Текст книги "Королевский краб"
Автор книги: Вадим Чернов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
– Не всегда коту масленица, – сказала Анна и презрительно улыбнулась. Она стояла вместе со своими близнятами, положив руки на их плечи. – Попался Сабир, пусть отвечает и штраф платит.
– Вот подожди, попадется ваш Женька, – возразила ей Алка, – ты по-другому запоешь.
– Дядя Женя не попадется, – сказали близнята.
– А че, рази он у вас заговоренный от беды?
– Заговоренный или незаговоренный, но он не попадется, – повторила Таня.
– Потому что честно рыбалит, – добавила Галя и зашмыгала носом. – Рыбалит как положено!
– Ух вы, шмоко… – Алка не договорила, потому что Анна сняла руки с плеч девушек и начала демонстративно засучивать рукава свитера. – Ты что, Анна?
– Кто мои девочки? Разве они тебе неправду сказали?
– Правду, правду, – затараторила явно напуганная Алка и сделала шаг назад, затем будто внезапно вспомнила: – У меня же тресочка в духовке тушится! – и побежала на кухню.
А погода между тем ухудшалась на глазах. Уже половину неба заволокли низкие тучи, пришедшие с сопок Камчатки, закрыли солнце. Усилился ветер, и запенились крутые волны. Мимо меня резво пробежал Андреич, закричал, перекрывая гул ветра:
– Кач идет, очень большой кач!
С неба начала сыпаться снежная крупа, резко похолодало. Наши мотоботы подходили один за другим. Я видел, как они ныряли по волнам, взлетали и падали. Иногда некоторые из них качались, балансировали на вершине волны и затем скользили вниз, зарывались носом в свинцовую воду, а корма поднималась, оголялся винт и стремительно набирал обороты. Ловцы в оранжевых робах держались за скобы, вбитые в рубки, а старшины выжимали из моторов все их лошадиные силы и сбрасывали газ лишь около борта плавзавода. Вот мимо нас полным ходом прошла «Абаша» и скрылась за горизонтом. Я тогда еще не знал, что она по приказу капитана-директора пошла навстречу «семерке». Я залюбовался траулером. Красиво он шел, без натуги разрезал встречные волны, вонзался в них, словно нож в масло.
Ко мне подошел Федя и, щуря свои близорукие глаза, сказал:
– А ты знаешь, как Сабир погорел?
Я пожал плечами.
– Глупо он погорел, нелепо! Мне ребята рассказали. Они увлеклись, Сабир голову потерял, когда увидел королевского краба.
– Королевского? Где увидел?
– В сетке, вот где! Первым-то его увидел Ванька-второй. Ты знаешь его, лоб под два метра. Из Сучана он. У «азика», значит, пошли сетки, забитые мальком и самками. Сабир не стал деликатничать, вытащил обрезок трубы и отдал его Ивану. Тот поплевал на ладони и пошел на нос, замахал трубой, а Сабир бинокль к глазам приставил. Остальным ловцам делать было нечего. Они закурили, начали травить анекдоты. А рулил моторист, подлаживая ход бота к темпу Ивана… Употел Ванька от трудов неправедных, хотел уж было трубу другому передать, как тут заметил короля. Король плохо зацепился, лишь двумя лапами и оказался шустряк. Чапы-чапы и одну лапу выпутал, повис на одной у самого борта и воду чует, вот-вот сорвется… Иван Сабира позвал, и Сабир ошалел от удачи. Да вся команда ошалела! Мотор заглушили, а Сабир – бац бинокль на крышу рубки и пошел на нос, решил самолично сетку подтянуть и взять короля. Пошел по левому борту, а за ним – вся команда, вот дураки! Бот стал крениться, черпать воду, да и очень скользко было на палубе, особенно на носу, где Иван крушил нестандарт. В общем, Сабир схватил короля поперек правой клешни и тут поскользнулся, на пузе поехал за борт, завопил: «Короля хватайте, а потом уж меня!» И, значит, краба им из воды протягивает, а он колючий, у него ведь шипы, как у дикобраза! Ближе всех был Ванька-пентюх: он – хвать так, хвать эдак, колется король! А у Сабира намокла одежа и потянула его на дно. Тогда стали его спасать, и тут к ним инспектор подчалил, начал протокол писать…
– Значит, не пожалел он Сабировича, – сказал я.
