Текст книги "Цитадель души моей (СИ)"

Автор книги: Вадим Саитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Тут она нож быстрым движением выхватила и полоснула им у меня за ухом. Я даже дергаться не пытался – смысл? Да и не в меня она целилась – я сразу заметил. Ремень, в несколько оборотов вокруг моей головы обернутый, ослаб; я головой замотал, ремень скинул, а потом уже и кляп выплюнуть можно стало. Что я и не замедлил сделать.

Хорошо-то как. Не в том смысле, что приятно, хотя это тоже, конечно. Пропитанная рвотными массами жесткая тряпка во рту самочувствия не улучшает. Но главное, что я теперь свободно говорить могу. И, стало быть, могу попытаться скорую свою судьбу изменить слегка. Признаться, не очень мне хотелось умирать несколько часов, глядя на то, как верги обгладывают мои же кости. Уж лучше сразу. И шансы есть – что верга эмоции плохо в узде держит, это я уже заметил. Молодая еще, да и характер такой, видимо. Если разозлить её хорошенько, может и не сдержаться. Только непонятно пока – как.

Оскорблять бессмысленно, этим я её только повеселю – не то у меня положение. Да и сообразит она сразу, чего я добиваюсь. Так что – умнее надо действовать. Помолчу-ка я, подожду. Не просто так же она кляп мне выплюнуть позволила. Поговорить хочет, скорее всего – ну так я не против.

Самка молча нож в ножны вложила, перевязь поправила, а потом вдруг и спросила:

– Зачем ты мне поддавался?

Я аж всерьез удивился.

– Поддавался? – переспросил я и принялся пристально взглядом повязку её на груди изучать. Но она от моего вопроса только отмахнулась, как от мухи назойливой.

– Да. Поддавался. Ты Рорха победил, он лучший боец во всём клане, мне до него далеко.

Ты мог бы тремя ударами бой закончить и победителем выйти. Шрас тогда не успел бы гневу поддаться и честь свою потерять. Ты играл со мной, да? Как кот с мышью? Почему ты бой затянул!? Отвечай! – и смотрит мне своими изумрудными глазами прямо в душу.

– Потому что ты красивая, – выпаливаю я вдруг, сам не поняв, с какой стати. Верга даже отшатывается на шаг. Глаза у неё становятся, как у двухнедельного котёнка – большие, круглые и почти пустые – ни одной мысли в них, только отчаянная грусть от полного непонимания происходящего.

– Х…ращ… х-ращ? – спрашивает потрясенно («Что? Что?») Ага. Всё же не на имперском они думают – на своем.

– Красивая ты, – повторяю я, – поэтому тяжело мне было тебя ударить. Не только с тобой всю схватку боролся – с собой тоже.

Самка скалит зубы и тянется к ножу. Потом опускает лапу и сообщает мне:

– Ты сошел с ума, человек.

– Я сошёл с ума, – соглашаюсь, – так. Другого объяснения у меня нет.

Выдыхаю и добавляю:

– Даже вот сейчас – мне тебя разговорить надо, попытаться убедить сделать то, что мне нужно, а я вместо этого чушь всякую несу и тобой любуюсь.

Это для неё уже слишком. Прошипев что-то сквозь зубы, она выхватывает нож и одним движением почти втыкает мне его в глаз – острие замирает на волосок от зрачка. К счастью, мне удаётся не моргнуть. Верга, оскалив зубы и прижав к голове уши, смотрит мне в глаза – холодным, злым и испытующим взглядом. Я смотрю в ответ – не моргая, не отводя взгляда, спокойно и уверенно – по крайней мере, мне так представляется. «Зеркало истины» это у них называется. Проверка на правдивость. Если в какой-то момент она решит, что я солгал, одним глазом у меня станет меньше. Не то, чтобы это меня сильно пугало в данной ситуации, но рефлексы есть рефлексы. Сдерживать их никогда не просто.

Редко, но попадаются среди вергов одноглазые – ослеплённые «зеркалом истины».

Не все из них отъявленные лгуны – да и не может таких быть в обществе патологических правдолюбов. Но моральные устои у этих – одноглазых – обычно послабее, поэтому мы их всегда стараемся живьем брать. Их частенько удается разговорить, тем или иным способом. Почти все наши знания об укладе жизни вергов, их привычках и повадках от таких вот одноглазых получены.

