Текст книги "Королевский краб"
Автор книги: Вадим Чернов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Когда завлов повысил голос, рабочий в раздражении замахнулся железной биркой…
– Значит, замахнулся? – спросил капитан, слегка улыбаясь.
– Замахнулся, – отвечал Валерий Иванович, – его схватил приемщик крабов Савченко.
Капитан продолжал улыбаться.
– Ну, молодец Савченко, не ожидал от него такой решительности. А дальше что было?
– Я пошел к вам и говорю, что буду писать рапорт!
– Не надо, – с легкой улыбкой посоветовал Илья Ефремович. – Вы погорячились, и рабочий погорячился. Вы заорали, он замахнулся… квиты!
– Да? Если б не Савченко, я, быть может, уже в лазарете лежал бы, – возразил молодой завлов.
Капитан нахмурился и подумал о том, что у него и у всех на флотилии возбудимость выше нормы, но надо держаться, черт возьми! Держаться стиснув зубы, и пример выдержки должен подавать прежде всего он, капитан, на которого с некоторых пор накатилась полоса, но все равно она когда-то кончится. «Я, наверное, сейчас расплачиваюсь за все свои старые удачи, – подумал Илья Ефремович. – Их ведь у меня было много, тогда хорошо было! На «Никитин» шли лучшие рабочие, старшины. Всем хотелось быть рядом с везучим капитаном, а теперь… Люди неудачливых не любят».
Ефимов нисколько не сердился на тех, кто покинул «Никитин» в трудное время. Это лично для него наука, урок на будущее. И прав он был, когда у него хватило мужества сказать на одном из заседаний партбюро: «Мы здесь мечем громы и молнии, осуждаем тех, кто увольняется от нас. Мол, они изменяют «Никитину». Нет, это свидетельство наших просчетов, слабой воспитательной работы в коллективе, который оказался жидким на расправу. Мы поддались одной, пусть даже главной цели: выполнять и перевыполнять план любой ценой, чтобы побольше зарабатывать. А вот о том, чтобы воспитывать в людях особое, коммунистическое отношение к труду и создавать в коллективе такую нравственную атмосферу, чтобы никто жить без нее не мог, мы забыли. И я в первую очередь осуждаю себя, как капитана и директора».
И этот умница Петрович, председатель судкома, поддержал его, сказал, что верно, надо начинать с нуля: создавать сплоченный, дружный коллектив из тех, кто есть, опираясь прежде всего на коммунистов флотилии. Будет очень трудно, но иного выхода нет, иначе полоса никогда не кончится…
Капитан-директор вздохнул и поднял глаза на Валерия Ивановича.
– Валерий, – сказал он как можно убедительнее, – будет неплохо, если у вас хватит мужества извиниться перед тем рабочим за свою грубость.
– А он? – оторопело спросил завлов. – Он больше меня виноват.
– Он, быть может, и не принесет вам ответное извинение, но задумается. Обязательно задумается! Да… и еще вот что. Идите на мостик и дайте, пожалуйста, во Владивосток, гидрометеорологическому институту, радиограмму. Сообщите наши координаты. Что они там думают про погоду в нашем районе и какой порекомендуют курс, если и нас захватит циклон. Я думаю, о разнобое в прогнозах они знают.
– Будет сделано. Разрешите идти?
– Минуточку. Я вас прошу быть все время на мостике и держать постоянную связь с мотоботами. Штормить начнет, вероятно, после обеда.
Первый, самый утренний строп крабов на «семерке» взяли с двух перетяг сетей, а в каждой перетяге пятьдесят сетей, каждая сеть длиной в 30—40 метров. Это было неплохо, но дальше крабов пошло больше. И главное, что особенно радовало ловцов, почти не было прилова, самок и молоди. В ячейках сети ворочались крупные, как на подбор, самцы по два-три килограмма. Серега бил их своим аккуратненьким с плексигласовой ручкой крючком и приговаривал:
– Между глаз – раз и в торбу. Между глаз – раз…
Батаев был на лебедке, которой поднимают со дна порядок сетей. Лебедка поскрипывала, шла без пробуксовки. Вася подхватывал сеть и вместе с Олегом Смирновым подавал ее на стол, около которого по трое с каждой стороны стояли ловцы. Они били крабов и выпутывали их из сети. Костя был на подхвате. Он укладывал мокрые сети во второй трюм, отвязывал вешки, крупные, с человеческую голову, наплава. Улов же складывали в первый трюм и на нос пока навалом, а как положено – рядами, брюхом вверх – будут укладывать позже, во время перехода к плавзаводу. Костя следил лишь за первым внешним рядом и за углами. В углы он укладывал самых крупных крабов, в центре оставались те, что помельче.
