Текст книги "Иная сила"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Наконец, ощупав светом один угол подвала, Христофор воскликнул:

– Здесь!

Там была приставлена лестница, ведшая к железному люку в потолке. Когда, однако, Бурмасов первым взобрался наверх, открыть этот люк ему не удалось.

– Черт! – выругался он. – На замок заперто!

Комтур сказал:

– У Иеронима должны быть ключи.

– Так он их и отдаст… – процедил сквозь зубы Никита. – А управиться с этим сатаной нам и четверым не под силу.

– Погодите, – сказал Двоехоров, вглядываясь туда, где должен был стоять отец Иероним, – что-то его не видать!

– Уйти не мог?

– Да нет, я славно его стреножил… Ну-ка, приближусь все-таки… Ты, Никита, держи свечу.

– Осторожно с ним, – напутствовал друга Бурмасов, но бесстрашный поручик уже подбирался к тому месту вплавь, ибо идти теперь не оставалось никакой возможности.

Вернулся к лестнице, весь дрожа, но веселый, и позвенел ключами, которые держал в руке:

– Не подвела фортуна, мы спасены! Не зря ж звезда у меня на ладони!

Пока он лез по лестнице, Бурмасов спросил:

– Он что ж, тебе сам их отдал?

– Больно я просил! У покойника-то! – так же весело ответил Христофор.

– Покойника? – удивился Никита. – Он же высоко стоял; неужто все-таки потонул?

– Да нет, – сказал Христофор. – Видать, нутряная злоба его задушила, сердце разорвала. Подплываю – а он уже в воде, бездыханный. Только бельма мертвые таращит. Ну, я в рясе у него поискал… Ты лучше попробуй-ка – те самые ключи, что надо?

– Те! – радостно отозвался Бурмасов.

Замок расщелкнулся, и он распахнул люк.

Когда наконец выбрались в сухое помещение, граф Литта, растроганный, обнял Двоехорова за плечи:

– Спаситель вы наш!

– Кабы только наш! – вставил Бурмасов. – Теперь, когда и Карлуша живой, он, можно сказать, всей России благодетель и спаситель!

На это Христофор чуть смущенно сказал:

– Признаться, братцы, я про Россию за всем как-то и не подумал вовсе. Когда совсем жуть брала, другое на храбрость подвигало…

– И что же, коль не секрет?

Все то же смущение было на простодушном по-детски лице поручика.

– Думал: живым не выберусь, – сказал он, – так и свадьбе моей с Елизаветой Кирилловной не бывать.

От холода зуб на зуб не попадал. Благо в помещении, где они очутились, на стенах висели зимние монашьи рясы. Не сговариваясь, начали сбрасывать с себя мокрые насквозь машкерадные платья и переоблачаться уже в другой, в монашеский машкерад. И все же Бурмасов, хоть и трясся как осенний лист, сумел сказать:

– Стало быть, о родинке ты думал, Христофор!

– О ней! – радостно выпалил поручик.

* * *

Молодой монашек подглядывал за ними через щель. Перед этим через другую щель, которая в полу, он слышал, а после того как зажглась свеча, и видел то, что творилось в подвале, хотя и не должен был вообще находиться здесь – отец Уриил, великий магистр их Ордена хранителей тайны строжайше воспретил кому-либо присутствовать при сем. А он вот нарушил запрет – уж больно любопытно было.

«Жаль, пистолета нет, – подумал он. – Сейчас бы и сотворил то, чего отец Уриил так желал».

Ах, не было, не было пистолета!..

Когда те четверо убийц Уриила, переоблачившись в монахов, ушли, он взял зажженный фонарь и через люк спустился в ледяную воду. Холода он почти не ощущал – горе от утраты магистра заставляло умолкнуть все другие чувства.

Держа фонарь над головой, он добрался до того места в надежде на Божье чудо.

Но чуда не было. Из-под воды на него смотрели с мертвого лица застывшие бельма, точно взывая к мщению.

