Текст книги "Иная сила"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Однако «сиятельство» опять перестало его слышать и, горя в своем уже очевидном безумии, продолжало:

– Идите к нам, идите, барон! Ваш Орден влачит жалкое существование, его былая слава осталась во временах крестовых походов и, поверьте, не возродится уже никогда. Будущее за нами! Наши сторонники исчисляются десятками тысяч, наше око везде! С нами сильные мира сего! Умоляю, станьте же нашим новоявленным Мессией!..

Между тем фон Штраубе еще раз попытался шевельнуть непослушными руками. Теперь они, кажется, подчинялись ему. И к ногам уже опять приходила кровь. Пожалуй, сейчас у него достало бы сил вылезть из гроба и даже, покуда они одни, управиться с крючконосым безумцем.

Однако…

– Однако я до сих пор не вижу Бурмасова, – сказал он. – Вы говорили, что прячете его где-то недалеко…

Крючконосый прислушался и сказал:

– Да вон и подъехали. Думаю, это как раз вашего друга и подвезли. Но имейте в виду, барон, дальнейшая судьба, самая жизнь вас обоих всецело зависит от того ответа, которого я жду от вас.

Действительно, в глубине темноты уже скрипнула дверь, с той стороны послышались шаги и чей-то стон – неужели Бурмасова?..

– Стало быть, иначе – печь? – спросил фон Штраубе, разминая руку для хорошего удара.

– Увы! – ответил крючконосый. – В этом случае вы просто не оставите мне другого выхода. Сначала сгорит ваш Бурмасов, а следом вы. И золы никто не найдет. – Он обернулся в сторону шагов, доносившихся из темноты: – Мюллер, это вы наконец?..

В ответ, однако, послышался голос Никиты, вполне живой и бодрый:

– Тут он, тут, ваш Мюллер. И второй тоже с ним. Беспокоиться не извольте, граф. А темнотища, скажу, у вас – право же, как в натуральном аиде…

Чиркнуло огниво, зажегся фонарь, и в его свете фон Штраубе увидел картину, которой увидеть никак не ожидал. Хорошо связанные, согбенно стояли оба беса, Мюллер и Жлухтов; рты у обоих были заткнуты кляпами, и они издавали только слабое мычание. А позади них стоял, посмеиваясь, Никита Бурмасов и рядом – незнакомый барону гвардейский сержант.

– Вы для нас, граф, я слыхал, и печку уже приготовили, – так же насмешливо продолжал Никита. – Уж не нас ли торопитесь живьем спалить? Может, для растопки с господина Мюллера начнем? В нем как-никак жиру побольше, гореть будет лучше.

Мюллер, трясясь от страха всеми своими жирами, снова что-то промычал.

У крючконосого «сиятельства» вырвалось показавшееся фон Штраубе в сложившейся препозиции совершенно глупым восклицание:

– Что происходит?! В чем дело, господа?!

– Считайте, граф, революция, – ответил сержант. – Власть в вашей преисподней переменилась.

– Ах, вот как… – пробормотал граф.

Неожиданно он произвел стремительное движение, и в обеих руках у него оказалось по пистолету.

Одновременно прогремело три выстрела, и все заволокло пороховым дымом. Лишь когда дым рассеялся, фон Штраубе смог увидеть результат.

Одна пуля, выпущенная крючконосым, сразила скелет, и он всеми костями рассыпался по полу, только череп, оставшись цел, продолжал скалиться страшной своею ухмылкой. Другая угодила прямо в лоб Жлухтову, и тот, связанный, лежал, как тюк, на полу с огромной, фонтанирующей кровью дырой в простреленной лысой голове.

В руке у Бурмасова тоже дымился пистолет, а крючконосый граф, явно уже мертвый, медленно сползал по стене, и в его застывших глазах все еще полыхало, не успев угаснуть, безумие.

Глава XIV
Пиршество победителей.

