Текст книги "Иная сила"

Автор книги: Вадим Сухачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Он и об этом нашем разговоре вам поведал… – еще более хмурясь, проговорил граф. – Но если знаете также и вы, и Бог знает кто еще, то согласитесь, что круг подозреваемых лиц расширяется. О нет, вас я, разумеется, ни в чем таком не подозреваю, князь! Указываю лишь на некоторый изъян в ваших рассуждениях.

– Никакого изъяна, граф, – сказал Бурмасов, глядя на него совершенно вдруг трезвыми глазами. – Покушения начались тотчас по выходе барона из кареты. Причем самое первое было столь необычно по замыслу, что указывает на слишком хорошую осведомленность о всяких средневековых ловушках; полагаю, что и вам они также известны.

– Не кажется ли вам, князь, что это уж слишком? – сурово спросил граф.

– «Слишком» бывает только водка после шампанского, – отозвался Никита. – Ну да это так, присказка. Нет-нет, граф, вы тут вне подозрений, ибо сидели в карете, когда та ловушка сработала… Над ловушкой, впрочем, голову еще предстоит поломать… А вот следующее покушение было (вы, должно быть, знаете) совсем иным…

– Это когда восемь офицеров со шпагами на него напали по пути во дворец?

– Оно самое. И случилось оно уже к вечеру. Кто-то же сообщил сим офицерам о неосторожных Карлушиных словах. Только то могло быть причиной – личными врагами, я уверен, он еще не успел обзавестись… Однако же кто, кроме вас, престолонаследника да Карлушиного спасителя Христофора, знал о его вызове во дворец? Престолонаследник в качестве доносчика вроде бы отпадает, Христофор – тем более; кто ж у нас в таком случае остается?

– Ваши намеки, князь!.. – От гнева комтур вскочил.

– Спокойнее, спокойнее, граф. Я вовсе не высказываю подозрения против вас, а просто хочу вам показать еще один изъян в вашей логике. Тем более что даже и при желании не могли бы заговорщикам донести. Ваша персона слишком заметна, пешком вы по городу не перемещаетесь; если бы пожелали кому-нибудь донести, то вызвали бы к дому экипаж, а это потребовало бы времени, за которое Карлуша успел бы доехать до дворца.

Успокоенный, что его не подозревают в предательстве, комтур снова уселся в кресло.

– Что ж, – сказал он, – признаю, князь, логика у вас есть. Однако вы, кажется, хотели поведать о каком-то изъяне в моей логике. Слушаю вас.

– Извольте, – кивнул Бурмасов. – Только что мы обрисовали круг лиц, знавших об этом вызове во дворец. Повторим – сколько ж их?

– Ну… – начал считать граф. – Я – это раз. Далее – престолонаследник. Затем этот офицер, – он кивнул на Двоехорова, только лишь начинавшего прислушиваться к их разговору. – Наконец – сам барон, коему доносить на себя нет никаких резонов. Итого, выходит, четверо. Да, никого не забыл! Меня вы, я так понимаю, уже исключили; так на кого же вам указывает ваша логика?

– Скажу… Только сперва позвольте, граф, предложить вам небольшое умственное упражнение. Посмотрите повнимательнее на этот столик и перечислите все до единого предметы, кои наблюдаете на нем.

Комтур посмотрел на лафитный столик с резными ножками, стоявший возле окна.

– Чую какой-то подвох, – сказал он. – Может, на нем какие-нибудь мелкие, невидимые предметы?..

– Ах, опять мнятся вам какие-то карлики-невидимки, – улыбнулся Бурмасов. – Заверяю вас, никакого в этом роде подвоха нет, все вполне зримо. Ну-с, граф, перечисляйте смело, я жду…

– Во-первых, хрустальный графин для ликера… – начал граф. – Надеюсь, описывать его нет нужды?

– Нет, – сказал Никита, – вы просто перечисляйте. Итак, бутылка. Далее?

– Далее… Блюдце, на коем графин стоит… Рядом – две хрустальные рюмки. – Он покосился на Никиту, пытаясь понять, не допустил ли какой оплошности.

– Не смею оспорить, – подбодрил его тот. – Продолжайте, граф, продолжайте…

– Далее… Вазочка с конфетами… Сколько их там, надобно говорить?

– Бог ты мой! – воскликнул Бурмасов. – Да я и сам этого не знаю! Не ждите каждый раз каких-нибудь каверз, граф, перечисляйте смелее.

