Текст книги "Иная сила"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Мною не забыта встреча, та наша встреча в парке! Помните ту пятницу? Вы тогда стояли в черном плаще, и семь Ваших слуг ждали вечера. А я ждала возле дома, в тени статуи безразличного ко всему ангела. Я дрожала, вся в нетерпении, в своем летнем платье, ожидая в саду своего рыцаря».

Бурмасов только головой покачал, заглянувши ему через плечо:

– Да, ничего тут не скажешь! Даже слов нет, какая чушь!.. Ну-ка, попробуем, как ты говоришь: через три на четвертое… – И он почти без запинки прочел: – «Барон мертв. Жду обещанной награды. Встреча в пятницу в семь вечера у статуи ангела в Летнем саду». Да, брат, лихо! – одобрил он. – Стало быть, встречу ему назначил? И ты полагаешь, он поймается и на эту встречу придет?

– Непременно придет, – заверил его фон Штраубе. – Придет с тем, чтобы убить. Ему лишних свидетелей оставлять в живых ни к чему.

– А явимся мы! – догадался Бурмасов. – То-то ему будет подарочек! Уж от меня не уйдет!.. И за тебя, и за Тишку… за Марата то есть, поквитаюсь!.. Да чего ж так надолго откладываешь – до пятницы?

– Во-первых – только в четверг выпуск газеты, – объяснил барон, – а во-вторых, не забывай, что мы сами тут в некоем смысле пленники. Александр повелел, чтобы мы до его возвращения не покидали дворец, и мы дали ему в том свое дворянское слово, а великий князь вернется снова же не ранее вечера четверга.

Никита, подумав, сказал:

– А ну как этот злодейский слуга уже назначил встречу для получения барыша где-нибудь в другом месте?

– Едва ли, – пояснил фон Штраубе. – Барыш он получит только за выполненное злодейство, а покуда я жив, рассчитывать ему не на что.

– Значит, снова беречь тебя как зеницу ока, – вывел заключение князь. – Что ж, не привыкать… Однако, – добавил он, – больно хочется и с этим злодеем тоже за все поквитаться. Как бы нам и его тоже выманить? Что думаешь, Карлуша, можно так подстроить?

– Отчего нельзя? Можно, – сказал барон. – Даже, полагаю, необходимо. Раз он шифр знает – стало быть, сумеет и прочесть. Только надо ту, первую заметку опередить, чтобы он уже не листал больше газеты. Что у нас по средам выходит?.. Ага, вот эта, «Курьер»…

С этими словами он снова взялся за перо и написал на одном листе примерно такое же, как и прежде, письмо к владельцу газеты, сопровожденное пятьюдесятью рублями, а на другом, подумав, вывел строки самой заметки:

«Вознаграждение ждет вас, граф! Получите офицерскую шпагу – сразу в ресторацию на Морской. Пятницу проведем весело. Далее в Вашем распоряжении все семь моих комнат. Кстати, в одной комнате – в летнем кабинете – как в Саду Эдемском, ожидают гурии».

Теперь уже князь, приноровившись, прочел зашифрованное совсем легко:

– «Вознаграждение получите в пятницу в семь в Летнем саду…» Да! – восхитился он. – Эко ты лихо тайнопись их освоил! По всему, оба должны туда прийти; там-то мы их разом и накроем, никуда не денутся!.. Эх, жаль, что аж до вечера пятницы ждать!..

Глава ХХ
Бурмасов заручается помощью кронпринца.

Еще одно покушение

С написанием писем Бурмасов не успокоился – не такова была натура его, – а сделал попытку выявить злодея с другого конца.

Со всякими капризами он стал вызывать к себе слуг по одному – то ему квасу вдруг возжелалось, то рассолу, хоть вина накануне и не пил, то зачем-то Библию. Да призывал по-хитрому – с таким расчетом, чтобы один и тот же не являлся всякий раз. Придет невысокий Гармаген со жбаном кваса, а Никита ему: «И скажи Евтихию, чтобы рассолу принес». Приносит рассол пожилой, полноватый Евтихий и тут же получает от князя распоряжение: «Передай-ка ты Поликарпу, чтобы мне подал Библию».