– А че жалеть? Все правильно. Инспектор Иванов еще в прошлом году дал клятву изловить Сабира за паскудным делом.
– Получается, что королевский краб не только удачу приносит, но и…
– Что ты буровишь, Сергеич? – перебил меня Федя. – Он только удачу приносит, удачу, давно это замечено!
– Но ведь Сабиру он не принес удачи?
– Сабиру – нет, а Иванову и всему крабьему племени принес. И знаешь, что сделал Сабир дальше? Он бросил короля на палубу и растоптал его ногами. А такое у нас не прощается никому. Теперь под его началом даже бичи не согласятся работать.
23
К четырем часам дня на мотобалках нашего плавзавода по-штормовому были закреплены одиннадцать мотоботов. В морях, как выражаются краболовы, была лишь одна «семерка». Ее появления мы ждали с минуты на минуту. Я, спасаясь от ветра и холода, устроился вместе с Костей в стеклянной кабине крана. Из нее хорошо просматривалась вся огромная палуба, густо заполненная поникшими, порыжевшими стропами с крабами. На конвейере работали Андреевич и его несколько помощников. Слонялся, как неприкаянный, со шлангом в руках мойщик палубы, Игнатьевич. Он, как всегда, искал себе работу, заглядывал в каждую щель, выуживал оттуда мусор и складывал в аккуратные кучки, потом смывал их за борт мощной струей воды из шланга. Я видел, как он перешел на правый борт и там о чем-то заговорил с Настей, которая уже больше часа стояла неподвижная, застывшая в тревожном ожидании и смотрела в мглистую даль.
– Волнуется Настя, – сказал Костя. – Всегда она так, чуть задержится «семерка», станет на палубе, и тогда палками не отгонишь ее от борта!
– Она в Жене души не чает, – сказал я.
– А чего они сегодня задерживаются? – спросил Федя.
– Поле у них дальнее, а потом радиосвязь забарахлила. Завлов кричит в микрофон, а на «семерке» не слышат. Но сейчас, наверное, уже слышат. Илья Ефремович еще полтора часа назад дал команду техникам – немедленно наладить радиосвязь.
Мы разговаривали и не знали, что в это время «семерка» действительно вышла на связь и сообщила о перебоях в работе мотора и о том, что «Абаши» рядом нет. И тогда Илья Ефремович объявил тревогу. Мотобот начали искать все четыре наших вспомогательных траулера. Но им мешали плохая видимость и снежные заряды. Все начали ощущать могучее дыхание двух приближающихся циклонов. «Абаша» между тем ходила по кругу, все сужая и сужая район поисков. Локатор показывал, что в центре круга есть какая-то движущаяся светлая точка. Через некоторое время выяснилось, что это был колхозный сейнер, спешивший изо всех сил-в устье Хайрюзовки. Капитан «Абаши» доложил обо всем на базу и пошел южнее, ближе к японской зоне, а Илья Ефремович приказал снимать плавзавод с якорей.
– Боцмана на бак! – раздалась команда с мостика. – Вира яко-р-ря!!!
Это означало, что «Никитин» тоже отправляется в район поисков. И тут в нашу закрытую кабину ворвался крик Насти: «Женечка, родной!» Наконец и она поняла, что с «семеркой» произошла какая-то беда. Иначе почему «Никитин» снимается с якорей?
Игнатьевич нелепо взмахнул перед Настей руками, потом попытался увести ее, но не так просто было даже с места, сдвинуть грузную жену Карповича.
– Пошли к ней, – сказал Костя, отворяя дверцу кабины, и начал торопливо спускаться по лестнице на палубу.
Мы с Костей подбежали к правому борту, взяли Настю под руки. Она плакала и говорила одно и то же:
– Знаю, знаю… у меня с утра такая тревога в душе, такая тревога!
24
Я зашел в кабинет Бориса Петровича. Коляда сидел на диване какой-то сумрачный и подавленный. Увидев меня, он сказал:
– Дела!
– Что, совсем плохие? – спросил я.
– Если мы до наступления темноты не найдем «семерку», будет хуже некуда. На ней, брат, двенадцать человек. Из них семь отцов… Нет, не надо было сегодня выпускать мотоботы на промысел. Не надо!
