Текст книги "Цитадель души моей (СИ)"

Автор книги: Вадим Саитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Я буду тебя сопровождать, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и бесстрастно. Вольп издал долгий усталый вздох и закрыл глаза. Я молча подождал несколько секунд, потом пожал плечами и залез внутрь.

Наружу вольп не выходил – даже ночью. Спал он прямо на скамье, и не похоже было, чтобы это ложе доставляло ему какие-то неудобства. Мы с возницей спали на циновках рядом с каретой, благо ночи стояли пока теплые, а от дождей мы тент натягивали. Впрочем, мы были такие не одни – дороги (и, соответственно, постоялые дворы) были заполнены везущими урожай на продажу торговцами, так что вид стоящей поодаль от дороги повозки с распряженными и стреноженными на ночь лошадьми не привлекал ничьего внимания. Так и ехали. Вольп, против моих ожиданий, особых беспокойств поначалу не доставлял. Первые сутки он даже слова единого не проронил – что, впрочем, меня вполне устраивало. Да и в самом деле – о чём нам разговаривать?

Единственное, что я был бы рад ему сказать, так это «сдохни, тварь!» – и не думаю, чтобы бестия питала ко мне более нежные чувства.

Но, к полудню третьего дня, разобрав на косточки очередного варёного курёнка, вольп вытер отрезом ткани губы и вдруг заявил:

– Люди не видят разницы между мертвой пищей и убитой пищей, – помедлил и добавил негромко, – отвратительно.

Услышав – впервые после многолетнего перерыва – шипящие слова вольпьей речи, я окаменел. Словно чьи-то холодные когтистые пальцы сжали мой затылок и заставили задержать дыхание. Вольп мое состояние явно заметил – глянул с интересом, фыркнул и повел ушами. Я сбросил оцепенение.

– Что? – спросил я. Только чтобы не молчать.

Вольп прищурился.

– Вот курица, – сказал он, демонстрируя мне обглоданную до блеска косточку, – её растили лишь для того, чтобы убить и сварить. Фактически, она была мертва еще до того, как вылупиться из яйца. Разве это не глупо?

– Не понял.

– Еще бы! – Вольп осклабился, – об этом я и говорю. Но подумай: зачем еде – крылья? А?

Я подумал – как он и просил.

– Знаешь что, – сказал я с недоброй интонацией, – ты лучше и дальше молчи.

Вольп фыркнул, закрыл глаза и откинулся на спинку.

– Крылья нужны тем, кто рожден летать, – пробормотал он, – тем, кто рождён умереть, крылья без надобности.

Я полагал, что он заснул, но, примерно через полчаса, вольп вдруг спросил:

– А у тебя – есть крылья?

Я мысленно пожелал ему немедленной мучительной смерти и сделал вид, что сплю. Но, сдается мне, никого этим не обманул.

После полудня мы свернули с тракта в сторону, видневшейся у горизонта, деревни – одна из лошадей потеряла подкову и уже начала немного хромать. Дорога, стоило свернуть с мощеного камнем Аппиева тракта, немедленно испортилась. Мы с возницей посмотрели задумчиво на размытые в кисель колеи, обговорили ситуацию и решили оставить повозку здесь. Возница отпряг лошадь и увёл её в поводу, а я остался у повозки.

Окинул взглядом окрестности, привалился к колесу и задремал. Вполуха и вполглаза, разумеется – сплю, но при этом все слышу и даже немного вижу – глаза-то приоткрыты.

Случится что – мигом проснусь. Полезное умение, очень много времени и сил экономит.

Самые опытные так – не просыпаясь – даже дорогу у прохожего спросить могут, а потом по ней и пойти. И проснуться, только когда до места дойдут. Правда, недостатки тоже есть – с полноценным сном эту дрёму не сравнить, конечно. И усталость, хоть и медленней, но всё равно накапливается – рано или поздно спать лечь придётся. А еще – насчет того, что «всё слышу и вижу», это я, конечно, соврал. Вижу и слышу столько же, сколько простой человек обычно видит и слышит – так правильней будет. Бодрствуя, я раз в сто больше примечаю. Потому-то дремать так допускается только если опасности никакой не предвидится. Когда сквад куда идёт, минимум треть егерей должна бодрствовать и бдить даже больше обычного – бестии про нашу привычку дрёмой дорогу коротать, знают и не раз уже этим пользовались. И не всегда безуспешно.

