Текст книги "Королевский краб"
Автор книги: Вадим Чернов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Оранжевый день
Вначале этот день родился у берегов Аляски. Затем неяркое северное солнце встало над Камчаткой и осветило темно-зеленое Охотское море. Чуть позже наступило утро во Владивостоке, над бухтой Диомид и над заливом Америка. И лишь много часов спустя этот день начался в Белоруссии.
Утро. Берингово море
Разведывательный траулер «Аппаратчик» пришел на место поздней ночью и стал на якорь неподалеку от гигантского плавзавода, который гремел и светился сотнями огней. На нем еще не закончили работу. На огромной палубе, освещенной прожекторами, были хорошо видны пять или шесть стропов с крабами и около них – парни в оранжевых робах из бригады подноски.
На борту «Аппаратчика» было высокое начальство – измученный долгим переходом и простуженный начальник крабофлота. А двое суток назад у него к тому же заболел зуб, и он проклинал все на свете. Он стоял на палубе траулера и, крепко схватившись руками за леер правого борта, не чаял, когда попадет на плавзавод, где есть лазарет и такой добрый человек – зубной врач.
Море было тихим и непонятным во тьме, за низким бортом траулера журчала вода – это начинался прилив, и он медленно разворачивал суденышко против течения, кормой к невидимым берегам Аляски. Над головой иногда раздавался гром реактивных двигателей американских военных самолетов.
– Летают больше, чем в прежние годы, – сказал за спиной начальника крабофлота капитан «Аппаратчика», молодой и щеголеватый «морской волк».
– А как же, – отозвался простуженным голосом начальник крабофлота, и тут острая боль пронзила его зуб. Он невольно схватился за левую щеку, еле подавил стон и лишь после этого буднично продолжал:
– Большую нефть они на Аляске нашли. Берегут добро, грызутся там из-за него. Торги участками начали…
– Ага, – сказал капитан. – Лихорадка у них. Была золотая, теперь нефтяная, но черт с ними! Я тут, Евгений Михайлович, связался с капитан-директором. Сейчас поднимут команду резервного и спустят бот, вас заберут. Вы уж немного потерпите!
То, что сейчас на плавзаводе поднимут матросов двенадцатого резервного мотобота, спустят его на воду и он, тарахтя маломощным двигателем, подойдет к борту траулера лишь с единственной целью – забрать начальника крабофлота, – на секунду обрадовало Евгения Михайловича, наполнило его чувством благодарности ко всем, кто о нем позаботился и будет заботиться и избавит его от надоевшей боли. Но эта радость вспыхнула и тут же погасла. Евгений Михайлович подумал о матросах с резервного, которые, конечно, все сделают, но по дороге к траулеру будут осуждать его: не мог, мол, потерпеть до утра, не дал отдохнуть лишний час, самый сладкий час сна перед рассветом, перед началом нового трудного и длинного на путине рабочего дня. Подумал Евгений Михайлович и о зубном враче, которого тоже разбудят там, на плавзаводе, потому что, сказав «а», пало говорить «б».
– Нет, – твердо сказал начальник крабофлота, – я подожду. Не так уж я болен, капитан!
Капитан «Аппаратчика» недоуменно развел руками. Он плохо знал характер Евгения Михайловича, но за две недели перехода от Владивостока до берегов Аляски одно он усвоил крепко – на вид мягкий, простоватый Евгений Михайлович не любит повторять одно и то же. И был он определенным в приказах, в суждениях, оттого он иногда казался молодому капитану «Аппаратчика» несложным и привыкшим к большой власти человеком. А в самом деле это было далеко не так.
– Слушаюсь, – со вздохом ответил капитан разведчика и рысцой помчался к радисту, вспоминая свой недавний разговор по рации с плавзаводом. На плавзаводе, пожалуй, лучше знали Евгения Михайловича, потому что дважды переспросили, когда он, капитан, от имени начальника крабофлота попросил без промедления спустить на воду мотобот и шлепать на нем к траулеру. Пришлось пояснить вахтенному: «Шеф заболел, ему врач нужен».
