Текст книги "Цитадель души моей (СИ)"

Автор книги: Вадим Саитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

X. Minima de malis est via proditia[20]20
  Благими намерениями выслана дорога в ад. (дословно – меньшее зло есть путь предательства).


[Закрыть]

Тонкий серпик луны бесшумно крался за ветхими облаками, временами прокалывая их острыми рожками. Я, в отличие от луны, шел не таясь – твёрдым шагом уверенного в себе человека. Жетон, правда, снял – блеснёт кому на глаза ненароком, запомнится.

Егерский жетон – штука запоминающаяся. Даже в столице. Ограду амфитеатра перепрыгнул слева от площади, за колодцем. От нечаянного, но обильного полива там каштаны, третий год не прореживаемые, так вытянулись, что и днём незамеченным перелезть можно. Что уж про ночь говорить.

Прошёл вдоль стены назад, к главным воротам. Ворота Арены на ночь, конечно, закрываются. Кованый узор ворот густой, ветвистый: руку не везде просунешь, да и то – не дальше локтя. Колья решёток до верха проема доходят – меньше пальца зазор от острия до камней арки – казалось бы, и пытаться нечего, если ты не кошка. Вот только если понизу колья узором кованым скреплены, то по верху торчат, ничем не поддерживаемые и некогда ровная их гряда уже просто от времени вкривь да вкось пошла – пусть немного, но глазу заметно. А стало быть… я вытер о бёдра вспотевшие вдруг ладони и полез наверх.

Колья гнулись легко, словно были сделаны не из железа, а из глины. Мне больше усилий пришлось приложить не для того, чтобы решетку отогнуть, а чтобы на ней удержаться, не выгнуть её своим весом донизу, а то и поломать, чего доброго – до того железо оказалось дурным. Ноздреватым, плохо прокованным и, как следствие – проржавевшим уже чуть не до середины. Спустился по-внутри вниз и вовремя – уже плескались по влажным камням стены красноватые отблески факелов и слышались шаркающие шаги из ближайшего коридора – стража. Я неслышно скользнул в тёмный проход, прижался к стене. Две, дергающиеся в свете факела, тени, лениво проползли по брусчатке пола и растворились во тьме. Судя по теням, стражники даже головами не крутили – смотрели только вперед и разве что носами на ходу не клевали. Ну да, арены охранять – это для местной стражи навроде отдыха. Если с гладиаторскими казармами сравнивать. Тех-то гладиаторов за решетками не запирают – а зря, зря. Потому что более тупого, злобного и бессмысленно агрессивного существа, чем пьяный гладиатор, просто в природе не существует. А трезвым гладиатор бывает только на арене и в могиле. И то не часто – ни там, ни там. Так что стражей у них ходить дело неблагодарное, да.

Я подождал, пока стихнут шаги, вышел обратно в холл и завернул в тот же коридор, из которого только что вышел патруль. Нужные мне клетки были как раз в этом секторе, внизу, один пролет лестницы с этого уровня, но идти туда еще было рано. Надо было сначала кое в чём убедиться… вот только темно тут, хоть ушами смотри. Так что я вытянул за шнурок маленький кожаный кисет, вытащил из него резко пахнущую полотняную подушечку, и, оттянув себе веки, выжал по капле жидкости в каждый глаз. Поморгал, избавляясь от рези в глазах и размазывая веками вытекший из подушечек сок.

Прислонился к стене, жду, когда подействует. Белладонна. Ягоды её ядовиты, но на рынке их нарасхват берут – и медикусы, и жрецы, и колдуны. Прославилась, правда, она не как лекарство и не как средство для общения с духами. Bella donna – «красивая женщина» на ромейском. Уж больно хорошо её сок зрачки расширяет, а это до сих пор красивым считается. Так что проститутки (особенно дешевые уличные) ей вовсю пользуются. Как-то по глупости (первый год, еще и жетона не было) я днём себе белладонны в глаза капнул – захотел посмотреть, красиво ли выгляжу. Но не увидел – просто разглядеть не смог свое отражение при свете дня. Так что не буду утверждать насчет красоты (это все ж дело вкуса) а вот на здоровье белладонна влияет определенно не лучшим образом – проверено на собственном опыте. Глаза тогда до вечера слезились и голова болела. И зубы, от кулака лейтенантского, ныли. Кстати, в борделях за стеной частенько в ценниках даже пункт отдельный есть для слепых проституток, так вот. Но тут уж ничего не поделаешь – мы-то не для красоты зрачки расширяем, а для зрения ночного.