Вот и сейчас – дремлю я, дремлю и вдруг понимаю, что какая-то бестия уже несколько секунд рядом со мной стоит – подкралась без шума и резких движений, вот я её и не заметил сразу. Понятное дело, откуда тут взяться бестии, кроме как из повозки нашей, да вот это я уже чуть позже сообразил – когда проснулся окончательно. Меч от шеи вольповой отвёл, вбросил в ножны и выдохнул зло:

– Vae! Креста на тебя нет! Жить надоело? Нельзя так к егерю подкрадываться!

– А как можно? – ничего не выражающим голосом поинтересовался вольп, обошёл меня, поднял голову навстречу скупому осеннему солнцу, замер, прикрыв глаза и вытянувшись стрункой. Только сейчас я заметил, что вольп стар – шерсть тусклая, неровная и уже не огненнорыжая, а хорошенько присыпанная солью и перцем; белые косматые бакенбарды свисают по бокам острой морды, длинные седые кисточки торчат из ушей – лет тридцать ему, пожалуй. Если по людским меркам, то шестьдесят-семьдесят – порог дряхлости.

– Зачем вышел? – спросил я неприязненно. Пожалуй, даже слишком неприязненно – общаясь с врагом, выдать голосом эмоции, значит, проявить слабость. Уж вольп-то, небось, такого не допустит, хотя – готов поклясться – добра мне не желает: семь лет назад он в самом расцвете сил был, и, стало быть, застал разгар Красной Охоты во всей её мерзкой красе.

– По обществу твоему соскучился, – не открывая глаз, ответил вольп. Шевельнул ушами.

Помолчал полминуты.

– Молюсь.

– Что?! – я не смог сдержать удивления, – Но кому? Ведь Кицу мертв – я сам видел…

И уже только сказав, задумался – не лишнего ли ляпнул. Оно конечно, на зверобога ихнего нас тогда половину регимента отправили, так что возьми любых двух егерей – и один из них наверняка в том предприятии участвовал. Но одно дело предполагать подобное, а другое – знать, что вот он, убийца твоего бога, стоит рядом, жив и жизнью доволен.

Сдается мне, я только что порядком увеличил свои шансы не проснуться в один из ближайших дней.

Вольп, однако, сильно расстроенным не выглядел.

– Шем-Шельх – не может умереть. Вы его не убили, вы всего лишь уравняли наши шансы.

«Шем-Шельх» значит «Огненный Отец». Это вольпы своего зверобога так называют.

Кстати и «вольпы» – это имперское слово, от ромейского «лиса» произошедшее. А сами они себя «шельхалу» называют – огненный народ, то есть. Про то, что Кицу мы не совсем убили, это я уже слышал раньше. А вот фразу насчет «уравняли шансы» не понял.

– Не понял.

Вольп открыл глаза, обернулся.

– Так ведь своего бога во плоти вы тоже убили, разве нет? И теперь он не может к вам являться и напрямую помогать.

– О каком боге ты говоришь… а! О Христе, что ли? – я хмыкнул, – да брось. Христиан в империи ладно, если одна десятая наберется.

Даже меньше, я думаю. До Смутного-то века христианство в силе было – вроде как последние императоры Ромы сами христианами были и по всей Ромейской империи своей вере распространиться помогали. Да только вот бестии одним лишь своим появлением церкви Христовой здоровенную свинью подложили – ибо не было о такой напасти в священных писаниях христиан ни полслова. Оно конечно, можно и между строк их читать – да что там! Как по мне, так эти все «священные писания» только между строк читать и можно, а то в них порой такие непотребства проскакивают, что буквально такое понимать просто тошно выходит. Так вроде и священники христианские из неудобного положения вышли – меж строк свои писания читая – благо волки, лисы, медведи и бесы всякие, облика богопротивного, в них во множестве упомянуты. Но всё равно – пристального рассмотрения такие толкования не выдерживают, потому и слаб нынче в Империи храм веры Христовой. О чем я и сообщил.