Гвоздем задумки было то, что вслед за лакеем в его комнате надлежало по-тихому появиться фон Штраубе, живому и невредимому. Бурмасова интересовало, насколько явление сие впечатлит каждого слугу.

Однако ни у маленького Гармагена, ни у круглого Евтихия, ни у высокого, худого Поликарпа возникновение барона никакой искорки не породило в глазах. Да и глаз вообще было не видать, по единой, что у лакеев, что у иезуитов выучке, все трое смотрели не выше подбородка. Даже трупик Тишки-Марата вынесли, слова не молвив, будто так и надо, что пес отдал душу. Когда же Никита им сказал, что пса надобно схоронить в им указанном месте, близ Царицына луга, чтобы он, князь, потом произвел над могилкой салют, ибо пес пал геройской смертью за хозяев своих, – никаких вопросов на сей счет от них не воспоследовало.

Когда подали обед, фон Штраубе ко всякому блюду прикоснулся камнем своего перстня, но камень на сей раз остался розов, как утренняя заря.

После обеда к ним наведался Христофор – по распоряжению великого князя он единственный из гвардии мог их посещать. Был он уже поручиком, чем гордился несказанно. Продвижение по службе шло у него в самом деле с такой невообразимой быстротою, что и до генерала, право, было недалеко. Никита был не расположен выслушивать его восклицания о прелестях Елизаветы Кирилловны, чем, кажется, слегка обидел новоиспеченного поручика, и рассказывать о происшедшем поутру не счел нужным, лишь попросил его нынче же отослать письма издателям газет. Так что половина дела, можно сказать, была сделана.

Но теперь уже Бурмасов не желал ни на минуту оставлять барона одного и до вечера, заложив руки за спину, молча вышагивал у него по комнате. «Неужели так и будет топотать до пятницы?» – думал фон Штраубе, которого эта шагистика уже начинала раздражать.

Вечером, однако, вдали чертогов раздался шум, и стало ясно, что это великий князь вернулся раньше назначенного срока.

Часа через два он призвал Бурмасова и фон Штраубе к себе в кабинет. Вид у престолонаследника был печальный и какой-то потерянный.

– Что творится в Санкт-Петербурге! – воскликнул цесаревич. – C’est terriblement![Это ужасно! (фр.)]Повсюду идут аресты, а я узнаю об этом только из газет! По-моему, и над моей головой сходятся какие-то неведомые тучи, только, в отличие от вас, укрыть меня от них некому.

Он говорил это в пространство – очевидно, сетуя на судьбу самому Господу, но такой испуг был при этих словах, что фон Штраубе решился успокоить великого князя.

– Уверяю, – сказал он, – что вашему высочеству опасаться нечего.

– Вы так полагаете? – с некоторой долей сомнения спросил кронпринц. – Впрочем, – добавил он, и его лицо стало немного проясняться, – отчего-то я верю вам, барон. Что-то в вас есть такое… Еще при первой нашей встрече сразу вам как-то доверился. Вы, помнится, тогда говорили о какой-то моей великой победе?..

– Да, – сказал фон Штраубе. – Когда вы станете монархом, то непременно одержите победу сию.

– Значит, нынешняя угроза не столь велика, если я еще успею стать монархом, – проговорил цесаревич, изрядно приободрившись после этих слов.

– Обязательно станете, ваше высочество, – подтвердил фон Штраубе. – И спасете не только Россию, но и всю Европу от ее нынешнего супостата.

– Да, да, вы говорили, сколь я помню, – от Бонапарта, кажется…

Фон Штраубе кивнул:

– Именно от него.

– И насколько скоро сие может случиться?

– Увы, лишь в грядущем столетии.

– До грядущего столетия еще надобно дожить, – вздохнул великий князь.

– Ваше императорское высочество в самом деле опасается за свою жизнь? – удивился барон. – Неужели престолонаследнику что-то столь сильно может угрожать?

