Тут же раздался звук глухого удара, и он громко чертыхнулся. Потом проговорил:

– Балка какая-то. Чуть голову сам себе не снес, до сих пор искры сыплются…

– Да, – сказал князь, – так мы все себе башки поотшибаем… Может, того он и хочет, шельма?.. Что бы такое придумать?.. А ну-ка поищем получше у себя в карманах – вдруг еще подарок какой?

– Свечной огарок оставили, – после тщательных поисков отозвался Двоехоров, – да он бесполезен: огниво утянули. А так больше ничего.

– У меня тоже, – сказал фон Штраубе.

– А вот у меня… – проговорил Бурмасов. – Не пойму… Пыли какой-то полный карман. Как бы поглядеть?..

И вдруг в один крохотный миг полыхнуло так ярко, что ослепило хуже любой темноты. Двоехоров даже вскрикнул от неожиданности.

– Что это было?! – прошептал князь.

– Магниевый порошок, – догадался фон Штраубе. – От него происходит холодная вспышка при касании с воздухом.

– Ты что-нибудь успел разглядеть? – спросил Бурмасов у Двоехорова.

– Самое чуть, – ответил тот. – Кажись, в той стороне лицо чье-то с бородой.

– Вот и я – то же самое, – сказал князь. – И руку могу дать на отсекновение, что это шельма комтур при своей машкерадной бороде… Ну-ка, мы вот что сделаем. У меня еще небольшая щепоть этого порошка осталась; я ей сейчас полыхну – уж не так ярко выйдет, как в первый раз, – а ты, Христофоша, с маху пали прямо в эту бороду, да постарайся, мой друг, не промахнись.

Фон Штраубе не ожидал такой расторопности от своих друзей. Он воскликнул:

– Постойте! – Но в этот миг уже полыхнула вспышка.

Единственное, что барон успел сделать, это ударить Христофора по руке. Выстрел все-таки прогремел, но пуля ушла в другую сторону. И Христофор с досадой подтвердил:

– Мимо!

– Ты что! – разозлился князь. – Пуля ж единственная была! Сейчас бы он, шельмец, бездыханный лежал!.. И магния больше не осталось.

– Ничего, – сказал фон Штраубе. – В том и ловушка еще одна была, я не дал вам в нее попасть… Зато я дорогу успел высмотреть. За мной!

Друзья осторожно двинулись вслед за бароном. Наконец послышалось какое-то кряхтение. Рука фон Штраубе нащупала бороду и оторвала ее.

– Граф, это вы? – спросил он.

И вновь лишь кряхтение было ответом.

– У него кляп во рту, – сказал фон Штраубе. На ощупь он вытащил кляп и услышал после нескольких глубоких вдохов голос комтура:

– Слава Богу, сын мой! Вы меня спасли. Теперь, ради Господа, развяжите.

– Развязать мы еще погодим, – проговорил ничего не понимающий Никита. – Сперва я бы хотел услышать ответ кое на какие вопросы. Что вас подвигнуло очутиться в машкерадном наряде как раз в это время в Летнем саду?

– Газеты, – сказал комтур.

– Ага, все-таки газеты! – обрадовался Бурмасов. – С шифрованным посланием! Вот вы и попались, граф, в нашу ловушку! – Он как-то забыл, что тоже хорошо попался и сам находится в ловушке сейчас.

– Так это было ваше послание? – удивился Литта. – А я как раз хотел выследить, кто это так лихо пользуется изобретенным мною же шифром. Думал, какая-то глупая шутка, оттого и не предпринял всех мер предосторожности.

– Ничего себе шутка, – сказал Бурмасов, явно недовольный таким поворотом дела. – Вы лакея с перерезанным горлом, надеюсь, видели?

– Да, – с отвращением произнес Литта, – страшно смотрелось… Это было последним, что я увидел, пока меня не ударили по голове. Очнулся лишь здесь, связанный, с таким кляпом во рту, что дышать толком не мог.

– Так и к пожару в лавке вы непричастны?

– Разумеется, нет. Но я сразу догадался, что пожар – это известная хитрость: светом отвлечь от темноты. Потому сразу бросился к статуе ангела.

– Да он и не мог поджечь, – вставил фон Штраубе. – До самого пожара он был у нас на виду.

– Ну не знаю… – никак не желал сдаваться Бурмасов. – Может, какие-нибудь его подручные подожгли.

