Текст книги "Королевский краб"
Автор книги: Вадим Чернов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
16
Мой рабочий день еще не начался, но я уже был готов к нему. Я сидел в кабинете Бориса Петровича. Коляду и старшего экономиста вызвал к себе капитан-директор. Наверное, опять упал вчера процент выхода крабового мяса, вот они и обсуждают причины, а выход из положения придется находить приемщику. Один из них – самый верный и честный: я должен договориться со старшинами полюбовно, чтобы они дали фору. Если они согласятся, я буду сегодня фиксировать в документах меньшее количеств улова, скажем, на пять – десять процентов от фактического. Так появятся излишки, которыми покроется вчерашняя недостача. Есть и другие способы, но я не буду раскрывать всех секретов профессии приемщика.
О том, сколько недостает, мне скажет экономист, молодая милая девушка, закончившая институт в прошлом году. А дело начальницы цеха обработки – найти причины падения процента выхода крабового мяса из принятого мною сырца. Чаще всего процент выхода падает из-за того, что плохо работают девчонки на конвейере. Они из-за усталости часто пропускают мелкое мясо из суставов и клешней. Оно просто-напросто смывается водой за борт.
Знаю, старшины будут упрямиться, хотя полностью доверяют мне. Первым начнет разоряться Сабирович: «Моя ничего не знай чужой беда. Моя сколько поймал, столько и сдал. Честна нада быть, приемщик, честна!» Но ничего, покряхтят старшины и дадут фору. У них верховодит Евгений Карпович, мой друг и союзник.
Так я размышлял перед работой, как вдруг в кабинет зашла Надя. Она молча положила передо мной ключ от нашей каюты. И я заметил, что ее рука, в которой был ключ, мелко дрожала.
– В чем дело, Надя? – спросил я, вспоминая недавний разговор с Сергеем.
– Я уже в другой каюте. И вещи перенесла.
– В какой каюте?
Из правого глаза девушки скатилась почти незаметная слезинка.
– Я перешла к тете Ане. Там одна койка освободилась, койка Кочергиной. Ее положили в лазарет и, наверное, отправят на материк делать операцию. А в нашей каюте я все прибрала, вычистила, новые постели всем застелила.
Я не знал, что и сказать Наде. Серега своего добился! Ведь девчонка искренне в него влюбилась, а он… впрочем, давно ли он говорил мне, что любит Надю и думает на ней жениться. Я его за язык не тянул, сам сказал. И, как помню, глаза у него были сияющие. Что у них произошло?
Я взял девушку за руку, спросил:
– Надя, ты ведь Сергея…
Я запнулся, но она все поняла и твердо сказала:
– Да.
– И он любит тебя, – обрадовался я. – Чего же вы?
Она молча пожала плечами и ушла.
Коляда вернулся от капитана хмурым, положил передо мною листок с расчетами экономиста. Я глянул на цифры и схватился за голову.
– Не волнуйся. Со старшинами будем говорить втроем: капитан, я и ты. Сумеем убедить! Они поймут нас. Понимаешь, крабы вытекают из-за того, что мы, так сказать, механизировали процесс разгрузки стропов. Мы ведь разрешили, когда краб пошел «трубой», разгружать стропа не вручную, а лебедкой. Вот и результат!
Я ничего не понимал, мало еще опыта у меня! Когда успевают вытекать наши крабы именно на конвейере? Они перед этим часами лежат на палубе, и ничего. А потом Дима подхватывает стропа и вываливает улов на конвейер. На конвейере крабы лежат максимум полчаса, затем попадают в автоматы по срывке панциря.
Мне все объяснил Борис Петрович.
– Ты знаешь, Сергеич, что у краба четыре пары длинных ног. Передняя пара короче, и назначение ее специализировано. Это клешни для захватывания пищи. Правая клешня значительно больше и сильнее левой. Так ведь? Ну, теперь идем дальше. В каждой ходильной ноге шесть члеников, и за ними – коготь. В каждом членике имеется два мускула – сгибатель и разгибатель. Это – съедобное мясо краба. Кроме ходильных ног оно есть в клешне и в абдомине. Ну, а теперь поехали дальше.