Наконец, верга нож от моего лица отвела. Кивнула задумчиво, и, не успел я еще понять, что происходит, как земля у меня из-под ног ушла. Ноги-то у меня до полной нечувствительности затекли за те несколько часов, что я к столбу примотанным простоял.

Ну и просто – не ожидал такого. Встал кое-как, за столб держась, посмотрел на вергу недоумённо.

– Уходи, – сказала она, сморгнула, и что-то неуловимое мелькнуло в её глазах, – нет в победе над тобой чести для нашего клана, не будет её и в твоей смерти.

Я просто ушам своим не поверил. Бред какой-то.

– Но знай, когда мы встретимся в следующий раз, я буду готова. И тот день станет для тебя последним.

Я оглядываюсь, бросая взгляд на темнеющие в утреннем полумраке кучи хвороста по обоим сторонам ручья. Десятка два, не меньше, и это только те, что я вижу. Сотня рыл минимум. Машинально разминаю руки.

– Они же узнают, что это ты меня отпустила, – говорю я невпопад. Единый и милосердный, что я несу?! Господи, если ты есть – яви чудо, отсуши мне язык. И мозги прочисть заодно, а то там гниль какая-то завелась, не иначе.

А ведь знаю я, что нужно сейчас сделать, чтобы перестать терзать самого себя и равновесие душевное вернуть. Отлично знаю. Ничего сложного. Шаг вперед, правую лапу в захват, нож отобрать, развалить ей горло одним ударом, и дать деру. И можно будет забыть всё произошедшее, как неприятный сон. Хочу я этого? Да!

Я даже сделал этот шаг. Полшага. Всё она поняла – сразу. Появись в её глазах страх, закричи она, своих разбудить стараясь, попытайся на меня напасть – я бы всё сделал, как задумал. Но она просто протянула мне нож и посмотрела на меня со снисходительной усмешкой. Дескать, я так и знала.

Проклятье. Я аж взвыл мысленно. Ну, за что мне такое наказание? Благородство по отношению к смертельным врагам – предпоследняя глупость, которую можно допустить.

Потому что большей глупостью может быть только противнику этим благородством не воспользоваться. Да. Вот только неприятно это – чужим благородством пользоваться.

Мудро, разумно, для жизни собственной и в целом для человечества полезно, но – неприятно. Мне, во всяком случае. Может, это Константин Озёрный меня проклял?

Потому что раньше я то ли в ситуации такие реже попадал, то ли не давал себе труда задумываться – настолько ли велика уже она, брешь в обороне моей души? Не то чтобы я в его ересь поверил (особенно, зная доподлинно её корни) но что-то во мне с тех слов откликнулось созвучно и в памяти отложилось.

Простоял я эдак – собственным изваянием – с полминуты, наверное. Вспотел весь – тяжкое это дело, с самим собой бороться. И убежать просто так не могу (одиннадцать лет в егерях – не пустяк какой) и нож, вергой протянутый, взять не могу (всё нутро протестует). И ведь выгляжу – глупее некуда. Но так и стоял без движения, пока верга, плечами пожав, нож не убрала. И ушла, не оглядываясь, в сторону лежек. Дальше стоять уже просто было верхом идиотизма, поэтому я повернулся и бросился бежать вдоль склона, выглядывая между деревьев журчащий там ручей.

Ручей оказался неожиданно широким – я чуть не свалился в него, когда под тонким, укутывающим землю, слоем тумана, блеснуло жидкое серебро воды – намного ближе, чем я ожидал. Это хорошо, что ручей широкий. И узкий бы подошёл, но широкий задачу существенно упрощает. Я пробежал вдоль петляющей по лесу речки пару стадий, затем свернул к воде, прошел по берегу еще немного, выбирая подходящее место. Сорвал пару стеблей стрелолиста, натер ими руки, потом запрыгнул в самую середину холодного потока. Речка в этом месте разливалась особенно широко, но при этом и мельчала изрядно – вода мне едва по щиколотки оказалась. Я присел, подпрыгнул, ухватился за нависающие над водой ветки и полез вверх. Остановился, только когда ствол стал тонким настолько, что начал заметно подрагивать подо мной при малейшем моем движении. Устроился поудобнее в развилке, убедился, что снизу меня не видно, и приготовился к долгому ожиданию.