– Хороши подручные! – несмотря на свое жалкое состояние, иронически сказал комтур. – Они же мне, выходит, и по голове стукнули, и, засунув кляп, к креслу привязали! И под вашу пулю хотели подставить!

– Да, не вполне сходится, – с недовольством вынужден был признать Никита. – Но тот, кто это сделал – откуда ж он знал, что Христофор станет в вас палить?

Вопрос был обращен к комтуру, но за него ответил фон Штраубе:

– Все с тем и было задумано. Когда Христофор снаряжение для пистолета обнаружил, сразу надо было догадаться, что кто-то нас подряжает на убийство. Он, этот кто-то, знал, что мы подозреваем графа. Ему надо было, чтобы граф не смог ничего объяснить, – затем и кляп у него во рту. Нам также этот кто-то не желал оставить времени на размышления. Магний для того – лучшая находка. Вспышка на одно мгновение; выстрелить, пожалуй, успеешь, а вот подумать о том, надобно ли стрелять – едва ли. Я только в последний миг сообразил, что из нас хотят сделать бездумных убийц.

– И уж не думаете ли вы, – продолжал иронизировать граф, – что это я сам предуготовил для себя такое хитроумное убиение?

Несколько подумавши, Бурмасов сказал:

– Да, похоже, вы правы, граф. Развяжи-ка его, Христофор – он такая же мышь в мышеловке, как и мы. Спасибо, Карлуша, что уберег от греха.

Двоехоров распутал графа, и было слышно, как тот, разминая ладони, щелкает пальцами.

– Однако теперь мы снова безоружны, – со вздохом произнес Христофор, – и оттого я, признаться, чувствую себя как голый – с заряженным пистолетом оно все же было как-то теплей на душе.

– Во всякой позиции, друг мой, – бодро отозвался Бурмасов, – надобно отыскивать свои преимущества. Во-первых, слава Господу да спасибо Карлуше, что мы не убили безвинного и тем не сыграли на руку своему незримому врагу, а всякое противоборство ему – во благо. Во-вторых, перестав подозревать комтура, мы ушли с ложного пути, а стало быть, продвинулись к истине, знание которой само по себе вооружает. Наконец, четыре ума – это лучше, чем три, и потому возрастает надежда, что мы что-нибудь придумаем.

– А все ж с заряженным пистолетом было бы, право, надежнее, – возразил Двоехоров. – С ним я бы врага даже в темноте близко не подпустил.

– Смотря по тому, кто наш враг, – задумчиво сказал Никита. – Пистолет хорош при обычных обстоятельствах и против обычных злодеев.

– Но не сатана же он, супостат наш, – произнес Харитон, без особой, впрочем, уверенности.

– Во всяком случае, – отозвался Бурмасов, – кем бы он ни был, а действует он более чем странно для простого злодея. Что ему стоило убить нас всех там же, в Летнем саду, когда мы от сонного зелья были совершенно беззащитны? Он, однако, этого почему-то не сделал. И господина комтура не убил, а вместо того подстроил дьявольски сложную ловушку с тем, чтобы убили его мы. Даже если он просто не хотел сам марать рук, то у него достаточно подручных, чтобы они это сотворили, не перекладывая грех на нас.

– С чего ты взял, что у него были подручные? – заинтересованно спросил фон Штраубе, поскольку это разрушало промелькнувшее у него самого подозрение.

– А как же! – объяснил Бурмасов. – Кто-то ведь поджег лавку. Это не мог быть тот же, кто зарезал лакея в Летнем саду, он просто не успел бы туда добежать. Потом, почти потеряв сознание, я все-таки что-то ощущал и готов поклясться, что несли меня, держа за руки и за ноги, а на это надобно не менее двоих. А Христофора сразу уложили в карету поверх меня; значит, уже не менее четверых имеем. Думаю, и тебя, Карлуша, вместе с нами приволокли – было бы опасно оставлять тебя в Летнем саду и возвращаться туда за тобой. Итого выходит уже по крайней мере шестеро. Но полагаю, их было и того больше… Однако ж, мне кажется, тебя какие-то сомнения гложут? Изволь, объяснись.

– Да нет, – ответил фон Штраубе, – если сомнения и были, то ты их уже развеял.

– Но кого-то ты все-таки подозревал?

