Текст книги "Цитадель души моей (СИ)"

Автор книги: Вадим Саитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Неплохим она бойцом оказалась. Для самки. Понятно, почему вожак не видел смысла в нашем поединке – не тянёт она против меня. Даже против уставшего, израненного и весь боевой запал растерявшего. Сама это понимает и злится. Неправильно злится, неэффективно. Я другого не понимаю – вот уже раз пять мне удачный момент подвернулся, и раз пять я его упустил. Сам себя убеждаю: упустил потому, что ошибиться боюсь, жду, чтобы наверняка. И сам же понимаю: лукавлю – а точнее, просто вру. Сам себе же. Ох, неладное что-то со мной творится, пора заканчивать. Не то, чую я, добром это не кончится. Вон и вожак – настолько удивлен, что про свое недавнее поражение и думать забыл – следит за нашим «боем», глаза расширив, и, я вижу, тоже не понимает, что происходит. Нет, так дальше нельзя – все же самое главное в бою – это настрой на победу.

Без него проиграешь даже младенцу. А у меня этот самый настрой с каждой секундой утекает, как вино из кружки пьяницы.

Ладно, хватит. Отбив её выпад, я к ней вплотную рывком приближаюсь. Лапа её левая назад для удара отведена, правую я только что вниз отбил – нет у неё шансов, и сама она это понять успевает: тоскливой обречённостью взгляд её затуманивается. Даже на последний отчаянный рывок её не хватает – видать, не одного меня эта схватка из равновесия душевного вывела и запала боевого лишила. Я и сам двигаюсь вполовину медленнее – словно намеренно фору даю. Не хочется мне делать того, что я делаю, определенно, не хочется. Но что мне – впервой, что ли? И я бью, сложенными «копьем», пальцами левой руки в её правый сосок, потом, продолжая удар, наваливаюсь на руку всем телом.

– А-а! – короткий, но звонкий выкрик боли и отчаянья. Верга пытается отскочить назад, спотыкается, падает набок; с трудом, шипя, привстает на четвереньки. Вот как? Должно было хватить, по моим прикидкам. Ну ладно, добавлю – я не жадный.

Делаю быстрый шаг к поднимающейся верге и… получаю зверской силы удар в затылок. Пульсирующая вязкая тишина наваливается душным саваном, искажаются и плывут в нем удивленная морда верги, что-то неслышно орущие бестии вокруг меня. И, напоследок, растворяющаяся в чернеющем мареве фигура вожака, целеустремленно хромающего ко мне с очередным камнем в лапе. Чувствую ускользающее ощущение досады: Сатр, как глупо!

IV. Non credula postero[8]8
  Не верь будущему.


[Закрыть]

– Дерек?

Капитан поднял на меня усталый и чуточку недоумённый взгляд. Очень мне от этого взгляда захотелось тихонечко сказать «Прошу прощения» и выскользнуть за дверь. Но я не стал этого делать, разумеется. Наоборот, вытянулся стрункой, как образцовый легионер, и замер, всем видом выражая готовность выполнить любой, даже самый идиотский, приказ.

Не наше дело – подражать Плинию, наше дело – выдерживать линию.

– А… Шелест… Хорошо, – капитан кивнул, – садись. Стоя истину не познаешь.

«Истина, как всякая шлюха, познается лежа» – хотел я ответить старой солдатской поговоркой, но побоялся. Кивнул и сел на скамейку.

– У Новиомагуса ты вергов чистил?

А то он не помнит. Не один я, если, что. Шестеро нас там было лейтенантов и егерей сотня.

– Трех Когтей клан, – я кивнул, – ровно, я уверен.

Вздохнул капитан, бумажки на столе перекладывает. Я не выдержал.

– Что там? Верги?

– Волки, – опять вздохнул Дерек, – телят таскают, овец…

Посмотрел на меня холодным взглядом, продолжил:

– Детей, женщин, охотников одиноких… тридцать два человека уже пропало.

Теперь уже я вздохнул. Взгляд отвёл.

– Моя ошибка, – сказал, – упустили мы волков тогда.

– Так тебе и исправлять, – ухмыльнулся Дерек, – десятки хватит?