Друзья начинают поиски, увенчавшиеся одною лишь досадой

Фон Штраубе, уже выбравшись кое-как из гроба, теперь сидел в кресле и чувствовал, как в тело толчками возвращается жизнь.

На двух других креслах, все там же, в преисподней, перед ним сидели его спасители, сержант и князь, и как ни в чем не бывало, пили из бокалов где-то найденное ими в этом аиде шампанское. Бурмасов расположился прямо под изображением Бафомета, а ноги водрузил поверх лежавшего на полу связанного Мюллера.

– Ты прости, Карлуша, что сразу – за шампанское, – сказал он. – Неделю без малого не пил, во рту совсем сухо… Кстати, как думаешь, это ничего, что я – при непогребенных покойниках? – Никита кивнул на Жлухтова с дырой в голове и на скрючившегося у стены графа.

За барона ответил сержант:

– Чего ж не отметить викторию при поверженном неприятеле?

– Молодец, Коростылев, – одобрил Бурмасов его слова. – Всегда найдешься с ответом! – И обратился к фон Штраубе: – Да, Карлуша, все еще не представил тебе. Сержант нашего лейб-гвардии Измайловского полку дворянин Исидор Коростылев. Вот кто наш с тобою главный спаситель! За тебя, друже Коростылев!

– Да чего там… – несколько смутился сержант. – Кто бы по-иному поступил, окажись на моем месте?

– А ты, Коростылев, Карлуше-то все-таки расскажи, как было дело. Презанятная история!

– Да как-то оно… – Сержант с сомнением взглянул на попираемого бурмасовскими сапогами Мюллера.

– Ничего, – подбодрил его Никита, – пускай слушает, боров. Так оно даже веселей! – и надавил тому сильнее каблуком на ребро, отчего лекарь, которому так и не удосужились вынуть кляп изо рта, снова замычал.

– Ну, было дело… – проговорил сержант. – Хаживал я к супруге ихней, к Марфе Лукинишне. Уже три месяца кряду, коли вырвется свободных часа два-три, хаживал. А чего? Молодая, до ласки жадная; этот боров-то ее, видать, не больно-то тешил… Вот и тогда, когда с лестницей этой случилось… Она сказала, что супруг ее в отбытии по лекарским делам, до завтрешнего дня воротиться не должен бы… Сидим, стало быть, с ней, выпиваем портвейн – уж больно у нее хорош… Вдруг слышу – грохот, будто из пушки кто бабахнул! Выскакиваю – а лестницы-то и нету, вместо нее – дыра! И стонет кто-то из той дыры. Хотел уж было за подмогой бежать, да смотрю – вдруг в дыре фонарь кто-то зажег. А в свете фонаря – он, боров. Вместе вот с этим, с лысым, с покойником, – сержант кивнул на труп Жлухтова. – Тогда еще был живой… Смотрю дальше – они вас двоих через подвальное окно вытягивают на улицу, укладывают, как полешки, в экипаж. Бурмасова я сразу узнал – на весь полк человек известный. Ну, думал, несчастье, крушение; и лекарь, слава Богу, рядом оказался – должно, в лекарню свою его сиятельство повез… Только проходит день, другой, а про его сиятельство никаких известий. Уже в полку ищут, а от лекаря ничего не слыхать. Решил себе – дело нечистое. И надумал за тем лекарем проследить, благо знал, где он проживает. Три дня возле его дома прохаживался, и только нынче, смотрю, он с этим лысым к дому подъезжает. На миг в дом забежал – видно, прихватить что-то было надобно, – да снова в карету. Ну, я в другую – и за ними! Они, выяснилось, в дом этого покойника-то лысого и ехали. Только подумал, как туда проникнуть; смотрю, а они уже Бурмасова выносят, всего в путах, с кляпом во рту. Как я увидел такое поругание над измайловским офицером – так уж и не помню, не в себе был…