– Да, – признался барон. – Я исходил из того, что многие уловки могли быть известны только рыцарям Мальтийского ордена. Жака и Пьера надо отбросить – на том мы, по-моему, с тобой сошлись.

– До сих пор не сомневаюсь – они тут ни при чем.

– Тогда, – продолжал фон Штраубе, – оставались только отец Иероним и комтур (уж простите меня, граф). А после того как отпали все подозрения в причастности графа, то остался только отец Иероним.

– Но ведь он слепец, – возразил князь. – Неужели ты думал, слепцу, к тому же девяностолетнему старцу, подобное по силам.

– О, – вмешался комтур, – этому девяностолетнему слепцу по силам весьма многое. В бою он стоит, быть может, и поболее, чем шестерых; но раздваиваться, чтобы одновременно и поджигать лавку, и резать кому-то горло возле статуи, – уверен, такого он все же не умеет. Тем более что барона он, как я знаю, однажды все-таки спас, и это, полагаю, вдвойне отводит от него подозрения.

– Да, теперь я и сам понимаю, что ошибался, – вынужден был признать фон Штраубе.

– Однако, князь, – обращаясь к Бурмасову, продолжал комтур, – не столь давно вы удивили меня своим умением привлекать логику. Помните ту задачку со скатертью? Снова напрягите ваш недюжинный ум. Возможно, мы все-таки найдем какую-нибудь отгадку.

– Что ж, будем рассуждать, – согласился Никита. – Итак! Некто желающий нашего конца располагает немалым числом подручных. Далее – он порой чрезвычайно щепетилен, посему предпочитает, чтобы господин комтур схлопотал пулю от нас, хотя что уж проще на тех же подручных это возложить. Стало быть, в нем присутствует хоть и весьма своеобразно понимаемая, но все-таки некоторая набожность… Впрочем, по отношению к слуге, чей хладный труп мы обнаружили у статуи, он был куда менее набожен и щепетилен… Наконец – он либо знал о шифре, переданном через газету, либо… – Внезапно Бурмасов как-то странно примолк.

– Либо – что? – не выдержал Двоехоров.

– Либо… – проговорил Никита. – Либо он попросту знал о нашем машкераде и его подручные имели возможность за нами проследить… – И вдруг обреченно сказал: – О Боже, мы пропали! Не знаю, зачем ему – но совершенно ясно, что это мог быть только…

– Господи, сохрани нас!.. – выдохнул все понявший мигом комтур.

Христофор взмолился:

– Да говори ж ты, не томи!

С тяжелым вздохом Бурмасов сказал:

– Это мог быть только Александр…

Только через миг осознав смысл услышанного, бесстрашный досель поручик испуганным, каким-то вдруг детским голосом пробормотал:

– Боже, это конец!.. Сжалься над нами, Господи!..

Глава XXIII
Спасение, или Виват родинке!

– Вздор! – решительно сказал фон Штраубе.

– Карлуша, голубчик, объяснись! – все тем же детским голоском взмолился Двоехоров.

– Отчего же вздор? – спросил Бурмасов без обиды, а скорее с надеждой. – Я же – логически…

Фон Штраубе перебил:

– Изъян в твоей логике, Никита, как зияющая дыра. Ты помнишь первое шифрованное сообщение в газете? «Барон скрывается во дворце…» Это что ж получается – лакей через газету сообщал престолонаследнику то, о чем великий князь сам прежде всех знал?

– Да, похоже, тут я маху дал, – радостно согласился Бурмасов, а Двоехоров, мигом приободрясь, проговорил:

– Просто жизнь ты в меня возвращаешь, Карлуша! Если венценосец будущий тут ни при чем, то я никоих супостатов не убоюсь!.. Кто же, однако, тогда все-таки?..

Фон Штраубе не торопился с ответом, ибо в его умопостроении также имелся пока немалый изъян.

Внезапно послышался какой-то непонятный шум, и комтур первым, догадавшись, воскликнул:

– Вода!

Действительно то была вода, откуда-то с шумом падавшая на пол. Не прошло и минуты, как она добралась до кромок их сапог и поднималась все выше.