Начало действовать – окружающая меня тьма посерела, отступила немного, смутными контурами в ней вырисовались стены и проходы в них. Так… от лестницы шага три, потом решетка… вот! Черный прямоугольник провала в стене. Что там внутри – не видно. Я осторожно пощупал темноту и тут же посадил занозу в палец. Деревянная… жаль. Возможно, дверь и не заперта, но открывать её не стоит – наверняка заскрипит петлями, весь амфитеатр переполошу. Придется положиться на удачу. Я уже повернулся, чтобы идти обратно к лестнице, но тут заметил легкий отсверк, мелькнувший вроде бы там, где полагалось быть сплошным (и плохо оструганным, как я уже убедился) доскам.

Ага, так и есть – оконце зарешеченное. А за ним… я прижал ладони к глазам, помассировал глазные яблоки, коротко нажал сильнее и тут же убрал руки. Кровь прильнула к глазам, на короткое время обеспечив (вместе с белладонной) самое лучшее ночное зрение, какое только может быть у человека. Вижу! Комнатушка за дверью скорее угадывается, чем видится, но проход в противоположной стене комнаты, и большое пространство за ним с толстыми железными прутьями вместо пола на мгновение проявились в глазах вполне отчетливо. Ну, как я и думал. Странно только, что стражника тут, за дверью нет. Не слышно мне никого, во всяком случае. Я закрыл глаза, задержал дыхание и прижался ухом к решетке – тишина. Нет никого. Никакой стражник не станет всю ночь в темноте бодрствовать, а спящего человека всегда слышно. Даже егеря. Ну и хорошо, а то я опасался, что придется еще и эту проблему решать. Да и не странно вовсе, когда вдумаешься, что стражника сюда пожалели: если внизу какой узник и умудрится из своей клетки выбраться, то деться он за ночь никуда всё равно не денется. Ну и незачем его ночью тут караулить.

Я вернулся к лестнице, прислушался, хмыкнул, и, уже почти не таясь, пошел вниз – к клеткам. Даже топай я, как манипула легионеров на параде, всё равно б никто не услышал – такой густой и сочный храп несся с нижней площадки.

Спустился, вышел на площадку. Лампа, чадя и мерцая, дожигала последние капли масла и света давала чуть больше, чем ничего, но стражника я разглядел. Сидит в углу, весь скрючившись и изогнувшись самым замысловатым образом (у меня аж в позвоночнике стрельнуло при взгляде на его позу), щеку на колено положил и носом рулады старательно выводит. Да, распустилась тут стража, ничего не скажешь… ничего, с завтрашнего дня забегаете. Спи, дружище, спи, авось смерть свою не проспишь. Кольцо с ключами висело у него на поясе, но проблем это обстоятельство никаких, разумеется, не вызвало. Право же, я больших сложностей ожидал. Не то, чтобы я этим сильно расстроен, но как-то… неловко, что ли. Чувствую себя многомудрым философом, которого заставили простейшие задачки решать. «Было четыре яблока, два ты съел, сколько осталось? Не торопись, подумай…» Что-то в этом роде.

Петли у дверей тут не скрипят, это я помню. А вот замок шумный, поэтому открываю я его осторожно – подгадывая движения ключа к наиболее громким всхрапываниям. Скорее всего, второй стражник тоже спит, а то его и вовсе нет… но рассчитывать на это не стоит. Лампа во внутреннем помещении горит, перед дверью никого нет, но это ничего не значит. Поэтому левой рукой я ключ кручу, а правой – пугию держу двумя пальцами за лезвие. Появится вдруг внутри на виду второй стражник – метну.

Рукояткой вперед в голову – авось оглушу. А не оглушу, так бежать придется, конечно.

Возможно, это будет наилучшим стечением обстоятельств.

Замок тихонько щелкнул в последний раз, косо висящая дверь толкнулась в руку, я, придерживая, дал ей открыться, проскользнул внутрь и замер.