Знаю я, как они будут действовать. Бросятся по следу, дойдут до места, где я в ручей прыгнул, а потом поделятся на четыре отряда. Два из них по противоположным берегам ручья пойдут вверх по течению, два – вниз. Искать место, где я на берег вылез. Не найдут, разумеется. Догадаются, что я где-то, за ветки зацепившись, вылез, и начнут лес прочесывать. Они по деревьям лазать не умеют, поэтому им обычно и в голову не приходит вверх смотреть. Дня через два, когда станет ясно, что я далеко ушел и скоро с подкреплением вернусь, они логово бросят и уйдут. Тогда и мне можно будет спуститься.

Один раз нечто подобное у меня уже получилось. А там и клан был немаленький, и опыта общения с людьми ему было не занимать.

Эти, конечно, умные очень. Но… нет, не догадаются. Пусть очень умные, но они – верги. У них мозги по-другому устроены. Так что можно особо не беспокоиться – я выживу и на этот раз.

Меня другое беспокоит – я-то выживу, а вот лейтенанта егерей Бернта Сервия бестии уже убили. Умер он на той поляне под Ольштадом, вергами загрызенный.

И что мне теперь с этим делать?

V. Cui podest malum?

– Шелест?! – капитан откинулся на стуле и уставился в меня взглядом, полным веселого удивления, – живой?

Удивление его мне было понятно. Когда егерь вдруг пропадает без вести (неважно при каких обстоятельствах) практически всегда он не находится вовсе. Изредка бывает, что находится, но – не весь. Частями. «Одна нога здесь, другая – там» – аккурат на такой случай пословица. Ну и всё, иных вариантов нет. Хотя, вру – не всегда. Егеря – тоже люди.

Бывает и по-другому. Очень-очень редко, но бывает. Три года тому под Ристом мы Марка «Лютика» потеряли. Чистили гнездо гиттонье, и, уже после чистки, Марк назад запросился – обронил, говорит, ножик из лунного серебра. В лагере, скорее всего, в палатке, или рядом где. Я Марка с чистым сердцем отпустил – ровно мы там отработали, не могло недобитков остаться – отпустил и решил: догонит. А не догнал. Ни в тот день, ни в следующий. Тут уж я забеспокоился – вернулись к гнезду, все обшарили: как пропал человек: ни следов, ни зацепок. Разбили заново лагерь, три дня частым гребнем окрестности чесали, а окрестности там, надо заметить, ничуть оному процессу не способствуют – из тех мест, про которые говорят: «Леший – и тот заблудится». И только на пятый день после пропажи – нашелся Марк. На телеге его к нам привезли, спящего мертвецким сном и распространяющего вокруг себя такой аромат, что запряженная в телегу вислоухая лошадка выглядела уже находящейся на грани обморока. «Ваш?» – «Наш» – «Забирайте». По словам самого Марка, встретился ему, уже на обратном от лагеря пути (под самым Ристом) мужичок, сено с полей на телеге везший. Мужичок тот Марка до Риста подвезти согласился, а узнав, кого везет, затащил к себе – «на пару чарок». Что было дальше – Марк не помнил. Так что следующая фраза Дерека была мне очень даже понятна:

– Имей в виду, если скажешь, что в обнимку с госпожой Бутылкой всю неделю провел – прикажу на скамье разложить, не посмотрю, что лейтенант. Лучше соври что-нибудь.

Сидевший рядом Сена – лейтенант из моей кохорсы, усмехнулся и коротко фыркнул.

– Новы, – коротко ответил я. Задергалось у Дерека левое веко. Капитан поморщился недовольно, зубы оскалил:

– В Ольштаде?

– Да.

Дерек с Сеной обменялись быстрыми взглядами, потом капитан покачал головой.

– Не пойдет. Соври что-нибудь другое.

Я промолчал. Дерек тяжело вздохнул.

– Рассказывай. Всё. Подробно.