Карпович стоял на корме, широко расставив ноги, и рулил, следил за ходом бота. Бот должен идти с той скоростью, с какой выбирается сеть. Старшина был в яловых высоких рыбацких сапогах, в ватных брюках и в телогрейке нараспашку. На голове рыжеватая шапка из нерпы. Это была теплая, очень хорошая шапка, и она надежно защищала от простуды уши старшины, которые и при легком переохлаждении часто болели. Карпович курил «беломорины» одну за другой, поглядывал на компас, на горизонт, через каждые полчаса брал из рубки Василия Ивановича радиотелефонную трубку, выходил на связь с базой.
– «Семерка», «семерка», – взывал беспокойный голос завлова, – как дела? Прием!
– Норма, – односложно отвечал старшина. – Норма, говорю. Прием!
– Женя, у нас тоже норма, но от связи не уклоняйся! Пока! Вызываю «азик». «Азик», ты слышишь? Прием!
Серега, иногда поглядывая на старшину, стал размышлять о том, что на свете есть несправедливость. Вот, например, старшина стоит себе на корме, правит ботом, иногда прибавляет ходу или убавляет и курит, когда захочет, а они, ловцы, трудятся – аж гай шумит! Но, конечно, и там и здесь работа, только разная, и разная оплата. Вот они привезут краба, который попал в их сети. Это сырец, платят не за него, а за продукцию, за консервы, получившиеся из сданного на завод сырца. Старшине положено одно за сто ящиков консервов, рядовому ловцу – на треть меньше.
– Жень, а Жень, – вдруг сказал Серега, желая быть смелым и в то же время не разозлить Карповича, – ты забыл, что я твой помощник. Давай сменимся. Я порулю, а ты на мое место!
– Давай, – спокойно сказал Карпович и бросил окурок за борт. – Только не виляй, веди бот прямо и скорость по лебедке держи.
Из рубки вылез моторист Василий Иванович, чумазый, бледный и с красными пятнами на лице. Закашлял, а когда откашлялся, сказал:
– Каждый сверчок знай свой шесток!
– Мы коллектив спаянный, – возразил Серега, – и взаимозаменяемы. Хочешь, тебя подменю? Вот тебе крючок, шуруй, а я у тебя в рубке как-нибудь разберусь, где карбюратор, где акселератор, свеча, бобина. Знаю, только корочек моториста не имею.
Василий Иванович рот разинул, думая, как лучше возразить парню. А Серега рассмеялся и пошел по правому борту, хватаясь руками за низкие леера, и встал на место старшины. Ему было весело, легко на душе оттого, что он вот такой – смелый, дерзкий, работящий, и оттого, что ему давно хотелось разогнуть спину, сбросить с рук мокрые перчатки, без которых не возьмешь шипастого краба, и, наконец, оглядеть бескрайнее Охотское море.
– Парадом командую я, – крикнул он, дурачась, с кормы и невольно дернул ручку газа на себя. Мотор внутри бота взвыл, набирая обороты, «семерка» рванулась вперед.
– Ну, – проворчал Карпович около стола, – тише…
Быть может, он еще что-либо сказал бы и, быть может, согнал бы Серегу с кормы, но его внимание и внимание других переключилось на воду за левым бортом, на сеть, которую кто-то в глубине могуче дергал и водил кругами.
– Хлопцы! – воскликнул Костя. – Тюлень в сети́ или добрая рыбина!