– Ах, престолонаследники защищены, пожалуй, еще и меньше любого смертного! – воскликнул Александр. – Вспомните судьбу дона Карлоса! [Имеется в виду сын ФилиппаIIИспанского, убитый в заточении за участие в заговоре против отца]. А про судьбу несчастного царевича Алексея, сына Петра Великого, не хочется даже вспоминать. Его перед смертью даже пытали. Отец однажды подсунул мне протоколы, в которых описывались эти страшные пытки! После того я месяц не мог спокойно спать!.. Так вы говорите, – снова обратился он к барону, – смертельная угроза надо мной пока еще не висит?

– В близкое время – никоим образом, – заверил его фон Штраубе. – Вы доживете до своей истинной славы.

На минуту-другую просветлев, Александр внезапно снова нахмурился.

– Однако, – сказал он, – отец для чего-то вызывает меня завтра утром. В последние месяцы он стал вовсе непредсказуем, и я так страшусь подобных вызовов!.. Ах, я был так неосторожен! Со многими – как сейчас выяснилось – заговорщиками позволял себе быть близок. Уверен, отцу о том хорошо известно, и вызов связан именно с этим. Я в отчаянии! Что, что я ему скажу?!

И тут неожиданно Бурмасов вмешался в разговор:

– Вам есть, что ему сказать, ваше императорское высочество!

Александр взглянул на него недоуменно:

– В таком случае научите, князь.

– Простительно ли мне будет предположить, – спросил Бурмасов, – что ваш августейший отец мечтает великой славой увенчать свое царствование?

– Это безусловно так, – согласился престолонаследник. – Еще более, чем заговором, он взбешен неудачей, постигшей Суворова в этом походе, ибо слава победителя Бонапарта ему грезится денно и нощно… Впрочем, – с печальной улыбкой добавил цесаревич, – эту славу барон уже, помнится, предрек не ему, а мне; не так ли, барон?

– Да, – подтвердил фон Штраубе, – этой победой вы прославитесь на весь грядущий век.

Александр снова повернулся к Бурмасову:

– Тогда не понимаю, чем вызван ваш вопрос.

– Я разумею совсем другую славу, – сказал Никита. – Славу, которая, как, полагаю, и ваша, перенесется через века, но она будет вовсе иного рода, нежели ваша. То будет слава мудрого властителя, сумевшего на века вперед предостеречь свою страну…

– Это уж не благодаря ли какому-нибудь своему указу? – снова не сдержал улыбки, на сей раз весьма иронической, престолонаследник.

– О нет! – поспешил вставить Никита. – Благодаря своему посланию, предостережению для всей России, отправленному через века.

– И кто же его подвигнет на такое послание? – уже не улыбаясь, спросил Александр.

– Не кто иной, как он! – указал Бурмасов на барона. И торжественно провозгласил: – Мальтийский рыцарь Карл Ульрих фон Штраубе!

Александр внимательно посмотрел на барона и после некоторых раздумий произнес:

– Что ж, сколь сие не странно звучит, но я, пожалуй, что отчего-то готов поверить… Однако, – спросил он у фон Штраубе, – не поделишься ли и со мной, рыцарь, что это будет за пророчество?

– Увы, ваше высочество, – сказал барон, – оно еще не сложилось.

– И когда ж сложится?

– Подобные пророчества, – пояснил фон Штраубе, – складываются только на самом рубеже двух веков. Мало того, они могут быть переданы не иначе как царствующей в это время особе.

– Стало быть – только отцу, и не ранее чем через полтора месяца, – проговорил престолонаследник, опять погрустнев. – Но государь меня вызывает не далее как на завтрашнее утро; какое же касательство все это может иметь ко мне?

– Самое прямое, ваше высочество, – опять решился вмешаться Бурмасов. – Если вы, не дожидаясь государевых упреков, сами начнете с того, что сообщите ему об уготовленной для него славе провидца…

– Да, да! – подхватил цесаревич. – Он сразу увлечется этой темой – такое вполне в его романтическом характере! А увлекшись, может и позабыть, для чего меня вызывал, так с ним тоже бывает.