«Все и подробно?» Ну-ну. Оно можно бы – в конце концов, никакого преступления я еще не совершил. Вот только я и так знаю, что капитан решит насчёт эпизода последнего – будто у меня «цыплячка» началась. Она же – «кроличья болезнь». Я бы и сам так решил – уж больно симптомы со стороны похожие. Есть такое заболевание нервное – когда надламывается что-то в человеке, и, в момент сильного напряжения, нервы у него полностью отказывают. И он просто столбом замирает. Пока не отвлечешь его криком в ухо, светом в глаза, или пока он сам из ступора не выйдет. Не так уж редко среди егерей случается, другое дело, что очень редко когда вовремя обнаруживается – по вполне понятным причинам. Но если обнаруживается, то, ясное дело, в егерях такому уже не место. Пенсион назначат (вполне приличный, кстати), дадут поместьишко где-нибудь в захолустье да гражданство имперское (если своего еще нет). Чем не мечта среднего обывателя?

Вот только егерем ему больше не быть. А ведь привыкаешь к этому. К отношению людскому привыкаешь – к тому, как теплеют людские глаза, когда жетон твой они подмечают. К тому, что на постоялом дворе хозяин сам пойдет в хлев ночевать, а тебе лучшую комнату и лучшую постель обеспечит. Что трактирщик тебе, по своему почину, нальет из бутылки, для себя отложенной – и с верхом, с горкой даже. А то еще и от денег потом откажется. Ну и женщины, опять же. Да. У любого человека в семье есть кто-то, от бестий пострадавший, и потому мы – враги бестий – для людей лучшие друзья. Хотя даже этим всего не объяснить. У меня еще есть версия. По-моему, с тех пор, как перевелись собаки, всегда бывшие верными друзьями человека, вакантное место amicus homini заняли мы, егеря. Потому и отношение к нам такое. Человеческое.

Впрочем, это все – не главное. Хотя и значит для нас больше, чем мы это показывать стараемся. Но не главное. Главное то, что «бывший егерь» это примерно то же, что «бывший человек». Я вот, просто не представляю, как это можно – не быть егерем. А кем же тогда быть, вообще?

Грустное это зрелище – егерь на пенсии. Ненормальное.

Не слышал я еще, чтобы егерь, по здоровью комиссованный, добром кончил – либо в гладиаторы подастся, либо в грабители, либо горькую запьет. Полгода-год – и нет человека. Сам себя сгрыз, даром, что его десять лет бестии сгрызть не могли.

По всему тому – не стал я всей правды говорить. Я же знаю, что нет у меня никакой «цыплячки». Впрочем, любой больной ею, то же самое говорит с пеной у рта – и не врет – сам себе верит. Ну и пусть. Пусть даже и «цыплячка» у меня. Лучше уж я в бою сгину, чем на пенсии – уж я постараюсь никого своей смертью не подставить. Рассказал я всё, как было, вплоть до того момента, как очнулся, к столбу наказаний привязанный. А потом усмехнулся, продемонстрировал унгву (так все время в кармашке и пролежавшую) и закончил:

– Ремни разрезал, собрался кое-как и – к речке. Хорошо, что логова они в своей привычке обустраивают – у воды. Я с ходу из ручья на дерево запрыгнул, на верхушку залез и сидел два дня.

Дерек хмыкнул.

– Повезло тебе. Местные на этот фокус уже не ведутся. Злюка рассказывал – на западной границе отправил он людей в засидку над рекой, так верги тамошние, следы у воды обнаружив, первым делом ветки, над водой свисающие обнюхивают и осматривают, а уж потом по берегам ищут.

– Повезло мне, – согласился я, – так новы ж.

Покивал Дерек задумчиво, пожевал губами. И не скажешь по нему – напрягла его чем – нибудь концовка моего рассказа, или нет. Да я к его лицу и не присматриваюсь особо – еще заметит и задумается. Sapienti sat[9]9
  Умному достаточно.


[Закрыть].

– Ясно. Давай теперь сухую выжимку. Что в них нового?

– Повадки у них другие, с этого начну. Хотя бы то, что они меня – с наветренной стороны тропили. Хитрить не стесняются, и ума на хитрости хватает. Да уже то, что я камнем по башке получил…

– Это не их хитрость, а твоя глупость, – Дерек перебивает, – но мысль я понял. Будем иметь в виду. Дальше.

– На имперском они свободно разговаривают, – говорю я. Сена хмыкает недоверчиво.

Рассказ мой он весь слышал, но все равно поверить не может.

– Вообще без акцента, – настойчиво говорю я, – лидийцы или германцы какие и то по – имперски хуже говорят.