Несмотря на холод, сковавший тело, лицо у монашка сделалось горячее – слезы текли по щекам. Он вспомнил, как отец Уриил выкупил его у злобной старухи, дравшей розгами каждый день, как обучил грамоте и премудростям своего Ордена, как наполнил душу благоговением к Тайне, а разум – осознанием смысла бытия. Как он читал великому слепцу перед сном газеты, как тот обучил всем тайным премудростям – от убивающей балки над дверью до снотворного зелья, коим поливают труп; провел его в этом же подвале через обряд посвящения в Орден, как во время этого обряда он из никому не нужного горького сироты Прошки стал братом Ордена с загадочным ангельским именем Озоил – именем, от которого точно крылья обрелись за спиною.

Неужели, неужели все это так и закончилось тут, в залитом водой подвале, в этой ледяной тьме, и его никому не нужная жизнь вернется в свое никому не нужное русло?..

Он высветил фонарем латинскую надпись на стене. Латынь они еще только начали постигать с отцом Уриилом, но он знал, что эта надпись гласит: «Слава избравшим Орден сей, достойным потому благодати Божьей». И имена. Вот и его – второе по счету. И вовсе не Прошка он тут, а заслуживший благодать Божью крылатый ангел Озоил!

«Когда-нибудь, после моей кончины, ты сменишь меня, послушник Озоил», – говорил когда-то великий слепец.

Вот она, его смерть, смотрит на тебя, брат Озоил, своими белыми бельмами…

А значит…

Значит, то самое время и пришло! И значит, никогда не умереть делу почившего магистра. Никто иной, как он, Прошка, не допустит этого!..

Только не Прошка вовсе, даже не Озоил! Нет, теперь он сам – Божий архангел Уриил, великий магистр Ордена хранителей Тайны! А вот и братья его, не ведающие страха рыцари сего Ордена, имена их, и людские, и ангельские, навеки вырублены на этой стене:

– Сенька – он же ангел Фонаил, смотритель и казначей Ордена;

– Олёшка – он же ангел Селафиил, охранитель внутриорденских таинств;

– Пантелеймошка – он же ангел Хризоил, беспощадная десница Ордена в миру;

– Алексашка – он же ангел Иорданаил, столь же беспощадная Божья десница внутри Ордена;

– Петрушка – он же ангел Регуил, вестник великого магистра Ордена;

– Ивашка – он же ангел Колобуил, великий инквизитор Ордена.

Имеется еще Ферапошка, покамест не принявший посвящения и потому не носящий славного ангельского имени. Что ж, пускай Ферапошка и будет Озоилом, ибо он, Прошка, отныне носит другое, наивысшее орденское имя – Уриил, подобающее магистру и генералу Ордена. А Ферапошка пускай будет ангел Озоил, наследник великого Уриила, ибо пресекновения Ордена не может быть никогда!

Он порылся в мокрой сутане умершего магистра и, преодолев некоторую боязнь, извлек из нее розовый алмаз. Однако казалось, бельма мертвого слепца взирали на его действия одобрительно.

Пусть же это и будет его, нынешнего Уриила, символ магистерской власти – власти над тайнами, над людьми и над своими лейтенантами-ангелами – Озоилом, Фонаилом, Селафиилом, Иорданаилом, Хризоилом и Колобуилом. Потом их будет больше, много больше! И они изобретут новые хитрости и тайные уловки, каких не ведал даже мудрый слепец. И власть их будет много большая, нежели у всех сильных мира сего! Потому большая, что за ними – Истина!..

И престол Ордена будет… Нет, не тут, в промозглом, холодном Санкт-Петербурге, подумал промерзший до костей Прошка, он же отныне великий магистр Уриил, – не тут, а где-нибудь в далекой теплой Гишпании, о которой он не раз слышал от скончавшегося слепого магистра. Оттуда они будут следить за миром и с благословения Божия, в котором новый Уриил уже не сомневался, будут направлять, а если надо – и исправлять его!..

Пока еще они слишком юны и слабы, так что, может быть, не сейчас это свершится, а многие, многие годы спустя. Но так будет! Теперь, держа в руке заветный алмаз, он уже ничуть не сомневался – так будет!

И бельма слепца из-под толщи воды, казалось, подкрепляли его в этой уверенности, будто усопший магистр сейчас произносил своим не ведающим сомнений голосом, как он не раз говаривал вживе: «Быть по сему» [Вмешательство Ордена Хранителей Тайны не раз будет встречаться в романах В. Сухачевского «Завещание императора», «Сын», «Загадка отца Сонье», «Конец Ордена» и других из серии «Тайна»].

