Текст книги "Королевский краб"
Автор книги: Вадим Чернов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Таким образом, распутчиков сетей будят позже, часов в шесть утра. Еще позже просыпаются укладчики.
Мы все трое спали так крепко, что не услышали команды с мостика. Но ее услышала Надя. «Дяденьки, вставайте!» – много раз просила она с диванчика. А миг в это время снилась Олеська, которую я оставил на полгода в Ставрополе. И я спросонья подумал, что это ее голос, не придал ему значения и уснул еще крепче.
Через полчаса в каюту ворвалась разъяренная Анна, наш бригадир.
– Сони проклятые, бичи, – кричала она, стаскивая с меня и с Генки одеяла. – Давно работать пора, а вы тут дрыхнете! Не на курорт приехали…
– Да что вы делаете, Аня? – смущенно просил я и тянул одеяло к себе. Дело в том – признаюсь откровенно, – что я обычно сплю в чем мама родила. А тут я каюте две женщины – одна стягивает с меня одеяло, а другая – совсем юная – испуганно смотрит с дивана. Редко в своей жизни я бывал в более глупых ситуациях.
Анна оказалась сильнее и ловчее меня. И тогда ойкнула на диване Надя, захохотал изо всех сил Костя. Лишь Анна осталась внешне спокойной. Вернув мне одеяло, она повернулась к Косте и презрительно сказала:
– Чего смеешься, Цыган? Я и не таких видела. Мне все – трын-трава!
Перешагнув комингс, она уже в коридоре дала нам команду:
– Через десять минут будьте на вешалах!
Мы оделись молниеносно, по-солдатски, и начали карабкаться по лабиринту крутых корабельных лестниц на палубу в район третьего трюма, где были вешала. Генка шел позади нас и бубнил:
– Ну и попали мы, братцы! Говорил же я, говорил! Какая она королева? Это зубр, тигра лютая в юбке. Ей действительно все трын-трава! Нет, надо сматывать удочки, пока не поздно. Сергеич, как ты считаешь?
– А куда смотаешься? – спросил Костя. – Кругом вода, до берега далеко, да и плавать мы, братцы-степняки, особо не умеем.
Я карабкался по лестницам молча. В душе моей было неуютно, и, быть может впервые со дня отъезда из Ставрополя, я пожалел, что подписал договор и стал сезонником…
Но вот мы и на вешалах. Вешала – это десятки железных столбов с крючьями на разной высоте. На столбах – временный деревянный навес, около них на палубе лежали огромные кучи грязных и не очень ароматных сетей. Вот их надо цеплять за крючья и «дергать», иначе – распутывать, распрямлять дель, выбирать из нее морской виноград, панцири крабов и прочий хлам. Сети в процессе работы сохнут, затем они складываются особым образом в битки. В общем работа нехитрая, ума не требует, но утомительная и тяжелая. Анна с усмешкой показала, как и что делать с этими проклятыми сетями, выдала каждому по фартуку и по паре резиновых и хлопчатобумажных перчаток. Комбинезоны, фуфайки, сапоги, прорезиненные черные плащи и теплые шапки мы получили еще вчера.
Мы без отдыха «дергали» сети до обеда и почти справились с ними, а потом пришел с нищенским уловом наш мотобот номер семь. По штормтрапу на палубу поднялся старшина мотобота Евгений Карпович – рослый, уверенный в себе мужик лет сорока пяти. У него был мрачный взгляд и кирпичного цвета лицо.
– Здоровеньки булы, – прогудел он на вешалах. При виде мужа Полторы Бочки просто расцвела. Как-то по-утиному, переваливаясь с ноги на ногу, она подошла к Евгению, встала на цыпочки и прикоснулась губами к его подбородку. Потом она что-то шепнула и начала совать в карманы его плаща заранее приготовленные бутерброды с салом.
– Какие телячьи нежности, – фыркнул Генка, работавший по левую сторону от меня. Далее от него «дергали» сети близнецы. А на самом краю нашего участка на вешалах трудились Костя и новенькая девушка. С нею непрерывно переговаривался Костя и Вира-майна Федя.