– Книжица в кожаном переплете для записей… Ножичек с перламутровой рукояткой для очинки пера… Еще ножичек для разрезывания фруктов… Медальончик с изображением… – Он привстал с кресла, чтобы разглядеть. – С изображением некоей дамы…

– Да, это Амалии, – слегка поморщился Никита. – Давно бы выбросить пора. Гм, а его я бы и не назвал – отсюда, с моего места, не видно… Ну, это всё?

– Всё… Хотя нет! Одна конфетка выпала из вазы и лежит на скатерти…

– Предположим… Хотя конфетки мне тоже не видать… Ну, теперь-то всё?

– Теперь уж решительно всё, – сказал граф. – Разве только, может, крохотная булавка какая-нибудь, вовсе не различимая глазом.

– Нет никакой булавки…

– Тогда всё, – сказал комтур. – Вы удовлетворены?

– А все же – ну-ка, еще внимательнее…

– Нет, решительно более ничего!

– Ах, граф, – пожурил его Бурмасов. – Даже конфетку вы углядели! А такой заметный предмет… Вскользь вы его даже изволили упомянуть…

Комтур в недоумении взглянул сначала на Никиту, потом снова на столик и вдруг воскликнул:

– Бог мой! Ну конечно же! Еще, разумеется, скатерть! Скатерть на столе! Как я мог ее не назвать?! Вы ведь ее конечно же имели в виду!

Бурмасов с улыбкой сказал:

– Наконец-то… Делает вам честь, что хоть и под конец, а все-таки догадались. Спрашивается, почему лишь в самый последний черед вы назвали столь заметный предмет? Да лишь потому, граф, что скатерть вроде как бы и самостоятельным предметом не является – настолько она непременная принадлежность стола, что и упоминать о ней большинству в голову не приходит!..

– Да, это так, – вынужден был признать комтур. – Но совершенно не понимаю, с какой целью вы задали мне эту загадку князь.

– Ровно с той целью, чтобы вы поняли ход моих дальнейших рассуждений. Заодно увидите и изъян в вашей собственной логике. Вы перечислили всех. Среди подозреваемых лиц упомянули даже самого барона, хотя уж он-то, видит Бог, не может быть причастен к доносительству на самого себя. Вы даже каких-то незримых шпионов придумали, так же, как только что – несуществующую булавку на столе. А вот в реальности существующего и вполне зримого… – И вдруг воскликнул: – Держи!..

Что-то загрохотало, что-то метнулось позади фон Штраубе. Он было вскочил, но тут же на его голову обрушился такой силы удар, что он снова упал в кресло, в ушах зазвенело и свет в глазах на минуту померк…

Глава XVII
Как это делается по-русски

…Когда мир перед его глазами снова обрел очертания, борьба подходила к концу. Христофор восседал на поверженном Антонио, руки у того уже были связаны за спиной, а Бурмасов ремнем стягивал ему ноги. Тот извивался, вертел головой и, тужась укусить Двоехорова, так скалился, что был виден черный обрубок языка.

– Неужели?.. Неужели?.. – сидя в кресле, бормотал комтур. – Боже, как я не догадался сразу?..

Наконец Антонио был повязан со всей тщательностью. Бурмасов поднялся и, отдышавшись, сказал:

– Видите, граф, слуга ваш, не взыщите, оказался сообразительней, чем ваше сиятельство. Едва я про скатерть заговорил, как он сразу смекнул, что раскрыт. В самом деле, кто еще может быть так же непременен и потому так же для всех незаметен, как скатерть на столе?.. Но такой прыти от него, право, не ожидал. Ничего не скажешь, быстёр!.. И ведь наблюдал же за ним не спуская глаз, а как он скакнул да Карлуше по голове кулачищем своим заехал – право, заметить даже не успел!.. А кулачище-то пудовый! Ты, Карлуша, как, пришел в себя?.. Вижу, вижу, пришел… А силен, силен!.. Если б не Христофор!..

– Да уж, – проговорил Двоехоров, тяжело дыша. – Нечасто встречаешь такую силушку…

– Я, правда, ему смекнуть помог, – продолжал Никита. – По-незаметному достал бумажку из кармана – он ее, шельма, сразу узнал…

– Какую еще бумажку? – не понял граф.

– А вот эту, – показал Бурмасов. – Сейчас еще малость подсохнет – тогда прочтем. Но думаю – из его переписки с заговорщиками. Я не случайно в прихожую выходил. Вроде как по нужде, а сам – на кухню, где наше платье сушится. Вот из его плаща и извлек. Хорошо, не чернилами писано, а грифелем – от воды не расплылось, прочитать сможем.