А Евгений Михайлович между тем велел себе набраться терпения, проглотил еще одну таблетку анальгина и, глядя на плавзавод, на котором постепенно гасли огни, стал размышлять о предстоящих делах. Между тем потухли на палубе прожекторы, значит, все – палубные работы закончились, остатки крабов поглотил завод. Срывщики панциря уже собираются спать. А чуть позже рассеются клубы пара по правому и левому бортам плавзавода, где расположены гигантские барабаны с кипящей морской водой, и крабовары пойдут в свои каюты. Евгений Михайлович мысленно представил себе тесный цех, где разбивают молотками твердые клешни; конвейеры, по которым, качаясь, движутся мириады красноватых трубочек – то, что было недавно лапами крабов; и девушек – сортировщиц и укладчиц; и, наконец, стройные ряды блестящих баночек. Их сотнями глотают черные пасти монотонно гудящих автоклавов. Оттуда уже выйдут готовые крабовые консервы, вкусные, душистые кусочки бело-розового мяса, плавающие в собственном сладко-соленом соку.
Понемногу стало сереть, приближался долгожданный рассвет. Маслянистая, темная вода за бортом траулера стала приобретать свои очертания – горбящаяся от легкой зыби, желеобразная, словно живая масса, от горизонта до горизонта – бескрайняя, грозная даже в своем покое. По ней между плавзаводом и траулером пролегла темная извилистая дорога. Она шевелилась, как гигантская змея. Евгений Михайлович пригляделся и понял, что это несет течением с моря на берег сотни и сотни наплавов, которые оторвались от сетей. Потом он услышал голос. Кричали с кормы, и голос был знакомым. Матрос второго класса, или иначе – дневальный, он же повар и уборщик траулера, молодой смешливый парень, цыган по национальности, спрашивал у штурмана на мостике, сколько метров под килем. Штурман отвечал, что семьдесят, а матрос со словами: «Ловись рыбка большая и маленькая» – стал разматывать толстую, миллиметровую леску. Штурман с мостика спросил:
– Так у тебя нет крабца, на что ловить будешь?
– На мороженую говядину, Ваня, – объяснил цыган, заядлый рыболов. – Палтуса поймать хотца.
Евгений Михайлович улыбнулся. Забавный этот цыган, энтузиаст, одним словом! По пути сюда, в Берингово море, а точнее – в южную его часть, разведывательный траулер раз пять или шесть швартовался к рыбацким плавбазам и передавал пухлые мешки с почтой. И на каждой стоянке цыган настойчиво рыбачил, снабжал товарищей свежей рыбой. «Я ведь и в море подался работать, чтобы всласть ловить на уду, – объяснил он как-то Евгению Михайловичу, тараща на него свои изумительно черные глаза. – Мне меду не надо, а дай порыбачить. Занятное дело!»
«Вот еще одна причина того, почему люди идут работать в море, – подумал тогда Евгений Михайлович. – Ничтожная как будто, смешная, но все-таки причина».
В крабофлоте, как, впрочем, и во многих других организациях Дальнего Востока, Камчатки и Магадана, самой острой проблемой всегда была и пока остается проблема кадров. И Евгений Михайлович не один раз задумывался над ней. Цепкий аналитический ум давно подсказал ему, что ориентир нужно держать на молодежь, которая быстрее приспосабливается и идет в море, как правило, по причинам, на первый взгляд мелким и даже вздорным. Пусть так. Главное, по линии оргнабора приезжают молодые, здоровые люди и работают на совесть. Их не пугают трудности, скорее привлекают. Есть возможность испытать себя, свои силы. Видят парни прелесть и в рыбацком счастье, которое так переменчиво. Азарт их манит. На путине можно заработать много, а можно и почти ничего. Это как повезет.
«Да, – мысленно сказал себе Евгений Михайлович, – это как повезет. Вот флотилиям здесь, в Беринговом, везет. Они возьмут план и перевыполнят его, а вот в Охотском море…»
Он чуть прикрыл глаза и представил себе ту часть земного шара, где раскинулись его владения: Японское, Охотское, Берингово моря, и ту акваторию Тихого океана, которая с запада ограничена Камчаткой, Курилами, а с востока – северным американским материком.
Миллионы квадратных километров водных просторов! Их бороздили и бороздят в поисках добычи суда крабофлота. Но главные районы лова – это, конечно, Охотское и Берингово моря.
Там, в отведенных зонах, согласно международному договору, находятся советские и японские краболовные флотилии. В Берингово море в этом году крабофлот тоже направил свои флотилии, хотя морские добытчики не без оснований считают, что там крабов становится все меньше и меньше. Собираются махнуть на него рукой – неперспективный район, нечего, мол, там делать!