– Если же вы, – продолжал Бурмасов, – сообщите, что самолично спасли барона от заговорщиков (что, право же, совершенная истина), от заговорщиков, желавших всячески воспрепятствовать его встрече с государем, своим великим гроссмейстером…

– О да, отец непременно возрадуется моему поступку! – воскликнул Александр. – И пагубный для меня разговор может не состояться вовсе!.. Господа, вы вселили в меня надежду! Само провидение привело вас ко мне!.. Здесь вы, надеюсь, в безопасности… – Бурмасов и фон Штраубе при этих словах кронпринца лишь переглянулись, но не стали ему возражать. Между тем цесаревич продолжал: – Будьте же моими почетными пленниками, не покидайте дворца, дабы снова не подвергаться опасностям! Все, чего вы пожелаете, будет вам предоставлено немедля. – Он заметил несколько недовольный вид Бурмасова. – Вас, кажется, князь, что-то не вполне устраивает в моем предложении?

– Ваше высочество, – вынужден был сказать Никита, – наша благодарность вам не имеет границ, но один раз нам придется нарушить ваше приказание не покидать дворца. В эту пятницу нам с бароном необходимо будет отлучиться.

– Неужто по амурным делам? – лукаво спросил великий князь. – Вот уж не думал, что и рыцарям Мальтийского ордена не чуждо сие.

– Нет-нет, – поспешил сказать Бурмасов. – Это дело как раз касается тайны того самого откровения, которым барон должен поделиться с государем. Нижайше прошу, ваше высочество, меня простить, но более сказанного поведать вам никак не могу.

– Что ж, понимаю – Тайна… – не стал упорствовать престолонаследник. – Ну тогда в моей власти придать вам усиленный караул.

Однако Бурмасов сказал:

– Увы, и этого никак нельзя, ваше высочество. Если бы вы только изволили дать нам в сопровождение семеновского поручика Двоехорова…

– Считайте, он ваш, – заверил Александр.

– И еще одна просьба… – продолжал Никита. – Не вполне, правда, обычная…

Цесаревич стал серьезен.

– Слушаю, князь…

– Нам необходимо в целях безопасности устроить некоторый машкерад – переоблачиться в статское платье, изменить лица…

– О, до машкерадов, говорят, моя покойная прабабка Елизавета Петровна была большая охотница, – уже совсем весело улыбнулся Александр. – Предпочитала это всем другим забавам. Даже осталась ее машкерадная комната. Я велю слугам вас туда препроводить.

– Нет-нет, ваше высочество, только прошу, ради Бога, без слуг! – воскликнул Бурмасов. – Никто более не должен об этом знать!

– Что ж, – согласился цесаревич, – когда понадобится, я сам вас препровожу. Даже принцы крови должны следовать древнему закону гостеприимства… Однако сейчас, – добавил он, – не сочтите меня негостеприимным, господа: великая княгиня не слишком хорошо себя чувствует после долгой дороги и уже, должно быть, меня заждалась.

Отвесив низкий поклон, друзья поспешно вышли из великокняжеского кабинета.

Фон Штраубе опять сидел в кресле в своей комнате, а Бурмасов, как и давеча, не в силах угомониться, вымеривал комнату шагами.

– Виктория, брат! Почти что окончательная виктория! – восклицал он. – Считай, семь осьмых сделали для будущего спасения России! Теперь уж будет тебе аудиенция у Павла, попомни мое слово! Что б ты делал без Никиты Бурмасова! – не позабыл он похвалить и себя.

– Да, ловко ты цесаревича направил, – признал фон Штраубе.

– Вот со злодеями расправимся в пятницу, – ликовал, все расхаживая, Никита, – а там и до аудиенции останется совсем чуть. Ты уж там только не оплошай, Карлуша!.. А дальше женим тебя – уже и знаю даже, на ком женить! И сам женюсь – благо богат, кажись, снова. Оба женимся – будет кому и через сто лет Россию спасать! Чтобы всегда были фон Штраубе и Бурмасовы, готовые спасать Русь-матушку!.. Но первое дело – все-таки злодеев не упустить.

– А для этого – прежде самим спастись, – вставил барон. – Как видел, и дворец не больно надежная защита.

Слова его не замедлили подтвердиться. Бурмасов, что-то еще восклицая, притопнул ногой, и тут же раздался грохот, словно стена обрушилась.