– Кто же знал, что такое получится?
– Мы в общем-то знали.
– Откуда?
– От японцев. Они предупредили своих рыбаков, что в район острова Птичий приближается циклон. А мы… решили выполнять план. Сколько у нас осталось сырца?
– Больше двадцати тонн, – сказал я. Борис Петрович покачал головой:
– Это много. Пожалуй, не успеем, – Он посмотрел на часы, тяжело вздохнул: – Уже шестой час, скоро стемнеет, и…
Коляда говорил о крабах, а думал он, наверное, все время о «семерке», которая где-то, быть может совсем близко от нас, сражается с начавшимся штормом. Что с нею случилось? Заглох мотор? И тогда кидают волны «семерку», несет ее течениями в неведомую даль. Ребята надели спасательные жилеты и сгрудились около рубки, а старшина стоит на корме и пытается развернуть мотобот носом против волны, а потом стреляют в низкое небо из ракетницы. Василий Иванович с Батаевым чинят мотор, Серега кричит в микрофон одно и то же: «База, база, вы слышите нас? Прием! База…»
Или, быть может, у них кончилась солярка? Ведь случилось такое месяц назад с «четверкой», когда внезапно навалился туман. Как рассказали ребята с «четверки», они слышали гудки то слева, то справа, то совсем рядом, да что толку от них, когда мотобот течениями несло неизвестно куда. И вдруг из тумана вынырнул бок японской шхуны. «Четверка» ударилась носом в нее, и обрадованные ловцы заорали, начали махать руками. Знаками они объяснили японцам, что у них кончилось горючее. Японцы спустили им на веревке канистру солярки…
Можно, конечно, подумать, что «четверке» помог случай, но это было бы неверно. Не наткнись они на японскую шхуну, они наткнулись бы на колхозный сейнер, или на один из разведчиков-траулеров, или еще на кого-либо. Море около острова Птичий буквально забито судами всех размеров и типов. Их тут в период путины сотни. Я, как помню, глянул в первый раз на зеленоватый экран локатора и был поражен. Множество светлых точек передвигалось по экрану во всех направлениях и с разной скоростью. Штурман Базалевич мне объяснил, что это все суда. А ночью в хорошую погоду в этом районе порою светло так, что на палубе можно читать от множества огней. От них и в небе сполохи, словно вокруг сверкают молнии.
– Пошли на завод, – предложил Коляда, – посмотрим, как работается нашим девочкам. Они устали, бедные, надо их ободрить!
И мы спустились в недра громадного плавзавода. Здесь трудились главным образом женщины, сортировщицы и укладчицы на конвейерных линиях. Как ни старались конструкторы, а в цехах завода было тесно, особенно около конвейеров. Под ногами кое-где хлюпала вода, сочилась и капала она и сверху. Поэтому девушки были в резиновых сапогах. Они работали молча и сосредоточенно. Среди них я увидел Надю. По одному из множества транспортеров, ведущих из верхнего цеха разделки, к ней поступало еще теплое мясо. Она его тщательно промывала, резала на кусочки по стандарту, а так называемые розочки – мясо из сочленений и клешней – разминала, превращала в нечто похожее на мелкую лапшу. Надя была одной из сортировщиц. От сортировщиц полуфабрикат различного сорта поступал к наборщицам и от них уже отдельными порциями на специальных тарелочках шел по конвейеру к укладчицам, которые придавали ему окончательный вид, красиво располагая его в банках.
Укладчицы имеют самый высокий разряд, и, значит, у них самые высокие заработки, до 500 рублей в месяц. Казалось бы, какая сложность – красиво уложить крабовое мясо в баночки? Но эта сложность есть. Существует множество вариантов укладки, каждый из которых утвержден государственным стандартом. Их надо знать все наизусть и за доли секунды определять нужный в данной ситуации, мгновенно выполнить его. Лучшие укладчицы за одну минуту наполняют по всем правилам 5—6 баночек и в таком темпе работают порою с утра до вечера. С ними особенно ласково разговаривал Борис Петрович. На других процессах уставших женщин можно подменить, а укладчиц нельзя. Слишком тонкая, слишком квалифицированная у них работа. Ее, наверное, как работу художника, никогда не смогут механизировать.