Неперспективный… может быть, а здесь план выполнят! В Охотском же море план ограничен квотой. Квота для каждой флотилии, будь то наша или японская, установлена в разумных пределах, чтобы общий вылов не превышал определенных размеров и не подрывались запасы крабов. Квота в принципе невелика. Советские плавзаводы по добыче и переработке крабов, построенные в Ленинграде на Адмиралтейском судостроительном, способны на большее. Способны, однако в этом году не все из них возьмут даже ограниченный квотой план.
«В чем же тут дело? – думал Евгений Михайлович, который стал мерзнуть, но с палубы не уходил. – В чем дело? Капитан-директора в один голос ссылаются на слишком неспокойное в нынешнем году Охотское. Шторм за штормом… Замучились там, это верно. Верно и то, что флотилии, ушедшие на путину в море, укомплектованы лучшими кадрами. Кадры… опять кадры. Это от нас зависит, а вот погода…»
Он думал, думал, а боль между тем проходила и наконец совсем исчезла. Анальгин помог, но он не знал, надолго ли. «До рассвета продержусь», – мысленно сказал Евгений Михайлович и пошел на корму траулера, где неутомимый рыбак-цыган стоял в ожидании клева, намотав лесу на указательный палец.
– Берет? – спросил начальник крабофлота.
– И-их! – как-то дико и сердито взвизгнул рыболов. – Крабы говядинку объедают, а рыбе не дают подойти.
– Ну, тогда ты поймай краба и лови на него. Это ведь самая лучшая насадка!
Цыган засопел, потом с неподдельной горечью сообщил, что крабы – не такая уж глупая тварь, крючок с говядиной берег одной клешней, а другой кусочки отщипывает и так кормится. Леса дрожит на пальце, а подсекать и тащить разбойника бесполезно, поднимешь его чуть от дна, он клешню разжимает. Вот если бы он крючок с мясом в рот взял, тогда есть надежда, можно его подцепить…
– Ты крючок маленький привяжи, – посоветовал Евгений Михайлович. – Маленький он в рот возьмет и не заметит.
– Нет маленьких, – печально отвечал цыган. – Я сюда на Дальний Восток ехал и накупил только большого размера. Мне говорили, тут рыба сильно крупная, крючки как на осетра нужны и леска, значит, только миллиметровой толщины, другие слабые, рвутся. А говорил мне человек верный, один краболов с «Никитина». Отдыхал он в Феодосии, а я там комендантом лодочной базы работал. Пришел он с сыном – мальчонке лет пять или шесть. «Давай, – говорит, – шлюпку получше, на день беру, если это можно». – «Отчего, – говорю, – нельзя, бери, деньги плати, документ оставь, и если у тебя самодура нет, – это удочка такая, – поспешил объяснить цыган, – свой дам, конечно, за особую плату». А кефаль шла хорошо! Многие отдыхающие ловили ее по ведру за день, солили и вялили тут же. Я подумал, что он из них, заядлый рыболов и черноморские трофеи хочет домой привезти. Но ошибся, дальневосточником он оказался и наша кефалька его мало интересовала. Захотелось ему мускулы размять, гребля его интересовала, и больше ничего. Ушел он утром на шлюпке вместе с сыном, а после обеда ветерок поднялся, все сильнее, сильнее, и зашумело Черное! Я заволновался, сел на моторку с помощником и на поиски отправился, в бинокль устал глядеть. Часа два прошло, и штормить стало. Не очень, правда, но много ли надо прогулочной шлюпке? Да и ветер береговой.
История, которую затеял рассказывать словоохотливый цыган, заинтересовала Евгения Михайловича и сама по себе, и еще потому, что речь шла о каком-то моряке с «Никитина». «Никитин» – один из многих плавучих крабовых заводов, над которыми он, Евгений Михайлович, стоял, командовал ими.
– А как фамилия того моряка? – спросил начальник крабофлота.
– Не помню, а жаль, что не помню. Однако запало в памяти – мальчик его называл почему-то папой Женей. Папа Женя – и все!
– Какой он из себя, этот папа Женя?
– Здоровый мужик, сильный, и лицо у него особенное, кирпичного цвета, до того обветренное, просоленное.
Эти малозначительные приметы ничего не дали Евгению Михайловичу, хотя он знал многих краболовов лично, в лицо. У него была отличная память, и он хотел бы вспомнить, с кем же познакомился цыган там, на Крымском побережье. Этот интерес усилился у Евгения Михайловича после того, как цыган, продолжая быть словоохотливым, сообщил, что именно моряк с «Никитина» сманил его на Дальний Восток.