Но это была не стена, а огромная картина в многопудовой раме, вдруг упавшая на ложе фон Штраубе, отчего оно переломилось пополам.

На какое-то время друзья замерли, потрясенные, затем оба подскочили к кровати.

– Веревки подрезаны, – сказал Никита. – Случись ночью – все бы кости тебе переломало. Видишь – сам Господь снова помогает! Если б я не топнул ногой…

– Да, вновь ты мой спаситель… – вынужден был подтвердить фон Штраубе.

– Спаситель, не спаситель, – сердито отозвался Бурмасов, – а мне все это уже начинает порядочно надоедать! – С этими словами он стал нетерпеливо дергать ленту колокольчика для вызова слуг.

На такой трезвон сбежались разом все трое – невысокий Гармаген, округленный Евтихий и высокорослый Поликарп, и при виде происшедших разрушений такой искренний испуг застыл у всех троих на лицах, что и заподозрить кого-нибудь из них было, право, грешно.

– Кто-то подрезал веревки, – грозно проговорил Бурмасов, прохаживаясь перед ними.

Все три пары глаз выразили ужас.

– Боже, в государевом дворце! – едва смог произнести Гармаген.

– Спасибо, Господи, что до беды не довел! – часто закрестился Евтихий.

– Да как же это, как?! – недоумевал Поликарп.

Видя, что первый натиск ничего не дал, Бурмасов продолжил:

– И подрезать эти веревки мог только кто-то из вас.

– Из нас?! – в ответ хором прозвучало восклицание.

– Да, из вас! – упорствовал Никита. – А поскольку подрезать веревки можно только ножом, то я спрашиваю: у кого из вас есть при себе нож?.. Ну! Мне что, самому выворачивать у вас карманы?

Однако и это ничего не дало, ибо складные ножички из карманов вытащили все трое.

– Браво! – нахмурился Бурмасов. – Все трое, как тати, при ножах… И зачем они вам?

– Для чистоты: между паркетинами скоблить, – ответствовал Гармаген.

– Лучину для печки щепить, – сказал Евтихий.

– Свистульки для прачкиных детишек вырезываю, – признался Поликарп.

– Ну-ка, дайте сюда. – Никита взял все три ножа, раскрыл их и внимательно осмотрел лезвия. – Вот! – торжественно заключил он. – Только один остёр, остальными веревку шелковую не надрежешь. Чей это?

– Мой… – робко сказал маленький Гармаген. – Только я – Господом клянусь – ничего!..

Никита был грозен, как Марс.

– Ничего, говоришь?.. А ну-ка вы двое, – приказал он Евтихию и Поликарпу, – возьмите свои ножи и попробуйте сделать на веревке такие же надрезы.

Они послушно исполнили его приказание.

Бурмасов и фон Штраубе вместе осмотрели веревку. Все надрезы, и прошлые, и новопроизведенные, были с виду совершенно одинаковые.

Посопел еще Никита носом, посопел, – ну а что было делать? Возвернул всем ножи да велел обломки кровати и картинной рамы убрать и новое ложе для фон Штраубе принести, что и было незамедлительно сделано.

– Напрасно ты сейчас раскрылся, что их подозреваешь, – сказал фон Штраубе, когда слуги ушли. – В пятницу злодей будет слишком осторожен.

– Ничего, – ответил Бурмасов, – зато он и сейчас поосторожнее будет, а до пятницы нам еще бы как-то дожить. Ну а там уж такой машкерад устроим, что все одно не признает. Да и не лакея главное изловить, а ту персону, что всю эту охоту устроила. Вот от кого машкероваться так машкероваться, ибо чую – знает сия персона обоих нас так же хорошо, как и мы ее.

– Ты полагаешь – это?..

Фон Штраубе не стал договаривать, однако же Бурмасов кивком подтвердил, что явно оба они думают об одной и той же персоне.

– Ты, Карлуша, ложись, а я тут прикорну, – сказал он, усаживаясь в кресло. – Да свечей не станем гасить. – С этими словами он зарядил оба своих пистолета и положил их на столе рядом с собой.

Глава XXI,
в которой друзья, готовя ловушку другим, попадают во встречную ловушку

До пятницы ночами спали попеременно, в остальную же пору не знали, как избыть время, мучась от нетерпения.