– Это ж всю глотку перекроить надо, – ворчит Сена, – и зачем это им?

– Сами не сказали, а спросить я не догадался.

Дерек ухмыляется краем рта, а я ведь – и в самом деле просто не догадался. Возможно, что отличное произношение и знание людского языка – не прихоть их зверобогини, а какой-то смысл в себе несет.

– В драке как? Двумя словами – сильнее прежних? И насколько?

– Сильнее. Намного. Опыта реального у них пока мало, а скорее всего, и вовсе нет. Одно только это меня и спасло. Опыта поднаберутся – беды нам с ними будет.

– Значит, нельзя им давать опыта набираться. Еще что?

– Глаза крупнее, голова больше, осанка прямее. На пальцах, похоже, по суставу добавилось – ножи они теперь не в пример ловчее держат, что прямым хватом, что обратным. И – мои все с ножами были, но я позже, уже с дерева, видел, как один верг с мечом, у меня отобранным, упражнялся – и не сказать, что у него плохо получалось.

– Хорошие новости есть? – спрашивает, заметно помрачневший, Дерек.

– Нет… – я задумываюсь, – хотя… вот: раз у их самок теперь по два соска, так и щенков в помете поменьше будет. Как у людей.

– Именно, что как у людей, – мрачно кивает Дерек, – заметь, это совершенно не мешает им плодиться так, что тараканы завидуют.

Я только плечами пожимаю. Характерная оговорка, кстати. «Им». Не «нам», а «им». Уже не в первый раз я замечаю, как егеря себя неосознанно от рода людского отделяют. Среди молодых такого нет, а вот среди старых и опытных – чаще частого. Даже за собой замечаю. Вот только не пойму никак – отделяя себя от людей, кого мы за новый вид бестий считать начинаем – людей или нас самих, егерей?

– Ладно, – Дерек встает, давая понять, что разговор окончен, и решение им принято, – Шелест, сколько рыл в клане?

– Тридцать одна лежка, – говорю я, – но, похоже, они в них теперь посвободнее спят. Место у меня не слишком удобное для наблюдений было, но – как бы не парами даже. Так что – не больше сотни, я думаю. А то и полсотни даже.

– Лучше будем считать, что полторы. Сена, сходи в свою казарму, приведи ко мне пяток лейтенантов. Наберешь?

Сена кивает.

– Медведь здесь, Красный здесь, Хорек тож…

– Иди, – прерывает его капитан. Сена, кивнув, замолкает и выскакивает из палатки.

– Покажи на карте логово, – капитан вынимает из-под стола свиток и разворачивает его.

Карта большая, на столе не умещается, и концы свитка скатываются со стола вниз.

– Показать? – удивляюсь я, – я просто привести могу туда…

– Ты туда не пойдешь. Новы в логово все равно больше не вернутся, так что толку там от тебя не больше, чем от кого другого. У меня для тебя другое задание – под Ганнеком гнездо гиттонье образовалось, туда Малыш на завтра уже сквад собрал, но так теперь вышло, что сквад есть, а лейтенанта у него – нет. Вы ж с Малышом друзья вроде? Вот и пойдешь за него.

Я нахмурился. Малыш – парень с улыбчивым лицом деревенского дурачка и фигурой вставшего на задние ноги быка-трехлетка – был другом практически всем. Инстинкт самосохранения просто требует иметь такого в друзьях, а не во врагах. Другое дело, что мне Малыш был должен сотню драхм и, признаться, я на этот долг рассчитывал. Я ж кошелек свой на сохранение не оставил, когда в Ольштад направлялся. А верги его с меня зачем-то сняли – уж и не знаю, зачем. Случись вергу зайти в лавку или таверну, деньги у него попросят в последнюю очередь. И вот если с Малышом беда какая приключилась, то на ближайший месяц придется мне поясок потуже затянуть.

– А что с ним?

– У доктора он лежит, с дурной болезнью… герой-любовник.

Я хмыкнул. Вообще-то, против гиттонов принято бойцов поздоровее посылать – вот вроде того же Малыша. Но, во-первых, в нашем деле гран мозгов фунта мышц стоит, и, с этой стороны, в своей способности Малыша заменить я ничуть не сомневался – уж не в обиду ему будь сказано. А во-вторых, выносливость там много важнее силы, а на выносливость я никогда не жаловался. Я, вообще, двужильный.