Но в сетях оказался не тюлень, а громадный палтус килограммов на семьдесят. Это была редкая добыча. Вообще в крабовые сети довольно часто попадают крупная камбала, бычки. Особенно охотские бычки, по полпуда весом, но их на флотилии презирали. А вот палтус…
– Осторожно, ребята, – волновался старшина, которого охватил азарт, – не упустить бы. Мы его кандеям сдадим и вечером славно попируем.
Дюжий Вася ухитрился подцепить рыбину багром и один вытащил ее на бот. Затем палтуса впятером перетащили на нос, привязали веревкой и для верности еще навалили на его черную спину килограммов сто цементных грузил. Василий Иванович со знанием дела стал рассказывать, какая вкуснятина – вяленый палтус, но неплох он и жареный! Лишь Василий Иванович да Карпович видывали раньше такую крупную рыбу, для остальных это было впервые.
– Это же кабанчик, – ахал белорус Костя.
– Телок, – поддакивал ему Олег Смирнов из Ставрополя. – Неужели крупнее бывают?
– Бывают, – вдруг сказал Вася, – я и крупнее ловил на удочку у берегов Канады. Раза три попадались, а вот наш стармех их ловил когда хотел. Он на ночь ставил две удочки из миллиметровой жилки, и утром у него на крючках висели два палтуса.
– А на что он ловил? – спросил Костя, заядлый рыбак. – На крабовое мясо?
– Нет, – усмехнулся Вася, – на бутылку.
– На бутылку?
– Я тоже не верил. Я надоел стармеху, все скажи да скажи, на что ловишь? И он открыл мне свой секрет. Иду как-то вечером по палубе, стармех навстречу. «Стой, – говорит, – Василь! Ежели две «столичной» у тебя в загашнике есть, узнаешь мой секрет, порыбачим ночью и по палтусу, точно, с кормы вытащим». Я, конечно, бегом в каюту, там в чемодане заветные были. Для дня рождения хранил. Беру и на палубу. Стармех удочки приготовил, и идем мы на корму. Он разматывает удочки и аккуратно привязывает к каждой по бутылке. У меня – глаза на лоб! Он оглядывается, чтобы никто не увидел, на что ловим мы, говорит: «Спокойно, Василь, завтра раненько утром мы снимем с крючков своих законных палтусов».
– И, – нетерпеливо спросил Смирнов, – поймали?
– Знаю эту байку, – вдруг рассмеялся моторист. – Треп идет, что где-то в Беринговом море так ловят знакомые ребята-краболовы. Стоят на якоре, а ежели неподалеку рыбаки американские, канадские, смело лови на бутылку, только чтобы помполит не видел. Морской обмен – ченч называется. Их водолазы корабельные на крючки палтусов добрых цепляют, а русскую водку себе. И нам хорошо, и им. А главное, нарушения международных законов нет!
Вся команда «семерки» залилась смехом.
– Вот байка так байка! – чуть не рыдал от восторга оранжевый Серега на своей корме. – Знаменито траванул, Вася, по-моряцки!
Не смеялся только старшина. Он неожиданно почувствовал некую перемену вокруг. Точнее, не он почувствовал, а его когда-то сломанная нога. Она вдруг заныла, хотелось ее сильно-сильно вытянуть и даже стукнуть. Старшина понял, что происходит резкая смена атмосферного давления. Он глянул на часы. Было немногим больше двенадцати, потом глянул на море, на небо. Море ласково искрилось, дробя солнечные лучи. Оно было прежним и спокойным, а окраска неба чуть-чуть изменилась. Вместо глубокой синевы в нем появилась едва уловимая белизна.
– Серега, – с легкой тревогой в голосе крикнул старшина на корму, – через десять минут выходи на связь с базой!
Потом он немного подумал, и подумал он о совершенно постороннем – о Владивостоке, о доме. Ему вдруг необычайно сильно захотелось быть там, а не здесь и взъерошить волосы на голове Федьки, а потом лечь на диван и крепко уснуть.
Он помотал головой, отгоняя наваждение, и положил руку на плечо Василия Ивановича.
– Ты того… чтобы двигун был, как всегда, в порядке.