– Но позвольте, – вмешался Литта, – как он мог что-то кому-то передать, когда он без языка?

– Не без рук же, – сказал князь. – Так что записку написать вполне мог.

– Но что он мог понять из нашего разговора? Ведь он итальянец и русскому не обучен!

– Однако и вы, граф, и мой друг Карлуша – оба тоже не урожденные русаки, а по-русски говорите почти так, будто здесь родились.

– Фон Штраубе, как и все члены Ордена, коим, как я полагал, со временем предстоит жить в России, по моему настоянию еще в Голландии изучали этот язык, – объяснил граф. – Там после визита государя вашего Петра Великого язык сей почитают весьма важным и обучают ему со всем тщанием. Сам же я провел здесь, в России более десяти лет. А вы хотите, чтобы какой-то неграмотный, к тому же безъязыкий итальянский крестьянин…

– Постойте, постойте, – перебил его Бурмасов, – а с чего вы, собственно, взяли, граф, что он итальянец? Вы с ним, что ли, по-италийски разговаривали, с безъязыким-то?

Граф был несколько смущен.

– Нет, – сказал, – я изъяснялся с ним при помощи жестов. Он все понимал без слов.

– Ну а как он вам достался? – спросил Никита.

– Видите ли, князь, у меня в доме часто происходили разговоры, которые… Как бы вам объяснить…

– И так ясно, – кивнул Никита. – Не для посторонних ушей. Дальше…

– Потому я вынужден был едва не каждую неделю менять прислугу – все казалось, что за мной шпионят.

– Так оно, пожалуй что, и было, – согласился князь. – И тут вам присоветовали…

– Да, да! – подхватил комтур. – Мне сказали, что продается всего за сто рублей безъязыкий иностранец, ни слова не понимающий на здешнем наречии, но зато понимающий язык жестов… Увы, у вас тут всё еще, как в древнем мире, продают людей, – вздохнул он.

– Да, это, увы, так, – подтвердил князь. – Правда, торгуют тут нашими же, русаками; а вот чтоб итальянцев с торга продавали – такое пока еще как-то у нас не прижилось… Однако ж интересно бы знать, граф, кто именно вас подвигнул на сие приобретение.

– Насколько помню… Да, да, точно! Это был полковник Баловницын!

– Известная личность, – усмехнулся Никита. – Близок был к Обольянинову, к государеву оку. Ловко он к вам своего человечка-то подсунул!.. А человечка, видать, потом господа заговорщики перекупили.

– И давно вы обо всем догадались, князь?

– Да вот как мне Карлуша ненароком сказал, что у вас есть безъязыкий слуга, – сразу же и смекнул. Вполне обольяниновские штучки, я не раз про подобные премудрости слыхал. А как во время потопа на рожу его разбойничью поглядел, – Бурмасов кивнул на пучившего злобные глаза лжеслугу, – так уж не сомневался, что это за птица.

– Так что ж, он и не итальянец? – изумился комтур. – Однако я в Италии не один раз бывал, но разобрать вот так вот, по лицу…

– Я тоже в детстве с покойным батюшкой езживал в Неаполитанское королевство, – сказал Бурмасов. – Рожи там у иных бывают и поразбойничей, чем у наших, а все равно другие, чем тут, – похитрее. А у этого ката одна злоба в очах. Ну а уж когда я увидел, как ему язык укоротили – сомнений не осталось и вовсе: чтоб так чисто клещами выдрать – работа только отечественная. У итальянцев сноровки такой не осталось, а у нас после пугачевского бунта столько этих самых языков поотрывали, что обучились той науке не хуже, чем ваши монахи на латыни изъясняться… Ты еще, Христофор, – обратился он к Двоехорову, стоявшему над поверженным лже-Антонио, – спину его покажи. А то его сиятельство еще сомневается – так чтобы удостовериться мог.

Подпоручик сдвинул халат с плеч распростертого и обнажил спину, покрытую страшными рубцами.

– Фьюй! – присвистнул он. И со знанием дела добавил: – Тут ему не плетью, тут кнутом мясо рвали! Кнутом у нас только за душегубство наказывают, за другие провинности полагается только плеть.