Я поворошил мозгами, поприкидывал. Не больше тридцати их там сбёгло, волков-то. Так что…

– Скриттурой обойдусь. Могу идти? Людей набирать?

Что с того, что лейтенантов там шестеро было, да и вообще – командовал чисткой вовсе не я, а Сестерций. У нас оно как – раз в чём-то участвовал, значит, в полной мере отвечаешь за всё, что там было. В полной. Более чем вероятно, что Дерек до меня уже Сестерция и отправил Новиомагус дочищать. Но неважно.

– Завтра. Завтра с утра и поедешь, – Дерек сказал, кинжалы своих ястребиных глаз в меня втыкая, – а сейчас скажи: что про Ольштад думаешь?

– Что-что, – я взгляд в сторону отвёл, – там-то уж точно всех ровно зачистили: и вергов, и волков ихних.

– А как думаешь, будь там две кохорсы – удалось бы их зачистить?

– Единый его знает, – честно ответил я, – тогда б силы примерно равные получились. С одной стороны, про Осенних мы не знали, с другой стороны – всё же две кохорсы…

– Хорошо, – перебил меня Дерек, – а если б одной кохорсой пошли, как должны были?

– Вырезали б нас, – твердо сказал я, в глаза капитану глядя. А то я не понимаю, к чему он клонит. Вот только у нас уже всё обговорено на этот счёт и лишнего я сейчас не скажу.

– То-то же, – Дерек кивнул и снова в бумаги, на столе лежащие, уставился, – а то придумали: нарушение устава, угроза всему… тьфу!

– Мне-то что, – пробормотал я, – я только волю кохорсы…

– Вот этого не надо, – Дерек скривился, – только не говори, что главным у вас Люций был, ладно? Я с ним восемь лет бок о бок прослужил. Очень он удобный человек. Готов любую идею, вовремя ему подкинутую, подхватить и жизнь за неё положить. Думаешь, ты первый им так воспользовался?

Я похолодел.

– А с чего ты решил, что это я им воспользовался? Нас вообще-то…

– Шестнадцать ко мне припёрлось, – кивнул Дерек, – по восемь с каждой кохорсы. Я помню. Причём, начни я их пытать, каждый уверен будет, что сам ко мне пошёл, а не с твоей подсказки.

– Э…

– Да ты не грузись, – капитан рукой махнул, – я рад, на самом деле. Вы ж не могли не понимать, что это очень на бунт похоже – со всеми вытекающими – по уставу мне полагалось вас всех на крестах развесить. И не вам сомневаться, что я могу это сделать.

Но пришли же, и всё высказали. То есть, интересы регимента для вас важнее личных оказались. Так что я зла на вас не держу.

– Но ты и сам не знал, что мы там с Осенними встретимся, – пробурчал я. Есть у меня такая проблема – язык. Иногда такое ляпнет, что хочется взять его и выдернуть с корнем.

Вот зачем мне сейчас капитана злить? Когда он сам только что ясно дал понять, что мои ухищрения пропали втуне, и он отлично знает, кто стоит за нашим недавним демаршем.

Но капитан, к счастью, не разозлился.

– Я не знал, – кивнул, – но кто-то, похоже, знал.

Я задумался. До этого момента я был уверен, что отправить три кохорсы на чистку одного клана – блажь кого-то из власть предержащих. Одного из принципалов, верхушки Сената или даже самого Наместника. На самом деле – неважно кого, важно что блажь. Что кто-то решил: тысяча мало, хочу полторы! И всё тут. Что с того, что весь, веками уже выверенный, механизм вразнос пойдёт? Что в пограничных провинциях егерей вдвое меньше нужного останется, чем бестии не преминут воспользоваться. И что чистый Ольштад нам годами (если не десятилетиями) зубовного скрежета, головных болей и лишних потерь обернётся. Но если предположить, будто кто-то действительно знал, что тысячи егерей там будет недостаточно… то о многом надо начать думать с новой точки зрения.

– Приятно думать, что ты – меч, – Дерек встал, – но неприятно осознавать, что – в чужой руке. Не правда ли?