– Мало кто сегодня в Христа верит, да это мне и неудивительно. Я и сам не верю. По мне, так из нынешних религий вера в Единого наиболее подходящей кажется.

Фыркнул вольп. Губы в улыбке раздвинул.

– Еще бы! Умные… существа эту религию придумывали – не то, что некоторые.

– Как то есть – придумывали?

Вольп снова отвернулся и прикрыл глаза.

– Религия – очень важная часть человеческой жизни… не только человеческой. Но у всех шайи религия – не одна лишь вера. А еще и знание. Как ты можешь поклоняться ложному богу, если ты еще помнишь, каково это – находясь рядом со своим Богом воплощенным, нежиться в лучах блаженства, исходящих от него? У вас не так. Десятки верований, и никто не может сказать, какое из них истинное. И, что самое главное, никто и не заметит, если появится еще одно. Мы, шельхалу, всегда старались жить в мире с людьми. Поэтому однажды среди нас возникла мысль о том, что неплохо бы появиться среди людей религии, объединяющей их и тех, кого они называют «бестиями». Это бы очень помогло нам и дальше жить в мире. Конечно, сразу заявить о том, что единый бог един и для людей и для бестий было бы, – вольп хмыкнул, – неумно. Поэтому первоначальные тезисы о бестиях ничего не упоминали. Говорилось лишь о том, что все боги всех верований – лишь ипостаси Единого, в той или иной мере искаженные несовершенным человеческим пониманием. У людей не очень получается придумывать новое. Зато очень хорошо получается развивать и совершенствовать уже известное. До идеи о том, что Единый покровительствует и богам шайи – вы, люди, дошли уже сами.

Я быстро подавил возникшее желание заорать что-то вроде «Ты лжешь, тварь» или «Признайся, что соврал» – этак я его только повеселю, разумеется. Вольпу соврать – как моргнуть, это всем известно. При этом, однако, врут они очень редко, отлично зная о том, что лучшая ложь – это та, которая полностью состоит из правды. А уж поймать на лжи их и вовсе никогда не удавалось. И не стоит сейчас обдумывать то, что он мне рассказал. А вот зачем он мне это рассказал? И вообще – что-то он чересчур разговорился. А я, соответственно, чересчур уши развесил. Надо бы с этим завязывать. Не к добру это.

– Неважно, – пожал я плечами, – я все равно ни в какого бога не верю. Ни в Христа, ни в Митру, ни в Единого.

– Зря. Но в одном ты прав. Неважно. Важно то, что, мы теперь в равных положениях.

Раньше у нас была фора. Теперь – нет. Ведь ты же не думаешь, что с нами покончено? Что шельхалу, как достойную внимания силу, уже можно в расчет не принимать?

– Ты – первый вольп, которого я вижу за крайние семь лет. Так о какой силе ты говоришь, бестия?

– Видишь дерево? – одним взглядом из под приспущенных век вольп указал на старый засохший дуб, – Некогда могучее. Великое. Убитое ничтожным червяком, которого тоже никто не видел.

Я сдержался, ничего не ответил. Провокация же – с закрытыми глазами видно.

– Вы, ахшаии, очень разные. Среди вас есть и целеустремленные смельчаки и изворотливые хитрецы. Их никак не отличить друг от друга при первом взгляде, но вы все как-то умудряетесь уживаться вместе. Вы очень разные и потому почти не чувствуете единства со своим родом. В этом ваша сила, но в этом же – ваша погибель. В начале пришествия – называемого вами Смутным Веком – кое-кто из шаии полагал, что именно вы, люди, станете связующим материалом, который объединит всех шаии в единое целое против общего врага. Забавно, но, похоже, к тому всё и идёт. Вот только врагом будете вы сами.

Тут уже я не сдержался.

– Что за дурь? Ты бредишь, вольп!

– Надейся, чтобы ты был прав. Или, может, ты думаешь, что мы всё забыли?

Что-то это уже на угрозу похоже.