В пятницу с утра Никита пребывал в ажиотации, то и дело приговаривая:

– Изловим!.. Всех изловим ужо!..

Лишь дождавшись прихода Двоехорова (прежде он ни на миг не желал оставить фон Штраубе одного), Бурмасов отправился к великому князю и вскоре вернулся, волоча с собою целый ворох нарядов и какую-то большущую шкатулку. У него хватило дерзости не впустить в комнату даже самого великого князя, которому все их приготовления были до крайности любопытны. Он запер комнату на ключ и только затем приступил к подготовке машкерада.

Сразу вышло затруднение с Двоехоровым. На машкеровку тот был готов, но лишь при том условии, что непременно останется в чине поручика, к тому же непременно своего Семеновского полка.

– Лицо там как-нибудь до неузнаваемости подправьте, – сказал он, – а от мундира своего никак не отрекусь.

– Тебя ж не узнает никто, – увещевал его Бурмасов. – Так и задумано, чтоб не узнали. Что тебе тогда за различие, в каком мундире? Да хоть попадьей вырядись!

– Ну ты и скажешь – попадьей! – буркнул Двоехоров. – А ежели все-таки признает кто да Елизавете Кирилловне донесет, что я попадьей по Петербургу выхаживаю? Хорош я тогда перед ней буду!

– Да коли узнают, – начинал злиться Никита, – тогда можно и на дело не выходить! Ступай тогда лучше к своей этой… с родинкой!

Видимо, за то, что Бурмасов назвал не бородавкой, а родинкою сей предмет, Христофор наконец все же согласился на некоторую уступку. Сошлись на том, что будет он не семеновцем, а драгуном, но, разумеется, драгунским поручиком, ниже никак. С неудовольствием он сменил зеленый семеновский мундир на красный драгунский, еще с большим неудовольствием надел черный парик и уж вовсе с отвращением наблюдал в зеркало, как Никита жженой пробкой придает его русым усам неподобающий семеновцу черный цвет. Когда же Бурмасов открыл шкатулку с комедиантским гримом и начал менять ему форму носа, Двоехоров наблюдал за сим действом уже в полной отрешенности, наконец, кажется, смирившись с поруганием своей персоны.

Фон Штраубе был одет в статского советника, и лицо ему Никита состарил гримом до неузнаваемости.

Для себя же Бурмасов придумал всем машкерадам машкерад – барышней обрядился. Пушок свой светлый над губой чем-то примазал – и нет усов. Затем по лицу перед зеркалом какими-то мазями прошелся – совсем стало девичье личико. А когда сапожки дамские да шубку беличью надел – так и вовсе хоть замуж сейчас выдавай, такая пригожая девица из него вышла. Кто б знал, что у девицы той под шубкой шпага и два заряженных пистолета спрятаны!

– Не больно-то?.. – с неодобрением спросил Христофор.

– А что? – весело ответил Никита. – Если самой императрице Елисавет Петровне было не зазорно себя в гусары машкировать, то мне преобразиться в иной пол тем более вполне простительно.

До назначенного срока оставалось еще два часа, когда они, соблюдая всю осторожность, чтобы не попасться на глаза слугам, покинули дворец.

На вечерней улице они в своем машкерадном облачении особо не привлекали к себе ничьих взглядов. Обычная картина: пожилой статский советник фланирует под руку со своей прехорошенькой дочерью в сопровождении рослого, молодцеватого поручика-драгуна.

Они изрядно продрогли, уже, наверно, по десятому кругу обходя Летний сад, когда вдруг Бурмасов сдавил фон Штраубе локоть и шепнул:

– Смотри!

Неподалеку от них остановился экипаж, и из него выходил некий бородач, по виду купец. Однако осанкою был вовсе не похож на купца и ликом никак не походил на уроженца России.

– Узнаёшь? – спросил шепотом князь.

Фон Штраубе кивнул:

– Да, комтур Литта.

– Смотри-ка, тоже устроил машкерад! – проговорил Бурмасов. – Только похуже нашего – вполне можно узнать. С сей минуты надо – глаз с него не спускаючи… Ну в его-то персоне я, по правде, и не сомневался… Явился-таки на встречу! Теперь осталось высмотреть слугу.