Справа от меня была Анна. Ух, как здорово она работала! Сети словно струились через ее ловкие, сильные руки. Куча готовых битков за ее спиной была раз в пять больше, чем у меня. С Анной могла соревноваться только жена старшины. Но это и понятно. Обе они были профессиональными распутчицами.
– Ребята, девочки, идите на обед, – скомандовала Анна. Мы сняли фартуки, перчатки и пошли. Сделав шагов пять, я услышал хриплый бас Карповича. Он говорил:
– Аннушка, нам не повезло. Наши сети попали на «кладбище».
Я не понял, о каком кладбище идет речь? И что там делать нашим сетям?
На эти вопросы я получил ответы лишь через несколько дней.
Когда я стоял в очереди за обедом, то услышал по динамику свою фамилию. Вахтенный штурман Базалевич, которого за глаза называли Гарри из Одессы, предложил мне немедленно подняться в каюту капитана-директора.
Я поднялся, постучал в дверь и вошел к Илье Ефремовичу. Он сидел за столом и почему-то недовольно хмурил лоб.
– Вадим Сергеевич, я получил радиограмму из крабофлота. Теперь я знаю, какова ваша цель. Отчего вы сразу не зашли ко мне?
Я молча пожал плечами. Капитан вздохнул и забарабанил пальцами по столу.
– Меня просят дать вам такую работу, на которой вы смогли бы видеть всю путину, общаться с максимальным количеством людей. Такая работа у нас есть. Идите в стажеры к приемщику крабов. Когда сами во всем разберетесь, назначим вас приемщиком. Только вот зарплата очень низкая… я не помню точно. Кажется, чуть более восьмидесяти рублей в месяц.
– Это не страшно, Илья Ефремович, – сказал я.
Я стажировался чуть более недели и после этого стал приемщиком крабов на флотилии «Никитин». Я регулярно вел записи своих впечатлений. Некоторые из них легли в основу главы, которая названа «Будни».
Будни
6
За последние дни почему-то участились несчастные случаи, и они очень обеспокоили Бориса Петровича.
– У меня каждый человек на счету. Тут же не берег: раз, два, и подменил человека, – говорит он мастерам и все чаще интересуется единственным на судне резервом рабочей силы – бич-бригадой. В ней, кстати, я увидел и того парня-франта, когда в седьмой каюте неизвестная мне компания «жарила» одеколон…
А вчера еще одна женщина сломала руку, причем в том месте, где она уже была однажды сломана и затем сбита (вот не знаю, как тут лучше выразиться) железными стержнями. Эта пострадавшая перебралась на танкер «Батуми», который, обеспечив все плавзаводы горючим, пойдет в Находку.
Сегодня кто-то сунул ногу между цепью и шестерней на конвейере. Сунул, конечно, случайно, отделался хорошо: успели вырубить электроэнергию.
Разумеется, работа на судне вообще отличается от береговой большим риском, но сказывается, очевидно, не только это, а и чисто нервное напряжение из-за полосы невезения.
Быть в море длительное время трудно. Это знают все. Но, как я убеждаюсь, труднее всего на суднах-добытчиках. Однообразие жизни действует угнетающе, изматывает человека. Гораздо легче торговым морякам, экипажам танкеров. Они нет-нет да заходят в экзотические порты, бывают, хоть раз в два месяца, на берегу и могут, как тут выражаются, «размагнититься». А у нас это самое «размагничивание» происходит взрывами, стихийно. Только этим можно объяснить повышенную возбудимость людей, их несдержанность в выражениях и, наконец, беспричинные ссоры, изготовление кулаги.
Кулага – это довольно густая пенистая жидкость, от одного вида которой может затошнить. Но ее кое-кто умудряется делать и пить пол-литровыми банками. По крепости кулага, как пиво, по вкусу – чуть сладковатая. Таким образом, если уж сравнивать, то одеколон – напиток вполне приличный. Недаром его нет в судовом магазине, и купить его – требуется разрешение высших судовых властей. А власти знают некоторую популярность, одеколона у отдельных забубенных головушек и разрешают его продажу крайне неохотно, даже если он необходим в иных целях. Так, например, долго и мучительно утрясался на партбюро вопрос: выдать или не выдать по флакону тройного женщинам цеха обработки? Одеколон был нужен для растирания рук…
– Нужно выдать, – говорил Борис Петрович, – но, елки-палки, кто может гарантировать, что он пойдет для лечебных целей?