Под панцирем на спине краба находятся пищевод, железы, кишечник, сердце, печень, которая вырабатывает сильнейший пищеварительный фермент. Из-за этого фермента убитый краб и «вытекает», если он лежит на брюхе. Это называется аутолиз, самопереваривание. Понимаешь, если выловленного краба не положить на спину, то фермент печени проникнет к мускулам ног и разрушит их. Так вот, пока крабы лежат в стропах на спине, им ничего не делается. Но вот мы вытряхнули их на конвейер как попало. Один так и остался лежать на спине, другой перевернулся на брюхо, и считай, что он пропал, так как быстро начнет «вытекать».
И тут я все понял. Разгружая крабов лебедкой, мы как бы играем в орла и решку. Вчера мы, как и всегда, загадали решку, но крабы, выражаясь образно, чаще ложились на конвейер орлом, то есть на брюхо, и мы проиграли.
– Сегодня, Борис Петрович, мы будем разгружать вручную, чтобы каждый краб лежал на ленте только решкой, брюхом к небу! – сказал я.
– А где я людей найду на разгрузку? – тоскливо спросил Коляда. – У меня их на всех процессах не хватает. Одних больных сорок человек.
Я подумал, что действительно, где тонко, там и рвется. Борис Петрович оставил на разгрузке только Саню. Вот вчера я принял более ста тонн крабов. Если Саня будет работать вручную, ему надо будет за день только согнуться и разогнуться около семидесяти тысяч раз. Предположим, что он сможет перекладывать одного краба в секунду – немыслимая для человека скорость, – и тогда ему потребуется для выполнения всей работы на разгрузке стропов около двадцати часов.
– Тогда что делать? – спросил я.
– Попробуем мобилизнуть бухгалтеров, библиотекарей и других служащих.
– Ни пуха ни пера вам, Борис Петрович!
Старик деловито послал меня к черту, а я пошел на палубу. К плавзаводу вот-вот должны были подойти первые мотоботы…
На палубе было пусто. Лишь несколько человек маячило на правом борту, к которому недавно пришвартовался траулер-постановщик. На него грузили сети. Вдали виднелся остров Птичий. Почти рядом с островом был район лова, или, как тут говорят, «квадрат», плавзавода «Захаров». Это наш флагман. И тут я вспомнил то, что мне рассказывали о Захарове. Интересным человеком был Андрей Семенович! О нем много рассказывал Борис Петрович. Захаров был начальником Главного управления рыбной промышленности Дальневосточного бассейна. Под его руководством рыбная промышленность Дальнего Востока сделала большие успехи. Новыми судами оснастился добывающий флот, расширились районы промысла, значительно увеличился вылов рыбы, крабов и добыча морского зверя. Последние годы жизни Андрея Семеновича были, трагичными. Он заболел, у него отнялась речь. А как он тосковал о море!
Рассказывают, что однажды он пришел к капитану Манжолину, взял со стола бумагу и карандашом написал: «Коля, возьми меня в море хоть гальюнщиком». И Манжолин понял друга. Они несколько раз ходили на путину. Вначале Захаров числился в судовой роли табельщиком, потом по решению палубной команды стал матросом. Каюта матроса Захарова была самой людной на судне. К нему ходили все за советами, делились с ним горем…
А вот еще один давний случай. В начале развития крабового промысла у нас работали и японцы. Они искусные моряки и краболовы. Мы учились у них. А потом передавали накопленный опыт русским экипажам. Как ни странно, его быстрее всего осваивали степняки, сезонники с Северного Кавказа и забайкальские казаки. Говорят, что они, увидев первый раз крабов, изумлялись, говорили:
– Да це же поганий паук. Кто их исть будет, чуду такую?
И не ели, брезговали. Среди них был и мой земляк из села Ипатово. Он быстро освоил мореходное дело и стал старшиной кавасаки краболова «Ламут». Однажды на «Ламуте» в разгар путины стала кончаться пресная вода. Краболов решил идти за водой в бухту Нагаева. Он снялся с якоря, не дождавшись кавасаки, экипажем которой командовал мой земляк. «Ламут» ушел, а вскоре появилась кавасаки моего земляка. Старшина удивился, когда не нашел свой краболов, и затем пришвартовался к «Тунгусу». Он поднялся к капитану Егорову и спросил:
– Егоров, а де мий «Ламут»?