Этого можно было бы и не говорить мотористу «семерки». Василий Иванович был из тех, на кого можно положиться. Он со старшиной промышлял краба не первую путину и попадал, бывало, в такие переплеты, что… и не было еще случаев за много лет, чтобы на воде у Василия Ивановича заглох мотор, чтобы в море кончилось горючее. У других и кончалось горючее, и глохли моторы, и мотористы не всегда были виноваты. Просто так получалось, потому что двигатели на ботах не особые, а обычные, серийные. И баки с горючим имеют ограниченный объем.
Через десять минут, ровно в 12 часов 30 минут Серега вышел на связь с базой, но база молчала. Серега слышал лишь треск и шипение так, словно рядом около уха зажгли костер.
– Женя, база молчит, – сказал Серега старшине.
– Так, – сказал старшина, – ничего, выйдет на связь через полчаса, но ты, друже, прилипни к рации и не отходи, пока я не велю.
Скрипела лебедка, тарахтел мотор, мелькали руки, росла гора крабов на носу, и заполнялся трюм. Экипаж «семерки» продолжал работать, как обычно, до седьмого пота. Олег Смирнов работал и руками, и языком. Он доказывал старшине, который размышлял, надевать всем спасательные жилеты сейчас или потом, что на крабовой путине труднее всего, что на рыбе легче, на промысле китов легче.
– Возможно, возможно, – бормотал Карпович.
– Да не возможно, Женя, а точно, – горячился Олег. – Я лично второй раз на краба не пойду. Я домой так и написал: «Наконец узнал, где зимуют раки». Ну, узнал, и хватит. Я не такой железный, как ты, Женя. У тебя это семнадцатая путина. Ужас! Ты жизни не видел!
– Возможно, возможно, – бормотал старшина.
Работали и перекидывались словами Костя с Васей. Они говорили о разном.
– Глянь, вот крабище! И какой-то прозрачный. Если вытянуть за лапы, метра полтора будет.
– Буза. Я читал, японцы у своих берегов чудо поймали – пять метров!
– Слушай, а крабы никогда не откусывали кому-либо палец?
– Будто нет. Они же вялые, ленивые, только в воде быстрые.
– А я, когда их первый раз увидел, так испугался. Как, думаю, за что их хватать? Все норовил не за клешни. Потом, на базе, взял со стропа живого краба и сунул ему в клешню лезвие ножа. Так он, паразит, не сжимает!
– Надо было бы ему брюхо пощекотать.
– Он все равно сжал. Наехало на него, и сжал. Веришь, сталь захрумтела, щербинки на жале остались, а клешне – хоть бы хны!
– Это он может. Сильная животина!
– Какая животина? Растение!
– Ну, не знаю. Максим Иванович, правый крабовар, мужик умный, говорит, что краб – ни то ни се. От растений ушел, а к животным не пришел. Почти то же самое кораллы.
– В общем, ни рыба ни мясо. Но вкуснее того и другого. Сказано, деликатес!
– А меня мутит от него. Не могу много съесть. Вот абдомины жареные – это вещь! Как курятина, только нежнее. Давай сегодня вечером нажарим абдомин.
– Сегодня палтусятина. Забыл?
– Да, сегодня рубанем палтуса и спать. Сколько на этом поле наших сетей стоит?
– Витька-бортовик говорил, что двести шестьдесят. Пять перетяг.
– Три перетяги выбрали. И еще обеда нет. Сегодня рано кончим и краба хорошо возьмем. Тонн десять. Это значит, ящиков пятьдесят консервов с нашего сырца получится!
– Небось доволен, когда заработок. Но ведь не всегда так.
– Пока идет. Куда лучше, чем в том месяце. В том месяце я домой жинке сто выслал, а в этом, может, я все двести. А ты послал своей?
Вася нахмурился. Послал ли он? Нет. Хотел послать, но Светка его опередила. Так что вычли, у него не спросили. Конечно, ничего страшного, но обидно. Выходит, Светка не верит ему?
– Моя геологиня, – Вася слабо улыбнулся, – моя геологиня под дудку своей мамаши пляшет. У меня теща строгая. Все ссоры со Светкой из-за нее.