А не спит – второй стражник-то. Дыхание мне его слышно – не такое, как у спящего. Ну и прочее – вот он пошевелился – одежда зашуршала и ключи на поясе звякнули; вот – шмыгнул, вот – почесался. Не спит. То ли бдит, то ли (что вернее) просто заснуть не может под аккомпанемент своего товарища. Ну и ладно, такой вариант мной тоже предусмотрен. В стену боковую я спиной вжался, пугию повернее в руке перехватил, а левой рукой вытащил из кармана горсточку камешков. Зажал их в кулаке и принялся выщелкивать большим пальцем по одному за дверь, в сторону лестницы. Теперь уже подгадывая моменты тишины, так, чтобы храп не заглушал негромкого, но звонкого «цок – цок-цок» моих камушков. Нехитрая штука. Сколько лет существует на свете стража, столько же лет и этому способу, но он до сих пор работает. Завозился кто-то за решеткой, вздохнул недовольно. Встал – тень зыбкая от лампы масляной пол перечеркнула – шагнул к двери, лицо недовольное к решетке прижал. Успел удивиться при виде открытой второй двери, даже меня заметить успел, а испугаться – уже нет. С глухим стуком бронзовая рукоять моей пугии впечаталась незадачливому стражнику в лоб, он закатил глаза, обмяк и рухнул бы, не поймай я его сквозь прутья за одежду. Перебирая руками сквозь решетку, я осторожно опустил тело на пол, притянул пояс и сдернул с него ключи. Выбрал нужный ключ… готово! Шагнул внутрь, повернулся к первой клетке. Хмыкнул.

Лежит, свернувшись клубком и морду хвостом накрыв, но уши торчком – не спит. И чего притворяется, спрашивается? Готов поклясться, она полчаса как уже мой запах учуяла и всё себе поняла. В соседних клетках возня какая-то чувствуется, но я туда даже не смотрю – сидите себе дальше, нет мне до вас никакого дела. Только вот до неё.

– Слышь, лохматая, – говорю я, подходящий ключ в замочную скважину втыкая, – должок тут у меня перед тобой был. Вот, пришел вернуть.

Замок щелкнул и я решетку на себя дернул. В тех двух дверях петли смазаны на совесть были, вот я и расслабился. И зря – дверь скрипнула так, что у меня аж зубы заболели.

Проклятье! Вздрогнув, я застыл в напряжении, готовый бежать и действовать, если стражник начнет просыпаться, но храп его звучал всё так же сочно и ровно. Я подождал пару секунд, потом медленно выдохнул.

– Выходи.

Верга не шелохнулась. Даже хвоста с морды не сняла. Сказала глухо:

– Нет у тебя передо мной никаких долгов. Уходи.

Из соседних клеток послышалось несколько негромких восклицаний на вержьем. Не разобрал о чём – но судя по тону, удивляются.

– Как хочешь, – пожал я плечами и повернулся к выходу – дверь открыта… кстати, щенков ваших никто в живых оставлять и не собирался – в том лесу, куда их выпустили, сотня арбалетчиков в засаде сидела.

– Х-ращ?!

Вот тут её проняло. В мгновение ока вскочила. Глаза горят, зубы оскалены, шерсть дыбом.

– Ш-ш! – сказал я. Прислушался, но уже без особого напряжения. Так и есть – храпит. Но всё равно…

– Незачем так орать. Весь город разбудишь.

Но верга меня словно и не услышала.

– Ты… шарх шен-а-рральха, ты… сейчас ты заплатишь за эту подлость!

Ого. За такое оскорбление у них полагается не успокаиваться до тех пор, пока произнесшие эти звуки горло не захрустит на твоих зубах. Интересно, следует ли мне поступать так же? Наверное, не стоит – я ж всё-таки не верг. Да и неохота просто. В горло зубами – дикость какая.

– Если это имеет значение, – говорю я, быстро отступая, – то я тут ни при чем. Стал бы я…

Ныряю влево, уходя от удара.

– Стой… дура! Таш ррльгхш!