– За водой в Нагаева пошел.
– Що це таке за Нагаева?
Ну, ему на карте показали, где находится бухта, пояснили, что на кавасаки туда не дойти при любой погоде.
– Ничого, – уверенно сказал старшина, – мы дойдемо!
И ушел этот бесстрашный степняк. А самое удивительное было позже. Пришел старшина в бухту Нагаева, а «Ламута» там нет. Он решил, что ошибся бухтой, не туда попал, и повернул назад, стал выходить, а тут ему навстречу родной плавзавод.
– Иде вас черти носют? – закричал обозленный старшина, который было вновь собрался пересечь бурное Охотское море. – Я бечь за вами бильше не буду. Бярите мине на борт!
Вот такие люди и сделали Дальний Восток «нашенским краем», подумал я, когда узнал об этом.
Страсти
17
Краб продолжал идти густо уже третью неделю. И всем хватало работы, особенно бригадам распутки. Старшины требовали сети. Сетей, как можно больше сетей! И оно было понятно. От количества выставленных сетей зависел улов и, значит, заработки всех, начиная от старого мойщика палубы Игнатьевича до капитана-директора «Никитина».
Вначале у крабов была так называемая вертикальная миграция. Они шли из глубин Охотского моря небольшими, но частыми косяками, на мелководье. Отдельно шли самки, а за ними – самцы. Это хорошо знали старшины и умело пользовались этим. Они на тех или иных участках ставили контрольные сети и узнавали, какой движется косяк. Если самцы, им перегораживали путь на десятки километров сетями, поставленными параллельно к берегу.
Через месяц после начала хода косяки самцов и самок встретились на малой глубине. Тут для промысловиков начались трудности. Дело в том, что самец, встречая самку, схватывает ее клешню своей – краболовы называют это «рукопожатием» – и уже не отпускает, ожидая линьки, в течение нескольких дней. После линьки самки самец оплодотворяет ее и отходит к каменистым россыпям, где сбрасывает старый панцирь и прячется. Затей начинается вторая миграция, на этот раз горизонтальная, вдоль берега. И тогда сети ставят по-другому, перпендикулярно берегу. Под действием мощных приливов и отливов перекатываются по дну моря тысячи старых панцирей, различный хлам и перепутывают сети, забивают их. Это самое тяжелое время для бригад распутки. Порой им приходится работать по 15—18 часов в сутки. Люди буквально валятся с ног от усталости, а ловцы неустанно требуют все больше и больше очищенных сетей. На путине, как на уборке урожая, дорог каждый час, каждая сетка на вес золота…
На вешалах стало шумно, как на южном базаре. Помогать распутчикам сетей вышли все служащие плавзавода. Бригаде Аннушки стали помогать одноглазый старик-главбух, но от него толку было мало; Юра из Грозного, который за последние полторы недели собрал, просушил, раздробил 700 килограммов панциря и заработал 240 рублей; и легкомысленный лентяй Франт. И я, когда у меня бывало свободное время, тоже торопился на вешала, чтобы помочь своим! Своими я считал экипаж «семерки», бригаду Анны, в которой трудились Костя и Гена.
Перед обедом я принял одиннадцать стропов отборных крабов. В каждом стропе было примерно около двух тысяч тарабагани[1]1
Тарабагани – в переводе с японского означает: «краб тресковых банок».
[Закрыть]. Почти все они были алые, недавно линявшие. Хитин еще не успел как следует затвердеть.
Но вот экипажи ловцов пошли на обед. Для меня наступил довольно длительный перерыв. Я облил из брандспойта улов, потому что припекало солнце, затем выбрал пять самых лучших крабов, оторвал им лапы, связал, как охапку хвороста, и на веревке опустил их в кипящую морскую воду, в которой медленно вращалось громадное колесо с корзинами. Корзины умело, без суеты, загружал крабовар Максимкин и мурлыкал какую-то песню без слов.
Через несколько минут я вытащил свое варево. Алые лапы стали красными. От них шел пар и ароматный запах. Закинув их на спину, я пошел на вешала к своим. Вареных крабов особенно любили Настя, Анна и близнецы, а вот Генка их не ел, брезгливо морщился.
