Текст книги "Я твой, Родина"

Автор книги: Вадим Очеретин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

За городом поднималась цепь высоких холмов, изрытых окопами. По ним проходила линия фронта. На восточных скатах, которые были как на ладони, занимала оборону гвардейская пехота с артиллерией. На противоположном склоне – позиции противника. Из-за холмов высовывалась далекая башня, островерхая, со шпилем, почти такая же, как у за́мка, где были сейчас офицеры.

– Вот, смотрите, товарищ полковник, – объяснял Николай. – Они не могут использовать ту башню для наблюдения за нами. Эти высоты, где проходит линия фронта, закрывают наши позиции, как и отсюда нам не видно вражеской обороны. Из той башни видна только макушка нашего за́мка. Но зато оттуда такой обзор всех немецких позиций и всего их тыла дальше, что лучшего «НП» и не придумаешь…

Полковник следил за выражением его лица, освещенного разгоревшимися глазами.

– Вы не верите, товарищ полковник? Вот посмотрите. – Николай вынул из планшета потрепанную, нивесть где добытую немецкую карту. – За грядой холмов – низменность, вот – даже болота. По ним и надо туда пробираться. И под нашим наблюдением будет вот какой квадрат. Тут и перекресток дорог, и третья линия обороны немцев, и все их артиллерийские позиции.

– Да. Поле наблюдения отличное… Но все-таки, это рискованная штука, Погудин, – призадумался полковник, внимательно выслушав. – Итти прямо к немцам. Тут может быть масса случайностей.

Комбрига увлекал замысел Николая. Тем более, что маршрут будущего наступления бригады проходил как раз через те места, где стоял второй за́мок. Сделать такую разведку – очень заманчиво. Но он боялся в случае неудачи потерять командира десантного взвода. Комбриг давно мечтал, еще никому не говоря об этом, выделить взвод Погудина в самостоятельное подразделение. Создать из него специальную группу, которая просачивалась бы впереди наступающих танков в тыл противнику и диверсионными способами подготовляла бы успех боя. Командовать такой «паникой», как он условно называл эту группу, должен Погудин. Его взвод это – ртуть: подвижен, проникает в любую щель, умеет быть невидимым и, когда нужно, мгновенно собирается в кулак.

По командиру судят и о бойцах. Полковник видел в каждом солдате этого взвода будущего Погудина. «Таких надо беречь на большие дела и не посылать в это рискованное предприятие», – раздумывал полковник.

– Ты уверен, что твои автоматчики подготовлены к действиям в тылу противника?

– Смогут, – с жаром ответил Николай.

– Хорошо, – решил полковник. – Я сейчас поеду на передний край, попробую пробраться на «НП» артиллеристов и разглядеть, все поближе. А после отбоя – ко мне, на инструктаж. С начальником штаба все обмозгуем, свяжемся с общевойсковыми частями. Подбирай пять бойцов, не больше, и связиста с радиостанцией. Будем готовиться.

Николай отобрал пятерых лучших бойцов. Добродушный силач, «дважды отважный» Яков Перепелица считался мастером рукопашных схваток. Тихий задумчивый Семен Чащин – «специалист карманной артиллерии» по бросанию гранат не имел себе равных. Без своего незаменимого адъютанта, самого маленького во всем взводе, Пети Банных Погудин не мог никуда отправиться. Бойкий и хитрый Миша Бадяев был отличным стрелком, карие глаза его считались самыми зоркими. Белокурый бледный юноша Андрей Ясков, как бывший слесарь, слыл мастером на все руки: он и шофер, и повар, и оружейник.

Кандидатуры были тщательно продуманы. Николаю хотелось предусмотреть все – от возможной рукопашной схватки до того, что вдруг придется подремонтировать орудие. Он сперва отвергнул радиста, выделенного начальником связи: «Товарищ капитан, что вы мне какого-то медведя присылаете? Ходить быстро не умеет!» – звонил он по телефону капитану Беленькому. Тот отвечал: «Что ты придираешься, чорт тебя побери! Этот радист до войны два раза ставил республиканский рекорд по бегу на длинные дистанции». Николай понял, что переборщил, согласился и снова пригласил радиста к себе.

Он поговорил с ним, обстоятельно выясняя, что это за человек. Радист оказался смекалистым, выдержанным, отлично знающим радиостанцию. Но только его тонкий слух окончательно убедил Погудина: такой подходит.

Полковник вызвал всю группу к себе, одобрил ее состав, поговорил с каждым. Он провозился с ними две ночи. Комбриг сам проверял, как они умеют ползать скрытно, как точно ориентируются ночью в движении по азимуту. Полковник был требователен и придирчив. Но автоматчики выдержали экзамен.

В полной темноте Погудин отлично водил бойцов по компасу и карте. Андрей Ясков сделал для этого особый фонарик. Вместо стекла вставили жесть и прокололи в ней крошечную дырочку.