– Зато я помню, – встрял Никита. – Славно ты их, брат, кулачищами своими уложил. С одного удара – каждого в полное бесчувствие. А дальше… – продолжал повествование уже он сам, – дальше мы их с Исидором потихоньку назад в дом занесли, а там уж я изыскал способ, чтобы у них развязались языки. Ну а что было потом – ты и сам небось видел… Кстати… – Он обвел взором залу. – Место для меня вполне знакомое: тут меня как раз, помню, в масоны эти самые и посвящали. Сам в этом гробу лежал – такой уж у них порядок анафемский при посвящении. Ну всё! – метнул он взгляд в сторону убитого им графа, из которого уже порядочно крови на пол натекло. – Теперь тебе, дьяволу, никого эдак не посвящать! Удумали – в гроб живого человека!.. – И притопнул ногой по Мюллеру, сгоряча позабыв, что у того кляп во рту: – Говори, боров! В печь нас хотели с Карлушей отправить, так?! Не находишь, что самому тебе там в самый раз место?

Связанный лекарь снова замычал – на сей раз особенно жалобно.

– Ладно, лежи у меня, – смилостивился князь и поставил на него одну ногу. Сидя позади изображения Бафомета, с пылающим взором, с ногой на поверженном враге, он походил на какого-то языческого бога.

– Ну а я – так, пожалуй, пойду, – поднялся из кресла сержант Коростылев. – А то мне нынче с вечера в караул опять становиться.

– Ступай, Исидор, ступай, – кивнул Бурмасов. – Спасибо тебе, родной! Кабы не ты!..

– Да уж что… – махнул рукою сержант. – Как-никак однополчане все-таки…

– Так-то оно так, а все равно теперь я твой должник. Никита Бурмасов добро помнит… Да не забудь прежде караула Мюллершу навестить – уж нынче точно супруг ее вам никак не помешает.

Мюллер слабо всхлипнул и снова притих.

Когда сержант их покинул, Бурмасов сказал:

– Нам тоже пора отсюда выбираться. Теперь надобно новую диспозицию составлять. Пошли. – Он откатил ногой Мюллера и встал.

– А с этим как? – спросил фон Штраубе, кивнув на связанного лекаря.

– А как? – удивился вопросу князь. – Не в печку же его, в самом деле. Пускай себе лежит связанный. Через четыре дня у масонов тут сборище – тогда и найдут. Авось с голода не помрет до той поры – жиру-то вон сколько. Покойнички, правда, тухнуть начнут; ну да ничего, лекари – они к такому делу народ привычный.

Когда покидали с Бурмасовым сей вертеп, сзади неслось жалобное мычание.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В большой квартире на Невском, которую занимал Бурмасов, друзья сперва без лишних разговоров хорошо отужинали жареным поросенком, заказанным в ресторации, – как-никак маковой росинки у обоих во рту не было уже шесть дней – и лишь затем держали совет.

– Так чего он все-таки от тебя хотел? – спросил Никита, имея в виду крючконосого.

– Чтобы я стал их масонским Мессией, – ответил фон Штраубе.

– Вот как? – отозвался князь. – Не больше и не меньше! Я с самого начала полагал, что у него худо с головой. Эдакий вправду отправил бы в печку и не задумался.

– Но за разговором с ним, – продолжал барон, – кое в чем удалось подтвердить наши с тобой догадки.

– Ты, выходит, и в гробу не лежал без дела, – усмехнулся Бурмасов. – Ну и что тебе удалось подтвердить?

– Он сам признал, что три покушения на меня – действительно дело рук масонской ложи, так что одну из трех сил мы с тобой высчитали правильно.

– А я и не сомневался, – сказал князь. – Стало быть, одну силу знаем наверняка. Теперь, когда лишили ее головы, этой силы какое-то время можем не страшиться. Другую силу тоже знаем – офицеры, участвующие в заговоре. От этих уж как-нибудь отобьемся вдвоем. Куда больше меня, признаться, страшит третья сила. Отравленные дрова, ловушки всякие – этому, брат Карлуша, трудно противостоять. И руку свою тянет эта сила, как мы тоже высчитали с тобою, из твоего же Ордена. На сей предмет, скажу тебе, я имею один план. Давай-ка с тобой снова нагрянем к этим братцам орденским… как бишь их? К Жаку и Пьеру.