* * *

Между тем четверо озябших людей в монашеских рясах добрались до квартиры Бурмасова. Там не привыкший при таком барине ничему удивляться слуга Тишка быстро растопил камин и приготовил горячий грог.

Они, как совсем недавно после потопа, патрицианствовали в каких-то импровизированных тогах возле камина, потягивали горячее питье, а Бурмасов, когда тепло его наконец пробрало, приговаривал:

– Спасена Россия! На века вперед спасена! Теперь дело за малым – за твоей, Карлуша, встречей с императором. А там женимся, непременно женимся! Чтобы уж точно закрепить все это на века!

– А что, жениться – дело всегда благое, – поддержал его Двоехоров.

– Но сейчас, – открывая бутылку «Вдовы Клико», продолжал Никита, – мы, друзья, выпьем за другое! За наше чудесное спасение и за то, чему мы им обязаны!

– За отвагу Христофора? – спросил фон Штраубе.

Бурмасов лишь покачал головой.

– За его смекалку, без которой мы бы пропали? – предположил комтур.

– Нет, – сказал Никита. – Все, что вы говорите, близко, да все ж не то.

– За фортуну нашу счастливую, за звезду? – предположил уже сам Христофор.

– Совсем рядышком, – подтвердил князь. – Ну а имя, имя звездочки этой?

– Право, ты загадки какие-то ставишь… – отозвался Двоехоров.

Фон Штраубе и комтур на сей раз промолчали, хотя барон, кажется, догадывался, что тот имел в виду.

– Имя ей, – поднося бокал к губам, подтвердил его догадку Бурмасов, – имя звездочке этой, вызволившей нас из беды, имя ей – Прелестная Родинка На Щечке Елизаветы Кирилловны! – И торжественно провозгласил: – Выпьем же за нее, друзья! Выпьем за нее, ибо без нее не быть бы ни одному из нас живу. Виват же ей, Родинке!

– Виват! – сказал комтур.

– Виват! – сказал фон Штраубе.

– А что? – чуть смущенно сказал Двоехоров. – Коли за родинку – это вполне даже хорошо! Тут совершенно никаких моих возражений – ежели за родинку! – И при воспоминании об этой родинке мечтательно прикрыв глаза, он первым осушил свой бокал.

Остальные выпили вслед за ним и разбили свои бокалы о каминную решетку.

Глава XXIV
Видение. «Голубка»

Сколь ни крохотным казался себе фон Штраубе под сводами огромной залы, где его принимал император, но еще крохотнее он себя чувствовал под необозримой вышиной Тайны. Века и тысячелетия проглядывались сквозь эту величественную вышину. И каким, Боже, крохотным был сам император, в горностаевой мантии магистра Мальтийского ордена восседавший на троне!

– Что ж, рыцарь, – сказал крохотный император, – мой сын Александр поведал мне, что ты хочешь остаться в России навсегда.

– Да, это так, – поклонился крохотный фон Штраубе.

– Весьма похвально, – сказал император. – Мы этому препятствовать не станем… Теперь же главное – то, что ты должен мне передать. Слушаю тебя, рыцарь.

…Ах, что, что он должен был передать?..

…Что-то качнулось под его ногами. Отчего-то он сразу понял, что это. То была палуба римской триеры по имени «Голубка», уносящей его в далекую Мессалию. И рядом стояли те, кто должен был там стоять…

А дальше…

Дальше фон Штраубе не слышал собственных слов, ибо кто-то другой, невообразимо далекий и могущественный, придавал его смутным ощущениям словесную оболочку…

* * *

…Немыслимые гиганты корабли, хотя и целиком выкованные из железа, тем не менее горели, как бумажные, где-то в далеком восточном океане. Охваченные пламенем люди кидались в воду с горящих кораблей. А другие, с желтыми лицами и раскосыми глазами, наблюдали за ними, будто это были мотыльки, залетевшие на ночной огонь…

И звучал чей-то басистый самоуверенный голос:

«Маленькая победоносная война со слабой Японской империей – вот что избавит нас от ужаса всех возможных революций, государь…»

– —

Собственных слов лишь обрывки прокрадывались в сознание фон Штраубе:

– …однако российско-японская война, если таковая случится, будет лишь началом неизбежного конца…

Но кто, кто при этом водил его языком?..