Анна, как всегда, дергала сети играючи, о чем-то спорила с бригадиром распутчиков «азика».
– Я тебе дело, Алка, говорю. Брось ему голову морочить. Он тебе не нужен!
Грудастая Алка – одна из красавиц на плавзаводе – отвечала:
– Да пока нужен, Аннушка. А когда надоест – кину. Ей нужен – пусть подберет!
– Постыдилась бы, он ведь младше тебя, сопляк спротив тебя!
– Ничего, мне надоест, кину его, и он вернется к ней.
– Не шути со мной, Алка, а то пожалеешь. Последний раз говорю!
Я понял, что женщины говорят о Наде и Сереге. Я подумал, что Анна поступает справедливо. И недаром она взяла Надю в свою каюту. Ей, как видно, стало жалко девчонку. Что ж, это хорошо, кто-кто, а Королева в обиду ее не даст!
– Братцы, – крикнул я своим еще издали, – давайте на перекур, я вам крабца горячего принес!
Анна недовольно глянула на меня:
– Некогда устраивать перекуры!
– Почему? – заканючил Генка.
– Ну что вы, Аннушка, – сказал я, – так строго? Десять минут ничего не решат.
Бригадирша на мгновение оставила работу, показала на огромную кучу неразобранных сетей и устало сказала:
– Женя велел подготовить восемь перетяг. Он хочет поставить завтра два порядка. Место нашел очень уловистое!
Генка, услышав это, в сердцах сильно дернул сеть и опять стал канючить:
– Аня, да мы свалимся до утра и не справимся с двумя порядками! Хватит и одного. Все по одному будут ставить.
– Это их дело, – оборвала его Анна. – Жене виднее, на то он и старшина, сколько надо ставить.
Я понял, что она не уступит. Для нее приказ Карповича – закон. И еще я знал, что такое подготовить восемь перетяг. Перетяга – это сорок сеток, связанных цепочкой одна к другой, – получается заграждение длиной почти в милю. Обычно ставят один порядок на каждый мотобот. На «Никитине» одиннадцать мотоботов, и обычно одиннадцать порядков выстраиваются на пути крабового скопления. Это и есть «поле», которое через несколько дней, сверяясь с картой, по вешкам на якорях, «вирают» ловецкие экипажи, иначе – поднимают сети, трусят их.
Но… действительно, старшине «семерки» виднее. Конечно, он рискует, но на путине без риска нельзя. Это лучше нас знали Анна и ее закадычная подруга по прозвищу Полторы Бочки, жена Евгения. Если расчеты Карповича окажутся верными, все окажутся довольны и заработком и тем, что «семерка» прочно займет по улову первое место.
Я обработал сеток пять, как с мостика раздалась команда:
– Приемщику крабов на рабочее место. Идут колхозные сейнеры. Принять у них краба!
Прибежав на правый борт, я увидел, что Дима был уже в кабине, курил «беломорину» и лениво ругался с бухгалтершей Марией Филипповной:
– Вы, тетя, как штык, уже на месте с квитанцией и печатью. Сергеича еще нет, а вы уже тут. Знаю, не хотца вам крабца перекладать со стропа на конвейер. Это чижело, да?
Добрейшая Мария Филипповна чуть не плакала, слушая упреки крановщика, как могла отбивалась:
– Ну, зачем вы так, Дима? Знаете ведь, что Сергеичу без меня трудно. Сейчас ограчат его колхозные бортовики, и пойдет тут такое!
Она была права. Принимать у колхозников крабов – всегда мука. Они обычно подходят к тому или иному плавзаводу под вечер, как тут метко выражаются, «кагалом», и начинается катавасия… Все спешат сдать свой улов первыми, побыстрее получить квитанции с судовой печатью и моей подписью. В таких условиях трудно проверить качество крабов, их укладку, и… наконец, пересчитать их. Дело в том, что чужаки по идее должны сдавать крабов поштучно. Им я пишу в квитанции: принято столько-то штук крабов со средним таким-то весом.