Бесполезно. Вот же дерьмо! И поделом, кстати – сам дурак. Ну да ладно – доспеха на ней нет – видимо, наши сняли, так что… испуганное восклицание сверху заставляет меня остановиться и поднять голову. Верга тоже замирает, задрав вверх морду. Я различаю – там, наверху, за железными прутьями – уже отстраняющееся от пола испуганное лицо человека; вижу, как он открывает рот и понимаю, что вот уже прямо сейчас этот некстати объявившийся стражник заорет во весь голос и побежит звать подмогу.

Рука метнула пугию просто рефлекторно. В следующее мгновение, когда я осознал – что сделал – чуть было не прыгнул следом в бессмысленной попытке догнать летящий клинок. Не прыгнул. Просто проводил его взглядом – вдруг не попал… Нет, попал.

Конечно, попал – я же всё-таки лейтенант егерей… был еще совсем недавно.

Мешком обвалилось на прутья тело. Закапала кровь. Верга втянула носом воздух, фыркнула.

– Я одна не пойду, – заявила, – со мной моя стая.

– Чтоб тебе, – сказал я с чувством, – ни на этом, ни на том свете… а… – махнул рукой, – делай что хочешь. Ключи – вон лежат. Держите луну по левую сторону, выйдете к кузницам – по запаху узнаешь. Там дома к стене вплотную подходят – можно перепрыгнуть. В городе не задерживайтесь. Это Бурдигал, тут у нас… у егерей лагерь.

Повернулся и пошел к выходу. Шел не таясь, не скрываясь, но, если кто меня и видел, то окликнуть не посмел. Из амфитеатра выбрался без препятствий и побрел потихоньку к себе домой. Вот теперь – точно конец. Раньше еще можно было обманывать себя рассуждениями о долге, честности и прочей ерундой, но теперь – всё. Мало того, что я помог стае бестий бежать, я еще и человека при этом убил. Егерем мне больше не быть, это очевидно. И поеду я завтра не на Сицилию, а куда подальше – выеду за город, там решу, куда. Вряд ли кто меня искать будет, когда я не объявлюсь с докладом ни через месяц, ни через два. Не думаю, что у кого-нибудь хоть тень сомнений относительно моей судьбы появится.

Мысли бежать немедленно у меня даже и не возникло. С чего бы? Видеть меня никто не видел. Пугия, у стражника из глаза торчащая – самая обычная. А как-то иначе заподозрить – ну, это вряд ли. Такое и самому настырному из квесторов в пьяном бреду не привидится. Лейтенант егерей убивает стражу и выпускает ожидающих смерти бестий?

Самому смешно.

Не стану утверждать, что никакие мысли и сожаления меня не мучали на пути домой и пока я спать укладывался. Но заснул я быстро и крепко – как и положено егерю.

Что бы ты ни делал – делай это хорошо. Ко сну это правило тоже относится: хороший отдых сил прибавляет, а силы мне завтра понадобятся. Впрочем, как всегда.

Про сон егерский среди простого народа тоже много легенд ходит. Брехня большей частью, на нашем умении дремать на ходу и на досужих вымыслах основанная. Что мы спим с открытыми глазами, каждый звук подмечаем, и что к спящему егерю подкрасться никто не в силах. Кто не слышал историю про спящего егеря, который некстати подлетевшую к нему сову брошенным камнем прибил, да так и не проснулся? Ерунда.

Спим мы, конечно, чутко. Но, во-первых, многое от обстановки зависит – если ночуя на лесной опушке, я готов от первого шороха проснуться, то дома у меня настороженности, ясное дело, поменьше. А во-вторых – если от каждого звука просыпаться, так поспать и вообще не выйдет. Потому тревогу мой внутренний стражник поднимает не при каждом звуке, долетевшем до моих ушей, пока я сплю – а только при звуке необычном. Или при необычном изменении обычного звука. И, зная всё это, да сноровку некоторую имея, подкрасться к спящему егерю – дело нехитрое. Особенно, для другого егеря.

Так что проснулся я только тогда, когда гости мои захотели, чтобы я проснулся. Не поклянусь, но, похоже, пальцами кто-то щелкнул. Дернулся я, руку левую в щель между кроватью и стеной сунул, меч нашаривая – а нет его. Плохо дело. Открыл глаза, голову повернул в ту сторону, откуда щелчок, меня разбудивший, мне помнился. До утра еще далеко, да и луна давно скрылась, так что я едва-едва силуэты моих гостей различаю.