– Девочки, – говорил Коляда укладчицам, – работы еще часа на два. Выдержите? Ну, постарайтесь, милые, а то наши мужики вон сколько крабца наловили – стропа до бухгалтерии, – и не кидать же его за борт?
Укладчицы молчали, и уже это радовало начальника цеха обработки. Уставшие, они бывают говорливы, как базарные торговки, не любят стесняться в выражениях. Но даже смертельно уставшие, они никогда не подводили Коляду. Чувство долга, профессиональная гордость у них развиты необыкновенно. Кроме того, укладчицы лучше других понимали ловцов, у которых никогда раз на раз не выходило. Сегодня они поймали очень много, и улов надо обработать во что бы то ни стало, потому что завтра и послезавтра они могут тянуть только «пустырь», то есть работать зазря.
– Петрович, – спросила Коляду одна из лучших укладчиц, Лидия Бедрова, – говорят, шторм намечается?
– Если бы шторм, Лидочка. Циклон синоптики обещают. У Хонсю он зародился и двигается в наши края. А может, и минует нас, проскочит мимо. Тогда нас покачает чуток, мы отдохнем и снова возьмемся за дело.
– Денек, Петрович, отдохнуть не мешает. Уже месяц досыта не спали. Так что пусть денек-другой поштормит. Мы возражать не будем!
– Кач будет, обязательно будет, – пообещал Борис Петрович и тяжело вздохнул. – Завтра отдохнете, а сегодня надо до победного!
– Нам это не впервой, до победного, – сказала Лидия Ивановна, и ее руки замелькали еще быстрее. Мне показалось, что сообщение Коляды ее обрадовало. Как же, завтра возможен отдых, а сегодня где-то бедствует «семерка» и плачет в своей каюте Настя. Как говорится, кому что… Вот я проходил мимо Нади, она с тревогой спросила:
– «Семерку» нашли?
– Откуда ты про них знаешь, Надя?
– Близнята прибегали и сказали, что тетя Аня нервничает.
– Ты путаешь, Надя. Это Настя нервничает. Сама понимаешь, там Женя…
– И Сергей там, – после этих слов девушка всхлипнула. – Скажите правду, что с ними?
– Я этого не знаю. А ты не волнуйся. Быть может. «семерку» уже подняли на балыки.
– На ходу?
– Извини, Надя, я забыл. Мы снялись с якорей и пошли к ним навстречу. Ведь у них самое дальнее поле…
– Там сильно штормит?
– Нет. Просто легкий ветерок. И ты не думай ничего плохого, Надюша.
– Да я не думаю, но знаете… у меня просьба: увидите Таню или Галю, скажите им, пусть подменят меня на полчасика. Я очень их прошу, пусть подменят.
– Ладно, передам твою просьбу.
Когда на столе у Лидии Ивановны выросла целая гора готовых к закатке полных банок, подошел майнальщик – мрачного вида рабочий по прозвищу Керя. Керя быстро сгрузил строп на конвейер, а подбежавшая учетчица записала выработку Бедровой, восхищенно сказала:
– Опять у вас больше всех, Лидия Ивановна!
Полные баночки поехали на конвейере к закаточным станкам, а затем они попадут в жаркие пасти автоклавов и успокоятся в ящиках ликвидного цеха. Они будут там лежать до тех пор, пока не подойдет перегрузчик, а дальше им предстоит долгий путь во все концы земного шара…
Иной человек может спросить: «А почему их не продают у нас в стране?»
Вспомним прошлое. Крабовые консервы штабелями лежали в наших магазинах, и цена их – запомним это – была невысокой, меньше рубля, но они практически не пользовались спросом долгие годы. Вот почему было решено продавать крабов за рубежом. Богатые гурманы платят за них очень хорошо, говорят, до десяти долларов за баночку. Когда об этом узнал Костя Жданов, он деловито спросил:
– А если доллары на рубли перевести?
Ему отвечали:
– Тогда, значит, девять рублей за баночку.
Практичный Костя почесал затылок и сказал:
– Все правильно. Пусть эту чуду морскую покупают буржуи.
А вот Генка закапризничал:
– Хочу деликатес, чем я хуже буржуя?