– —

…Залп ружей – и тысячи людей валятся, окровавленные, у Зимнего дворца…

– —

…Гудят, гудят какие-то железные махины, ставшие на железных тоже путях… В воздухе какой-то писк, но в голове он каким-то образом складывается в слова:

«Государь, волнениями охвачена вся страна. Железные дороги парализованы. Если срочно не будет принято чрезвычайных мер…»

– —

…Горят богатые дома, полыхают библиотеки – кожа фолиантов корчится в огне…

– —

…Пламя успокаивается на миг, и снова доносится чей-то самоуверенный голос:

«Встав во главе Балканского союза, Российская империя сможет показать прогнившей австрийской и германской монархии…»

– …Еще один шаг к гибели… – Впрямь это произнес фон Штраубе или только послышалось?..

– —

…Черный безлошадный экипаж двигался сам по себе. Кто-то вырвался из толпы и выстрелил по нему из причудливого пистолета. Кровь заливает чей-то раззолоченный мундир…

…Мальчишечьи голоса: «В Сараево убили эрцгерцога Фердинанда!.. Германия объявила России войну!..»

– —

…Разрывы каких-то страшных, неведомых гранат – и сотни людей превращаются в кровавое месиво…

– —

…Падает, катится императорская корона…

– —

…А это что?.. Чье-то лицо с красивой бородкой… Почему-то фон Штраубе знает, что это император из будущего, далекий наследник Павла… Но голова его… Боже, голова!.. Эта голова отчленена от тела, чья-то рука швыряет ее в горящую печь и там шевелит ее кочергой… А двое с бородками клинышком разглядывают, как она горит…

– —

…Господи, уж не ад ли это?.. Воистину ад! Ибо людей привязывают к перекладинам, опускают на них в котлы с кипящей водой, а затем быстро окунают в море, отчего кожа у тех лопается и спадает наземь, а сами они – о ужас! еще живые! – голым мясом валятся на песок и корчатся на нем в чудовищнейших муках…

– —

…И рушатся, рушатся повсюду покрытые золотом купола церквей…

– —

…И жестокая звезда в небе над черной от крови водой… Боже! От крови его потомка деспозина!..

– —

…Но видно и то, что далее. Царь Голод шествует по разоренной земле. Люди, похожие на скелеты, жуют древесную кору, но все равно умирают от голода. И другие засыпают песком эти бесчисленные мертвые кости, ставшие почти что голыми костями еще при жизни…

– —

…Колонны людей, бредущих по какому-то неземной силы морозу; кажется, сами люди вот-вот рассыплются со звоном, как рассыпается лед…

– —

…И гудит небо, наполненное железными птицами… И валятся во прах целые дома…

– —

…И звезда, страшная неугасающая звезда все полыхает над черной водой…

– —

…Господи, насколько неизбежна сила, убивающая все когда-либо созданное или родившееся!..

– —

…Боже, неужели все это будет?!

* * *

– …Неужели все это может случиться?! – услышал он взволнованный голос императора.

Обессиленный от страшных видений, фон Штраубе почувствовал, что пол уже не покачивается под ногами.

Он открыл глаза (даже не помнил, чтобы закрывал их) и понял, что уже не стоит на палубе «Голубки». Под ногами снова был паркет дворца, и кто-то совсем уж, совсем крохотный, с передавленной шарфом шеей и высунутым языком восседал перед ним.

Затем все увеличилось в размерах. И шарф, и высунутый язык исчезли у сидевшего, и лицом он стал снова похож на нынешнего императора Павла.

– Неужели такое случиться может? – снова с ужасом спросил он.

– Это случится, ваше величество, – уверенно ответил фон Штраубе, – если ваших грядущих потомков не предостеречь и если они не внемлют тому, от чего их предостерегают.