Плавзавод выплачивал им, если мне не изменяет память, по 28 копеек за каждого краба. Вот почему приемщику надо держать ухо востро. Ему, когда начинает темнеть, когда сдатчики торопятся, спорят, ругаются, нужно при свете прожекторов принять за несколько часов 10—15 тысяч крабов и не в убыток государственному плавзаводу. Колхозники сдадут улов, получат квитанции и уйдут восвояси. Как говорится, ищи тогда в поле ветер. В случае чего не с кем будет договариваться, не у кого просить форы…
Я решительно с помощью Вира-майна Феди устанавливаю порядок сдачи. В руках – динамометр, а за спиной следует как тень Мария Филипповна. Около стропов уже снуют лаборантки химлаборатории со счетчиками Гейгера. Счетчики, как всегда, безмолвствуют, и девочки нашей злючки химички уходят. Я смотрю на строп, который сейчас приму, быстро считаю ряды, количество крабов в каждом ряду. Их в стропе 1800 штук. Потом выбираю самого мелкого краба, цепляю его на крючок динамометра. Его вес полтора килограмма. Отлично! Прошу больше света и тщательно выискиваю в стропе мальков, самок. Но они, если они есть, могут быть только во внутренних рядах. Ищу помятых крабов. Уж их я найду, без них нельзя…
И все это нужно проделать очень быстро. Потом я кричу:
– Дима, давай!
Дима «дает», то есть подхватывает строп и на метр от палубы поднимает его.
На гаке – пятитонный динамометр. Это делается для контроля, ибо я уже знаю примерный вес стропа около трех тонн, умножив 1800 на полтора.
Снова зычно кричу:
– Чей строп? – И тут же через плечо говорю Марии Филипповне цифры для квитанции, название сейнера и фамилию сдатчика.
Если сдатчик не согласен с моими цифрами, я ему объясняю, из чего я исходил. Если это его не удовлетворит, предлагаю ему разгрузить строп и самому на моих глазах пересчитать крабов. Но редко кто соглашается это делать, потому что начинают ворчать очередные:
– Браты, зачем сдавать поштучно? Эдак мы не уйдем домой и до утра.
Это верно. Если мне будут сдавать поштучно, я приму последний строп далее не утром, а где-то к обеду следующего дня.
– Братцы, вам грех обижаться! Тут на «Никитине» поставили справедливого приемщика. Это на «Тухаче» чистый кулик… вчерась ему верняком сдавал три тысячи штук, так он, паразит, пишет в квитанции две пятьсот! Я ему втихаря сунул бутылку спирта, так он нехотя набавил две сотни и больше ни в какую!
Часа через полтора я вытираю пот со лба – у всех принял без особых конфликтов, но устал так, словно разгрузил машину угля Сейчас начнут подходить наши мотоботы с уловом. У своих принимать много проще. Благодарю Марию Филипповну за помощь. И она – я это вижу – нехотя возвращается к разгрузке стропов. Непривычна ей, тяжела физическая работа…
С мостика новая команда:
– «Семерка» подошла под разгрузку! Разгрузить – мотобот с экипажем на балыки! На подходе «азик». С ним – то же самое в темпе! На палубе, шевелитесь, шевелитесь!!!
Совсем потемнело, с неба стало моросить, и море за бортом плавзавода как-то грозно зашевелилось, завздыхало, готовясь то ли ко сну, то ли к шторму, которого так давно не было.
Я в ожидании следующего мотобота пошел на вешала. Как там мои друзья? Надо им помочь распутать сетку-другую. Все им легче будет.
До вешалов я пошел кружным путем, через корму. В глубине души мне не хотелось дергать сети, и я как-то бессознательно тянул время.
На корме было безлюдно. У запасного винта громоздились кучи наплавов. Я шел, натыкаясь на стеклянные и пластмассовые шары в оплетке, и вдруг услышал тихие голоса.
– Ты меня не пугай, лады?
– Что ты, брат, кто тебя пугает? Просто советую, живи как все, как ты раньше жил. Для чего ты хочешь стать лучше других? Все бьют, а у тебя перестали бить. Обижаешь ты хлопцев, не даешь им заработать, схватить лишний кусок. Они сюда не за романтикой приехали и уродуются, чтобы заработать. Верно?
Голоса были знакомыми, хотя не мог угадать, чьи они? Первый был хриплый, уставший, второй – юлящий, льстивый.