– Полагаешь, они все-таки причастны? – с большим сомнением спросил фон Штраубе.

– Душой чую, что к чему-нибудь причастны, – сказал Бурмасов. – Правда, к третьей силе – навряд ли, не тот у них, чувствую, заквас; однако ж кто-то выдал заговорщикам твое откровение.

– По-твоему – они?

– Ну не слепец же твой. Касательно комтура, правда, ничего сказать не могу, он для меня terra incognita[Букв. «неизвестная земля» (лат.)]; но вернее всего, что все-таки они – трутся на всех сборищах, знакомства водят с офицерами. Готов поставить сто против одного, что именно они!

– Так зачем они нам, если об опасности со стороны заговорщиков и без того знаем? – спросил фон Штраубе.

– Не хочешь знать, что за птицы состоят в одном Ордене с тобой?

– С Жаком и Пьером я что так, что эдак знаться не особенно хочу, – сказал барон. – Узнаю, допустим, что они меня предали – и что изменится от того? Кары им я все равно не желаю, а если так, из любопытства…

– Вовсе не из любопытства, – перебил его князь. – Ты, Карлуша, мыслишь совсем не стратегически. Это, вероятно, оттого, что в Ордене своем ты больше все же монах, нежели военный человек.

– И в чем же она, твоя стратегия?

– А вот поехали! По дороге расскажу, чтобы зря время не терять…

– …А стратегия моя – она вот в чем, – объяснял князь, когда они уже ехали на извозчике к дому, где жили орденские братья. – Правило такое стратегическое есть: узреть слабую сторону противника и перво-наперво надавить именно на нее. О той стратегии еще древние римляне знали. Комтура твоего не придавишь, слепца тем более. Кто ж слабая сторона? Они, кто ж еще!.. К той «третьей силе» они, может, и непричастны, да что-то ведь могут случайно знать и о ней. А как мы их прижмем связью с заговорщиками – так они с испугу все выложат, в том числе и про «третью силу», коли хоть краем уха что-нибудь эдакое слышали. Только надо как следует прижать, но то уж моя забота.

Сходя с извозчика, ибо они уже прибыли к месту, Бурмасов сказал:

– Только ты, прошу тебя, не встревай – ты, вижу, в таком деле не большой умелец, все предоставь мне. А уж я нажму! Знатно нажму!..

С этими словами он вошел в дом и, послав к черту выбежавшую навстречу прислугу, сам изо всей силы, так что весь дом задрожал, начал колотить кулаком в дверь чертогов, занимаемых братьями.

Как и в прошлый раз, когда фон Штраубе нагрянул к ним с комтуром, дверь долго не открывалась. Наконец внутренняя задвижка пошевелилась, и тут же, не ожидая, когда откроют, Бурмасов распахнул дверь и вступил в комнату, а фон Штраубе – вслед за ним.

Все обстояло настолько в точности так же, как во время их прихода сюда с графом Литтой, что барону казалось, будто он снова перепорхнул в тот день, – точно так же брат Жак стоял в одном лишь запахнутом халате, так же зарозовелись его щеки при виде вошедших, и початая бутыль «Вдовы Клико» так же одиноко стояла на столе.

– Брат Штраубе?.. Князь?.. – проговорил Жак. – Весьма рад… Однако – чем обязан?..

– О, как я рад!.. – не особо искренне воскликнул брат Пьер, снова же, как и в прошлый раз, появляясь из соседних дверей.

– Господа, – сурово сказал Бурмасов, – дело чрезвычайное, и я не хочу изводить слова на обмен любезностями.

– Но – о чем вы?..

– Однако, князь, я решительно ничего… – разом забормотали братья.