– Но – как же предостеречь? – спросил император. – Вы же говорите – все это может случиться через век, даже, возможно, более…

– Надо написать вашему далекому потомку послание, – подсказал фон Штраубе. – И если оно дойдет…

– Оно дойдет! – решительно перебил его Павел. – Оно не может не дойти! В империи совершается все, если на то есть мое повеление!

После тех высей, в которых побывал, фон Штраубе смотрел на этого маленького, курносого, напыщенного человечка и думал: неужели это тот, кому суждено явиться спасителем необъятной империи, а быть может, и мира всего? Да он и себя-то спасти не в состоянии, ибо – вот он, вот он, этот страшный шарф, сдавивший ему горло. Минует едва больше года – и будет, будет этот шарф!..

– Кстати, насчет этого письма… – сказал Павел. – Мой сын Александр говорил мне про деспозинов. Если предположить, что я поверил его рассказу… Ответьте, барон, – не течет ли в жилах и русских монархов кровь Грааля?

– Да, государь, – ответил фон Штраубе. – Поскольку родословные монархов сильно переплетены, то хоть немного крови, доставшейся от Меровингов, протекает в жилах каждого из них.

– И стало быть, – продолжил за него Павел, – пролить кровь государя – это почти то же, что пролить кровь Христову, не так ли?

– В какой-то мере можно сказать и так…

После раздумий Павел сказал:

– Надо и об этом сообщить потомкам.

– Да, государь, – согласился фон Штраубе. – И с письмом этим медлить никак нельзя, ибо заканчивается век.

– Письмо к потомку будет написано, – сказал император, – сие – решенное. – Потом добавил, глядя на фон Штраубе с надеждой, старательно пряча наполнявший его душу страх: – А что бы вы могли сказать, барон… гм, о моей собственной судьбе. Тут уж бывали провидцы, эдакое мне напророчившие!.. Им я не верю ничуть, а вам, барон, отчего-то верю… – И уже с нетерпеливостью напуганного человека спросил: – Ну так что там, барон?..

* * *

…Вот они шагают по двум лестницам замка – три чертовых дюжины: тринадцать человек во главе с Паленом и двадцать шесть во главе с Зубовым и Бенигсеном. Их «толстые» генеральские эполеты надежнее любых паролей и ключей…

– —

…Неспокоен в своих чертогах Александр. «Только бы без крови! – думает он. – Только бы без крови!..»

– —

…Ах, не выйдет, ваше императорское пока что высочество, не выйдет без крови!..

– —

…Ворвались те, что с Бенигсеном и Зубовым…

– —

…Император в одной ночной сорочке стоит у камина, лицо его испуганно, мертвенно-бледно… «Что вы делаете, Платон Александрович?!..» Вдруг в последнем отчаянии срывает шпагу со стены…

– —

…Что он может даже со шпагой в руках, курносый, крохотный, в этом смехотворном облачении?..

– —

…Чья-то тяжелая золотая табакерка обрушивается на его висок…

– —

…А вот и шарф, этот самый шарф!..

– —

Кто-то уже снял его с пояса и обматывает вокруг неподвижной от ужаса императорской шеи…

– —

Как он туг, этот шарф! И как он, оказывается, бел, когда лицо того, чью шею он сдавливает, уже неживое, наливается синевой!..

* * *

«Надо ли говорить? – думал фон Штраубе. – Следует ли отравлять этому испуганному человеку последний год его жизни знанием неизбежного?..»

– После Рождества мы с Ростопчиным собираемся на охоту, – сказал император. – Что думаете, барон, там ничего опасного не может произойти?

Нет, Рождество было слишком близко. У него еще, безусловно, было время.

– Можете, ваше величество, отправляться смело, – ответил поэтому фон Штраубе. – Охота пройдет вполне благополучно, во время нее можете не опасаться ничего.

Боже, и в руках этого человека, способного мыслить не далее ближайшего Рождества, сейчас была судьба великой страны через целое столетие!..

– Слава Богу! – облегченно вздохнул император. – Я вам верю, верю, барон!

Глава XXV
Последняя

Мы, Павел Первый, Император и Самодержец Всероссийский и прочая, и прочая, сим указом повелеваем:

– Послание наше, запечатанное печатями Мальтийского ордена, хранить в таковом виде, не вскрывая, 100 лет.