– А почему, – спросил я осторожно, – ты думаешь, что кто-то знал? Кто вообще что-то может знать о том, как там всё у вергов? Теперь, когда вольп в лесах не осталось…

Неужели вольпы возвращаться начали? В Империи диких вольп не осталось, зверобога мы ихнего прибили, так что нов приводить вроде как некому. Но далеко не все вольпы этого мира – на имперских землях жили. В той же Фригии, например, их еще предостаточно – мне ли об этом не знать. Могут и появиться, так что…

– Потому что мне достаточно прозрачно об этом намекнули, – Дерек снял с вешалки длинный плащ, кинул мне, – и еще кое-что. Одна находка из Ольштада мне покоя не даёт.

Сдаётся мне, мы только что в разборках более высокого уровня поучаствовали. Вроде как спор на гладиаторах: дерутся двое на арене – всерьез, насмерть дерутся – а их хозяева сидят на балконе, беседу ведут, вино попивают и за схваткой следят – чей гладиатор победит, того и в споре выигрыш, стало быть.

Я покрутил в руках плащ, хмыкнул:

– Интересно, какой же это у вергов может быть хозяин?

– Знаешь, – Дерек ответил, плащ надевая и плотно его на груди застегивая, – мне вот интереснее, кто же наш хозяин? Надевай плащ и застегнись, чтобы жетон скрыть. Там, куда мы поедем, егерей не любят.

– Куда это? – удивился я. И в самом деле – куда? Где это егерей не любят? А ну-ка покажите это место, мы живо разберемся, как это там посмели егерей не любить.

– Увидишь, – капитан подобрал с полу объемный мешок, закинул его на спину, – заодно поможешь мне в одном деле. Хоть немного на тебе отыграюсь за твои фокусы.

Последним предложением он меня немного озадачил. Поэтому ничего я говорить более не стал, вышел вслед за капитаном из палатки, надел плащ. Дерек же штандарт в палатку закинул небрежным движением и к конюшне направился.

Выехали мы за город, но ехали недолго.

У Лака – озера, то есть, свернули налево и заехали на полуостров. А я ведь знаю куда мы едем – к Константину. Вот только что мы там забыли? Народ его Святым Константином зовет, но то – народ. Сам-то я ни в каких святых не верю. Хорошо быть святым, когда сидишь себе в пещере отшельником, света не видя. К нам бы его, на южную границу, когда чекалки десант на берег Баетии высадили. Чтобы прошел он с нами по разоренным прибрежным деревням, полюбовался из засидки на их гулянья – тогда я посмотрел бы, что от его святости останется.

Так и есть: вон уже домик показался – добротный, с чердаком и крышей покатой, даром, что стены из лозы виноградной сплетены и глиной обмазаны. Дерек неподалеку от домика коня остановил, спешился, не к коновязи, а кустику ближайшему повод зацепил и пошел в сторону, домик широким кругом обходя. Ну и я за ним – спрыгнул, повод на ветку закинул, и пошел. Ищет чего-то капитан – смотрит по сторонам внимательно; все больше – вверх. Но, видать, не нашел – полный круг мы с ним обошли и пошли к входу. В другой раз я б, конечно, спросил, чего это он там выискивал, в ветвях кипарисов и платанов. Но сейчас не стал. Не тот случай. Неспроста он меня сюда взял, это точно. И наш (а еще точнее – мой) недавний почти-бунт к этому явное отношение имеет. Поэтому я безмятежен и тих настолько, что сам себе удивляюсь.

Зашли мы в домик. Скрипнула негромко дверь, обернулся от, снаряженного простым до бедности завтраком, стола хозяин дома. Худой, но высокий – сидя мне по плечи головой достает; седобородый, лохматый, взгляд прозрачно-голубых глаз словно в самое сердце втыкается. Наклонил голову, рот открыл, что-то сказать собираясь, но не успел.

– Мир тебе, добрый человек, – Дерек полупоклон изобразил, и я, чуть запоздав, тоже.

– И вам в мире пребывать. С чем пришли, добрые люди?

А голос у старикана такой, что слезы на глаза наворачиваются. Не знаю, как капитан, но я от одного только этого голоса размякать начинаю. И старикан этот мне давно уже умершим, родным дедушкой кажется, а я сам себе – несмышленышем пятилетним, на мир широко открытыми глазами глядящим. Не то без колдовства не обошлось, не то и в самом деле – святой.