– Неужто опять потоп? – пробормотал Христофор. – Такого не было, чтоб по два раза кряду…

– Увы, все еще хуже, – отозвался Литта. – В одном из мальтийских замков был такой каменный подвал. В любой миг его можно было затопить вместе со всеми, кто там оказался. Помнится, этим даже однажды воспользовались… Господи, настало, кажется, время помолиться в последний раз…

– Гм, весьма мудро, – сказал Бурмасов даже с некоторой одобрительностью. – Утопить нас здесь, а потом перебросить в Неву. И со временем выловят где-нибудь наши тела без всяких признаков насильственной смерти. Очень изощренный кто-то взял нас в оборот.

И тут фон Штраубе совершенно явственно услышал, как поодаль от них кто-то кашлянул. Явно они с самого начала были тут не одни.

– Граф, – обратился он к комтуру, – когда дважды вспыхивал магний, мы смотрели на вас; но ваши глаза в это время были обращены в противоположную сторону. Наверняка вы что-то там видели; вспомните хорошенько – что.

– Лучше всего, – вздохнул Литта, – я разглядел пистолетное дуло, готовое проделать дыру у меня во лбу… Но что-то еще и позади вас удивило меня несколько. Ну да, конечно!.. Мгновения, когда ждешь смерти – они не забываются! Там была надпись на латыни: «Gloria…»

– Прошу – по-русски, ваше сиятельство! – взмолился Двоехоров.

– «Слава избравшим Орден сей, достойным потому благодати Божьей…» – по-моему, так. А ниже не то семь, не то восемь имен, тоже на латыни. И первое имя – Уриил. Архангельское, кстати имя…

– Да, архангел-хранитель и покровитель всех великих Тайн Бытия, – машинально подтвердил фон Штраубе. Мысли его были заняты другим.

О да, наконец отыскалось недостающее! Теперь-то он все знал!..

– Именно, – подтвердил комтур. – Покровитель тайн. – И печально добавил: – Однако, боюсь, нынешнюю тайну мы уже не успеем разгадать.

Вода и вправду прибывала стремительно, ноги уже начинали неметь, ибо перехлестывала через голенища ботфортов. Скорая гибель была вполне возможна, и все-таки на окончательную разгадку этой тайны еще хватало времени. Фон Штраубе обратился в темноту, в ту сторону, откуда недавно он расслышал кашель:

– Вам не зябко тут в воде, отец Иероним?

И оттуда донесся приглушенный шумом воды слегка насмешливый голос слепца:

– Я всегда знал, что ты похвально догадлив, сын мой. Впрочем, скоро все твои догадки станут достоянием одного лишь Господа. Однако все же я думал, ты раньше догадаешься обо всем.

– Отец Иероним? – возвысил голос граф Литта. – Как вы осмелились?! Что все это значит?.. Отвечайте – вам комтур Ордена приказывает!

– С каких это пор, – так же насмешливо спросил слепец, – комтур может приказывать магистру?

– По-моему, вы не в себе, – сказал граф. – Наш магистр – император Павел.

– Он имеет в виду совсем другой орден, – пояснил фон Штраубе. – Орден, который он сам основал и где именуется Уриилом. И куда нескольких заблудших все-таки смутил вступить. Мне как раз этого и недоставало: не понимал, где он подручных себе мог взять, – не таков он, чтобы нанять в помощь простых разбойников.

– Да, именно так: Уриил, магистр Ордена охранителей Тайны, – величественно подтвердил отец Иероним. – И напрасно ты, сын мой, именуешь заблудшими тех, кто всецело отдал себя этой Тайне во служение. Они дали перед Господом обет посвятить без остатка всю жизнь свою сохранению Великой Тайны сей.

– О какой тайне говорит этот безумец? – не понял комтур.

– О моей, – сказал фон Штраубе. – О Тайне деспозинов и Святого Грааля.

– О той Великой Тайне, – продолжал за него отец Иероним, – которую ты, комтур, за земные блага вознамерился передать владыкам земным, оставить ее в стране неверных.

– Это мы, что ли, неверные? – вполголоса немало удивился Христофор.

Между тем вода поднялась уже выше сапог и ледяными тисками сжимала бедра.

Комтур сказал:

– Но ведь ты своим мечом однажды спасал жизнь фон Штраубе, а теперь хочешь его погубить.

– Да, – ответил слепец, – мой меч не дал свершиться тому, чтобы деспозин пал от руки неверных.

– Вижу, к моей крови ты относишься иначе, – произнес комтур. – Так все пытался подстроить, чтобы мою кровь пролили именно неверные, как ты ошибочно называешь этих благородных христиан.