Передать письмо для прочтения лишь моему далекому потомку, Российскому Государю, который будет к тому времени править империей.

Произойти сие должно в самом конце 1899 г. от Рождества Христова.

– Создать особую Тайную канцелярию для хранения оного послания, состоящую из камергеров и обер-камергеров. Резиденцией назначить дворец в Павловске. Должностям и чинам членов Тайной канцелярии передаваться по наследству. Никаких других забот на чинов Тайной канцелярии не возлагать.

– Быть исполнену сему в точности как я указал, ибо такова моя воля, кою всем потомкам моим на протяжении столетия завещаю незыблемо исполнять.

ПАВЕЛ

* * *

Графу Палену

(шифровано)

Ваше сиятельство.

Вняв Вашим наставлениям, после Рождества делаю предложение кутайсовской сестрице.

Я так понимаю, все приготовления (Je compte, vous comprenez?[Я надеюсь, Вы понимаете? (фр.)]) Вами уже произведены, и участь сделаться брадобрейским зятем минует меня.

Надеюсь также, что Вы не внемлите увещеваниям А. оставить Урода в живых. Это было бы безумием!

Ждите меня.

Душою с Вами.

Ваш Платон Зубов

* * *

Графу Палену

(шифровано)

Дорогой граф!

«Мене, текел, упарсин» [Таинственные слова, вспыхнувшие огнем во время пира Валтасара. Пророк Даниил прочел их как «измерен, взвешен, разделен» и истолковал так: измерен срок жизни царя; взвешена его судьба; царство его будет разделено, а сам царь погибнет («Книга пророка Даниила»)], – уже начертано на стене Урода (думаю, не без помощи Вашей руки). Взвешена его судьба на высших весах – и оказалась слишком легкой.

Решимость светлейшего Зубова придает всем сил.

Полагаю, нерешительности А. в отношении того, жить Уроду или умереть, не следует придавать большого значения. Будем надеяться – когда все произойдет, он проявит христианское терпение, не думаю, чтобы у него был иной выход.

Уверен – сама рука Судьбы движет нами. Сам Урод сделал все, чтобы этому способствовать.

Со своей стороны – готов ко всему!

Верный Вам

Бенигсен

* * *

Светлейшему князю

Платону Зубову

(шифровано)

Дорогой князь Платон!

Поставьте условием, чтобы свадьбу с брадобрейской сестрицей отложили на год. Придумайте какой-нибудь подходящий предлог.

Не упрекайте меня в медлительности, ибо необходимо подготовить решительно все, на что понадобится не менее года. Лишь тогда никакие случайности не смогут воспрепятствовать нам. Девиз древних«Festina lente»[Поспешай медленно (лат.)] – единственный залог успеха.

А неожиданности, должен Вам сказать, поджидают едва не на каждом шагу.

К примеру, на днях Урод имел продолжительную беседу с мальтийцем фон Штраубе. Я уж боялся, что сей рыцарь поведает ему о близком конце (рыцарь, говорят, в самом деле обладает даром предвидения) и тогда Урод предпримет какие-либо меры. Всегда, мой друг, надо учитывать возможность вмешательства некоей иной силы .

После беседы с рыцарем ночью Урод засел за какое-то послание. Писал всю ночь. Я в страхе думал – уж не составляет ли он по примеру Калигулы какие-нибудь проскрипционные списки.

К счастью, однако, мои подозрения не оправдались. Послание нашего Калигулы было совсем иного свойства, и заботило его нечто отдаленное от нас на целый век, а вовсе не то, что уже, я полагаю, для него предрешено, и теперь я надеюсь, что более никакие иные силы не способны этого неизбежного предотвратить.

Послание свое он адресовал тому, кто будет править век спустя, запечатал семью мальтийскими печатями и создал особую канцелярию для его хранения.

Что ж, пускай о сохранности послания заботится А. – быть может, сие как-то облегчит его душу, не менее романтическую и мистически настроенную, чем у его отца.

Мартовские иды 1801 года – вот, я полагаю, крайний срок для того, что мы обязаны осуществить.

Ваше отсутствие – пожалуй, последнее препятствие.

Жду встречи.

Пален

* * *

Шифрованные послания графу Палену

С братом и с Вами – всегда. Хоть в рай, хоть в самый ад! В моем участии можете не сомневаться.