– Благослови нас, добрый человек, на дела наши праведные, – говорит Дерек и голос его таким елеем сочится, что хоть рыбу на нем жарь, на голосе.

Константин хмурится:

– Не всякий человек благословения достоин… – говорит он и замолкает на полуслове. Явно хотел что-то еще сказать, но передумал.

– А кто решает, достоин человек благословения, или нет?

И, хотя голос капитана все такой же масляный, в самом вопросе слышится какой-то недобрый подтекст. Константин хмурится.

– Я решаю, – твердо говорит он, – потому что: если не я, то кто?

– Тогда – реши и благослови, – капитан опять склоняет голову.

Константин хмуро шевелит бровями, тяжело вздыхает, стреляет в меня тяжелым взглядом из-под бровей.

– Какой вы веры? – роняет он тяжелые слова, видно, что неохотно он с нами разговаривает.

Я удивляться потихоньку начинаю – то ли я чего не понимаю, то ли он себя ведет не так, как «святому» человеку полагается.

Дерек выжидательно смотрит на меня.

– В Единого верю, – бурчу я. Брехня это. Не верю я ни в кого, и в Единого – тем более.

Просто всегда удобнее быстро сказать, что веришь в кого то, чем говорить, что не веришь ни в кого, долго объяснять свою позицию, а потом ловить косые взгляды.

– А я Митре поклоняюсь, – кивает Дерек, – но разве Единый не покровительствует всем, кто молится людским богам?

– Не только людским. Всем.

Пару секунд Константин молчит (похоже, колеблется), потом говорит:

– Я не всегда могу с первого взгляда решить, достоин ли человек моего благословения.

Облегчи свою душу, брат мой. Расскажи, что тебя гнетет, и что тебя возвышает. Дай мне заглянуть в твою душу, тогда, я решу, могу ли я дать тебе свое благословение.

– Не слишком ли дорога плата за пару слов? – Дерек улыбается улыбкой настолько волчьей, что у меня рука сама тянется к мечу, плащом скрытому.

– Если считаешь плату слишком большой, я тебя не держу, – Константин отворачивается и принимается спокойно хлебать жидкое даже на вид варево из неглубокой деревянной плошки. Дерек задумчиво вертит головой.

– Что ж. Это многое объясняет, – говорит он, скидывая плащ, и становясь на колени, – Хорошо, добрый человек. Исповедуй меня.

Константин разворачивается, с взглядом вдохновенным и торжествующим, открывает рот, но вдруг становится похожим на подрубленное дерево.

– Нет, – говорит он, – нет, Дерек Кезо, я не буду тебя исповедовать, и уж тем более, благославлять. Недостоин ты.

На груди у капитана, вдетая в прорезь жетона, алеет яркая ленточка. У каждого из нас есть похожая – у каждого, кто её еще не про… потерял где-нибудь. В городе можно вдеть её в жетон, чтобы встречные женщины проникались и падали ниц перед её носителем, готовые и в постель, и на кухню, и к поломойной тряпке. Зеленая лента – рядовой, желтая – лейтенант. Зеленая полоса посредине – год службы, синяя – три, белая – пять, красная – семь, желтая – десять. Только редко когда можно увидеть на жетоне егеря ленту не сплошь зеленую. Что само по себе нашу службу хорошо характеризует. Я вот и не вспомню, где моя, сплошь желтая, лента валяется. Даже не уверен, что она у меня, скорее, я её в каком – нибудь лупанарии по пьяни забыл. Кстати, у капитана лента – сплошная алая. Не так уж много людей об этом знает, на самом деле.

– Почему же? – спрашивает капитан, а сам скалится так, что любой верг позавидует.

– Потому что тьме ты служишь, – глухо говорит Константин, – все твари живущие – дети Единого, и убивая их, ты замыслу божьему противствуешь.

– А они, – вкрадчиво спрашивает Дерек, – убивая нас, разве замыслу божьему не противствуют?

У меня глаза уже больше двойных драхм, я только и могу, что недоуменно взгляд с одного на другого переводить.

– Они защищаются! – отрезает Константин, воинственно вздергивая бороду, – самозащита всякому существу позволена!

Дерек вздыхает, с колен поднимается. Идет в угол домика, тянется рукой к невысокому потолку и достает что-то из щели между досками.