– Ты, брат, оплошал, когда выбирал тещу. Надо было бы как я: женился в одной деревне и тут же уехал в другую. Рог называется. Хорошая деревня, в лесу, рядом озеро. Дом себе поставили пять на пять. Корова, два телка, кабанчик. В общем, хозяйство у меня с жинкой хорошее.
– А на Восток чего двинул при таком достатке?
– Виру-майну знаешь? Федька, мой дружок, тоже из деревни Рог. Так он сманил. Поехали, говорит, свет поглядишь. Пока молодой, надо попутешествовать. Вот я и поехал, подписал трудовой договор на шесть месяцев и не жалею.
Обстоятельный человек был Костя Ильющиц, в нем была заложена жажда к труду, пусть тяжелому, монотонному, но осмысленному – что он делает и для чего? И он, попав на путину, постарался узнать о крабах все максимально возможное. До этого, с его точки зрения, крабы были баловством, едой одуревших от другой пищи бездельников. В какой-то мере оно так и есть, говорят же в народе: «Не рожал мак семь лет, и голода не было». Крабовые консервы – изобретение недавнее. Человечество при помощи соли, вяления, консервации и сто лет назад заготавливало иные продукты впрок, надолго. А крабов ловили и употребляли долгое время лишь береговые жители, на месте и сразу. В начале двадцатого века попытку консервировать мясо крабов сделали предприимчивые японские дельцы, но долго у них ничего не получалось. В металлических банках, даже покрытых изнутри особыми лаками, оно быстро портилось, чернело и приобретало неаппетитный вид. Тогда его стали заворачивать в пергаментную бумагу, заливать небольшим количеством морской воды, которую, кстати, большинство считает соком. Но именно она, морская вода, придает от природы сладковатому крабовому мясу тот особый пикантный вкус, столь ценимый знатоками.
Любознательный Костя узнал и то, что по пути японцев пошли и русские промысловики. Первые тысячи ящиков крабовых консервов дальневосточные купцы выбросили на рынок перед началом империалистической войны, в 1913—1914 годах, а затем их изготовление приостановилось. После войны и Октябрьской революции японцы воспользовались слабостью Дальневосточной республики и стали беззастенчиво, хищнически эксплуатировать прибрежные зоны Западной Камчатки. Есть данные, что японцы в иные годы вылавливали в путину более тридцати миллионов отборных крабов – это десятки тысяч тонн легкоусвояемого и, как считают врачи, целебного белка. Шел настоящий грабеж народного добра, русского добра, и во Владивостоке нашлись люди, которые поняли это, стали организовывать промысел камчатского краба. Среди них особой энергией, настойчивостью отливался Евгений Никишин, простой рабочий, краболов, быстро ставший руководителем с государственным мышлением и кругозором. Он создал крабофлот и возглавил его в тридцатые годы.
Многие люди помнят то время, когда прилавки в магазинах от бухты Провидения до Бреста ломились от гигантских штабелей банок с крабовым мясом. Крабофлот делал отчаянные попытки завоевать внутренний рынок, приучить советских потребителей к необычному и загадочному морепродукту. Крабы широко рекламировались, как ныне серебристый хек, но с крабами повторилась та же история, что и с каспийской сельдью, с азовской таранкой. Нынешнее поколение не помнит, что их деды и прадеды, жившие на берегах Волги, называли каспийскую сельдь «бешенкой» – так бешено, неистово, в огромных количествах шла она из моря в реку на нерест. Ее презирали, даже бытовало мнение, что она ядовитая. Настоящей рыбой признавались лишь осетры, белуги, стерляди и в какой-то степени судаки и сазаны. «Бешенкой», как правило, кормили свиней. И ловить ее было очень просто.
Во второй половине прошлого века один из русских промышленников освоил способы посола сельди. И как долго пряного посола селедка не находила сбыта! Промышленник разорился, но его идея консервирования каспийской «бешенки» привлекла других купцов. Прошли десятилетия, сменилось поколение не признававших соленую селедку, и только после этого начался триумф знаменитого залома. Стал он любимой пищей миллионов. А уже в наше время, когда истощились его запасы, превратился в труднодоступный деликатес.
Такая же история произошла с таранкой. Она начала особенно цениться после того, как резко упали ее уловы в Азовском море.