Мнимый купец между тем так же, как и они, прохаживался вокруг Летнего сада и поглядывал то и дело на мраморную фигуру ангела. По мере того как время близилось к семи часам, эти его поглядывания делались все более частыми и нетерпеливыми.

…И тут внезапно совсем в другой стороне раздался грохот, полыхнуло пламя, и сразу оттуда донеслись возгласы: «Пожар! Пожар!..»

Пламенем была охвачена лавка, торговавшая сластями. Она полыхала так ярко, что ослепляла глаза, вечерняя тьма вокруг сразу же загустела, как деготь, и ничего более нельзя было разглядеть.

– Где комтур? – прошептал Бурмасов. – Живо ищите мне комтура!

Но того нигде не было видно.

– Все подстроено! – догадался фон Штраубе.

– Да что? Скажи ты толком! – спросил Двоехоров из-за его плеча.

– Пожар подстроен! Нас провели! – сказал барон. – Быстро туда, к ангелу!

Бурмасов уже и сам сообразил, в чем дело, и первым бросился в сторону мраморной фигурки, проглядывавшей из тьмы. Фон Штраубе и Двоехоров устремились за ним. На ходу Бурмасов выхватил из-под шубки пистолеты: хороша барышня, если б увидел кто!

Прохожие, правда, были так увлечены пожаром, что не замечали более ничего.

Однако, очутившись возле мраморного ангела, друзья не обнаружили никого подле него. Бурмасов зло проговорил:

– Сбежал, собака, твой комтур! Теперь зато знаем, кто твой злодей!

– Кто бы он ни был, – возразил фон Штраубе, – он прежде должен был встретиться со слугой. Ищите под ногами!

И тут же услышал голос Двоехорова:

– Черт! Да что это?! – Христофор нагнулся и что-то разглядывал на земле.

Фон Штраубе тоже склонился и нащупал рукой что-то мягкое и еще теплое.

– Труп, – сказал он.

Запасливый Двоехоров имел при себе свечной огарок. Он пощелкал огнивом, и в слабом освещении друзья увидели лежавшую ничком фигуру, от которой исходил какой-то странный запах.

Христофор повернул лежащего и заключил:

– Мертв.

– Евтихий, – проговорил Никита, узнав округлого слугу. – Эко он его!

Глаза у слуги застыли в последнем изумлении, а горло было перерезано от уха до уха.

Фон Штраубе почувствовал головокружение, но вовсе не от увиденного. Он только сейчас понял, что это был за запах. И еще понял, вдруг валясь поверх покойника, что они снова угодили в ловушку.

Голос Бурмасова доносился едва-едва:

– Господи, да что ж это?..

В следующий миг беличий мех коснулся щеки фон Штраубе – это князь повалился рядом с ним.

– Братцы, вы где?.. Что это с вами?..

Ничего уже не видя, барон понял, что Двоехоров склонился над ними со свечой. Он попытался крикнуть, чтобы Христофор отошел от этого гиблого места поскорее, но услышал только собственный слабый хрип.

– Боже, что со мной?.. – пробормотал Двоехоров. – Ноги не держат, братцы!..

Затем донесся глухой удар оземь – это он рухнул как подкошенный.

Далее фон Штраубе почувствовал, как чьи-то руки подняли его и куда-то понесли, а потом колеса под ним застучали по булыжнику.

И вдруг, перед тем как сознание полностью покинуло его, пришло озарение. Лишь теперь он, кажется, понял все. И загадка со стилетом как раз пришлась к месту…

Да, он понял все так же ясно, как то, что это уже конец, который если еще и не наступил, то теперь уже не замедлится, ибо из таких переделок не выходят живыми.

Жаль было не столько себя, сколько друзей, которых, без сомнения, ждала та же участь, что и его, – эти руки и их живыми не выпустят.

«Как глупо… – подумал он. – Отыскать разгадку – да так с нею и умереть во сне…»

Этот сон забирал, неодолимый, как смерть. Возможно, он и был уже началом смерти…