– Во всяком случае, – сказал слепец, – я не хотел дарить тебе благо пасть от руки единоверцев. Пускай бы эти… – он усмехнулся, – как ты их называешь, благородные… сарацины пролили твою недостойную кровь, – это было бы тебе наградой за предательство единственно верной Римской церкви. И я сожалею, что мой замысел не осуществился. Что ж, ты разделишь участь их всех.

– Стало быть, и деспозин Штраубе падет от твоей руки!

– О нет, – усмехнулся отец Иероним, – он погибнет от водной стихии, направляемой десницей Божией. Моя рука останется неприкосновенной к его крови. Я даже оружия брать с собой не стал.

– Ну да! Только глыба в подъезде, только яд в дровах, только труба с водой! Ты же, по собственному разумению, при сем невинен как агнец Божий…

Отец Иероним на этот раз промолчал, было лишь слышно, как он снова усмехается.

Бурмасов прошептал на ухо барону:

– Однако сам он собирается выйти – значит, выход где-то здесь есть.

Вместо фон Штраубе ему ответил отец Иероним:

– Можете не шептаться, говорить в полный голос: уши слепца слышат даже вовсе неслышимое. Да, выход, конечно, есть, но в темноте его способен отыскать лишь тот, кто привык к вечной тьме. Стоя на возвышении, я дождусь вашей кончины и затем покину этот подвал, ибо у моего Ордена еще много забот по сбережению Великой Тайны.

– Ваш Орден будет проклят! – воскликнул граф. – Ибо жизнь деспозина, что бы вы там ни придумали себе о руце Божией, останется на вашей совести!

– Да, одним деспозином придется пожертвовать, – отозвался из темноты отец Иероним. – Но есть и другие ветви деспозинов – во Франции, в Шотландии; во имя их сия жертва. Твой Орден, комтур, прогнил, как трухлявая колода, зато мой не допустит, чтобы кровь Святого Грааля вытекла за пределы преданных истинной Церкви стран… Однако же, – продолжил он, – утолите мое любопытство, Штраубе: давно ли ты догадался, что это я?

– Весьма давно, – ответил барон. – Знал это почти наверняка. Удивляло только то, что, по моим соображениям, у вас не могло быть подручных – вы ни с кем не стали бы делиться тайнами орденских ловушек. И лишь теперь, когда наконец узнал, что основали собственный орден, все окончательно сошлось.

– Но чем я выдал себя? Просто любопытно, хотя… какое это уже может иметь значение?

– Стилетом, – сказал фон Штраубе. – Но прежде ответьте – зачем вы хотели выставить меня как убийцу Мюллера? Смерти моей вы бы тем все равно не добились. Смертной казни в России давно уже нет, а за убийство какого-то лекаря дворянину даже каторга не угрожает.

– Да зачем же каторга? – отозвался отец Иероним. – Достаточно, чтобы тебя взяли под арест, там бы ты уже не был под защитой своих друзей, а подкупить стражников мои новые братья по Ордену вполне бы смогли. Для такого дела я бы не пожалел своего единственного алмаза… Однако ты, кажется, что-то говорил про стилет…

– Да, со стилетом у вас получилась промашка, – ответил барон. – Стилет действительно был с моим именем и даже с тайными знаками, о которых во всем Ордене знали только трое – вы, комтур и я; их как раз и ставили во избежание подделки. И тем не менее то был другой стилет, ибо свой я однажды нечаянно зазубрил, а тот, что стал причиной смерти Мюллера, был без зазубрины. Значит, кто-то подделку все-таки произвел. И это могло быть сделано лишь по заказу того, кто был осведомлен об этих тайных знаках. Комтур же знал также и о зазубрине, однажды как-то даже пожурил меня за нее. Стало быть, оставались только вы…

– Какие пустяки иногда вторгаются… – с огорчением проговорил слепец. – Благо эту тайну ты тоже совсем скоро унесешь вместе с собой.

Вода уже доходила до пояса.

– А вот ежели я его сейчас придушу? – простодушно сказал Двоехоров. – Все одно помирать; однако ж славное дело перед смертью содею.

Отец Иероним рассмеялся:

– Котенок возмечтал задушить льва!.. Ты в темноте слеп, я же слухом своим зряч. Да и силы у меня, даже безоружного, хватит на пятерых таких, как ты.