Трое. Один, развалясь, в кресле моем сидит, двое других по бокам от него стоят. Я-то в первое мгновение пробуждения своего на Ночных Охотников думал и впору бы мне радоваться начинать, ан нет. Узнал я их. Не отвечу – как, не до того мне было, чтобы интуицию свою допрашивать. Уж лучше бы Ночные Охотники. Я вздохнул и сел на кровати.

– Я тебя еще раз спрошу, – сидящий в кресле голос подал. Если до того еще гран надежды у меня оставался (вдруг обознался), то теперь никаких сомнений быть не может – что я, голос капитана не узнаю?

– Кто нибудь, кроме вас двоих, знал, что Клюв у тебя ночует?

Я сглотнул.

– Вряд ли.

Силуэт в кресле не шелохнулся, но я почувствовал, что капитан легонько кивнул пару раз, соглашаясь с собственными предположениями.

– И от столба наказаний ты ведь не сам отвязался, тебя верга отпустила.

Я промолчал. Да не очень-то меня капитан и спрашивал.

– Зря ты мне всё, как есть, не рассказал. Могло бы иначе повернуться, – Дерек вздохнул, – да и я хорош – всему поверил. А ведь возникли у меня подозрения тогда, но отмахнулся я от них. Жаль. Хорошего егеря потеряли.

Я вздрогнул и стоящие по бокам от капитана егеря – Сена с Троем, если я правильно их опознал – подобрались немного. Дерек встал.

– Ты думаешь, ты первый егерь, который в такой ситуации оказался? – капитан хмыкнул, – однажды, рано или поздно, каждый из нас перестает себя с родом людским отождествлять.

Я не шелохнулся и звука никакого не издал, может только брови поднял удивлённо – но капитан мою реакцию как-то разглядел. Засмеялся коротко – негромко и невесело.

– Заметил уже, да? Первооткрывателем себя мнил? А зря. Оно же неизбежно – уж слишком сильно мы отличаемся от остальных людей. Во многом отличаемся. Я даже больше скажу – до того момента, как егерь осознаёт, что он – не человек более – он и не егерь еще.

Однажды это осознание к каждому приходит – обычно году на пятом-шестом службы.

Иногда раньше, иногда позже, но ты на моей памяти первый, который так долго за свою человечность цеплялся. Знаешь, Бернт, хороший ты человек был. И егерь неплохой. Почти идеальный, с одним только недостатком – умней других себя считал.

– Что со мной будет? – наверное, зря я это спрашиваю, но уж больно мне знать хочется.

Егеря – люди простые… даже бывшие.

– Я тебя на свое место прочил, – потускневшим голосом капитан ответил, – умен, хитер, при том интересы регимента выше своих всегда ставишь… но теперь ты – не егерь и не человек, а бестия. А им в нашем мироздании, сам знаешь, какое место отведено.

Я медленно вдохнул. Знаю. Что делать-то? Вскакивать, бросаться в атаку? Бежать? А смысл? Трое егерей, лучшие бойцы регимента – я бы один на один с каждым из них поостерегся выходить, а тут – их трое, а я еще и безоружен. Да и вообще – даже будь я вооружен и способен победить их всех – стал бы я это делать? Не думаю. Потому что не за мной правда, и я это знаю. Вот, к примеру, лиса волку не противник – серый рыжую завсегда загрызёт. Кроме одного случая – когда лиса выводок свой защищает. Вот тогда по – всякому может обернуться. Потому что оба сражающихся знают, за кем правда. И очень это важно для бойца – верить в правоту своего дела, правоту того, за что ты поднимаешь меч и готов положить жизнь. Иначе – считай что и меч у тебя вполовину короче и доспех вполовину тоньше. Так и выходит, что сопротивляться мне сейчас бессмысленно.

Интересно только, как капитан казнь-то мою обставит? Выведет на плац, зачитает обвинение и прилюдно удавит? Или проткнут меня прямо сейчас, да и прикопают где – нибудь во дворе? Зная капитана, я ко второму варианту склонен, да и не упомню я у нас расправ публичных. Оно и хорошо, мне и самому первый вариант совсем не симпатичен – не хочется мне совсем в глаза товарищей своих бывших смотреть.