– Нет, – с металлом в голосе сказал я, – не думаю. Между прочим, мы тоже ничего не забыли. И забывать не собираемся.

– О! – неожиданно мягко сказал вольп. Голову опустил, развернулся. Заглянул мне в лицо с интересом во взгляде, – да. У нас найдется, что напомнить друг другу, не правда ли? Вот только есть у вас, людей, такая поговорка, что худой мир лучше доброй ссоры. Мы-то как раз жили в мире с вами. Может, довольно худом, но мире. Не мы начали войну.

Ну-ну. А ведь мне есть, что тебе ответить.

– Легко жить в мире, когда его условия диктуешь ты сам. Зря хвастаешься, таким образом жить в мире с бестиями мы тоже умеем. Ты в бордели наши не заглядывал?

Оп-па! В яблочко! Я и не ожидал такой реакции – напрягся он весь, уши прижал, зубы оскалил. Даже короткий приглушенный рык мне послышался. Вот как? Вольп постоял так, скалясь и хрипло дыша, пару секунд, потом выдохнул, расслабился, маску бесстрастия на морду обратно натянул да и шмыгнул мимо меня в повозку. И дверь за собой закрыл, в последний момент только её лапой придержав, чтобы не хлопнула. Эк его проняло! Ай да я молодец: нащупал-таки слабую точку – и какую! Случайно вышло, конечно, но всё равно молодец. А то придумал тоже – «есть ли у тебя крылья». Давай, спроси еще раз что подобное, уж на этот раз я найду, что ответить. Ха!

Вот спать нам с возницей теперь лучше посменно. И вообще быть побдительней надо будет.

Но как я его срезал, а?

Я полагал, что вольп теперь молчать будет. Ну, хотя бы половину оставшейся двухнедельной дороги. Но он, наоборот, явно задался идеей вывести меня из себя; первое время я пытался отвечать, раз за разом давя ему на обнаруженную нечаянно мозоль, но – без особого успеха. Нет, мои реплики его цепляли, но охоту общаться со мной, увы, больше не отбивали – наоборот, после каждой моей очередной фразы насчет бордельных вольп, он становился только еще более язвителен и словоохотлив. В конце концов, я надоел сам себе и стал просто молчать, никак не реагируя на слова вольпа (ну, по крайней мере, делая вид, что никак не реагирую). Но пыл его это не охладило, и сдерживаться мне стоило всё больших и больших трудов: с каждым днём провокации становились всё грубей и назойливей. У родника ему почти удалось вывести меня из себя. И хотя до Истера оставалось всего два дня пути, я начал опасаться, что доехать до него мы не сможем. Ну, все трое не сможем. Если не предпринять немедленных мер. В конце концов, Дерек, приказав мне обеспечить сохранность посла, не говорил мне, каким именно образом я должен обеспечивать эту сохранность.

Я, не торопясь, набрал в флягу воды и вернулся к повозке. Взялся за ручку.

– Эй, егерь, – сказал возница. За три недели пути я так и не удосужился узнать его имя. Как и он моё, впрочем. Я вперил в него ожидающий взгляд, но, поскольку оборачиваться он явно не собирался, пришлось подкрепить взгляд вопросом:

– Что?

– За нами следят.

Тоже мне, удивил.

– Пятый день уже, – согласился я, – Кстати, будь наготове, мне сейчас может понадобиться твоя помощь.

Тут уж он обернулся. И теперь настала его очередь смотреть на меня вопросительным взглядом. Но долг платежом красен, поэтому говорить я больше ничего не стал.

Ребячество, конечно, но – хоть какое-то развлечение. Готов поклясться, он точно так же играет в надменность и высокомерие, как и я. Ну и, кроме того, я не хотел, чтобы вольп услышал, в чём именно мне может понадобиться помощь.

– Тебе явно хочется умереть, бестия, – сказал я, открыв дверцу повозки, – я не слеп. Я одного не пойму. Почему бы тебе не перерезать себе горло тем ножичком, что ты носишь под одеждой? У тебя была масса возможностей сделать это так, чтобы я не смог помешать.

Миссия моя была бы провалена – ты ведь к этому стремишься?