Коли желаете без крови, то мой шелковый шарф и моя золотая табакерка всегда при мне.

Николай Зубов

– —

С Вами – хоть на смерть. Все равно дальше так продолжаться не может.

Полковник Яшвиль

– —

Ваше высокопревосходительство!

Нет такой силы, которая испугала бы нас, когда Россия прозябает под властью ненавистного всему дворянству Калигулы!

Дворянская честь заставляет нас быть с Вами и только с Вами! Страха нет, ибо позор страшнее смерти.

Майоры Татаринов, Горданов, Скарятин

– —

Граф!

Мой ответ Вы знаете. Находиться под властью Урода – все равно что быть прилюдно высеченным.

Князь Вяземский

– —

Страшиться далее устал. Думаю, остальные – тоже.

Жду назначенного часа с таким же нетерпением, с каким влюбленные ждут свидания.

Вверяю судьбу Вашему тактическому гению.

Князь Чарторыйский

– —

Душой с Вами.

Но как шеф Кавалергардов должен буду находиться при особе престолонаследника.

Полагаю, что в конце концов мне удастся направить его в нужную сторону.

Генерал от кавалерии Уваров

– —

Граф Пален со вниманием прочел письма и, удовлетворенно прознеся вслух: «C’est excellent!»[Превосходно! (фр.)]– швырнул их в камин и затем собственноручно кочергой разворошил образовавшуюся золу.

* * *

– Спасли, спасли Русь-матушку! – восклицал Бурмасов, расхаживая по своей гостиной. – Все вроде содеяли, что могло зависеть от нас!.. Впрочем… – приостановился он. – Вру! Еще одного не сделали!

– Чего? – не понял фон Штраубе.

– Как же! А жениться! Чтобы всегда была иная сила, способная пособить отечеству, а то на прочие силы, особенно которые в эполетах, я, признаться, не слишком полагаюсь… И знаешь, куда мы отправимся искать невест? В Москву! Только в Москву! Там у нас знаешь какие невесты! Любому Парижу на зависть!

– Да и в Петербурге тоже ничего, – вставил присутствовавший тут же Двоехоров.

– Да, да, с родинками! – согласился Никита. – С очаровательными родинками!

– С родинками, – радостно подтвердил Христофор. – С родинками!.. Так что увольте, в Москву поехать с вами не могу – через месяц тут у самого свадьба.

– Вот за что мы перво-наперво и выпьем! – сказал Никита, открывая «Вдову Клико».

* * *

…А фон Штраубе казалось, что Никита при этом вдруг отделяется от земли и воспаряет в воздух.

…Однако нет – это был совсем другой Бурмасов, далекий потомок этого.

– —

…И далекий потомок нынешнего государя взрезал ножом доставшийся ему пакет. И произносил при этом: «Господа… Однако… это ужасно, господа…»

– —

…И горело брошенное в камин послание.

И замерли в почтительном страхе камергеры из Тайной канцелярии…

– —

…И звезда горела на небе, злая звезда. И он еще не знал, какие понадобятся иные силы, чтобы ей противостоять.

– —

Но почему-то он верил Никите – такие силы через века отыщутся обязательно.

– —

И покачивалась, покачивалась, казалось, палуба корабля под его ногами.

«Голубка» было имя этому кораблю…

Только было не понять – он или кто-то похожий на него стоял рядом со всеми теми, кому плыть сквозь века и века на этой триере…

* * *

Впрочем, быть может, покачивало его от выпитого шампанского…

– В Москву! – еще раз провозгласил Никита. – В моей подмосковной нас уже ожидают. Уж какой прием устрою!.. Так что – в Москву!

– За Москву! – поднял бокал фон Штраубе.

– За вас, друзья мои! – поднял бокал Христофор.

– За родинку Елизаветы Кирилловны! – воскликнул Бурмасов.

– За родинку! – согласился фон Штраубе.

– За родинку! – не возражал Христофор.

– И за твое будущее генеральство! – прибавил Бурмасов.

– А что? – Христофор посмотрел на звездочку меж линиями ладони. – За генеральство тоже вполне можно.

И друзья еще раз выпили.