– Но есть еще одно вполне подходящее место для бестий, – капитану, похоже, надоело ждать от меня каких-либо действий, – Пларк Антоний очень настаивает, чтобы я отдал тебя – ему.

– Он знает? Откуда? – не пойму почему, но мне эта новость сильно не понравилась. Хотя казалось бы – чего уж хуже?

– Я сказал. Он прибежал ко мне домой час назад; после его рассказа, последние кусочки фрески легли на свое место, и картина стала мне ясна. Я не счёл возможным скрывать от него свои выводы, тем более, что он сам о многом догадался. Пришедший в себя стражник видел твое лицо и узнал человека, который приходил днем вместе с Пларком.

– Сатр! Не думал я, что он такой глазастый окажется…

– Я думаю, Пларк уверен в глазах своего стражника намного больше, чем он сам. Чем-то ты Пларку сильно насолил. Окажись даже, что ты тут ни при чём, мне сложно было бы убедить его в этом. Короче, он потребовал твоей выдачи. Он довольно могущественный человек и мне бы не хотелось, чтобы он начал строить интриги против регимента. Но это не значит, что я готов делать всё, что он захочет, и мне не нравится, что мой, пусть даже бывший, егерь, окажется в его власти. Поэтому у тебя есть выбор. Сена и Трой могут отвести тебя до Арены, либо ты можешь погибнуть при попытке к бегству. Выбирай.

Я задумался. «Не умирай раньше своей смерти» – одно из основных правил егерей. Сколь бы ни казалось безвыходной ситуация, опускать руки не следует. Разве мой недавний опыт тому не подтверждение? Но это с одной стороны, а с другой… нет, не хочу думать о том, что с другой стороны. Рано мне еще умирать. Не то, чтобы я смерти вдруг испугался, просто чувствую, что некстати она мне сейчас будет. Убили б меня тогда под Ольштадом, или когда раньше в любой из чисток – это была бы четкая и вполне уместная точка в повествовании о жизни некоего егеря. Но вот сейчас – точку ставить еще рано. И пусть я завтра о своем решении пожалею (что очень даже веротяно: о богатой, но довольно-таки извращенной фанатзии Пларка давно недобрые слухи ходят), но сегодня я выберу жизнь.

– Я пойду к Пларку, – сказал я и медленно встал с кровати, – одеться дадите?

– Как бы тебе не пожалеть вскоре о своем выборе, – капитан повернулся и неслышными шагами вышел из комнаты.

– Я так полагаю, это «да», – сказал я негромко оставшимся егерям и наклонился за лежащими у кровати штанами.

Вот так вот и вышло, что утро я встречал в той самой камере, в которой еще несколько часов назад ждала смерти верга. Думаю, однако, что ей было легче, чем мне – они ж были уверены, что погибают не напрасно, а щенков своих спасают. Может, зря я всё это затеял? Как ни крути, а все были бы довольны. Чернь – зрелищем, Пларк – прибылью, егеря – смертью вергов, и даже сами верги были бы вполне довольны – что не зря умирают. А тут пришёл я и всё испортил. Сам виноват, так что.

И вообще, я сейчас себя тем глупым мужиком из сказки ощущаю. Который, от волков убегая, на дерево залез, а потом принялся самого себя выспрашивать. «Ноги мои ноги, чем вы мне помогали, как от смерти лютой спасали?» – «Мы бежали, не спотыкались, пни и стволы лежащие перепрыгивали» – «Спасибо вам, ноги». «Руки мои, руки, чем вы мне помогали?» – «Мы на дерево лезли, за сучья держались, хватки не ослабляли» – «Спасибо вам, руки». «А ты, голова, что делала, чем мне помогала?» – «А я об ветки билась, страхом своим ноги подкашивала, руки ослабляла» – «Ах, так! Ну, получай же!» Свесил мужик голову вниз, прыгнул волк, да голову дурную мужику и откусил. Тут, что характерно, ему и конец пришел. Мораль? Пожалуйста. В нашем случае, если человек – дурак, то это не навсегда, как утверждает пословица. Отнюдь. Всего лишь – до смерти, каковая тут обычно себя ждать не заставляет. Вот только не считал я себя раньше дураком.