Затем еще раз был продуман детальный план. В маршрут внесены уточнения по самым свежим сведениям общевойсковой разведки. Автоматчики должны были за ночь проползти через вражескую линию обороны и до рассвета пробраться в за́мок на той стороне.

Когда Погудин со своей группой ушел, командир бригады приказал установить дежурство на переднем крае – на наблюдательном пункте артиллеристов. Это был самый ближний к противнику замаскированный окоп. Днем оттуда в стереотрубу можно хорошо рассмотреть высокую квадратную башню и верхнюю часть здания в стиле поздней готики. Темная крыша уступами опускалась с этажа на этаж. Низ постройки был скрыт верхушками леса, который виднелся за более близкими холмами.

На фронте было затишье. Удачно миновав преграды, Николай с бойцами добрался к рассвету до цели. За́мок оказался менее старым, чем первый. Он стоял на холме у перекрестка дорог. Вокруг раскинулся большой парк.

Автоматчики поднялись на последний этаж, затем прошли в башню и по винтовой лестнице забрались на самый верх. Они заняли чердак башни, господствующий над всей местностью. Своды там были из деревянных стропил, крытых проржавленным железом, сквозь дыры в бинокль хорошо были видны колеистые бугры дороги, автомашины, снующие туда и сюда, немецкий регулировщик на перекрестке, весь городок и поля вокруг.

Каждую минуту Николай подбегал к рации. Связист передавал в бригаду о колонне самоходных орудий, проползших на передний край, об артиллерийских батареях на соседней высоте, о противотанковом рве, который рыли согнанные польские женщины и дети. Доложили о заграждениях, сооружаемых на шоссе у городка. Немцы, деловито спеша, вкапывали в землю толстые бревна, строили двойной забор и щебнем засыпали пространство между стенами.

Рация разведчиков работала все время. Николай изредка напоминал радисту менять волну. Он очень боялся, чтоб немцы не запеленговали его передатчик.

Перепелица, Бадяев, Чащин и Банных наблюдали каждый за указанным ему участком. Андрею Яскову Николай поручил подготовить на всякий случай запасный путь из за́мка. В стенах башни на разной высоте были окна со старыми ржавыми решетками. Самое нижнее окно, вровень с полом, выходило на крышу за́мка, и Ясков целый день возился, выламывая решетку. Ему пришлось проявить свои способности «мастера на все руки», он добросовестно долбил кирпич кинжалом. Стук и скрежет железа о камень раздавались в башне.

Когда Ясков приходил перекурить, остальные подтрунивали над ним:

– Ну, як вона? – спрашивал Перепелица, – похилилась, трошки, товарищ слесарь?

– Три дня, пока мы здесь, ему как раз хватит, – добавлял Миша Бадяев.

– А ты пойди ее своей хитрой башкой выломай. Посмотрим, хватит ли тебе трех дней, – сердито отвечал Ясков.

– Отставить разговоры, продолжайте наблюдение, – приказал Николай. – Тебя, Андрей, подменить? Устал долбить?

Ясков мотал своим белобрысым чубом.

– Нет, товарищ гвардии лейтенант. Уж разрешите, я сам до конца. Это дело сноровки требует. Ломок бы мне или подпилок.

– Надо скорее.

– Есть. – Ясков быстро спускался по лестнице к своему окну. Оттуда снова доносился равномерный стук со скрежетом.

Николай волновался и ни секунды не мог усидеть на месте. Уж очень необычной была обстановка. Слишком велик и легок успех. Все время наблюдатели, не сходя с места, докладывали о чем-нибудь вновь замеченном. Николай сразу диктовал обобщенные короткие сводки, радист передавал их. Сведения для бригады были очень ценными.

В спокойные минуты Николай вспоминал, как они последний раз виделись с Юрием. Малков пришел попрощаться и, между прочим, скептически заметил: «Никакого толку не выйдет из этой авантюры». А Соня прибегала несколько раз. Она все уславливалась с радистом о порядке приема, передачи, изменения волны. И каждый раз, прощаясь, девушка, не скрывая своего волнения, горячо говорила Николаю:

– Желаю удачи, товарищ гвардии лейтенант!

Потом он вспомнил, как ночью пехотинцы, держащие оборону на переднем крае, пропускали его группу через фронт. Кто-то громко тогда сказал про него: «Рисковый офицер!»

Сейчас Николаю было тепло от этих воспоминаний. Он немножечко гордился собой.

Он ходил от одного наблюдателя к другому и уже строил планы, как пробраться в городок. Спросил на это разрешения по радио у командира бригады. Получил категорический ответ полковника: «Сиди и руководи наблюдением. А то сейчас же отзову».