– Иди ешь, – сказал Костя. – Поднимись на палубу и ешь крабца сколько влезет.
– Я хочу покупать его в магазинах, – упрямился Генка.
– Девять рублей баночка.
– Дорого!
– А в Сингапуре покупают и не говорят, что дорого.
– Так у них куры деньги не клюют. От жира, гады, бесятся!
– А ты от чего бесишься?
– Так хочу, как они, деликатес пробовать. Чем я хуже буржуев?
– Эх ты, дура, – засмеялся Костя. – Ты не хуже, а лучше. Ты ведь рабочий человек. Вот на крабовую путину приехал, не испугался, и честно работаешь, рубаешь краба от пуза. Запомни – даром!
– Меня, Костя, уже тошнит от них. Они быстро приедаются. Вот картошечки бы молоденькой, отварной, да с нашими кубанскими помидорами!
Мы все только облизнулись, вспомнив молодую картошку и помидоры. Действительно, это вещь! На дворе уже конец июля, лето в разгаре, а что мы тут видели кроме надоевших крабов? Правильно сказано: «Что имеем, не храним, а потерявши – плачем». Вот у Виры-майны Феди был заветный пузырек. В нем – несколько десятков граммов укропного экстракта. И все норовили сесть обедать за один стол с Федором. Он – мужик совестливый, покряхтит-покряхтит, но каждому соседу по столу капнет в тарелку экстракта. И тогда от борща такой дух идет, что во всех концах столовой начинают кричать: «Ребята, имейте совесть, уберите свой огород!» Не выдержал однажды и Сабир Сабирович, старшина «азика», подошел к Феде и, воровато озираясь, предложил ему за пузырек четвертной. Федор категорически отказался и этим очень удивил Генку. «За четвертной можно хорошие шкеры купить, – говорил он мне. – В судовом магазине есть японские шкеры. Федя давно их мылится купить, да деньги жалеет. Ну почему он не продал свой укроп Сабировичу, почему?»
Вот чудак-человек этот Генка! Он никак не мог попить, что для Федора Сабирович – какой он ни есть пройдоха – прежде всего товарищ, которому негоже продавать копеечный укроп за такие деньги. Федя поступил по-своему. Он засопел, покраснел, словно краб, которого опустили в кипяток, и… отказал старшине. А на следующий день он обошел в столовой все столы и в тарелку каждого капнул экстракта. Пузырек, конечно, моментально опустел, и тогда Федя с чувством явного облегчения выкинул его в иллюминатор…
Из цеха расфасовки мы пошли с Борисом Петровичем в ликвидный. Здесь на баночки наклеивали яркие этикетки. На них был нарисован краб, под ним надпись на английском языке: «СНАТКА. СДЕЛАНО В СССР». Тысячи уже готовых, этикетированных баночек грудились большими штабелями по всему цеху. Между ними ходили две лаборантки, осматривали консервы и иногда брали из того или иного штабеля по одной баночке. Чуть позже их вскроют, сделают анализы, попробуют на вкус. Это будет так называемая контрольная проверка выработки сегодняшнего дня.
Коляда взял у мастера ликвидного цеха консервный нож и показал мне самую верхнюю баночку одного из штабелей.
– А ну, достань, Сергеич, вот ту, самую красивую. Продегустируем ее.
Я потянулся к баночке и уже взял ее рукой, как палуба под ногами вдруг резко дернулась, накренилась и весь штабель рухнул на меня. Вначале я ничего не понял, упал на колени и забарахтался среди банок. Потом на несколько секунд в цехе потух свет. Когда он загорелся, я уже стоял на ногах, балансировал руками, потому что палуба вздыбилась, стала крутой. Мимо ног к правому борту, под гору, скользили баночки консервов. И я понял: громадный плавзавод почему-то сильно накренился вправо.
– Спокойно, спокойно! – кричал неподалеку от меня Борис Петрович. – Сейчас судно выровняют!
Но прошла минута, другая, а судно не выравнивалось, и стало необычно тихо, потому что прекратился неумолчный гул закаточных станков. Это сразу понял Борис Петрович и, натыкаясь на кучи рассыпанных банок, пошел к ближайшему телефону, начал звонить:
– Алло, алло, мостик, выровняйте крен, станки остановились!