– Понятно, за душегубство, – согласился князь. – Ты по возрасту прикинь – и по его, ката, возрасту, и рубцов этих. Все сходится – поди, с Емелькой Пугачом в оренбургских степях вольничал, немало, думаю, нашего брата, дворян, в тех степях перевешал. Ведь так? – посмотрел в полыхающие злобой глаза безъязыкого. – Да по всему выходит, что так… Другие давно уже на каторгах сгнили, а этот иудством себе выхлопотал жизнь. Даже двойной получается иуда, коли продает и Тайной канцелярии, и заговорщикам. Эх, пристрелил бы его сейчас не жалеючи, да кровь у него больно смердливая, поганиться не хочу.

Некоторое время комтур лишь молча покачивал головой, в недоумении от всего услышанного. Потом, немного придя в себя, сказал:

– Вы, князь, еще, помнится, про какую-то записку изволили говорить.

Бурмасов кивнул:

– Да, вот и она. Уже как раз и подсохла. Ну-ка, поглядим, что там наш синьор Антонио пишет по-италийски… – Присев рядом с фон Штраубе, он развернул записку.

Барон тоже бросил на нее взгляд и поразился тому, что по-русски эдак-то можно написать: «Вашы Благо огородия! Как пересламшы вашыму Благо огородюю запрошлой ниделей…»

– «ВашЫ Благо огородия»… – стал читать вслух Бурмасов, пытаясь передать эту варварскую грамматику. – На огороде, что ль, нашли?.. «Как мы пересламшЫ вашЫму Благо огородию запрошлой ниделей сообчение про Карлу Штраубу и как получимшЫ от ВашЫва Благо огородия за то 50 рублев, то за сообчение прошлой нидели про графа Литова»…

– Подлец! Какого подлеца рядом держал!.. – воскликнул комтур Литта.

– «…про графа Литова, – продолжал читать Никита, – прошу у Вашыго Благо огородия уже 100 рублев, яко они граф, а не барон, што гораздать вышЫ. И жду энти 100 рублев в обусловном месте, а не то, как не дождусь, выдам про ВашЫх Благо огородий воровство противу Царя, за што станите по Государеву делу как я увечны…» Вот вроде и все, – заключил князь. – Особо меня слог восхитил.

– Нет, каков подлец! – все не унимался граф.

Бурмасов согласился:

– Да, эдакого поискать. И братцев своих, Емелькиных разбойников, продал, и Тайную экспедицию; а теперь и заговорщиков, и хозяина своего продать готов. Даже не двойной, не тройной, а четверной иуда!.. Однако – что делать будем с ним, господа? Признаться, тут, на полу у меня в доме, он мне преизрядно надоел.

Теперь, уже раскрытый, негодяй смотрел не со злобой, а насмешливо, и пытался дразнить обрубком языка.

– Предоставьте мне, – сурово сказал комтур, – я что-нибудь придумаю.

– Да уж, придумайте, граф. Только, Христа ради, без убийства. В России несколько странное законоуложение. Убить смерда вы не можете – за то рискуете в острог угодить, а вот запороть его до смерти – сколько душе угодно. Согласитесь, удивительная непоследовательность, во всем мире, пожалуй, свойственная только нам…

Литта поклонился:

– Благодарю, князь. Учту ваши слова. Только как мне его отсюда унести?.. Видно, отца Иеронима придется звать, уж у него сил хватит.

Он поднялся, но Никита остановил его:

– Постойте, граф, еще один вопрос по делу, только недавно для меня открывшемуся…

– Слушаю вас.

– Я узнал, что поступившим в ваш Орден вручают стилеты; это так?

– Безусловно, – подтвердил комтур. – Традиция, берущая начало… Вспомнить бы…

Бурмасов махнул рукой:

– Да Господь с ней, с традицией, не трудитесь вспоминать… Стало быть, и у вас такой стилет имеется?

– Конечно. Он у меня даже с собой. Правда, остался в платье, которое сейчас сохнет.

– Тишка! – позвал князь и, когда слуга торопливо появился на пороге, приказал ему: – Ну-ка, Тишка, быстро принеси сюда платье его сиятельства. – Тот выскочил выполнять приказание, а Бурмасов сказал комтуру: – Вы уж не взыщите, граф, что распоряжаюсь вашими вещами, но дело, клянусь вам, не терпит промедления.

– Напротив, – ответил Литта, – буду весьма вам благодарен. Платье уже должно было просохнуть, и самое время в него переоблачиться.

Тишка быстро принес вещи комтура. Граф взял плащ, достал из него стилет и протянул Никите:

– Вот он. Чем он вас, однако, так заинтересовал?