– Так я и думал, – говорит он неожиданно спокойным голосом, – что ты голубей на чердаке держишь.

Константин вздрагивает так, что с дальнего подоконника падает на пол большой деревянный ковш – падает и ломается вдоль на две половины. Константин смотрит на них долгим взглядом, потом сглатывает и поднимается во весь свой, немалый, рост.

– Ты волен думать, что я действовал из корысти, страха или гордости, – говорит он, полным решимости, голосом. Почему-то смотрит он при этом не на капитана, а на меня.

– Но это не так. В сложной ситуации ты всегда должен слушать голос своего сердца, а не своего разума. Твой разум слаб, его можно обмануть, заставить верить в ложных богов и ложные ценности, следовать ложным идеалам и продажным вождям. Но сердце – никогда не обманет. Слушай свое сердце! Оно всегда подскажет верный путь.

– Значит, это твое сердце подсказывало тебе сообщать вергам о передвижениях егерей? – тем же спокойным голосом спрашивает капитан, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не отвесить удивленно челюсть. Да не может быть! Святой Константин – информатор вергов? Чушь какая! Зачем?!

– Заплутав, верь своему сердцу, – Константин все так же смотрит на меня, разве что говорить начал быстрее, – сердце не обманет. Во тьме чащобы оно воссияет путеводной звездой и выведет на верный путь. И помни – Похититель душ всегда рядом. Не обманывай себя – ты всегда знаешь, когда поступил не по велению сердца. И тогда – в тебе возникает и ширится брешь, через которую Он однажды похитит твою душу!

– У тебя есть что сказать по существу? – спрашивает Дерек, ме-е-е-едленно вытягивая из ножен меч, и шелест стали по кожаному оголовку ножен придает вопросу особенное значение.

– Торопись! – Константин не обращает на капитана ни малейшего внимания, продолжая буравить меня льдинками своих глаз, – твой срок не безграничен! Близок тот час, когда тебе, и только тебе предстоит решить для себя… к-х-х-х…

Выпад капитана подобен броску гремучей змеи или блеску молнии – я даже не успеваю заметить, в какой момент он нанес удар. Только что он стоял с мечом наголо, и вот уже Константин падает, пуская кровавые пузыри рассеченным горлом, а Дерек медленно вытирает клинок полой лежащего на полу плаща. Всего одно смазанное движение, за которым глаз не успевает уследить – и все! Несмотря на странность положения, все мое существо заполнено восхищением вперемешку с ужасом: так быстро! А мы-то, шестнадцать придурков, всерьез рассуждали о худшем варианте – и о том, что нас более чем достаточно, чтобы сместить капитана. По причине его безвременной кончины, разумеется. А какой там! Он бы перебил нас, как новорожденных котят, и не запыхался бы даже. Такая скорость! Как? Как такое возможно? Допустим, ты пробегаешь стадию за двадцать секунд. Неплохо, но, чтобы убежать от волка – недостаточно. Ты тренируешься стуки напролет, и, через годик начинаешь пробегать стадию за шестнадцать секунд. Это нормально. Но ты хоть весь истренируйся, ты никогда не сможешь пробежать все ту же стадию, скажем, за шесть секунд. Это просто не в человеческих силах. Колдовство?

Слышал я про эликсиры, которые на короткое время силы и реакцию человеческие вдесятеро увеличивают – да кто не слышал? Большинство уверено, что именно он налит во фляжки Звездной стражи. И у кучи народу найдется какой-нибудь знакомый (да хоть из той же стражи), который вот прямо у них на глазах отхлебывал чего-то из фляжки, а потом являл нечеловеческую ловкость и силу. Да что там слухи – даже цена сего эликсира хорошо известна – и, при определенной настойчивости, заполучить пару унций вожделенной жидкости можно на любом рынке. Вот только я еще ни разу не слышал, чтобы кому-то удалось купить на рынке тот самый эликсир, а не какую-нибудь подделку, которая в лучшем случае окажется обычной водой. Это тоже многие знают, большинство людей понимают, что на рынке ничего такого купить невозможно, но – продолжают верить. Во фляжках у Звездной стражи, кстати, обычная вода с добавлением травяного отвара – совсем чуть-чуть, чтобы только вода на жаре не портилась. Постой-ка летом у здания Ассимулеи пару десятков часов навытяжку – враз догадаешься, зачем может быть фляжка нужна и что в неё может быть налито. Да и вообще – лейтенант егерей, это, конечно, не такая уж большая фигура и на знание всяких там государственных тайн я не претендую. Но в том, что касается возможностей человеческого организма, (и в особенности – способов увеличения этих возможностей) мы осведомлены получше любого принципала. Существуй такой эликсир – я бы знал.