Хриплый сказал:
– Я хочу по совести делать.
Льстивый согласился:
– И я хочу, но не получается. У нас допотопные хлопчатобумажные снасти, да и мало их! Над ними трясешься, как нищий над копеечкой, но куда деваться! А ты еще предлагаешь трястись над приловом, по собственной воле выпутывать самку, малька и выпускать их в море. Нам же за это не платят, и мои хлопцы, если нет лишних глаз, били их дубинками и будут бить – это дешево и сердито!
– Но ведь крабов становится все меньше. Неужели ты это не замечаешь?
– Почему не замечаю. Но их на наш век хватит.
Льстивый зацокал, и я окончательно узнал его. Но как он чисто говорит, словно диктор московского радио! Значит, где ему выгодно, он юродствует, прикидывается малограмотным: «Моя ничего не знай чужой беда! Моя сколько поймал, столько и сдал. Честна надо быть, приемщик, честна!»
Старшина «азика» в чем-то убеждал старшину «семерки», пугал его:
– Женя, мои хлопцы думают, как я. И не только они. На других ботах тоже есть отчаянные. Им не хочется тратить время на прилов. Ну, будь с нами.
– С вами не буду, мне надоело! – твердо сказал Карпович. – Хочу ловить по-честному.
– И я хочу, но тогда пусть дают сети из синтетики, разового употребления. У японцев они уже есть, а у нас? Нам их только обещают. Будут они, мы все станем деликатничать с приловом. Невольно будем деликатничать, раз-раз – сетку ножом, и улов свободен. Самца – между глаз и в трюм, а самку или малька даже проще выбросить за борт.
– Сети из синтетики будут. Надо просить их, кричать о них, а пока…
– Ты решил, Женя, быть праведным. Что ж, твое дело, а нам не мешай! Будешь мешать, не советую ходить ночью вдоль бортов. Вода в Охотском – ой-ой как холодна, да ты и плавать не умеешь. Чудак, пятнадцать лет мореманишь, а плавать не научился. Тогда не снимай спасательного жилета. Это мой последний совет тебе.
– Ты знаешь, что я не из пугливых. Помнишь моего учителя Семеновича? Его пугали такие, как ты, даже напали… Ладно, я их встретил чуть позже в рыбацком ресторане под горой у бухты Диомид и беседовал с ними по-своему. Слышал об этом?
– С тобой был моторист Василий Иванович.
– От него не было толку, Сабирович. Он перед этим напился.
– Но ты, Женя, был моложе!
Старшина «семерки» ничего на это не возразил, с минуту молчал и вдруг попросил Сабировича:
– Дай руку!
Не особенно охотно дородный Сабирович протянул ладонь Евгению. Евгений взял ее. Мои глаза к тому времени привыкли к полутьме и я все хорошо видел. Руки старшины сжались в могучем пожатии. Чего-чего, а силы хватало! Они стояли молча, потом Карпович хрипло засмеялся и рванул на себя. Сабирович взлетел в воздух, перевернулся в воздухе и со стоном упал на живот метрах в трех от того места, где он перед этим стоял, как кнехт на пристани. Карпович даже не посмотрел на него и медленно, чуть ссутулившись, пошел вдоль левого борта.
«Красиво он его сделал», – подумал я и, прячась в тени огромного винта, последовал за могучим старшиной «семерки».
А на вешалах продолжала кипеть работа. Бригада Аннушки к моему приходу уменьшилась. Осиротел железный столб, около которого днем трудился одноглазый главбух. Старик, как видно, устал и ушел отдыхать. Не нашел я и Франта. Костя сидел на куче сетей и как-то сонно, макая куски крабового мяса в горчичный тузлук, ужинал. Остальные работали. За мое отсутствие они уложили в аккуратные битки более двухсот сетей, иначе, подготовили к постановке пять перетяг.
Я без лишних слов занял место у столба главбуха, а потом услышал негромкий голос Королевы:
– Настенька, подь в семнадцатую и найди бича. Пусть марширует на вешала, хватит ему отдыхать!
– Да ты сама сходи, – это говорила Полторы Бочки.