– Господин Пьер, – оборвал их Никита, – я знаю, что накануне аудиенции у императора вы взяли в долг у подпоручика нашего полка Голубицына триста рублей…

– Но я же их не замедлил вернуть! – удивился такому обороту Пьер.

– Я тому свидетель – уже спустя два дня вернул, – заспешил подтвердить Жак.

– Ровно о том я и желаю вас спросить, – не сбавляя суровости, сказал Бурмасов. – За два дня до того у вас не было за душой ни гроша, и вдруг спустя два дня триста рублей появляются, да и поболее небось – иначе бы вы долг целиком не вернули. Между тем имений, из которых вам могли бы прислать, у вас, сколь я знаю, ни в России, ни где-либо еще нет. Государево жалованье для мальтийских рыцарей также поступило много позднее. Вот и спрашиваю: откуда взялись деньги, господин Пьер?

– Но в чем дело, князь?.. – пролепетал тот. – Не кажется ли вам, что ваш вопрос…

– Лишен деликатности? – докончил за него Никита. – Вполне сознаю. И ежели вы возжелаете вслед за тем сатисфакции, то я к вашим услугам – на шпагах или на пистолетах, как вам будет угодно. Однако прежде, клянусь, вы ответите на мой вопрос!

– Но – чем он все же вызван? – вмешался Жак. – Уж не думаете ли вы, что Пьер у кого-то похитил эти деньги?

– Вовсе нет, – отозвался князь. – Дабы похитить кошелек, требуемы навыки, коими вы, уверен, не обладаете. Но существует и другой способ обретения денег, не менее, а много более преступный.

– Преступный?..

– Преступный?.. – округлив глаза, в один голос выдохнули братья.

– И много более, чем воровство, у нас в России караемый, – невозмутимо продолжал князь. – Если за воровство у нас полагается всего лишь прилюдное битье кнутом, отрезание ушей, вырывание ноздрей, выжигание клейма на лбу и затем отсылка в сибирскую каторгу…

– «Всего лишь»?! – воскликнул Жак.

–  Sur,lepayscruel![О, жестокая страна! (фр.)]– воскликнул Пьер.

Бурмасов, не слушая их восклицаний, все с той же невозмутимостью продолжал:

– …то за действия, кои я разумею, у нас тут, согласно Уложению о наказаниях, принято лишь одно – виновных четвертовывать. Вам пояснить, господа, что сие означает?

– О, нет, нет… – пробормотал Жак. – Mon Dieu! Quelle sauvagerie!..[Боже мой! Какая дикость!.. (фр.)]

– Но что за преступление вы имеете в виду? – решился спросить немного более храбрый Пьер. – Неужели наша с Жаком…

– Наши чувства друг к другу… – подсказал Жак.

– Да, наши чувства… Неужели они тут караются столь варварски жестоко?

– При чем тут ваши… ладно, назовем «чувства»? – сказал князь уже несколько с меньшей твердостью. – За чувства, даже за эдакие, у нас ничего не предусмотрено. В российском Уложении о наказаниях про подобные «чувства» не сказано ни полслова, за крайней редкостью у нас подобных «чувств». Такое тяжкое преступление у нас лишь одно – это злоумышление против особы государя.

Братья перестали дрожать, было сразу видно, что от сердца у них отлегло. Жак даже с облегчением улыбнулся, а Пьер сказал:

– Но в таком преступлении мы, клянусь вам, князь, совершенно…

– Отчего вы могли заподозрить нас? – встрял окончательно пришедший в себя Жак.

Твердость в голосе Никиты чуть поубавилась.

– Да оттого, – сказал он, – что вы имели неосторожность водить дружбу с лицами… точнее, с лицом, причастным именно к тому, о чем я упомянул.

– Вы, вероятно, имеете в виду поручика… – начал было Пьер, но Бурмасов перебил:

– Не надо лишний раз называть имен. Да, разумеется, мы имеем в виду одно и то же лицо.