То есть, это я до этого момента был уверен. А теперь уже и сомневаться начал.

А Дерек, тем временем, спокойно засунул меч в ножны, отбросил в сторону плащ и вытащил из своего мешка странную конструкцию. Как будто выкованные из железа волчьи челюсти, но с приделанными к ним длинными ручками. Спокойным, даже ленивым шагом подошел к, еще продолжающему дергаться, телу, воткнул свои странные щипцы ему в бок и, с мерзким хрустом, сжал ручки. Обернулся ко мне.

– Придержи его, что встал столбом?!

Я сглотнул, бросился к лежащему телу и прижал его к полу всем своим весом. Капитан, пыхтя, и дергая ручками, с трудом вырвал свой инструмент из тела Константина. Поднял его над распахнутым горлом мешка, раскрыл щипцы и уронил истекающий кровью кусок мяса в мешок. Снова впился окровавленными железными зубами своего инструмента – на этот раз в горло.

– Держи!

А я что? Я держу. Что я, не понимаю, что ли? Это уж непременно надо, я и сам секундой ранее отметил – горло рассеченное мечом, ни с чем не спутаешь. Обязательно надо замаскировать.

– Так что, он зверопоклонник был? – спросил я только чтобы не молчать, а то уж больно тошно становилось. Все слова мертвого уже Константина в ушах звучали. Как-то раньше я об этом не задумывался, но сейчас определенно моему сердцу происходящее не очень нравилось. А что поделаешь?

– Нет, – дергая ручками щипцов, натужно ответил Дерек, – Святым он был. Настоящим.

Только от этого еще хуже.

Выдернул, кинул еще кусок в мешок, перевел дух.

– Скольких ты знаешь егерей, что Единому всерьез поклоняются?

Я прикинул.

– Много…

– Как думаешь, часто они сюда захаживали – душу перед святым человеком излить?

Я промолчал. Дерек хмыкнул.

– Именно что. Лучше бы уж он был зверопоклонником. Так нет же, он всерьез верил – (ты заметил?) – в то, что говорил. Что его единому богу не нравится, когда люди убивают бестий… да… вот от таких… проклятье, кость зацепил… от таких идейных… больше всего бед и бывает.

Дерек вырвал из обезображенного тела очередной кусок, бросил его в мешок, критически поглядел на его содержимое, потом завязал и протянул мне.

– Возьми. Выкинешь на свалке у Южных ворот.

– Я? – я отдернулся, – почему?

– Ты еще спрашиваешь? Разве я ввалился к тебе посреди ночи и принялся вдохновенно вещать о нависшей над региментом угрозе? Заодно проверишь, действительно ли покойный был святым – по легендам, перед их мощами все животные падают ниц и закрывают глаза.

Ну, я и взял. А что было делать, опять же?

Недоброе место – свалка у Южных ворот. Сюда свозят все отходы с кожевенных мастерских, что располагаются с обеих сторон городской стены к югу от Красного рынка.

На Красном же рынке (и в ближайших кварталах) располагаются три четверти всех мясных лавок города. Отходы с них везут, разумеется, сюда же. Легко представить, какие тут витают ароматы. Ежедневно поутру вуотацесии заливают тут все известью, но помогает это мало – наоборот, дух становится тяжелее и злее, проникает, кажется, прямо в мозг, даже при плотно зажатых ноздрях, и от него очень быстро начинает мутнеть в глазах.

Кстати, человеческий труп на этой свалке – настолько обычное дело, что местные нищие давно уж промышляют тем, что добывают более-менее прилично выглядящие трупы (и их части) для колдунов, гадалок и школяров-медикусов.