На мостике что-то сказали начальнику цеха обработки, он отодвинул трубку от уха и растерянно пробормотал:
– Так-так…
И тут зашипел динамик. Вахтенный штурман торопливо объявил:
– Внимание! Внимание! По верхней палубе и по правому борту ходить запрещается! Мастеру Жеребцову проверить свободные мотобалки, быть наготове!
Через минуту раздалась другая команда:
– Боцману на бак!
Коляда второпях даже не повесил телефонную трубку и побежал наверх, я кинулся за ним.
25
Мы с Колядой едва выбрались на верхнюю палубу. Все проходы были забиты людьми, которые тоже ничего не знали и недоумевали.
– Разрешите, разрешите, – повелительно говорил Борис Петрович и решительно раздвигал толпу руками. Все рабочие знали его в лицо и без лишних споров уступали ему дорогу. Мне было легче, я шел за ним. Перед выходом стояли два рослых матроса и никого не пускали наверх, даже Анну. Увидев Коляду, Анна бросилась к нему:
– Борис Петрович, скажите им, пусть пропустят…
Она чуть не плакала, голос ее дрожал. До этого я никогда не видел Анну столь растерянной и расстроенной. Она часто терла лицо ладонью левой руки, в глазах – боль или тоска, не поймешь. Коляда на мгновение задумался, потом решительно тряхнул головой, сказал:
– Ладно. Только будешь все время в моей каюте. Из нее не выходи.
Матросы немного поворчали, но пропустили нас, и наверху я увидел, что накрененная палуба и море по правому борту были ярко освещены мощными прожекторами. Необработанных стропов около конвейера не было. Они скатились к правому борту. Одна часть крабов упала в воду, другая раздробилась и рассыпалась, забила шпигаты, повисла на бортовом ограждении. Среди этого хаоса осторожно ходил Жеребцов со шлангом и мощной струей воды расчищал себе путь к свободным мотобалкам. Его подстраховывал Костя Жданов, стоявший около крана и потихоньку травивший тонкий линь, один конец которого был закреплен у него на поясе, а другой – на широком поясе молодого мастера.
Бушующее море в свете прожекторов казалось зловещим. Тускло блестели бока огромных волн, сверкала пена. Метрах в ста от нас качался какой-то маленький и жалкий траулер. Он делал разворот, чтобы подойти к плавбазе с кормы. «Никитин» весь содрогался от ударов волн, громко скрипели якорные цепи, и свистел, выл над палубой сильный ветер. И тут я понял, почему так сильно накренился наш плавзавод. Он стал поперек ветра и закрепился на якорях с таким расчетом, чтобы вдоль правого борта образовалась тихая зона. В ней было легче маневрировать юркому траулеру, чтобы подойти к нам вплотную и пришвартоваться. Но для чего это нужно?
Через несколько минут «Абаша» закончила разворот и потихоньку, на самом малом ходу, начала приближаться к правому борту «Никитина». За траулером, совсем близко от него, волочилось нечто черное. Когда это нечто попало под лучи прожекторов, я понял, что «Абаша» буксирует мотобот. «Семерка», – мелькнула у меня в голове догадка. И я не ошибся.
– Аннушка, – заорал я и обнял женщину, – «семерку» нашли, нашли!
Тут Анна не выдержала и заплакала.
– Отведи ее в мою каюту, – сказал мне Коляда и затем заговорил с Анной: – Ну, хватит, голубушка! Как видишь, ничего страшного не произошло, «семерку» нашли, сейчас поднимут на балыки, и ты увидишь его… Он, голубушка, везучий, недаром поймал когда-то королевского краба!
– Н-а-сте надо сообщить, – сквозь слезы прошептала Анна.
Коляда согласно закивал головой, затем сунул мне в руку ключи от своей каюты и, забыв, что ему под семьдесят, бодро побежал на мостик.
В каюте Бориса Петровича были не иллюминаторы, а обычные большие окна. Через них было хорошо видно, как все ближе и ближе подходит к «Никитину» отважная «Абаша». На палубе траулера стояло несколько матросов в черных плащах с капюшонами. Они знаками что-то показывали нам, но что именно, я не понял. Один из них крутил в руке конец линя, готовясь перекинуть его на борт плавзавода.