Бурмасов внимательно оглядел стилет.

– Да тут надпись выбита на клинке, – отчего-то нахмурившись, сказал он. – Ваше имя… И что ж, у всех орденцев тоже на клинке имя?

– Всенепременно… И кроме имени – еще тайные знаки возле рукоятки – во избежание подделки. Вот они, едва различимые восьмиконечные звездочки, – видите?

Бурмасов пригляделся, кивнул.

– Карлуша, – по-прежнему нахмуренный, обратился он к фон Штраубе, – а твой стилет где?

– Не знаю, давно не видел. Наверно, остался там, в доме у покойного Мюллера, – сказал барон.

– Черт!.. – выругался князь. – Душой чувствую, что готовится еще какая-то подлость против тебя! Похоже, нам надо спешить!

– Думаешь, тот стилет… – начал было фон Штраубе.

Бурмасов перебил его на полуслове:

– Думаю, друг мой, думаю… А отсюда – что? Отсюда то, что поскорей нам отсюда надобно… Тишка! – снова кликнул он. – Быстро платье мне и барону!

Однако слуга, на сей раз не так быстро обернувшись, вместе с одеждой принес и известие:

– К вашему сиятельству пришли. Ожидают в прихожей.

– Кто? – спросил князь.

– Не могу знать-с. Требуют господина барона.

– Не успели… – поморщился Никита. – Ладно, что поделаешь, зови.

В залу вшагнули три гвардейца, за старшего у них был старый знакомый, сержант Исидор Коростылев, но он почему-то сделал вид, что ни с кем из присутствующих не знался прежде, и отчеканил:

– Велено взять и заключить под стражу мальтийского рыцаря барона Карла Ульриха фон Штраубе.

Князь вскинул голову:

– Причина? Я у вас как прапорщик спрашиваю!

– И я как подпоручик! – не преминул щегольнуть новым чином Христофор.

Коростылев сначала как-то вовсе без удивления оглядел связанного лже-Антонио, лежавшего на полу, затем обернулся к двум сопровождавшим:

– А ну-ка, ребята, выйдите в прихожую, мне с господином подпоручиком и с господином прапорщиком без лишних ушей надобно потолковать. – Когда те покинули залу, он заговорил уже вполне запросто: – Видишь, Никита, какие дела. После потопа нашли труп этого дьявола Мюллера на мостовой – видно, водой вынесло. А в груди у него торчал стилет, на котором Карлушино имя. Вот он, стилет этот, при мне… Из-за стилета и повелели мне барона доставить. Что поделаешь, служба! Понимаешь сам.

– Дай-ка… – Никита потянулся к стилету и взял его в руки. – Да, имя Карлушино… А знаки?.. Граф, посмотрите. – Он передал стилет комтуру.

– Да, они, – вздохнул Литта.

Фон Штраубе тоже взял стилет и провел пальцем по клинку… Но Боже! Что это?.. Так не могло быть!..

Он с подозрением взглянул на комтура, но говорить ничего не стал, ибо окончательной разгадки все-таки у него еще не было…

Между тем Бурмасов, возвращая Коростылеву стилет, сказал:

– Служба-то она – да! Служба!.. Но тебе, как я предполагаю, не больно-то хочется нашего общего друга Карлушу туда доставлять.

– Еще чего – чтоб хотелось! – возмутился даже сержант. – Из-за какой-то собаки – своего ж брата дворянина!.. Да и сам я свидетель, что барон его не убивал, – когда мы тот вертеп покинули, живехонький лежал этот боров!.. А кабы даже ненароком и убил – так, во-первых, за дело, а во-вторых, мне же тем немалую услугу оказал.

– Какую еще? – не понял Никита.

– Так ведь Мюллерша теперь законная вдова. А боров убиенный, царствие ему… Тьфу ты, какое там Царствие! Уже небось в аду угольки под него подгребают… Однако наследство ей оставил немалое – дом в Петербурге, добра множество, денег тысяч под сто да еще деревеньку в Псковской губернии прикупил на полтораста душ. И вдовушка молода, ласкова, собой хороша; на такой бедному дворянину жениться сам Господь велел.

– Видишь, Исидор, – сказал Бурмасов укоризненно, – и при том ты Карлушу собираешься в застенок вести.

– Ну, – слегка усмехнулся сержант, – вести – еще не значит довести. Пусть меня по дороге пристукнет, только не шибко, – и ходу! А те двое бегают плохо, я нарочно таких подобрал, и велел им ружья не заряжать, так что скроется наш Карлуша совершенно благополучно.