«Голова, голова, что же ты делала?»

Нет ответа.

Еще часа четыре мне надо просидеть, а там всё закончится, я думаю. Так или иначе.

Солнца здесь, в каземате, разумеется, не видать. Влажные отблески на стенах от пламени масляной лампы, в коридоре висящей – вот и весь здешний свет, яркость которого (как нетрудно догадаться) со временем суток мало связана. Но от раскалённого песка арены меня отделяет одна только массивная дощатая дверь, полосами железа изнутри обшитая.

Сейчас эта дверь до половины нагрелась, и, стало быть, солнце как раз к полудню подходит. А бои начинаются часу в девятом[21]21
  В Римской империи (и её наследнице) часы отмерялись от восхода.


[Закрыть], когда полуденная жара спадает. Вот и выходит, что часа четыре мне осталось. Авось дотерплю, благо что и терпеть-то – ничего особенного. Стражник, что меня караулит, за решеткой и не показывается почти – выглянет только порой, цепанёт взглядом, настороженным до испуга, и обратно нырнёт. То ли боится, что я его опять чем-нибудь в лоб приголублю, то ли шишки своей, на пол – головы расплывшейся, стесняется. Заговорить и не пытается. Зато вот те, что сверху… попервоначалу они меня руганью да подначками раззадорить пытались, я и ухом не вёл, разумеется. Зря – не подумал, что лучше было бы им подыграть и их жажду низменных развлечений слегка удовлетворить. Потому что словами они не ограничились. Тухлых яиц (с детства этот запах не выношу) у них, слава Единому, не было, но зато были какие-то помои, капающая смола с факелов, плевки и прочие естественные жидкости – в достатке.

Один даже испражниться на меня собрался, но я сделал вид, что поднимаю что-то с пола, сверху прозвучали крики «Камень! Камень подобрал!» и белеющая над толстыми прутьями задница отскочила в сторону, как кнутом ужаленная. Ругань, смех, снова ругань.

Разнообразные угрозы в мой адрес. Кстати говоря, один небольшой камешек у меня и в самом деле имелся, так что даже жаль, что больше смельчаков не нашлось. Но всё равно – радоваться нечему. Ладно еще, Пларку я именно на сегодняшний бой нужен, так что он за меня, можно сказать вообще не принимался. Будь у него побольше времени, уж он бы меня заставил пожалеть, что я не погиб при попытке к бегству, как мне капитан предлагал.

Сам Пларк перед решеткой объявился, когда не успели еще стихнуть шаги, так и не проронивших за весь вечер ни одного слова, Сены с Троем. Выплыл, колыхая телесами, смерил меня взглядом с выражением крайнего омерзения на лице. Прошипел:

– За сегодняшним боем наместник наблюдать собирался…

Я хмыкнул:

– Передай ему мои сожаления.

Туша Пларка мелко задрожала.

– Смеёшься? Посмотрю я, как ты вечером смеяться будешь, подстилка звериная! Ты вот вроде совсем недавно в боях участвовать рвался? Радуйся, боги услышали твои молитвы – сегодня твой день! Верги должны были стать звездой этих боёв, но, раз их нет, звездой станешь ты.

Я недоверчиво хмыкнул.

– Станешь, станешь, даже не сомневайся. За десятерых отработаешь, будь я проклят, – и, бормоча ругательства, толстяк развернулся и поковылял прочь. И хотя я и представить себе не мог обстоятельств, которые могли бы заставить меня сражаться на потеху черни, слова его мое, и без того больше показное, спокойствие порядком поколебали. Ни ума, ни подлости Пларку не занимать, и, что гораздо печальнее, не занимать ему и знания человеческой натуры. Не знаю, что он там придумал, но уже заранее уверен, что мне эта придумка сильно не понравится.

А потом начались всякие шевеления наверху за решёткой. Понятное дело, не сами по себе начались – определённо толстяк заглянул в караулку к стражникам и предложил им немного поразвлечься с одним из узников. Чем они и занимались со всё возрастающим усердием часов шесть кряду. Ровно в полдень еду мне принесли – корявую глиняную миску с остро пахнущим варевом неприятного цвета. Стражники наверху тут же устроили соревнования на меткость – кто первым попадет струей мочи мне в миску, но я и так эту еду пробовать не собирался – мышиный запах болиголова пробивался даже сквозь жгучие ароматы восточных приправ, которые, я уверен, специально добавили, чтобы запах отбить.