– Ладно, на гиттонов, так на гиттонов. Когда?

– Завтра с утра. Покажи логово и иди, собирайся.

– Мне собраться – только подпоясаться, – говорю я и тыкаю пальцем в разложенную карту, – вот тут, где речка под горой петлю делает. О!

Я таращу глаза, тру их, но надпись не исчезает. Речка шириной в два шага, журчание которой я слушал битых двое суток, оказывается, носит гордое название «Фатум».

– Ну и название! А ведь и вправду… Интересно только, добрая эта судьба, или злая?

– Ерунда, – Дерек фыркает, – просто совпадение. Егерям, хоть все леса, реки и горы мира так обзови – всё в тему будет.

– Наверное, – соглашаюсь я и выхожу из палатки, пока еще чего-нибудь не ляпнул. Ничего себе – «просто совпадение». Но не буду же я это Дереку доказывать, после того, как полчаса за нос его водил. А это, кстати, хорошо, что новами моими без меня займутся.

Глядишь, и рассосется проблема сама собой.

Зашёл я в казарму, огляделся. Кто спит, кто, на нарах сидя, амуницию чинит; десятка четыре егерей, кругом на полу усевшись, слушают играющего на лютне Парса по кличке Пан – хорошо это у него получается. Настолько хорошо, что, несмотря на всем знакомый мотив – «В краю далёком» – никто подпевать и не пытается. В темном углу, за нарами, пара компаний в кости режутся («на интерес, разумеется, господин лейтенант») – с подобающим делу азартом, ужимками и размашистыми движениями, но – негромко, чтобы другим не мешать. Обычный вечер, короче. Навскидку тут с пол-кохорсы, не больше: вечернее построение было уже два часа тому, а устав хоть отлучек из казармы и не поощряет, но и не запрещает. Посему все, кто желание и, (что немаловажно) возможность имеют – разбрелись по городским квартирам. Так-то, чтобы сквад свой собрать, следовало бы мне на утреннее построение прийти, но есть у нас традиция крайнюю ночь перед маршем в казарме проводить. Поэтому я прошёл вперёд и громко свистнул, внимание к себе привлекая. Разговоры затихли; егеря зашевелились, головы ко мне поворачивая, только Парс, глаза полузакрыв, так и продолжил перебирать струны: «… в том краю далёком, поздней весной, зацветут гиацинты под тенистой сосной…». Хорошо играет.

– Кто тут под Ганнек на гиттонов собирался?

Егеря, большей частью, к делам своим вернулись, но несколько человек из разных углов казармы выбрались и меня окружили. Восемь. Признаться, я себя неуютно немного почувствовал – каждый минимум на голову меня выше, в полтора раза шире, а рожи такие, что рука сама пугию ищет.

– Все здесь? – спрашиваю, – восемь? Или нет кого?

– Все, – прогудел слева от меня бородатый здоровяк с наполовину оторванным ухом и обезображенным шрамами лицом. Оводом его кличут, а имя как – и не припомню.

– Все. Десять.

Десять? Я обвёл недоумённым взглядом стоящих вокруг егерей.

– А… – сказал Овод, – так это, щас Хлыст Моряка разбудит и будет десять.

Ясно. А вот и они. Кривоногий васконец Меджис, в жизни ни на что плавучее не ступавший, а кличку получивший за широкую развалистую походку – и Хлыст, ничуть на оный хлыст не похожий, но очень хорошо с кнутом управляющийся.

– Мог бы и не будить, – говорю, – дело-то ерундовое. Просто я заместо Малыша вас поведу.

Завтра с утра, как и намеревались.

Жду подсознательно, что кто-то из них недовольство или, хотя бы, недоумение выразит – уж больно я из их компании выбиваюсь – но это я зря. Егеря они, в большинстве своем, опытные, меня многие из них в деле уже видели, так что реакции особой эта новость не вызвала.

– Я сейчас уйду, – сказал, – и только утром вернусь. Так что, если вопросы какие – сейчас спрашивайте.

Переглянулись егеря, плечами пожали.

– Ладно, коли так, – я скваду своему кивнул, и к выходу пошел. Традиция традицией, но надо бы мне на квартиру свою наведаться. Припасы-то мои у вергов все остались, а егерь – не легионер, одного только меча в оружие ему мало. У егеря по карманам много чего нужного-важного рассовано. От горчичного порошка до шипов отравленных.