– Тебя ж из полка выключить могут за то, что упустил, – сказал князь.

Коростылев беззаботно махнул рукой:

– А пускай выключают. Чем такая служба собачья – лучше на Мюллерше женюсь… Малость обидно, конечно – уже до сержанта дослужился; глядишь, эдак в офицеры к скорому времени… Ну да ладно, – снова же махнул он рукой, – Бог не выдаст – свинья не съест!

– А вот мы тебе, Исидор, сейчас подарок сделаем, – с улыбкой сказал князь. – Чтоб и Бог тебя не выдал, и свинья не съела, и чтоб ты честь свою дворянскую Карлушиным арестом не запятнал.

– Это как же ты мыслишь? – удивился Коростылев.

– Да очень просто. Вот тебе барон Карл Ульрих фон Штраубе! – Никита указал на связанного злодея. – Берите его и тащите куда требуемо. Только, не дай Бог, не развязывайте – здоровущий больно, можете и не управиться втроем.

– А как он заговорит да скажет, что не фон Штраубе вовсе? – усомнился сержант.

– Ну уж это навряд ли, – расхохотался князь. – Чтоб сказать, язык надобен, а языка у него как раз и нет.

Все понявший Коростылев мигом снова превратился в служаку-сержанта.

– Насчет языка, господин прапорщик, ничего велено не было. Велели доставить барона; а уж с языком или без – о том никто не говорил. Велено было – живого или мертвого!

– Даже лучше, коли мертвого, – вставил комтур Литта.

– Лучше – стало быть, лучше, – с пониманием отозвался сержант.

В глазах у безъязыкого злодея наконец появился подлинный ужас. Он что-то отчаянно прохрипел, но Коростылев, не обращая внимания на этот хрип, уже кликнул солдат из прихожей:

– Эй, ребята, заходи! – И когда гвардейцы снова вошли в залу, указал им на связанного: – Вот он Карл Ульрих фон Штраубе. Берите его.

– Зело опасен, – подсказал князь. – Предполагаю, участник пугачевского бунта.

– Коли так, – приказал Коростылев, – зарядить ружья! – После того как солдаты выполнили приказ, добавил: – А ноги ему развяжите – не тащить же на себе эдакую колодину… – И добавил еще, когда ноги у того были освобождены: – А бежать, шельма, вздумает – вы, полагаю, знаете, что с ружьями со своими делать.

– Пускай попробует…

– Ужо от меня не убежит, – подтвердили те, вставляя в ружья сухие фитили.

– Честь имею! – отсалютовал Коростылев. – Ведите его, ребята.

Связанного по рукам негодяя поставили на ноги. Он упирался, что-то мычал и вращал глазами, но один из солдат хорошенько стукнул его прикладом промеж лопаток, тот замолк и покорно поплелся к дверям.

Когда они ушли, комтур Литта проговорил с некоторым сомнением:

– Как бы ему перо и бумагу не дали – он, злодей, эдакого про нас про всех понапишет…

– Еще надо, чтоб довели живого, – беззаботно отозвался князь, – в чем у меня изрядные сомнения. Я слыхал, у одного из этих двух измайловцев, у Феди Гринева, родной дед, капитан Миронов, и бабка от пугачевских приспешников мученическую смерть претерпели. Так что скорее может статься – не доведут…

– Ну, если так… – сказал комтур.

– Что до меня, – продолжал князь, – то я больше Карлушиной судьбой обеспокоен. Вон какая охота на него пошла со всех сторон! А посему…

– Что же? – спросил фон Штраубе.

– А то, друг мой дорогой Карлуша, что спрятать до времени тебя хорошенько надо, – заключил Бурмасов. – И я, кажись, даже знаю где… И для дела, о котором говорили с тобой давеча, места не сыскать лучше.

– Это где же?..

Бурмасов, однако, впрямую отвечать не стал – видимо, из-за присутствия комтура.

– Главное тут – посланьице одно передать, – сказал только он. – Задача нелегкая, но у гвардейского офицера везде найдутся друзья… Да ходить далеко не надо. Христофор, – обратился он к Двоехорову, – ты нынче проверяешь караулы во дворце?

– Ох-ох-ох! – подскочил тот. – Уже надобно поспешать!

– Вот и прекрасно! – заключил князь. – Только задержись еще на минутку-другую. Давай-ка, друг, пройдемся в мой кабинет…