Вольп молчал, потухшим взглядом глядя в окно.

– У меня приказ, – продолжил я, не дождавшись ответа, – довезти тебя до Истера в целости.

Подразумевается, что я должен защищать тебя от всяческих опасностей, и, если выясняется, что я должен защищать тебя от тебя же самого – так и будет. Думаю, остаток пути тебе придётся провести связанным и с кляпом во рту.

– До Истера? – вольп посмотрел на меня, и огонёк интереса зажегся в его глазах, – а на другой берег ты меня перевезёшь?

Последнего предложения он словно и не услышал.

– Да, – немного поколебавшись, кивнул я, – перевезу.

– Это хорошо, – вольп вздохнул и снова отвернулся к окну, – я рассчитываю на тебя. Что ты твёрдо последуешь приказу своего командира. До Истера.

– Я не услышал ничего, что помешало бы мне связать тебя. Исключительно, чтобы ты не стал убивать себя сам.

– Я обещаю не провоцировать тебя до тех пор, пока ты не довезешь меня до Истера, – не оборачиваясь, сказал вольп. Помолчал и добавил глухо, – нам нельзя убивать себя.

Шельхалу, убившим самих себя, нет места в логове Шем-Шельха.

Я кивнул вознице – «поехали» – залез в повозку и закрыл за собой дверь. Пол мягко качнулся, возвестив, что путь наш продолжается.

– Многие людские религии тоже запрещают самоубийство, – сказал я, садясь на свое место – на откидном стульчике у двери, наискосок от скамьи вольпа, – но самоубийц от этого меньше не становится.

Долгий вздох.

– Я уже говорил тебе, но ты не понял. Вы верите, мы – знаем. В этом разница. В сложной ситуации, вы еще можете надеяться, что все религии лгут, и никто вас наказывать за дурной поступок не станет. У нас такой надежды быть не может. Да, я мог бы просто выйти днем на улицу в любом из ваших городов, но у меня тоже есть чувство долга. Было бы неплохо своей смертью расстроить какие-нибудь планы егерей. Но расстроить своей смертью планы приютившего меня дома… – вольп фыркнул и замолчал.

– А разве твоя смерть сама по себе не расстроит планы твоего дома? Ведь сведения, которые ты…

Вольп часто задышал с фырканьем – засмеялся. Я замолчал, кляня себя (а еще больше – Дерека) за тугодумие – как же – решили, что вольпов перехитрили. Убьём посла, дескать, и получится, что он нам какую-то информацию задаром отдал. Да-да, конечно. Вольпы, небось, такой поворот с самого начала предусмотрели. Надо думать, информацию, от сенаторов полученную, «посол» наш передал по назначению в первый же день – мало ли способов, кроме того, чтобы самому без малого месяц ехать под присмотром злейших врагов. С чего мы вообще решили, что повозка с охраной ему нужна для защиты?

Добрался же он как-то без посторонней помощи до Бурдигала, что бы ему обратно тем же путём не уйти? Но нет, им нужны были коварные егеря, которые, на глазах у неких наблюдателей, злодейски убьют полномочного посла мирной страны и закопают его в лесочке. А мы и повелись, бараны. Одно непонятно – долг долгом, но что-то я раньше про вольпов с суицидальными наклонностями ничего не слышал.

– Почему ты хочешь умереть? Кроме того, чтобы насолить егерям? – прямо спросил я. Не люблю околичностей. Да и вообще – мы люди простые, это все знают. И хорошо – очень жизнь упрощает, кстати.

Вольп молчал с минуту, не меньше – я уже решил, что ничего он мне не ответит. Но он ответил.

– Ты слишком удачлив. Я не очень хорошо различаю человеческие лица, но это ведь тебя я оставил в живых под осыпью тогда, восемь лет назад?

Заныла правая щека. Я до хруста сжал зубы и слушал дальше.