Уже почти вышел я, окликнул меня кто-то. Обернулся я – Гез. Подскочил, смотрит глазами восхищенными.

– Шелест! – говорит радостно, – а нам уже сказали, чтобы не ждали тебя.

Я затылок почесал, пожал плечами неопределенно.

– Я бы, – говорю, – то же сказал. Но… всякое бывает.

Чую, что сейчас выспрашивать он меня начнёт – что там было, и как я спасся – потому рта я ему раскрыть не дал:

– Извини, некогда мне разговаривать, собираться мне надо – завтра гнездо гиттонье чистить идём.

– А… – Гез поскучнел, но кивнул понимающе, – с этими… верзилами? Так их же десять вроде всего? Может, и меня возьмешь?

Я улыбку сдерживать даже пытаться не стал.

– Нет, не возьму. На гиттонов бойцов поздоровей и повыносливей надо. Сам же видел.

– Видел, – Гез совсем погрустнел, – это сколько ж гиттонов в том гнезде? Хватит вас на них?

– Гиттонов? Десятка два-два с половиной, я думаю. Хватит. Это на вергов с полуторным перевесом идти надо. На урсов – с двойным. А на гиттонов – наоборот, вдвое меньшим числом обычно достаточно бывает. Так что – не беспокойся.

– Я и не беспокоюсь, – Гез вздыхает, мнется, не зная, что сказать. Удачи мне сейчас желать нельзя – хуже приметы не придумаешь. Я школярам этого не рассказывал, но уверен, их уже и без меня просветили насчет наших примет и традиций. Прощаться – тоже нельзя.

Вот он и мнется – по неопытности – не научился еще, разговор закончив, молча разворачиваться и уходить, как у нас принято. Я усмешку прячу и за дверь выскальзываю.

Солнце уже низко и я шаг ускоряю – квартирую я в старом городе, дорога туда через Гнилой овраг идёт, а в темное время там в одиночку лучше не ходить. Там и днём в одиночку лучше не ходить, но днём, мой жетон заметив, ни один крысёныш на меня и глянуть в упор не осмелится. Не то, чтобы я шпаны местной боялся – вовсе нет. Просто одними тумаками их не остановишь – не тот народ. А убивать людей я не люблю – даже самых мерзких из них. Не егерское это дело – с людьми драться, у нас и других врагов хватает.

Быстрым шагом я из лагеря выхожу, кивками едва заметными с дежурным обменявшись. И сразу же взглядом за следы на дороге цепляюсь – аккуратные миниатюрные отпечатки сандалий с отчетливо выделяющимися буквами «FLA» на них.

Флавия! На душе у меня сразу теплеет – Флавия – гетера, и, на мой взгляд, одна из лучших в своем деле. Ну, из тех, с которыми я знаком. Может, особой красотой она и не блещет, зато она умна, весела и настолько переполнена бурной жизнерадостностью, что хандрить рядом с ней просто невозможно. Очень кстати было бы сейчас с ней увидеться, а то и – не просто увидеться. Неизвестно, конечно, какие у неё планы на ночь, но, если она свободна, то это определенно неплохой вариант. Я и так подумывал в лупанарий заскочить на часик – другой, но Флавия – это намного лучше. Не только телом, но и душой отдохну. А на квартирку можно и с утра пораньше наведаться. Я шаг замедляю и принимаюсь следы распутывать. Как развернутый свиток читаю, сплошное удовольствие, не то, что в лесу.

Итак, Флавия шла быстрым шагом к лагерю, потом встретилась с кем-то, из лагеря вышедшим – мужчина, рост выше среднего, на левую ногу хромает… Клюв? В смысле – Марк, лейтенант из первой кохорсы. Похоже. Некоторое время они постояли, разговаривая, потом медленно пошли вдоль бурно разросшейся живой изгороди, лагерь от дороги отделяющей. Кстати, случилось это не так давно – следов, поверх интересующих меня, почти нет. Шли они медленно – видимо, разговаривая, так что неудивительно, что через два поворота я прямо в спины им и выскочил.

Клюв меня почувствовал, глянул через плечо, узнал, разулыбался.