«Семерка» волочилась за траулером какими-то рывками. Она сидела в воде очень глубоко, и волны свободно перекатывались через ее палубу. «Наверное, трюмы залило», – подумал я, пытаясь разглядеть на мотоботе экипаж. К сожалению, «семерка» была в тени от борта «Никитина». Людей я никак не мог увидеть Потом на «Абаше» сообразили и осветили мотобот одним из своих прожекторов. На «семерке» был экипаж. Оранжевые фигурки густо облепили рубки и были совершенно неподвижны. Тут завыла лебедка, которую включил расторопный Жеребчик, и вниз, тяжело раскачиваясь, начали опускаться крепления на толстых тросах…
– Осторожнее, осторожнее, – говорил на мостике завлов Валерий Иванович. – Выбирайте момент, не спешите!
Но нелегко было экипажу «семерки» выбрать момент, схватить качающиеся крюки и зацепить ими мотобот. Мотобот то поднимался вверх на несколько метров, то проваливался вниз. Крюки со звоном бились о палубу и рубку «семерки», разбивали в щепы деревянные борта. От них едва спасались ловцы, гасили их колебательные движения бамбуковыми вешками. Сотни людей на плавзаводе с замиранием сердца следили за этим единоборством.
Но вот ловцы «семерки» улучили благоприятный момент, схватили крюки и, когда бот подняла волна, прочно закрепили их. Мастер на палубе «Никитина» не потерял и доли секунды. Он тут же включил моторы, лебедка натужно завыла, на несколько метров подняла мотобот и дальше не смогла. «Семерка» была слишком перегружена, в трюмах было полно воды.
– А почему их только одиннадцать? – вдруг услышал я голос Анны за своей спиной.
Волны яростно били в днище зависшего мотобота, все сильнее раскачивали его. «Если так будет продолжаться еще несколько минут, – мелькнула в моей голове мысль, – «семерку» в щепки разобьет о стальной корпус «Никитина». Ее надо немедленно опустить на воду».
Очевидно, об этом же подумали и на мостике, потому что оттуда раздалась торопливая команда:
– Майна, майна…
В этот момент одна из оранжевых фигур на боте замахала рукой, мол, не надо майнать нас на воду! Лицо махавшего рукой человека осветил прожектор, и я узнал, кто это, – Вася Батаев. Батаев не мешкал. Он скинул спасательный жилет и прямо в сапогах, в робе прыгнул в один из трюмов, нырнул. Через несколько секунд на поверхности показалась его мокрая, без шапки, голова, а затем и правая рука, в которой была пробка. Он показывал ее всем, как бы говоря: не волнуйтесь, вода сейчас выльется.
Из днища «семерки» мощно вырвалась струя воды, затем снова загудели моторы лебедки и мотобот медленно пошел вверх. Он с каждой секундой становился все легче и легче.
И в это время над бушующим морем, по всему плавзаводу разнесся спокойный, десятикратно усиленный микрофоном голос капитана-директора:
– Выношу благодарность за проявленную решительность матросу первого класса Василию Георгиевичу Батаеву!
– Но почему их только одиннадцать? – снова услышал я за своей спиной тоскливый голос Анны. – Где двенадцатый, кто он?
Сколько было разговоров потом! Из них я узнал, что троих из экипажа «семерки» пришлось положить в лазарет. Серегу, у которого было нервное потрясение, Олега Смирнова, совсем измученного качкой, и моториста Василия Ивановича, по поводу двустороннего воспаления легких. Остальные восемь человек чувствовали себя нормально, лишь очень промерзли, но они быстро отогрелись после парной и коньяка, который им пожертвовал из специальных запасов Илья Ефремович. Кое-кто не удовлетворился коньяком и добавил самодельного пива – кулаги, и спали теперь эти ребята богатырским сном в своих каютах. А шторм неистовствовал всю ночь. Был он необычайно сильным даже для этих гудящих от бесконечных циклонов широт.