– Выжить одному из трех десятков – такое сразу сводит на нет запас удачи обычного человека. Но ты дожил до сегодняшнего дня и удача до сих пор сопровождает тебя. Только благодаря ей уже на третий день нашего пути ты получил в руки отличное оружие против меня, которым и пользовался при каждом удобном случае. Пользовался слепо и напропалую, но, тем не менее, смог помешать выполнению моей задачи. Не будь я настолько расшатан твоими выпадами, я бы никогда не дал тебе шанса заподозрить, что сам стремлюсь к смерти. Да. Ты удачлив, но я тебе не завидую. Ты чрезмерно удачлив.

Твой бог не сводит с тебя своего взгляда, значит, он уготовил тебе особую судьбу. Яркую, но незавидную. Таково правило. Но ты, я вижу, уже весь извелся от нетерпения, ожидая ответа на свой вопрос. Потерпи еще чуть-чуть. Ты ведь знаешь, что является наивысшей ценностью для нас, шельхалу?

Я кивнул, но он и не ждал ответа.

– Конечно, знаешь, ты же егерь, ты не можешь не знать. Сколько раз мы сами шли навстречу смерти только потому, что в ваших руках были младшие наших домов? Хотя вы никогда не держали своих слов и убивали младших сразу же, как они переставали быть вам полезны в качестве приманок. У вас ведь даже шутка была на этот счёт – что нельзя надолго разлучать родителей и детей.

И правда, была. Вот только он-то откуда знает? Во времена Красной Охоты вольпов в плен не брали и разговоров с ними не вели. Хотя… догадываюсь, где он мог её услышать – от одного из егерей, взятых вольпами живьем.

– У меня было двенадцать сыновей и двое дочерей. Жизни тринадцатерых из них унесла та бойня, которую вы называете «Красной охотой». Вторая моя дочь была, от моего семени, рождена рани из дома Тен-Таро и я полагал, что старейший дом позаботится о ней лучше, чем дикий шальх из дома-без-корней. Я ошибался, – вольп вынул откуда-то свернутый трубочкой листок и протянул мне. Я покачал головой:

– Разверни сам, – ну и что, что он мне его голыми лапами протягивает. Он сам только что признался, что помереть собирается, а по части ядов вольпы – мастера, до сих пор никем не превзойденные. Вольп дернул уголком губы, обнажив на мгновение клыки, но свиток развернул. Картина. Дорогущая. Такие, на заказ рисованные, от ста драхм стоят. Я первый раз услышал – не поверил. Сто драхм за кусок пергамента! И это еще за самые мелкие – с фибулу размером. Такого размеры парсуны, что вольп в руках держит – драхм на пятьсот тянут. Ну не знаю, может, в те времена, когда эту рисовали, они и подешевле стоили – всё ж спроса тогда на такие картины побольше было. Хотя не думаю, что вопрос цены заботил бывшую владелицу этой картины. С неимоверным тщанием (каждый волосок отдельно вырисован) на ней была изображена вольпа. Холёная, нос вздернутый, взгляд надменный.

Вся в шелках и кружевах, между ушей тонкая сеточка висит, россыпью драгоценных камней украшенная, на шее ожерелье, один только вид которого на немалую сумму тянет.

На изгибе локтя, на, украшенной золотой вышивкой, кожаной муфте, ручная лисичка сидит. Выражение глаз – под стать хозяйке, а с ушей золотые сережки свисают. Н-да. Не знаю, на какой эффект вольп рассчитывал, но у меня эта картинка только удовлетворение злорадное вызвала. Потому что я уже догадываться начал, каким будет продолжение рассказа.

– Ты понял, – вольп убрал картину, – да, она попала в… бордель. Я узнал об этом слишком поздно. Я не застал её в живых, да оно и к лучшему. Но у неё были дети… восемнадцать из них были живы по сей день.

– И ты убил их.

Вольп закрыл глаза.

– Я ответил на твой вопрос?

– Да.

А что тут еще скажешь. Вы сами сюда пришли. Мы вас не звали.

Вольп откинулся на спинку скамьи и положил голову на грудь.

– Вот и хорошо. Потому что я утомился и желаю отдохнуть.