– Шелест! Живой! А мы как раз о тебе говорили. Я так и знал, что не родилась еще бестия, которая тебя на клыки насадить сможет!

Флавия обернулась, пару секунд смотрела на меня расширившимися глазами, потом засмеялась весело, бросилась навстречу и повисла у меня на шее, болтая ногами и хохоча.

– «Так и знал», как же, – стрельнула хитрым взглядом в Клюва, – а кто мне только что говорил, чтобы я зря не надеялась?

– Говорил одно, а думал – другое, – выкрутился Клюв, – всегда рассчитывай на худшее и жизнь будет полна приятных неожиданностей.

– Не, – сказала Флавия, – это не по мне. Мне – все самое лучшее, и на меньшее я не согласна, – нахмурилась, отстранилась от меня, оглядела пристально, – ранен?

– Ерунда, уже зажило.

– Угу. Пошли ко мне. Я тебе ванну с солью сделаю, ну и вообще…

Клюв завистливо вздохнул. Я улыбнулся.

– Только завтра с утра на чистку еду – раз, и без денег я совсем – два.

– До утра еще долго – раз, – сказала Флавия, обхватывая мое запястье своей маленькой, но крепкой ладошкой, – и не говори ерунды – два. Пошли!

Гетеры за свои услуги берут больше, чем за то же время возьмут в любом, самом дорогом, лупанарии. Но в борделях – такса твёрдая, а гетеры – сами себе хозяйки. Да и с деньгами у них обычно получше дела обстоят. Так что с кем полюбившимся гетера может и бесплатно теплом своих тела и души поделиться. Всё-таки хорошо быть егерем.

– А слышь, Шелест? – Клюв, судя по оживившимся глазам, что-то задумал, – коли ты сегодня дома не ночуешь, да и завтра – на чистку, то можно мне с недельку твоей хатой попользоваться? Я заплачу.

Я озадачился. Зачем ему моя хата… а, вспомнил. Он ведь женатый. Крайне редкое среди егерей явление, потому я и не сообразил сразу.

– Вот еще. Не надо платить, пользуйся, конечно. Знаешь ведь, где я живу?

Кивает согласно.

– Под крыльцом слева камень один в кладке плохо сидит – его вынешь, там ключ.

– Спасибо, – улыбнувшись благодарно и подмигнув на прощание Флавии, Клюв быстро уходит по улице.

– Я перед восходом загляну, – предупреждаю я, – мне забрать кое-чего надо.

Клюв, не оборачиваясь, поднимает ладонь – дескать, услышал и понял – и скрывается за поворотом. Флавия тянет меня за руку.

– Пошли уже! Времени мало, дел – много.

* * *

Поспать этой ночью мне, разумеется, не удалось. Ни минуточки. Но я и не беспокоился – до Ганнека трое суток пути верхом – отдохну в дороге. Любой опытный егерь умеет дремать в седле; зачастую, другой возможности выспаться и не предоставляется. А если и предоставляется, то лучше эту возможность на что-нибудь другое потратить. Редко кто ценит время так же, как мы – егеря. Мало его у нас – времени.

Зато и редко кто умеет так хорошо его проводить, как мы. Да «хорошо» – не то слово.

Замечательно, восхитительно, я бы даже сказал. Все же Флавия – лучшая из гетер. Только она умеет измотать до изнеможения так, что сна ни в одном глазу и чувствуешь себя заполненным бесшабашной щенячьей энергией до самых ушей, неважно, что ноги едва волочатся от вина и усталости. Наверное, я являл собой странное зрелище – взлохмаченный, с шальными глазами и блудливой улыбкой, пошатывающимся шагом, бредущий в час быка по самым опасным улицам города. О, я вовсе не был беспечен, напади на меня грабители, я б даже обрадовался. Я этого ждал и даже – желал. Я бы расписал их багровыми лилиями и станцевал на трупах пиррихий. Потом бы я об этом пожалел, конечно, но сейчас моя душа требовала красоты, и именно так я ощущал её в этот момент – танцующей под кровавым дождём. Наверное, обитатели городского дна настрой моей души почуяли, иначе как объяснить, что я вообще ни одного человека на своем пути не заметил? Только в самом конце – на моей улице, я уже очертания крыши своего дома на смутно светлеющем небе различал – мне навстречу шагнули двое мужчин.