Таких гарантий милому, чудаковатому начальнику цеха, конечно, никто дать не мог, и это он знал лучше всех, так как в крабофлоте он давно, с 1930 года, и уже пять лет как на пенсии. В море он пошел вместе с женой – красивой женщиной, чтобы подзаработать. Старик решил переехать на Запад – так тут обычно называют европейскую часть России, – поселиться где-либо на Северном Кавказе. Ну, пенсии, конечно, на такой переезд маловато. Просить у взрослых детей? Нет, Борис Петрович не хочет «обижать» детей и вот тряхнул стариной.
Кстати, Максим Иванович – крабовар, который частенько зовет меня в свой «кабинет» пофилософствовать о разных разностях, – тоже пенсионер. Он в прошлом офицер, пенсия у него 118 рублей.
– Мне этого, – говорит Максим Иванович, – хватило бы за глаза, но дети…
Дети у него учатся в институтах. Вот он и не гнушается любой прилично оплачиваемой работы.
Его крабоварка расположена на правом берегу – место, всегда окутанное паром и обдуваемое всеми ветрами. Работа у него, как он сам говорит, пригодная и для обезьян, если их обучить нескольким несложным движениям. Но Максим Иванович умеет думать. Он додумался до бамбуковой палки с крючками на конце, с помощью которой гораздо легче сталкивать крабьи лапы в корзины. Подобрал он где-то и куски старого брезента, сделал из него навес, защиту от ветра – «кабинет». А ниже крабоварки расположен цех. Там женщины выбивают из панциря куски крабового мяса. Но если оно недоварено на кухне Максима Ивановича, дело у них идет плохо. Тогда кто-либо из женщин выбегает из цеха и кричит наверх:
– Максимкин, мясо сырое! Недовариваешь, Максимкин!
И тогда он увеличивает температуру забортной воды в крабоварке, открыв чуть больше вентиль подачи пара из котлов.
Вчера мотоботы поймали чрезвычайно мало крабов и возили не полновесные, как обычно, стропа в две-три тонны, а буквально мизер. Их набралось за день около 20 тонн. Вечером я составил сводку и, что делаю ежедневно после рабочего дня, понес ее разным начальникам: химичке, завлову, Борису Петровичу, экономисту и капитану.
Капитан был на мостике и хмуро слушал старшину Сабировича и какого-то парня с подбитым глазом. Говорил больше парень, а Сабирович цокал языком, приговаривая:
– Илья Ефремыч, моя им ладу не знает? С женой беда, ссоры бывают…
Потом парень жалостливо рассказывал, как его поколотили. Это сделали, если верить ему, «кореша помощника старшины за то, что он поссорился с племянником помощника старшины».
Капитан приказал позвать помощника Сабировича, и скоро на мостик поднялся невысокого роста ловец лет сорока.
– Чего же это у вас люди драками занимаются? – спросил капитан, как обычно, тихо, не повышая голоса.
Ловец сказал, что парень этого заслужил, а как все получилось, он якобы не знает.
– По пьяному делу, Илья Ефремович. Когда я пришел, у них в каюте по колено кулаги было.
– Сабирович, – обратился капитан к старшине, – вы руководите больше чем двадцатью человеками и будьте добры учить их не только ловить краба, распутывать сети, но и быть людьми!
Сабирович вновь зацокал языком, забормотал:
– Моя сибя ладу не знает…
Капитан рассердился и велел им уходить и писать объяснение.
Я почувствовал, что нервы у капитана на пределе и что как это нелегко быть капитаном и директором одновременно.
– У вас что, Сергеич?
Я подал ему сводку. Он поглядел на нее краем глаза и вдруг порвал ее.
– Извините, но тошно глядеть на такие уловы!
Он стал ходить взад-вперед, размышляя о своем, потом неожиданно сказал, что видел сон, видел во сне последний день путины.