К стыду своему, что имел в виду вольп в начале того разговора, я понял только когда лодка уже отчалила от берега. Бестия, завернувшись в свой цветастый то ли халат, то ли плащ, сидела на носу лодки, лодочник косил на неё глазами и старательно изображал испуганное удивление. Получалось у него отвратительно, мне, во всяком случае, на его потуги смотреть было тошно. Наверняка заранее предупрежден и уже неделю тому знал, кого ему придётся везти на другой берег – зря, что ли, эта лодка оказалась единственной на добрый десяток миль береговой черты, даром, что тут столбовой тракт к реке выходит.

Сдается мне, потратив часик, я бы запросто вышиб имена всех тех, кто готовил лодочника к сегодняшней встрече, но мне было просто лень. Да и не моё это дело, что еще важнее. А вот фраза вольпа, – «я на тебя рассчитываю», – мне вдруг вспомнилась. Тогда я не придал ей значения – я ж еще всего не знал. «До Истера» – раза три он тогда повторил. Ну да.

Сдается мне, не на защиту до Истера он рассчитывает. А на то, что будет после Истера. И вот об этом – о том, что будет после, я и раздумывал все десять минут, пока мы пересекали реку.

В принципе, мне можно было и из лодки не выходить – заодно и лодочник бы доложил «кому надо», что вольпа мы на тот берег целехонького доставили. Но мне не хотелось, чтобы лодочник наш последний разговор слышал, а без разговора я бестию отпускать тоже не собирался – что это за месть такая, что даже насладиться как следует видом поверженного врага не выйдет? Поэтому, когда вольп, выйдя на невысокий берег, сделал два шага в сторону первых деревьев и обернулся, меня поджидая, я кивнул ему, бросил мелкую монету лодочнику и шагнул следом. Мы молча прошагали пару стадий, потом, идущий пасов на десять впереди, вольп остановился и обернулся. Я тоже остановился, не спеша сокращать расстояние.

– Делай своё дело, человек, – вольп оскалился краем рта, – думаю, никогда еще у тебя не было столь легкой добычи.

Я покачал головой.

– Нет. Я не стану тебя убивать. Уходи.

– Нет? – он поднял голову, и глаза его сверкнули блеском расплавленного золота, – нет?! Я – последний из дома Шейрас, десятки егерей и тысячи простых людей убиты моим домом, и я ничуть не сожалею ни об одной из этих смертей. И ты отпустишь меня живым?! Тебе не приходило в голову, что я просто придумал историю о том, что желаю собственной смерти именно для того, чтобы ты меня сейчас отпустил?

Говоря это, он всё ближе и ближе подходил ко мне и остановился, не дойдя трех шагов.

– Приходило. Но знаешь, ты её не придумал. Вы и в самом деле очень привязаны к своему дому и к своим щенкам. Уж это-то я знаю. И про странную эпидемию среди бордельных вольп – тоже наслышан. Можно, конечно, допустить, что ты перерезал десяток незнакомых тебе вольп, чтобы слухи об этой резне потом подтвердили твою историю и, в конечном счете, спасли тебе жизнь, но… не думаю. Это чекалка какая-нибудь могла бы такое устроить. Вы, вольпы, все ж не настолько сильно за жизнь цепляетесь. Так что, думаю, ты мне правду рассказал. Наверное, это и в самом деле ужасно – своими рук… лапами убить всех детей – своих и своего дома. И не надейся, что я помогу тебе избавиться от этого груза. Живи с этим.

Вольп наклонил голову. Оскалил зубы в легкой улыбке.

– Восемь лет не прошли для тебя даром. Быть жестоким, во всяком случае, ты научился.

Полагаю, я это заслужил.

Я промолчал.

– Прошу у тебя прощения, за эти восемь лет. Будь у меня возможность повернуть все вспять, я бы тебя тогда убил. Прощай.