То было сущей правдой. Сколь ни был крепок отважный семеновский поручик, но даже имей он при себе кинжал, совладать с такою скалой, как отец Иероним, ему бы никоим образом не удалось.

– Все равно ж, говорю, помирать, – спокойно ответил, однако, Христофор, – так чего бы не попробовать? – и стало слышно, как с этими словами он, загребая воду, двинулся на голос слепца.

– Давай, – подбодрил его отец Иероним. – Не столь уж велик будет грех свернуть тебе упрямую шею… Смотри только не оступись…

– О, черт! – выругался Двоехоров, и впрямь, должно быть, оступившись.

И тут же раздался возглас отца Иеронима:

– Боже, да что это?!

– Ремешок сыромятный, – вновь спокойно отозвался Христофор. – Тот, коим ваши людишки комтура скрутили. Я его все время держал в руках… А ноги вам связать – это один миг, я в детстве еще обучился коней одним хитрым узелком намертво треножить, не успевали и дернуться… Да не тужьтесь вы развязать, ваше… как вас там?.. Преподобие, должно быть. Кожа-то сыромятная; она как намокнет – в жизни ее никому не развязать. Только ножом резать, а ножа у вас, как изволили сказывать, и нет. Напрасно не прихватили. Что ж! Как у нас говорят – и на старуху проруха. Не печалуйтесь уж так, не первая ваша проруха. Вон и со стилетом Карлушиным тоже опростоволосились.

– Желаете оказаться со мною вместе на том свете? – злобно проговорил слепец. – Умрем же вместе – я свое пожил на земле!

Теперь уже спокойствие Двоехорова было определенно издевательское.

– Да зачем же нам с вами вместе? – спросил он. – Вы-то, может, и вправду свое пожили, а нам еще время вроде не подошло. Вы, чай, уже в магистры себя самозвано произвели, это, верно, вроде генерала; а мне до генеральского чина еще ох сколько! И Елизавета Кирилловна меня ждет. Нет, ваше преподобие (или как уж там вас), помирать мы еще как-нибудь повременим.

– Вы все равно погибнете, – мрачно предвестил слепец, – ибо в темноте не найдете выхода.

– А зачем же нам в темноте? – как бы даже удивился Двоехоров. – В темноте пускай бесы промышляют, наподобие некоторых. А нам от света Божьего хорониться ни к чему. Вот свечку сейчас зажжем…

– Это чем, интересно, – искрами из глаз? – тихо спросил его Бурмасов.

– Уж не думаешь ты, что я настолько глуп? – несмотря на близкую свою гибель, самодовольно спросил отец Иероним. – Небось огарок свечной нашел и возрадовался. Но огниво не найдешь, сколько ни пытайся. Это уж я позаботился…

Христофор ответил не ему, а Бурмасову:

– Искрами из глаз – сие только в присказках, Никитушка, – сказал он. – А касательно огнива их преподобие заблуждается. Говорю ж – проруха за прорухой у него! Одно огниво забрал, а другое, много лучшее, оставил и позаботился, чтобы сухое было. Я разумею кремень пистолетный. Чудо что за кремешок! Чтобы я без осечки уложил господина комтура. А мы вот сейчас кремешком-то этим… – В темноте засверкали искры – это он начал щелкать курком.

–  Condemnatio![Проклятье! (лат.)]– вне себя, злобно воскликнул отец Иероним.

– А мы, хоть и в латыни несильны, – отозвался Двоехоров, – однако ж на это ответствуем: «Fiat lux!»[Да будет свет! (лат.)].

При этих словах из пистолетного затвора высыпалось еще несколько искр, и огарок свечи наконец все-таки распалился огнем. Фон Штраубе увидел отца Иеронима, стоявшего на каком-то возвышении в воде по колена. Его бельма были в бессильной злобе устремлены на них.

– Поступим по вашему примеру: тоже не станем проливать вашей крови, отец Иероним, – сказал Бурмасов. – А уж как вода распорядится – так за то мы не ответчики.

Тот ничего не стал отвечать, лишь бельма его полыхнули еще большей злобой.

Самому Бурмасову вода доходила уже почти до самой груди.

– Надо быстро отыскать выход, покуда совсем не околели, – сказал он.

В самом деле, пронзающий до костей холод уже едва-едва позволял им двигаться в ледяной воде.