Ни ворон, ни крыс здесь нет. Точнее, они есть, но на глаза не показываются – их чайки выжили, коих тут мириады. Даром что на Лаке одну-то редко когда увидишь – но тут я чаек понимаю: какой смысл, напрягая глаза и мышцы, охотиться за рыбой, когда на свалке можно жрать от пуза, никаких усилий для этого не прилагая. Вполне по – человечески. И вообще, очень они мне префектов, на хлебном месте осевших, напоминают – сварливые, жирные, наглые и летать уже почти не умеют. Неприятно мне на них смотреть – красивые птицы, а превратились – в крылатых крыс каких-то. Но на этот раз, смешно сказать, меня они успокоили. Вроде и не верил я в эти сказки – насчет святых мощей – но мои руки и в самом деле подрагивали, когда я опустошал свой мешок перед торопяще-жадными взорами разучившихся летать чаек. Наверное, это и в самом деле сказки. Или Константин не был святым. Чайки, махая крыльями и разевая в крике окрашенные красным клювы, отбирали друг у друга куски все еще парящего мяса, а я стоял и думал о странности жизни и странном смысле, который порой скрывается за привычным обликом происходящего.

* * *

Очнулся я от дикой боли. Хотя это очень мягко сказано – шею и голову словно тисками сжимало. Кроме того, меня подташнивало, и ощущался во рту кислый привкус блевотины – явные признаки сотрясения мозга. Надо же – оказывается, он у меня еще есть – мозг-то. Я уж и не надеялся. Но вот что странно – камень прилетел мне в затылок, а болит больше лоб. С чего бы?

Кстати, я связан. В этом-то ничего удивительного нет, с учетом последних отложившихся в памяти событий. А вот рот у меня зачем заткнут? Они что, не хотят слушать мои крики о пощаде и вопли ужаса? Очень странно.

Заставив себя забыть о головной боли, я открыл глаза, быстро окинул взглядом обстановку и снова опустил веки. Вергов поблизости не видно, и можно надеяться, что никто из них моего пробуждения тоже не заметил. И хорошо – пусть считают, что пленник еще в отключке. А я пока ситуацию поанализирую.

Итак, что я увидел?

Вергов, повторюсь, не увидел – ни одного. Но это ничего не значит – ну, ходят где – нибудь по своим делам. Или просто спят (что даже скорее всего). Потому что увидел я горы – возвышались над лесом, освещенные нежными лучами восходящего солнца, скалистые вершины и могли они быть только предгорьями Пиреней. Что, в свою очередь, значит: верги меня всю ночь тащили, бегом, да еще и по весьма оживленным зачищенным территориям. Утомились, небось. Кстати, северная сторона Пиреней уже полвека как чисто людская территория. Теперь, видимо, нет.

Тогда и кляп вполне понятен, и мое состояние. Интересно, сколько раз за эту ночь меня по голове били, чтобы я некстати не очнулся? Наверное, больше, чем за всю предыдущую жизнь. Не говоря уже об оставшейся, да. Ну ладно, с этими вопросами разобрались, уже хорошо. Что дальше? Привязан я, судя по еще сохранившимся в теле остаткам ощущений, к гладкому столбу пальма в три толщиной, а стоит этот столб на небольшой поляне под поросшим смородиновыми кустами косогором. Слева распадок неглубокий уходит мне за спину, вода негромко журчит: опять же за спиной. Логово тут у них, однозначно. Больно место подходящее, уж я-то знаю: насмотрелся. Лес, овраг, всенепременный ручеек и, по обе стороны от него – лежки. Корневища, кучей наваленные и сверху лапником прикрытые – бобровые хатки, и те со стороны аккуратней выглядят. Но, то со стороны, а внутри даже подобие уюта какого-то имеется. Сучки торчащие подровнены, щели тесом и ветками заделаны. Пол подстилкой травяной застелен, из пучков переплетенных стеблей лисохвоста, с редкими ветками полыни и мяты – чтобы блох из шерсти выгонять. Ну и запах там характерный весьма – резкий, терпкий, хоть и не сказать, что неприятный, но тревожный. Звериный.