– Могу не сдержаться, Настенька. Наору. Меня трясет при виде этого бича. Жрать да за девчатами ухлестывать – хлеще волка он. А когда работать – серый воробышек!
– А старика будить, подружка?
– Не надо. Он в усмерть намаялся. А бича тащи на вешала.
Неповоротливая жена старшины ушла, переваливаясь, ступая то на одну ногу, тона другую. Грузная утица, да и только! Мне стало жалко Карповича, мог бы найти себе жену и лучше. Но я вспомнил поговорку о том, что любовь зла…
Костя между тем съел крабов и подошел ко мне, сказал:
– Еще три перетяги до шабаша! Думаешь, одолеем?
Другие бригады распутчиков, сделав свое, потихонечку расходились на отдых. К Аннушке подошла Алка, красивая, почти не уставшая, спросила:
– Че, Женька с ума сошел?
Анна молчала.
– Че вы дергаете на две перетяги? Больше всех хотите, да?
К моему удивлению, Анна продолжала молчать. Тут подошла Настя, сказала:
– Его нет в каюте, подружка!
Речь шла о Франте, который, как видно, спрятался где-то. Вот его теперь ищи, пароход большой!
Я дергал сети как-то машинально, радовался, когда кончалась сорокаметровая сетка, складывал ее аккуратно и с непонятным злорадством. Вот еще одна готова. Будет она стоять на морском дне, почти невидимая для крабов. Они уткнутся в нее, быть может, удивятся, если они могут это делать, и полезут через нее. Дель будет качаться зыбкой стеной. В ней они запутаются, словно мухи в паутине, провалятся в крупные очки их лапы. И все…
С каждой минутой усталость одолевала меня все сильнее и сильнее, голова помимо воли опускалась вниз. Спать хотелось смертельно. Примерно через час раздалась команда Аннушки:
– Перекур!
Мы все до единого тотчас бросили дергать сети и, как снопы, упали на груду готовых битков. Даже неутомимая Настя, тихонько охая, хватаясь левой рукой за поясницу, опустилась на них. Генка тут же, как говорится, не отходя от кассы, громко захрапел. Но в его храпе была какая-то неестественность. Это заметила чуткая Анна, через несколько минут подошла к нему и удивленно сказала:
– Неужели мужики слабее баб? Я предлагаю…
Самолюбивого Генку подняло с битков словно ветром.
– Вздремнули, и будя! Нам много не надо. Костя, Сергеич, Юра, вперед на штурм Берлина!
– Подожди, Генчик, – необычно ласково сказала Аннушка, – не торопись. Я предлагаю всем женщинам идти отдыхать. Всем… кроме меня. Правильно, мужики?
– Правильно, – пробасил Костя, и на него с тоской посмотрел Юра из Грозного.
В душе и я чертыхнулся, хотя… тощие близнята и девчушка, имя которой я позабыл за эти годы, были буквально серые от усталости. А у жены Карповича, как видно, начался приступ радикулита. Не прогрей она сейчас свою поясницу, сляжет она на неделю, а то и две. Нет, все правильно. Правильно решила Анна!
Женщины ушли. На вешалах осталось пятеро. Было двадцать три часа по местному времени. Ночь. А далеко на западе, там, где все такое обжитое, родное, только начинался вечер. «Что делает сейчас Олеська? – думал я. – Что делает Олеська?»
Часа через два к куче битков подошел Юра из Грозного, лег на них и сказал:
– Что хотите делайте со мной. Но я хочу вздремнуть хотя бы пять минут.
Он не проснулся и через пятьдесят минут, а разбудить его никто не решался, даже наша бригадирша. Она лишь часто оглядывалась на спящего Юру, вздыхала, думая о своем, потом неожиданно бросила дергать сети, резко стянула с рук перчатки и ушла.
– Я быстро вернусь, ребятки!
Мы продолжали молча работать. Время тянулось необычайно медленно. Оно тянулось, Анна не приходила, и тут сбивчиво заговорил Генка:
– И она заснула где-то, с…! Как хотите, ребята, а с меня достаточно.
Он пристально посмотрел на нас с Костей и затем исчез в темноте, которая окутала огромный плавзавод.
– Что будем делать, отец? – негромко и с тоской спросил Костя, бросая сеть на палубу. – Я ведь тоже не стальной.