– Мне Тихий океан начал сниться, – рассказывал цыган, – а названия островов зазвучали, как музыка: Итуруп, Шикотан, Курилы, Алеуты, Командоры… Купил себе большущую карту и повесил на стене в комнате. Иной раз часами глядел, думал, неужели и я могу побывать в заливе Америка и увидеть пролив Лаперуза, вулканы Камчатки? И манила, конечно, рыбалка. Ловить громадных палтусов, бычков – это вам не жалкая кефаль, настоящая добыча настоящего мужчины!
– Молодец! – сказал с улыбкой начальник крабофлота.
– Кто? – не понял цыган.
– Ну, этот папа Женя с «Никитина», да и ты тоже. Не жалеешь, значит, что завербовался сюда?
– Нет. И хочу встретить того моряка, руку ему пожать.
– «Никитин» ведет промысел крабов далеко отсюда, в Охотском море, у маленького острова. «Аппаратчик» туда в июле пойдет, – сказал Евгений Михайлович и в душе пожелал, чтобы встретились они – романтик-цыган и краболов по имени Женя. – Вы обязательно должны найти друг друга. Он, судя по всему, старый наш гвардеец, из тех, на ком держится крабофлот.
– Жаль, что не запомнил фамилию, – вновь посетовал цыган. – Без этого трудно его разыскать, но узнать – узнаю среди тысяч других. Он весь особенный, запоминающийся! Глаза закрою и вижу его как наяву – штормит, а он идет на веслах против ветра; лучше и сильнее гребцов я не видел в жизни. И сын у него бесстрашный, на корме стоял, по-моряцки ноги широко расставил и команды отдавал. Ну, маленький капитан, и только… Я им предлагал на буксир взять шлюпку, но они отказались!
– Значит, на веслах против ветра до берега дошли?
– Дошли как миленькие, но мы их подстраховывали на моторке. Я тогда подумал: «Вот какие люди живут на Востоке» – и решил сюда приехать. И опять-таки рыбалка тут преотменная! Другой раз такое чудище на крючок прицепится, что на помощь надо звать – одному не управиться!
– Бывает, – согласился начальник крабофлота и глянул на небо. На нем уже не было видно звезд. Наступало утро, а на западе, за тысячи километров отсюда лишь начинался вечер. На западе сотни миллионов людей готовились ко сну, тут же, в Бристоле, те, кого называют тружениками, пахарями моря, просыпались и готовились к новому рабочему дню. Вот зашумели на плавзаводе мощные электродвигатели, раздался резкий, пронзительный скрип, визг тросов, скользящих по роликам, затем словно пушка выстрелила. Это шлепнулся на воду, маслянистую, ленивую, двенадцатый резервный мотобот, за ним другой, и застрекотали пулеметной очередью их моторы.
Евгения Михайловича встретили на плавзаводе хорошо. Не с подобострастием, как иногда бывает, а искренне и просто. Он это почувствовал сразу, как только спустился с траулера на присланный за ним мотобот. Первым пришел не резервный, хотя послали и резервный, а рабочий, за номером пять, где старшиной был его старый приятель. «Пятерка» опередила резервный метров на двести, и ее дружный экипаж с радостным смехом быстро, умело пришвартовал суденышко к траулеру.
– Михайлович! – закричал старшина, подчеркивая свои дружеские отношения с начальником крабофлота. – Сидай, кум, до нас!
– Хлопцы, – забеспокоились между тем на отставшем резервном, – нам велено начальство на базу забрать, а вы – айда свои вешки шукать!
Тем временем старшина «пятерки» по прозвищу Хохол, мужик лет сорока, необозримо толстый, но ловкий и чудовищно сильный, лихо взобрался на борт «Аппаратчика» и, раскинув руки, пошел как медведь на Евгения Михайловича. На его обветренном красноватом лице блуждала радостная улыбка.
Старшина так крепко сжал в объятиях тщедушного начальника крабофлота, что у того затрещали кости.
– Семеныч! – только и охнул Евгений Михайлович и тут неожиданно почувствовал себя и здоровым, и в своей стихии. Наконец он был среди людей, которыми руководил чаще всего на расстоянии, из углового особняка на улице Менжинского во Владивостоке, и которых уважал, искренне любил.