А судьба знаменитой дальневосточной иваси, огромные стада которой внезапно появились у наших берегов в Японском море и так же внезапно исчезли?
Причины появления и исчезновения иваси никто толком объяснить не может. Существует лишь ряд не совсем убедительных гипотез.
С запасами крабов пока обстоит благополучно. Если в Бристольском заливе Берингова моря они практически исчезают, то совсем иное дело в Охотском море. Здесь они взяты под защиту закона, их уловы ограничены, созданы заповедные зоны. Вылавливать разрешено только самцов и в определенное время.
– Мне знакомые надоели, – сказал Вася, ловко выпутывая очередного краба из сети. – Пишут: пришли посылочку, побалуй нас!
– Так ведь нельзя, – сказал Костя.
– Конечно, нельзя. А если бы я работал на шоколадной фабрике, посылку с шоколадом, наверно, не просили бы?
– Точно, не просили бы. Но ведь шоколад легко купить в магазине. Ты не сердись на своих знакомых.
– Да, я понимаю, чего сердиться? А твои из Белоруссии крабца не просят?
Костя подтянул сеть на стол, недовольно крикнул лебедчику:
– Давай, давай, не спи там!
И старшина все понял, чуть прибавил газу, чтобы поспевать за лебедкой, с натугой вытаскивающей со дна морского сети с богатым уловом.
– Так, значит, твои не просят под пиво? – вновь спросил Вася и стал отвязывать сеть, из которой уже они выпутали крабов: самцов оставили на палубе, самок и мальков бросили за борт.
– Нет, не просят. Помню, как-то Федор возвратился с путины и привез с собою банок десять. Мужиков собрал. Навались, говорит, на деликатес, его буржуи употребляют. Но мужикам крабец был до лампочки. Дед Адам, почтальон наш, осмелился и первым попробовал. Долго жевал-жевал, а потом говорит: «Ни сладости ни радости в ем, мужики, нету. Жили мы без етого делибалбеса сто лет и еще проживем!» А Федор ему: «Дедушка Адам, от крабца ноги мерзнут, ешьте!»
– Ноги мерзнут? – удивился Серега, который давно прислушивался к разговору.
– Еще как! – засмеялся Батаев. – Вот женишься, узнаешь, как любовь от употребления крабов крепнет.
– Понятно, – сказал Серега, хотя он по молодости лет ничего не понял. – Оттого капиталисты такие охочие до крабовых консервов. Мне отец рассказывал, что они в Италии или во Франции дороже мяса раз в десять. Хочешь – купи стограммовую баночку крабов, а хочешь – купи за эти же деньги полпуда мяса.
– Вот дурни, – искренне удивился Костя Ильющиц, – деньги им некуда девать! Я думаю так: продаем мы им крабовые консервы и правильно делаем!
– А может, у нас есть такие – не надо ему полпуда мяса, крабца он хочет купить. Хочет, но нет его в продаже, – сказал Серега. – Разве только в ресторане?
– А когда его было навалом, – зло возразил Батаев, – чего тогда не очень покупали?! Не по карману был? Неправда! Чуть дороже килограмма хамсы. Так хамсу хватали, на крабов глядеть не желали. Вот сейчас косо на кальмаровые консервы смотрят, а ведь они питательные и вкусные, если их поджарить на сливочном масле. Все зависит, хлопцы, от привычки и, если хотите, от моды. Ныне крабы модные, икра, осетрина, потому что их мало. А хека, минтая, угольной рыбы – в достатке, и никто за ними не стоит в длинных очередях. Почему? Не привыкли. Вот вы знаете, до революции вяленая таранка была едой бедных, а теперь…
– Эй вы, народы! – крикнул Карпович с кормы. – Меньше разговоров, больше дела. Дела больше, а то на обед опоздаем!
– Мы, – не удержался от ответа Серега, – трудимся в поте лица. И представь себе, Женя, не только языками, но и руками.
– Добро, – согласился старшина и вновь оглядел море. Не нравилось ему, что Камчатские горы заволокли багровые тучи, берег еле виден и холоднее стало. Погода явно менялась буквально на глазах.