7
Сегодня утром проснулся очень рано, потому что сквозь сон почувствовал холод. Оказывается, что Сергей, рабочий день которого начинается в четыре утра, открыл иллюминатор, и в каюту врывался сырой промозглый воздух. По причине тумана мотоботы не смайнали за борт сразу, как обычно, и одетые в свои оранжевые рыбацкие робы ловцы дремали кто где, прямо на палубе. Прикрыв иллюминатор, я тоже задремал вполглаза и не услышал, скорее почувствовал за переборками легкий гул и всплески воды – мотоботы вновь упали в море и пошли за крабом. С уловом они стали возвращаться на диво рано, в седьмом часу. Из динамика раздался голос Бориса Петровича:
– Внимание! Приемщику краба срочно на рабочее место.
Наспех одевшись и не умываясь, я помчался на палубу. У борта плавбазы, покачиваясь, уже стояло несколько мотоботов.
– А раки есть, – сказал Вира-майна Федор. – У кого перетяга, у кого две, и хорошие стропа!
Стропа потянули более чем по две тонны. Неужели пошел краб?
Краб действительно пошел. Мотоботы возили его до самой темноты и в общей сложности привезли около 80 тонн.
И вот что интересно, нет краба – плохо, есть – тоже что-то не то. Дело в том, что вчера всем пришлось поработать от души и многие устали, особенно на заводе. Завод работал с 10 утра до 4 часов следующего дня. Ловцы были, как тут выражаются, в морях по 15—16 часов. И не знаю, как в ловецком цехе, а Борису Петровичу досталось. К нему с самого утра началось паломничество, приходили с заявлениями об увольнении. А тут каждый человек на счету…
Странное все-таки существо человек. Буквально несколько дней назад мастеров ругали все сезонники, потому что нет работы и, значит, нет заработка. Но вот началась работа до седьмого пота, можно делать по две-три нормы, и… хотя можно понять и людей. В море тяжело! И здоровье нужно иметь как у летчика-испытателя или у космонавта. Буквально два часа назад у Бориса Петровича был парень. В прошлом он ловец и с полгода назад сломал ногу. Выписавшись из больницы, он добился того, что его взяли на путину. На мотобот его не пустили, предложили ему «процесс» на заводе. Работал он до вчерашнего дня, а затем, когда пошел краб, у него опухла нога. Пришел к Борису Петровичу увольняться. Борис Петрович сидел унылый и злой.
– О чем вы думали, когда просились на путину?
– Да я думал…
– Я тоже думал, когда брал вас на работу. Но вы меня уверяли, что все в норме с вашим здоровьем, а теперь… Кем я вас подменю? Вы меня поймите правильно.
– Возьмите кого-либо из «бич-бригады».
Но «бич-бригада» стала с гулькин нос. Из нее всех, кто испытывал хоть малейшее желание работать, уже забрали. Остались закоренелые лентяи и среди них знакомый мне франт. Они трудятся ни шатко ни валко, подвязывая кончики к грузилам и наплавам, не очень заботятся о выполнении нормы.
Как-то я видел: к ним подошли девушки, заговорили:
– Привет лентяям!
Они промолчали.
– Слушай, – сказала одна из девушек, обращаясь к франту, – здоровый ты, однако, бугай!
Франт на палубе не был похож на франта: засоленная, рваная фуфайка, стоптанные старенькие ботинки, и на голове шапка, которую выбросил один из ловцов, и цветная рубашка-ковбойка нараспашку.
А может, он не лентяй от природы и не пьяница? Не пил же он тогда в нашей каюте. Может, у него нет сил, здоровья. Наконец, возможно, он не нашел места своего в коллективе и теперь вынужден кантоваться в «бич-бригаде», молча выслушивать жестокие насмешки девушек
8
День выдался сырой, холодный, и просто не верилось, что на небе существует солнце. И был день длинный-длинный, быть может, потому, что мотоботы привозили краба понемногу: привезут, завод переработает его, и опять ожидай. Последний мотобот под номером один пришел с моря в двенадцатом часу ночи и привез несколько сот килограммов, а думали, что он привезет тонны три. Борис Петрович просто рассердился:
– Из-за этой кучки крабов в ожидании был целый завод?