Он извиняется передо мной за то, что не убил меня тогда? Нет, всё-таки до конца понять друг друга мы никогда не сможем. Я настолько озадачился последними его фразами, что чуть не упустил давно ожидаемый момент. Вольп уже начал поворачиваться, всем своим видом демонстрируя намерение гордо уйти вдаль, не оглядываясь. Я даже не заметил, в какой момент оказалось так, что дальше дорогу продолжает только его цветастый плащ, а сам вольп уже летит ко мне в прыжке, держа в правой лапе кинжал. Да, не жди я этого все три с половины недели, у него могло бы и получиться. Или – если бы я не знал про вольпье умение направление прыжка менять прямо в полете. Никакой мистики, кстати – просто твари они сами не очень тяжелые, а хвост у них большой и пушистый. Вот этим хвостом они и рулят в прыжке. Я думаю, он для того и прыгнул издалека – чтобы я успел отскочить и, уверившись, что увернулся, расслабиться. Тут бы он меня кинжалом своим и зацепил – наверняка отравленным. Но я не стал ни уворачиваться, ни меч выхватывать.

Просто полшага назад для твердости сделал, да и принял его в плечо, лапу за запястье захватом поймав. Пошатнулся, но на ногах устоял. Повернул руку, сустав запястный ему выворачивая, другой рукой его за шею блокируя – чтобы не рыпался. Кинжал выпавший ногой поддел и отбросил в сторону. А потом и самого вольпа – в другую. Легкий он – мин с полсотни, не больше. Вольпы вообще легкие, а этот еще и стар вдобавок.

Он поднялся, посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом и пошёл, хромая, в лес. Сгорбившись так, словно все беды мира вдруг обрушились на его узкие и, порядком вытертые, плечи. Куда только делась горделивая выправка? Прошел, даже головы не повернув, мимо лежащего на земле плаща и поковылял дальше.

Разумеется, он услышал, как я нож вытащил, хоть я и старался сделать это потише.

Услышал, сразу выпрямился, плечи развернул. Хромать перестал. Ладно, хоть не обернулся и не встал навытяжку с гордым видом – и за то спасибо. Всё-таки, ненавижу вольпов.

Свистнул, рассекая воздух, клинок. Я вздохнул, окинул взглядом притихший осенний лес, и направился к упавшему телу. Можно было, конечно, и здесь его оставить, вряд ли вообще кто-нибудь разумный на него наткнётся – обитающий в этих краях клан Солёной Воды (замиренный, разумеется) числом невелик и большей частью восточнее охотится. А людям тут и подавно делать нечего. Да и вообще – один тот факт, что я в лодке не остался, а в лес пошел вслед за бестией, любому неглупому человеку скажет более чем достаточно. Но это всё домыслы, а тут – явная улика. Поэтому, вытащив и обтерев нож, я взвалил тело на плечо и пошел наискосок через лес обратно – к обрыву. Дождавшись, когда сгустятся сумерки, вынес труп к высокому берегу, да и сбросил его в омут, привязав к лапе тяжелый камень. Реку я переплывал уже затемно.

Возница, когда я, глубокой ночью, вышел к повозке, не проронил ни слова. Молча впряг лошадей и мы поехали обратно по тракту, а в первом же придорожном трактире купили бочонок дерьмового (другого не было) вина и упились так, что и десятилетний ребёнок голыми руками смог бы скрутить лейтенанта егерей и сотника звёздной стражи.

Его, кстати Кассием зовут. Кассий Октавиан – я это имя и раньше слышал. В самый разгар Красной Охоты вольпы дома Шой-тар устроили самоубийственную попытку захватить наместника прямо в здании Сената. Шансов у них, разумеется, не было никаких, наместник и все сенаторы смылись, как только запахло жареным. А сотня, в которой был Кассий, прикрывала их отход и стояла насмерть до тех пор, пока не подошло подкрепление. Шестеро их в живых осталось, из всей сотни. Их имена тогда у всех на слуху были. Я и раньше чувствовал, что наш возница – человек, достойный уважения, а уж после того, как всё узнал… короче, я не стал ему ничего лишнего рассказывать, но один из двух клыков, из пасти мертвого вольпа мной напоследок вынутых, я ему вручил. А второй – перед Дереком на землю кинул.

Капитан внимательно осмотрел клык, потом поднял на меня насмешливый взгляд.

– Так что, – спросил, – прав был Катулл, когда утверждал, что месть подобна вину – чем выдержанней, тем на вкус приятней?

– Прав, – согласился я, – жаль только, что он не предупреждал о похмелье.

Похоже, мне удалось капитана слегка озадачить.