Усталость во мне была настолько велика, что я не решился ему возразить. Я хорошо понимал его, Генку… всех! Они работали на вешалах не то что я – с восьми утра. Через их руки прошли многие километры сетей. Они работали и вчера, и позавчера до глубокой ночи. Они устали неизмеримо больше, чем я. Мог ли я их осуждать, считать дезертирами?
Когда Жданов ушел, я покурил около спящего Юры и задремал, как слон, на ногах, прислонившись плечом к железному столбу. Мне снился Ставрополь. Я стоял на какой-то лестнице, широкой и просторной, а ко мне, неподвижному, словно я памятник, бежала Олеська. Я много раз хотел ей сказать, что не надо, это тяжело взбираться по крутым ступеням, но не было сил сказать и одно слово. Она добежала и упала, плача, на мою грудь. «Я кофе принесла, – говорила она. – К-ко-ф-фе!» Ее голос срывался, по лицу текли слезы.
Медленно я поднял свою тяжелую руку, чтобы обнять девочку, приласкать ее… внизу были огни, мелкие, дрожащие, словно я глядел на небо в августовскую ночь. Небо внизу… все перемешалось в моем сознании!
Анна левой рукой держала нечто, как куклу, обмотанную в несколько рядов шерстяным платком, – трехлитровый термос с горячим кофе:
– Мне так жалко вас. Сети дергать – привычку надо иметь. А вы – без привычки, устали, разве я не понимаю? Ну, вот, кофе вам приготовила. Крепкий! Он сон разгоняет.
Я с трудом смотрел на Анну, смотрел сквозь узкие щели в глазах – так отяжелели веки, – и никогда до этого в моей душе не было большей радости, благодарности. Она не заснула где-то, но думала все время о нас, варила крепкий кофе с надеждой и верой. Миленькая, родная…
– Ребята ушли, – наконец сказал я. – Они, понимаешь, Анна, не стальные. Не ругай их.
– За что, – печально отозвалась она. – Господи, приготовить зараз столько сетей! Но Женя сказал, место очень уловистое. Постарайся, Аннушка, сказал он…
Было в ту ночь необычайно тихо в Охотском море. Не плескалась за бортами вода, не скрипели железные звенья якорных цепей, не дрожала палуба. Даже море и «Никитин», лежащий на нем, заснули, устав от своих забот и движения, слились в нечто единое.
18
Наверное, я никогда не спал так крепко, как в ту короткую ночь перед штормом. Я вернулся с вешалов во втором часу по местному времени, на ощупь нашел кнопку, зажег ночник и тут же споткнулся о чье-то тело, лежащее на полу. Откуда такая теснота в нашей каюте? И тут я вспомнил: к нам по просьбе Карповича подселились на несколько дней два его ловца – конопатый Вася-богатырь и моторист Василий Иванович, бородатый мужик неопределенных лет. Кроме того, на диване, свернувшись калачиком, похрапывал Петро. Их каюта находится рядом с душевой. Так вот, вчера ее начало затапливать, прохудились какие-то трубы за переборками, и ребята временно переселились к нам. Ничего, в тесноте, да не в обиде!
Крепко спал я, но все равно краем уха услышал первую утреннюю команду с мостика:
– Боцману на бак!
Голос был знакомый. Команду давал вахтенный штурман Базалевич, почти мой земляк, типичный одессит, попавший на Дальний Восток лет пятнадцать назад и прикипевший к нему, наверное, до конца своей жизни. У него было прозвище – Гарри из Одессы, а настоящее имя Алексей. Алексей Базалевич был известен на весь крабофлот непревзойденным басом, неистощимыми шутками и тем, что у него, тощего, конопатого, красивая жена, врач-гинеколог нашей флотилии.
– Боцману на бак! – снова по-львиному рыкнул в микрофон штурман, но его команда меня не касалась, и я сладко зевнул, еще крепче погрузился в сон и уже не слышал очередной команды ловцам мотоботов. Не услышали ее и мои товарищи по каюте. Мы все, как по команде, проснулись много позже, когда дверь каюты с грохотом отворилась и на пороге появился широкоплечий, с бронзовым лицом, Карпович.