Вообще первый мотобот, который тут начиная от трюмных людей и кончая штурманами на мостике называют «азик», невезучий. Вот сегодня он вышел в море со всеми и до обеда «гонял кашу», то есть блуждал в тумане и никак не мог найти свои вешки. Когда нашел, много времени было уже потеряно. Оттого он вирал сети чуть ли не до полуночи.
– Команда на «азике» недружная, – говорили на палубе. – Туда всегда такие ловцы подбираются как нарочно. Вон Вира-майна Федя знает, он в прошлом году был на «азике» старшиной и как ни старался, а плана не взял.
– Чего же это вы, Федя? – спросил я, и он смутился.
– А-а, Сергеич, что в море можно сделать, когда на борту не команда, а так? Бывало, выйду с ними – туман, и гляжу во все гляделки. Где вешки? Нет вешек. А кто из команды увидит, так не скажет. Для них лучше кешу гонять, чем краба выбивать.
Чтобы были понятнее эти слова Федора, надо добавить: он, к сожалению, близорукий, но, как все люди из простых, очки надевает редко, стесняется бывать в них на людях.
К обеду туман слегка рассеялся, потеплело, кончился прилив, и матросы, свободные от вахты, стали ловить рыбу с кормы и около полубака. Клевала мелочь – камбала граммов на триста, иногда попадались бычки. Больше всех везло нашему боцману – молодому парню с рыжими усами. Около его ног была целая куча плоских, словно лепешки, рыбок. Я подошел к нему и поздравил с отличным клевом. Он небрежно махнул рукой, стал рассказывать про рыбную ловлю около Шикотана. Ему однажды там попался приличный палтус, и он один не мог удержать леску, позвал на помощь. Но и четырех рыбина тянула, будто трактор. Однако они управились, вытащили палтуса на поверхность и тут его убили багром с резервного мотобота.
– А здесь не попадаются такие?
– Нет, здесь вообще плохо клюет, хотя бывают дни – закачаешься!
Около судна летали чайки, нудно кричали. Я где-то читал, что чайки кричат, как мартовские коты, поэтому прислушался. Нет, противный, скрипучий крик, и только. Я решил, что тут другая порода чаек и вдруг отчетливо услышал мяуканье рассерженной кошки. Оказывается, по-кошачьи кричат наиболее крупные чайки, а мелочь – та просто поскрипывает.
Возвращаясь на свое рабочее место, я заглянул на вешала. Распутчики орудовали вовсю, разбирая большие кучи сетей. Анна, бригадир распутчиков седьмого мотобота, позвала меня и, перемежая обычные слова с площадными, начала жаловаться:
– Мы валимся с ног… Уже двадцать часов на вешалах… Смотри… какие у всех руки. И все оттого, что дураки ставят сети. Одни жваки…
Я молча выслушал ее, проявил терпение, потому что ей надо было просто выговориться. Отругав всех, кто имеет к сетям и к их постановке хоть отдаленное отношение, Анна обрушилась на себя, на свою глупость, которая толкнула ее – уже в который раз – работать на путине.
– Идиотка, на берегу тепло, цветы, птицы, не качает, семичасовой рабочий день, кино, театры и бульвары, а нет! Подалась снова на путину. Да еще и близнецов прихватила.
Так она говорила, а я знал, что она закоренелая рыбачка и любит море и работу, в которой она достигла совершенства. Анна распутывает сети легко, словно играючи, без всякого напряжения.
Она выучилась распутывать сети, а другого ничего делать не умеет. И если она начнет заниматься чем-то другим, у нее будет получаться во сто раз хуже, и это вряд ли ее устроит. Хотя всему можно научиться и во всем достичь совершенства. Конечно, я имею в виду обычные человеческие профессии, а не исключительные: живопись, литературу и тому подобное.
В обед пронесся слух: резервный мотобот якобы пошел на соседнюю плавбазу, где лежит наша почта. Все засуетились, потому что связи с берегом не было уже больше месяца. Одни ждали писем, другие – посылки. Слухи оказались правдой.