А к чему я привязан – то столб наказаний. Стоит такой обычно где-нибудь на отшибе, но от логова недалеко. Обычно к нему щенков нашаливших привязывают. На день, на ночь, особо провинившихся – дней на три-пять. Сложно сказать, кто у кого идею стащил – в Империи похожих столбов тоже полно – столбов позора. Правда у нас, людей, суть наказания чуток отличается. Любит у нас чернь постоять вокруг позорного столба, подразнить осужденных, в лицо им поплевать, тухлыми яйцами закидать, ну и так далее – сколько у кого фантазии и подлости хватит. У вергов не так. Столб этот, который я по людской мерке «столбом позора» назвал, на их языке вообще «деревом спокойствия» называется. И в том, чтобы быть к нему привязанным, особого позора вовсе нет. А суть наказания для стоящих тут – дать успокоиться, побыть в тишине одиночества, подумать о своем поведении и о дальнейших действиях.

Вот только ко мне это не относится. То, что от Рива оставалось – к такому же столбу привязано было. И нет у меня никаких причин надеяться на иной исход для себя самого.

Если б я в сознании был, когда меня привязывали, я мог бы мышцы напрячь, а потом их расслабить и возникшей слабиной ремней воспользоваться. Верги, правда, эту хитрость отлично знают, но эти-то – новы. Могло б и получиться. Да что толку об этом думать, и, тем более, сожалеть? Что было – то было, что стало – то есть.

О том, в результате чего я в такой, прямо скажем, незавидной ситуации оказался, я стараюсь не думать. Сглупил, что тут скажешь. Сам же недавно размышлял о том, что никогда на вержью приверженность традициям рассчитывать не стоит – а сам? Спиной к поверженному противнику повернулся – и не для того, чтобы его спровоцировать – а всерьез на его порядочность рассчитывая! Даже мысли ведь не возникло! А ведь должен был догадаться, просто обязан! Ведь не одну подсказку мне Судьба-злодейка подкинула, и даже не две – подыгрывала любимчику, не иначе – а что толку? Так уж лучше об этом не думать, а то только и остается, что ругать себя ругательски, да зубами скрежетать.

Тут я шорох за спиной уловил. Тихий, на грани слышимости. Да и тот потому услыхал, что верг подходящий от меня таиться и не думал. Обошел меня, спереди вплотную подступил, лицо мое обнюхал. Ну, вот и кончилась моя игра. Я сам, к примеру, завсегда сознание потерявшего от притворяющегося таковым запросто отличу – для наблюдательного человека это несложно. Что уж о вергах говорить. Так что вздохнул я и глаза открыл.

Вот как? От неожиданности у меня даже голова меньше болеть стала. Самка, причём – та самая. Это поначалу бестии одного вида все на одно лицо… морду, то есть, выглядят. А потом подмечать начинаешь, что у них, как у людей – двоих похожих еще поискать. Так что узнал я её. Да и грудь правая у неё наискось тряпицей какой-то перехвачена, а из-под перевязи мелкие зубчики листьев зорянки высовываются. Сильно болит, наверное – так-то традиция велит им боль терпеть и на раны особого внимания не обращать. Дурная, кстати, традиция – не один верг через неё от загноившейся раны конец свой нашёл. Интересно мне, зачем она пришла? Над побежденным поиздеваться? За боль свою отомстить? Возможно, но вряд ли – не принято это у них. Они и пытать-то меня будут не по собственному желанию – чтобы жажду мести удовлетворить – а потому что долг им велит не давать злейшим врагам легкой смерти. Я сначала думал – прикрываются они только этим долгом, ну как наши экзекуторы в храмах, которые вслух все о благочестии да умерщвлении плоти, а как розги в руки возьмут – собственная плоть аж дыбом встает и слюни изо рта текут. Я одному такому челюсть набок своротил в прошлом году (уж больно гадко мне было на него смотреть), так еле потом от храмового суда отбился – до принципалов дело дошло, сам капитан меня отстаивать ходил. А вот верги и в самом деле от вида мучаемых врагов никакого удовольствия не получают, хотя мне это, честно говоря, понять трудно. Но – факт. Не в последнюю очередь по этой причине они нас редко живьем берут – хоть долг им и велит, но рвения особого в его исполнении здесь они не проявляют. Так что, скорее всего, верга просто посмотреть на меня пришла – не удивлюсь, если я первый человек, которого она вблизи видит.