– Семеныч! – еще раз повторил начальник крабофлота. – Пусти, чертяка, а то сяду в резервный…
Когда «пятерка» подошла к высоченному стальному борту плавзавода, Евгений Михайлович хотел воспользоваться, как обычно, штормтрапом, но его не пустили ловцы, а потом наверху загудел мотор лебедки и вниз, с лязгом и шипением, пошли в руку толщиной тросы с крюками на концах. И гость понял, что ему решили оказать особую честь. Это называлось «с доставкой на дом». Наверх поднимался весь мотобот и крепился там на могучих мотобалках. После этого оставалось сделать лишь один шаг, чтобы ступить на долгожданную палубу плавзавода.
Разумеется, по своему рангу Евгений Михайлович имел право на такую честь. Он – руководитель огромного хозяйства и обладал в общем-то почти неограниченной властью. Он это великолепно знал, но всегда страшился злоупотреблять своей властью, и над ним часто подтрунивали коллеги, начальники смежных управлений «Дальморепродукта», удивляясь его деликатности. Он был среди них самым молодым и по возрасту, и по стажу работы. Всего несколько лет назад пришел Евгений Михайлович в крабофлот. А до этого он был отличным партийным работником и жизнь «морских людей» знал хорошо, потому что плавал в молодости с китобоями, затем был начальником отдела кадров и помполитом на старых краболовах.
Всего несколько раз в открытом море поднимался Евгений Михайлович на борт плавзаводов подобным образом. Обычно это было в тех случаях, когда он прибывая, сопровождая делегацию или более высокое, чем он сам, начальство. А когда был один – предпочитал пользоваться штормтрапом или клеткой. Но сейчас инициатива исходила от самих рабочих. Они, узнав, что на «Аппаратчике» пришел из Владивостока «сам», человек, которого они любили и уважали прежде всего за простоту в поведении, обрадовались, да и лестно им было, что он выбрал именно их плавзавод, а не какой-то другой.
Евгений Михайлович спорить не стал, но старшине, который, пыхтя и отдуваясь, как паровоз, закреплял крюк на корме бота, тихо, с укоризной заметил:
– Шикуешь, Семеныч!
Старшина поднял голову.
– Так ты же, кум, больной, – сказал он, простодушно помаргивая выцветшими, белесыми ресницами. – Ежели иначе, то конечно, с какой стати? Не барин, поди!
– Вот и я говорю…
– Вира! – зычно рявкнул старшина вверх, лебедчику.
Мотобот чуть дернулся и стал плавно подниматься, но в середине пути вдруг остановился, повис. Где-то заело трос, и там, на палубе плавзавода, зашумели, суматошно засуетились.
Глядя на старшину, который стоял на корме и левой рукой держался за рубку, правой – за румпель, Евгений Михайлович с удовлетворением подумал, что такие, как Семеныч, – гордость крабофлота. Он из старой, закаленной гвардии, лучший из лучших, опытный, обтертый всеми бурями и омытый водами многих морей и океанов. И команду, как видно, подобрал себе под стать. Вот они лениво лежат, сидят, кто на носу, кто в пустых неглубоких трюмах или просто на палубе, кряжистые и добродушные, чем-то неуловимо похожие на своего старшину.
– Да, Семеныч, мало кто из ваших продолжает ходить на путину, – сказал Евгений Михайлович со вздохом. – Наверное, человек пять-шесть?
– Нет, кум, поболее, но все равно, нас усих трошки, – ответил Хохол и начал сгибать пальцы на руке. – Только в Бристоле из наших семеро.
«Нашими» Семеныч считал только тех, кто начинал работать на старых краболовах, переоборудованных под промысел краба сухогрузах, лет пятнадцать – двадцать назад, и кто никогда не изменял избранному пути.
– А кого из ваших ты считаешь лучшим? – заинтересованно спросил начальник крабофлота, хотя хорошо знал и был твердо убежден, что лучший из лучших – перед ним – Семеныч, первая путина которого началась в невыразимо далеком и трудном 1947 году.
Старшина ответил сразу и без колебаний:
– Карповича. Только вин в этом годе на путину не пошел. Зимой по гололеду ногу сломал.
– Пошел, – обрадованно сказал Евгений Михайлович. – Как выписался из больницы – и в догонку. Не утерпел, бродяга, хотя врачи не рекомендовали. Настя на путине, и он за ней на «Захарове».
– Любят они друг дружку, – солидно заметил Хохол. – Так он на «Захарове», значит, в догонку пошел?
– На нем. Это было в конце апреля.
– Женька морской человек, и баба его морская!
– А отчего ты считаешь Карповича лучшим?
– Не я один так смекаю.