Около окошечка судовой почты собралась большая толпа и вела себя тихо. Начальница почты, она же по совместительству продавщица в ночном буфете, громко объявляла фамилии и передавала письма. Я знал, что меня дома не забыли, но в толпу не полез из-за органической нелюбви к очередям. А тут еще пришел Федя и сказал – у борта колхозный сейнер с крабом, и я пошел принимать. В это время уже кое-какие мотоботы висели на «балыках». Они отвирались.
Приняв колхозный краб и выписав команде МРС квитанцию, я услышал разговоры на палубе. Оказывается, у «азика» и еще у какого-то мотобота неизвестные отрезали часть зеленых сетей. Пострадавшие считали – это дело колхозников. Старшина в японских сапогах кипятился:
– Они у нас, мы завтра у них. Это точно!
И, наверное, это наши ловцы сделают: здесь иногда восстанавливают справедливость по принципу «око за око»…
Вира-майна Федя – уж на что, как мне кажется, честный человек – признался мне как-то, что в прошлом году он принял все тот же злополучный «азик», стал старшиной мотобота, у которого украли половину сетей, и сделал несколько пиратских набегов на чужие поля.
– Так нечестно это, Федя!
Он отвечал, что брал с каждого поля понемногу, короче, с миру по нитке – голому рубашка!
– А если бы поймали?
– Пришлось бы платить. Вот на соседнем плавзаводе поймали один мотобот на таком деле и припаяли старшине пять тыщ из своего кармана. Он до сих пор выплачивает, вторую путину… а что ему остается делать?
Попутно я поинтересовался у Феди, не знает ли он, откуда пошло выражение «гонять кешу»? Он пояснил, что это, как он слышал, старое морское обозначение безрезультатных поисков чего-то в тумане. Так «гоняли кешу», или иначе, кита, кашалота, в старину порою сутками, в условиях плохой видимости, и до тех пор, пока не убивали добычу гарпуном.
9
Мы с Федором сидели на битках, то есть на связках сетей, говорили, а кругом была благодать! Ясное небо, солнце, просто не поверишь, что вчера на Охотском море было уныло, сыро и противно. Да, и тут выдаются деньки…
Плавзавод стоял на якоре посреди большой бухты, и земля, чуть заснеженные сопки казались рядом. Вот сколько уже месяцев мы бродим вдоль берегов Западной Камчатки, но это лучший, самый красивый и таинственный берег. Может, его в некоторой степени украшала и погода-чудо. Одна сопка была похожа на замок, с шапкой из белого облака. И, глядя на все это, мне вдруг захотелось на землю. Днями такое же острое желание посещало меня, оно усилилась, когда узнал, что в ловецком цехе организуется бригада по сбору наплавов. В этом районе течениями, приливами к берегу прибивает фантастическое количество всего, что способно плавать на поверхности воды. И кто-то был на берегу и увидел целые залежи наплавов всех расцветок и государств. Наш рачительный завлов решил пополнить судовые запасы наплавов и потому решил организовать экспедицию. В нее попали молодые крепкие ребята из администрации. Пошел и я проситься у капитана, но он не отпустил, считая, что я не совсем поправился после несчастного случая.
И вот сейчас, глядя на берег, я искренне позавидовал попавшим в экспедицию. Ходит они по твердой земле, спят в палатках, греются у костра, стреляют диких гусей, а тут… Хоть и тихо, а палуба мерно качается, все пропитано запахом полуразложившегося краба, и одна и та же монотонная работа.
10
Сегодняшний рабочий день оказался не очень длинным, к девяти вечера все, за исключением одного, мотоботы висели «на балыках». Ловцы разбрелись по углам, по каютам нашего огромного судна, читали полученные письма и разбирали содержимое посылок из дому. Работали лишь распутчики и на заводе. Я, ожидаючи последнего мотобота, сидел в кабинете Бориса Петровича. Мы лениво перебрасывались словами, подолгу молчали. Иногда Борис Петрович звонил в те или иные цеха, интересовался, как идут дела. Его поминутное беспокойство не раздражало. Для него работа – прежде всего, он ею живет и искрение мучается, злится, нервничает, если возникают перебои, неполадки. Он одни из немногих оставшихся в живых на этой земле старых краболовов, зачинателей крабового промысла в СССР. О прожитом он вспоминает редко я скупыми словами:
– Суденышки не то, что сейчас, механизации никакой. Все делали вручную, жили в общих кубриках, ели только консервы.