Лазарет плавбазы был чистеньким, уютным, на шесть коек, расположенных в трех каютах. Одна считалась палатой особого назначения, и туда уложили Василия Ивановича. Он всю ночь бредил, что-то кричал, вскакивал с кровати. От него не отходила медсестра, ласково его уговаривала, но он, пожалуй, ничего не слышал и не понимал. Рядом в трехместной палате лежал с широко раскрытыми глазами Серега и жадно ловил каждое слово бредившего моториста. Здесь же был и Олег, покорный, без кровинки в лице, и матрос с «Тайменя» – худой парень, на вид интеллигент, с очень бледным лицом. У него заболело сердце, но вел он себя бойко, был говорлив и на качку не реагировал.
– Так, говорите, досталось вам? – спрашивал он поминутно у Сереги и Олега.
– Было, – отвечал Олег и гремел тазом над кроватью. Его часто тошнило, но желудок был пуст, поэтому он только плевал в таз и потом лизал лимон.
Позаботились и о Сереге. Женщины из их бригады распутки пожарили огромную чашку крабового мяса и принесли ему, но он не ел, тупо глядел на чашку и часто вздыхал. Зато жареные крабы пришлись по вкусу парню с больным сердцем. Его звали Андрей.
– Скажи мне, – спрашивал Андрей у Сереги, – почему от крабов у мужиков ноги мерзнут? А на женщин как он действует?
Сергей молчал, Андрей рассмеялся, по душе ему пришлось «тонкое» замечание о крабах и о его действии на сильный пол.
– Тебе, брат, сама Алка лимон приволокла. Небось из капитанских запасов взяла, наш-то ведь любит чаек, коньяк с лимоном. Принесла тебе, как герою, а ты Олегу отдал и крабца жареного не ешь, а выйдешь из лазарета, Алка – тут как тут, но у тебя сил не будет. Так что ешь крабца – чистый белок, и тогда на любовь потянет.
Серега молчал. Не треп Андрея его интересовал, а бред Василия Ивановича. Василий Иванович за переборкой в бреду кричал:
– Ребята, что стоите? Линь мне, линь! Я ведь душу за него, душу!
И перед глазами Сереги вновь возникли бушующие валы Охотского моря, среди которых одинокое, такое заметное оранжевое пятно, а рядом с ним второе – спасательный круг, тоже оранжевого цвета. Потом – плачущий Василий Иванович, срывающий с себя телогрейку, сапоги. И вот моторист обвязывается вокруг пояса линем, хватает второй спасательный круг и прыгает за борт. Второй конец линя в руках Батаева, который стоит широко расставив ноги, стравливает линь и кричит ловцам, столпившимся у рубки:
– К скобе, к скобе привяжите твайну!
А он, Серега, тогда стоял на корме, уцепившись за бесполезный румпель. Просто так держал, чтобы чувствовать себя нужным, полезным человеком на боте. В рубке переливал горючее из запасного бачка Костя и тоже торопился, ругался как никогда, крепко, сочно, а потом крикнул Сереге:
– Давай, давай, сейчас пойдет!
И действительно, мотор ожил, заработал без перебоев. Бот рванулся вперед. Серега навалился на румпель, но…
В иллюминатор над головой парня кто-то осторожно постучал. Серега неохотно открыл глаза…
– Опять Алка, – сказал Андрей, – к тебе, герой!
– Чего тебе? – спросил Серега у девушки, отвинчивая иллюминатор.
– Хочешь, я скажу тебе, что ты… – зашептала Алка, – что ты для меня…
Потом она протянула сверток. В нем были книги.
– Не надо, уходи! – почти закричал парень и с силой хлопнул иллюминатором, завинтил барашки. За стеклом осталось обиженное лицо Алки.
– Вот дурак, – сказал Андрей. – Ей же цены нет. Как о тебе беспокоится, даже завидно!
– Заткнись, – чуть не плача сказал Сергей.
И он опять стал восстанавливать в памяти то, как они с Карповичем стояли на корме и вдвоем держали румпель. Они старались держать «семерку» носом на ветер, так было безопаснее всего, была какая-то надежда продержаться некоторое время. А в глубине рубки был моторист и Батаев, которые непрерывно подавали сигналы «SOS». Серега вспомнил покрытое солью, словно инеем, лицо старшины, его крупные глаза, в которых была, как ему теперь кажется, нечеловеческая усталость, и его толстые губы. А потом бот все же развернуло бортом к волнам. «Быстрее!» – хрипло крикнул Карпович в рубку, а до этого он молчал, даже командовал знаками, и его хорошо понимали ловцы.