– Из твоих учеников. Он у тебя на боте ловцом начинал. И тебя, Семеныч, выходит, превзошел – почему?
– Он хватче меня, – коротко ответил старшина.
– Хватче? Но ты на своей «пятерке» вон что вытворяешь, впереди всех идешь, хоть на Героя тебя представляй! А у Карповича как никогда… я уловы каждого мотобота помню. Здесь они! – Евгений Михайлович выразительно похлопал ладонью по своей голове.
– Так он на «Никитине» с Ефимовым, – подал голос кто-то из ловцов. – А у Ефимова такая полоса, не везет второй год, хотя он, вы знаете, старый и самый опытный капитан-директор. Не надо было Карповичу идти на «Никитин»!
– Так не он пошел, а его жена. И он за ней, – сказал моторист, высовывая голову из рубки. – Я еще зимой говорил Насте: бросайте вы с Женькой к едрене-фене Ефимова. Все чуют, у него не та полоса! Но разве она послушала?
– Правильно, шо не послухала тебя, дурня! – вдруг рявкнул страшным голосом Хохол и, не смущаясь присутствием начальника крабофлота, как молот, опустил мозолистую ладонь на голову моториста. – Карповичи завсегда с Ефимовым. Куды Ефимов, туды и они, в беде друзей не бросают!
Евгений Михайлович успел заметать, как стремительно побледнело лицо старшины при словах моториста. И он вовремя отвернулся и не видел, не захотел видеть, что далее сделал скорый на расправу Семеныч.
Тут мотобот дернулся и поехал вверх.
На палубе плавзавода Евгения Михайловича уже ждал капитан-директор. Чуть наклонив голову в легком полупоклоне, он стремительно двинулся навстречу начальнику крабофлота, почтительно приветствовал его, и это была скорее игра на публику, чем обычное соблюдение субординации. Они были давними друзьями, начали дружить семьями еще в те времена, когда Евгений Михайлович был помполитом на этом плавзаводе и, значит, подчинялся капитану-директору, и именно тогда они быстро нашли общий язык, крепко сработались. На палубе собралось много краболовов, свободных от работы. В размеренной, будничной и во многом однообразной жизни на плавзаводе, как, впрочем, и вообще в море на всех судах, очень ценятся свежие люди независимо от их ранга. Главное, что они с материка, с земли, от которой каждый моряк оторван на многие месяцы и по которой неизбежно со временем возникает тоска, своеобразная ностальгия. У моряков парадоксальная жизнь. В море они скучают по земле и всему земному, а на твердой суше им, как правило, не хватает моря, океана, неоглядных водных просторов и, как это ни странно, не хватает штормов, схваток со слепой стихией. Отсюда необыкновенная жажда знать из первоисточника о том, что от них далеко и недоступно им в настоящее время. И это хорошо понимал Евгений Михайлович. Он с заметным нетерпением выслушал краткий доклад капитана-директора, пожал ему руку и решительно двинулся к людям, выискивая среди них знакомые лица и обращаясь к ним в первую очередь. Он пользовался своей великолепной памятью, называл знакомых по имени, сообщал им неотложные новости о семьях, о последних событиях во Владивостоке и шел дальше, одаривая тех, кого не знал, улыбкой.
Он невольно и дольше обычного остановился около молодой девушки редкой красоты. Она стояла в белоснежном тюрбане. «Укладчица, наверное», – решил Евгений Михайлович, сказал, протягивая руку:
– Давай познакомимся. Тебя как зовут, красавица?
Девушка стала пунцовой, и ее радужные, чистые и доверчивые глаза широко раскрылись.
– Наташа, – тихо сказала она.
– Откуда же родом, Наташа?
– С Северного Кавказа. Есть там станица, Каменнобродка называется. Работала в совхозе дояркой и вот…
– Кубанская казачка, – сказал капитан-директор за спиной Евгения Михайловича. – Наташа Жданова, одна из лучших укладчиц!
– Нравится ли тебе в море, Наташа? – поинтересовался начальник крабофлота. Она неопределенно пожала плечами, чуть оттопырила губы и неожиданно призналась:
– Укачивает меня.
– Это поначалу почти со всеми бывает, Наташа, – сказал Евгений Михайлович, – а потом привыкаешь.
Отошел от девушки, подумал: «Привыкаешь? А меня морская болезнь мучила, мучит и, наверное, будет всегда мучить. Впрочем, она молодая, это я уже почти старик».
Ему было сорок пять лет.