– А заработки? – спросил я.
– Черт их знает, меня в молодости это волновало гораздо меньше, чем вас. Это вы меркантильные уж слишком! Помню, в тридцатом году за путину заработал сто пятьдесят рублей, а много ли это и соответствует нынешнему заработку, не знаю.
Потом объявили, что к борту подходит последний мотобот. Я вышел на палубу. Она была пустая, лишь маячил на своем рабочем месте Вира-майна Федя и крутил в руках веревку бортовик последнего мотобота – парень кудрявый, щеголеватый. Крановщик поднял строп с крабом на уровне борта, и я с бортовиком стал смотреть на динамометр. Он показывал 2700, и я уже было махнул крановщику, чтобы он вирал, как подошел распутчик из бригады последнего мотобота и тоже стал смотреть на вес, и он почему-то увидел 2800. Так как был вечер, похолодало и стекло динамометра запотело, я решил, что ошибся кто-то из нас, еще раз взглянул на показания стрелки, но нет, мое зрение не обманывало. Об этом я сказал бортовику и распутчику, и в ответ они начали, как тут выражаются, «втыкать» с ошеломившей меня злостью. Они считали, что все кругом жулики, так и готовые их обмануть, проехать, как они выразились, «на чужом в рай».
Выслушав их, я понял, что передо мною довольно редкий тип особых демагогов. Они, как правило, малообразованны, обладают самолюбивым характером и свойством мелких обличителей, дешевых искателей социальной справедливости. Они – горлопаны и опасны в неокрепших коллективах, потому что иногда могут сбивать некоторых с панталыку. Это они, как мне думается, спровоцировали драку двух механиков на плавзаводе, который уходил на путину двумя днями раньше нашего судна. Это они, так рассказывал однажды помполит Иван Иванович, завалили мешками и ящиками трюм, куда зашел он и капитан. Это они иногда подбрасывают неугодным им людям записочки ехидного содержания: «Вода в море холодная, а ночью на палубе никого нет и вахтенные дремлют». Мол, имей это в виду!
К сожалению, кое-кто их боится, старается не связываться с ними или, что еще хуже, заискивает перед ними. Но, побывав здесь на путине, я увидел: не они определяют лицо армии краболовов. Настоящие краболовы не такие. Они прежде всего труженики, занимаются опасной, рискованной профессией. Конечно, от правды не уйдешь, рабочие того же крабофлота далеко не ангелы. Они выражаются под горячую руку хлеще сапожников, могут выпить, закуролесить, дать форсу, скорые на руку. Они грубые внешне, неуравновешенны, но сколько в них и доброго! Как они скучают по берегу, как они беззащитны в своей искренней, идущей от всего сердца нежности и любви к женам и детям. И, гоняясь как будто за большими заработками, как они бескорыстны и щедры на дружбу.
Порой они напоминают мне грубоватого, усеянного шипами краба. Краб на первый взгляд и опасен и грозен – колючее экзотическое чудище. А таков он от своей беззащитности. Другого нет у него оружия, как уйти в себя, выставив врагам свои шипы, – найдешь, уколешься! Да еще у него мощные клешни, чтобы с помощью их крепко держать добытое, перетирать пищу…
11
Крабовые консервы – тот же мак, про который говорят: «Семь лет урожая на мак не было – и голода нет». Это деликатес, пища «избранных». И недаром тут шутят девчонки, которые выходят с завода с натруженными руками и держат их над головой, потряхивая, чтобы дать им короткий отдых:
– У английских принцесс руки, наверное, красивее наших, потому что они едят наши крабовые консервы!