Ну, я и вылил все содержимое миски в помойный угол – что я им, Сократ[22]22
  Полагают, что Сократ был отравлен соком именно пятнистого болиголова.


[Закрыть], что ли?

Разумеется, насмерть травить меня никто не собирался – в небольших дозах настой листьев болиголова на винных парах человека воли лишает и превращает его в эдакую живую куклу. Рефлексы все при этом сохраняются, поэтому мечом отмахнуться, связку ударов провести – еще как-то выходит, а вот инициативу какую проявить – это уже нет.

Вергов, случись им на арене драться, завсегда болиголовом опаивают, чтобы они чего лишнего не учудили. Ну и меня, стало быть, к вергам приравняли. Стражники наверху разорались, когда я от еды отказался – дескать, они еще и первый круг не разыграли, а потом как-то вдруг резко притихли. Я поначалу напрягся – не иначе пакость какую удумали, а потом расслышал нотки подобострастия в притихших говорках стражников, различил знакомое пыхтящее дыхание и напрягся вдвое прежнего – Пларк!

Недолго мне пришлось гадать, что он мне приготовил. Минут через пять щелкнул замок, послышалась возня в коридоре за решеткой, короткий разговор стражника с десятником (стражник к нему обращался всё время «господин десятник», вот я и догадался), но был там еще один человек. Который в ответ на фразу «пять минут, не больше», ответил «да» – и я этот голос сразу узнал. Гез.

Проклятье! Я вскочил, шагнул к решетке, потом отпрянул, развернулся, сел на корточки, снова вскочил. Затрещал за спиной разгорающийся факел, сполохи красного света, пройдя через решетку, нарисовали на досках двери передо мной колышущийся, как будто корчащийся от боли, силуэт человека, пронзённого множеством кольев. Я медленно обернулся.

Гез с легким недоверием – словно до последнего момента не верил, что обнаружит в камере именно меня – заглянул мне в лицо, криво усмехнулся.

– Салют, Шелест… – поперхнулся и закашлялся. Снял с пояса глухо булькнувшую флягу, протянул мне, – я вот тут принёс… вино это.

Я молча взял.

Гез отвел взгляд в сторону, вздохнул, потом спросил глухо.

– Шелест, скажи… даже можешь не говорить, просто кивни… я же всё понимаю, это же обстоятельства так сложились, что тебе вину на себя пришлось взять? Я не собираюсь искать правды и никому ничего доказывать, мне просто знать надо. А, Шелест?

И снова заглянул мне в лицо, взглядом упрашивая: «Соври! Соври!»

– Нет, – качнул я головой, – нет, Гез. Вергов выпустил я. И стражника убил – тоже я.

– Но тогда… почему?!

Я вздохнул.

– Ты не поймешь. Десять лет назад я бы тоже не понял.

– Ты всё-таки скажи. А я попробую понять, – холодом и спокойствием вдруг повеяло от его взгляда, словно глянул его глазами опытный и мудрый боец, и я вдруг ясно увидел – вот он – тот человек, что однажды подхватит штандарт регимента. Если доживет.

– Ладно. Я не сразу решился на это. Я прекрасно понимал: освободив ту вергу, что спасла меня в верховьях Фатума, я предам егерей. Но, если бы я поступил иначе, я бы предал себя самого.

– Верги – враги. Все бестии – враги и против них все средства хороши! Ты сам это нам говорил!

– Это я говорил, как егерь. Вчера я им быть перестал. Если хочешь быть хорошим егерем, тебе следует плюнуть мне в лицо и забыть обо мне, как о предателе.

Гез опустил голову, задумался. Хмыкнул недобро.

– Но почему? Что случилось? Ты сам говоришь, что десять лет назад ты бы это не сделал.

Так что изменилось за это время?

– Я сам изменился. Тогда я был моложе и злее. Тогда я верил, что мы сможем очистить наш мир от бестий. Теперь – не верю.

– Почему?! Очищенных территорий с каждым днём всё больше! Империя постоянно растет – сравни карты столетней давности с сегодняшними!