–  Mon Dieu!– воскликнул Жак. – Такой милый, такой щедрый человек – и вдруг заговорщик?!

– Да нам все ваши российские заговоры… – лишь отмахнулся Пьер.

Теперь князь был явно в смущении.

– «Милый и щедрый»… – проговорил он. – Так что ж, у вас и с ним тоже… тоже чувства?

Братья лишь потупили глаза.

– И те триста рублей – это он вам от щедрот своих подарил? – догадался Бурмасов.

Снова только потупленные взоры были ему ответом.

– А вы случаем – в порыве ваших чувств– не передали ему слова, произнесенные бароном в карете?

– У нас что же, по-вашему, князь, других тем для разговора с поручиком не было?! – с такой неподдельной искренностью воскликнул Жак, что от былой решимости Никиты не осталось и следа.

– Да и зачем нам было говорить ему то, что для нас же во вред? – прибавил Пьер.

– Отчего же во вред? – не понял Бурмасов.

– Да оттого, – сказал Жак, – что в таком случае нам пришлось бы объяснять поручику, как мы очутились в одной карете с братом Штраубе.

– А стало быть, и поведать ему, кто мы такие, – подхватил Жак.

Бурмасов смотрел на них с полным непониманием.

– Поручик по сей день считает, – пояснил Пьер, – что мы дети несчастной, залитой кровью Франции, чудом занесенные в Россию и оставшиеся тут без всяческих средств к существованию, оттого, жалеючи нас, поддерживает из своих немалых средств как может. А узнай он, что мы как члены Ордена состоим на жалованье у императора – и просить о такой поддержке нам было бы…

– Во всяком случае, как вы, надеюсь, понимаете, гораздо труднее, – окончил за него Жак.

– А так вы милостиво предоставляете ему считать, что он оказывает христианскую помощь неимущим, а не расплачивается с вами за ваши… гм, чувства? – с презрительной улыбкой спросил Бурмасов. – Что ж, весьма достохвальная забота о душе поручика.

– Однако же, князь, ваши странные намеки… – попытался сохранить лицо Пьер.

Никита более не желал ссоры.

– Возможно, я не вполне аккуратно выразился, – сказал он. – Впрочем, если вам желательна сатисфакция, то я с того и начал наш разговор.

– О нет, просто мы этих намеков совершенно не поняли, – поспешил вставить менее отважный Жак.

– А не поняли – так считайте, их и не было, – миролюбиво отозвался Бурмасов. – Засим, господа, примите мои извинения за беспокойство…

– О, князь!..

– Быть может, желаете вина?..

– Нет, нет, благодарю, недосуг. Прощайте, господа. – Бурмасов поклонился сухо весьма, и они с фон Штраубе покинули эту обитель разврата.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Ясно, что передо мной они ни в чем не повинны, – когда возвращались на извозчике, сказал барон, – а все равно такое чувство после этого разговора… Чтобы рыцари Ордена состояли в содержанках у какого-то поручика!..

– Да уж, – подтвердил Бурмасов, – чувство такое, будто навоза вкусили… Но что в отношении тебя невиновны оба – то правда твоя. Дело не в том даже, что они там лепетали, а в том, что, по всему видать, трусы оба распоследние… А перепугались-то как! Вообразили, что за такой, как у них, грешок у нас тут в самом деле немедля четвертуют!.. И вся моя стратегия, видишь, насмарку, – вздохнул он. – Хороший был натиск, да вышел пшик. Уж про ниточки, что тянутся к вашему Ордену, я даже их и спрашивать не стал – кто бы из Ордена таким довериться вздумал?

– Что потратили время – не столь велика потеря, – сказал фон Штраубе. И добавил со вздохом: – А касательно «третьей силы» и касательно того, как мои слова вышли на волю из закрытой кареты, мы, видимо, так в неведении и останемся навсегда.

Никита, однако, ничего не ответил. И всю дорогу до дому вид у него оставался задумчивый.