Русские девчонки, конечно, тоже едят, но не консервы, а горячего, только что сваренного в морской воде краба. Или он еще лучше жареный, со специями, на сливочном масле. Отваренные, потом обжаренные абдомины – задняя часть крабов, которая в переработку не идет, – вообще вкуснятина что закачаешься. К сожалению, с абдоминами много возни, чистого мяса на них не богато и для тарелки этой «вкуснятины» требуется десяток-другой отборных крабов. Гм… пожалуй, завтрак из жареных абдомин себе могут позволить только очень богатые, если не самые богатые люди мира, а наших девчат, выражаясь здешним языком, это «не чешет». Они могут позволить себе такую роскошь хоть три раза в день!
12
– Сергеич, вызывают!
Я проснулся от этих слов Нади и глянул на часы. Рано, даже слишком рано, а я нужен на палубе. «Очевидно, колхозники привезли сдавать нам крабов», – подумал я, затем тут же сделал в своей памяти зарубку: привезли краба рано, так что, возможно, он вчерашний, и тут уж держи ухо востро, приемщик! По краям стропа может быть уложен свежий полноценный краб, а внутри… Ну, да ладно, опыта уже набрался!
А потом, когда натягивал сапоги, услышал стук в дверь и в каюту вошел стремительный, как всегда, Борис Петрович.
– Там мотоботик хороший строп привез.
– Наш?
– Да.
– А я думал – колхозники.
На палубе собирались люди, глядели в море, укутанное ночью и сейчас рассеивающимся туманом. Мотоботы появлялись как призраки, расплывчатые, и по мере приближения к судну не просто увеличивались в размерах, а становились рельефными. По бортам оранжевая прерывистая кайма: то ловцы в своих рыбацких робах.
Стропа были как на подбор, метра два высоты – штабеля аккуратно уложенного краба, и вес каждого 2400—2500 килограммов. Сверху кричали ловцам:
– Сколько взяли сетей?
– Перетягу!
Или:
– Полторы перетяги!
Переводя это все на обычный язык, получалось, что с 50—70 сетей, каждая из которых длиной 30—40 метров, брали по хорошему стропу мерного, средней величины краба – тысячу штук. Отличное попадание в сети!
Сколько дней, неделю за неделей ждали на плавзаводе массового хода крабов, и, кажется, это началось!
Нечесаная, неумытая выскочила на палубу жена Карповича Настя и, перегнувшись на леерах, закричала вниз:
– Эй, эй… там «семерка» ухватилась или кешу гоняет?
Это началось, и каждый понимал, нельзя терять и минуты. Трудный наш труд чем-то напоминает карточную игру. В нем велик элемент азарта и риска, и от него зависит многое, особенно на крабовой путине, потому что ученые еще не изобрели таких локаторов, которые бы могли регистрировать мигрирующие стада крабов. А вот на рыбе несколько легче. Косяки рыбы можно засечь с самолетов, специальными аппаратами, и ставить сети в районах скопления. А здесь… здесь ставь сети и вирай их, молясь особому богу, богу удачи.
– Эй, эй… так вы скажете, ухватилась «семерка» или гоняет кешу? – продолжала кричать Полторы Бочки.
Но вовремя ухватились все, и мотоботы подходили к борту один за другим, часто. Скоро на палубе скопились десятки тонн крабов. Федя, глядя на это обилие, стал вспоминать прошлое:
– Эх, бывало, уставим стропами палубу до самой бухгалтерии – в заводе убираются до утра. И еще краб оставался на следующий день.
– А мы не будем оставлять, – сказал проходивший мимо Борис Петрович и тут же на ходу распорядился периодически поливать улов морской водой.
Мы с Вира-майна и лебедчиками установили стропа потеснее и в порядке живой очереди с таким расчетом, чтобы какой-либо строп не залежался и крабы в нем не вытекли белковой жидкостью под лучами солнца. А что делать? Эти полурастения-полуживотные и товар скоропортящийся, требующий нежного обращения, но на практике с крабом иногда обращаются словно это кизяки: его мнут, давят, толкая на конвейер граблями или просто ногами. Потому что его обилие, потому что так легче, проще спихнуть его на конвейер, из-за отсутствия строгой дисциплины.