Ночью никто не заснул, хотя по очереди всем можно было отдыхать. По дороге на восток шли немецкие танки. Еще никогда до этого не доводилось слышать их в таком количестве и столь близко. Николай ходил из угла в угол, злясь на себя за то, что не мог по звуку мотора определить какую-то новую систему машин. «Как докладывать штабу?»

Маленький Петька ни на шаг не отлучался от командира. Николай посылал его на лестницу прикуривать. Там можно было зажигать спичку. Ординарец мигом возвращался, пряча тлеющую папироску за пазухой, и тревожным голосом окликал в темноте:

– Лейтенант! Вы здесь?

К утру головы тяжелели и никли. Николай послал Яскова оканчивать работу, из предосторожности прерванную на ночь, и начал диктовать очередную сводку по радио.

Вдруг сдавленный шопот ординарца прервал его:

– Лейтенант! Немцы!

Николай подбежал к Пете, который наблюдал за воротами за́мка. Во двор на двух легковых и двух штабных машинах въехало человек двадцать пять. Они быстро вылезали и один за другим поднимались на крыльцо. В утренней тишине отчетливо был слышен их разговор и равномерное постукиванье ножа Яскова в низу башни.

Николай перевел дыхание. «Только без паники» – мелькнуло в голове. Ясков внизу прекратил стук. Николай достал папиросы. Чувствовалось, что бойцы смотрят на него. Но он не повернулся к ним, чтобы не выдать волнения. Шопотом приказал:

– Т-с, ни звука, свертывай рацию. Всем приготовиться. Ничего не оставлять. Помогите связисту.

Бойцы не сдержали облегченного вздоха, когда Николай, овладев собою, медленно обернулся, успокоил, ласково поглядев прищуренными глазами, резко чиркнул спичкой и закурил. В этом жесте сквозила уверенность. Первый испуг прошел. Никто не заметил, как дрожал огонек, поднесенный к папиросе.

Немцы ходили по за́мку, стуча тяжелыми сапогами. Доносились обрывки их речи.

Прошло несколько секунд.

Николай тихо скомандовал «За мной!» и направился с чердака вниз. Перепелица обогнал его. Все, неслышно ступая, спускались гуськом, и у каждого была лишь одна мысль: «Вынул Ясков решетку или нет?»

Винтовая лестница без перил была крутой и полутемной. Там, где она оканчивалась, в основании башни небольшая площадка освещалась окном. Узкий проход напротив окна вел дальше вниз, на другую лестницу, по которой навстречу уже раздавались чьи-то грузные шаги.

Спускаясь, автоматчики напряженно перегнулись и замедлили движение: каждый хотел поскорее увидать Андрея Яскова, окно и того, кто поднимался в башню из за́мка. Еще ступень, другая – и Николай с Перепелицей замерли…

Ясков стоял в пройме окна и раскачивал решетку. Тяжелый чугунный переплет, вделанный в кирпичные стены, едва поддавался его отчаянным усилиям и только чуть-чуть шатался в расковыренных пазах.

Путь закрыт. Николай вынул нож. Он обвел глазами своих, автоматчиков. Бойцы смотрели на него. Даже связист, сутулясь под тяжестью рации, приготовил нож. Каждый взглядом словно хотел отдать свое мужество, свою решимость командиру, чтобы он стал сильнее. Николай почувствовал это.

– Будем пробиваться! – твердо прошептал он, взведя курок пистолета.

Все перевели взгляд на лестницу, ведущую из башни вниз и, отпрянув, прижались к стене. К ним поднимался сухопарый гитлеровский офицер в высокой фуражке. Свет падал на него сверху, лица не было видно, только тускло поблескивала кокарда да пуговицы френча с парадными погонами. Он вышел на лестничную площадку, увидел Андрея Яскова и в ужасе закричал по-немецки, хватаясь за кобуру на животе:

– Здесь русский солдат!..

Андрей обернулся. Он стоял, весь перепачканный кирпичной пылью, светлый чуб нависал из-под шапки на глаза. Руками он держался за решетку позади себя и приготовился ударить ногой гитлеровца.

Погудин сверху точно прицелился в голову немцу. Но Перепелица опередил его, он будто в окоп прыгнул на плечи гитлеровцу. Ясков мгновенно поспешил на помощь, ловко подставил офицеру подножку, и они втроем сразмаху упали на пол.

В короткой схватке мысль приходит мгновенно и тотчас должна быть осуществлена. Время не отсчитывает даже секунды. Боец наносит противнику удар, и горе ему, если он долго начнет соображать, что делать дальше. Тяжелодумие в этот миг – такой же враг, как и медлительность в мускулах и дрожь в нервах.

Николай указал Чащину на дверь, остальным на окно.

Внизу из всех комнат за́мка на крик офицера бежали остальные гитлеровцы. Чащин подскочил к двери и, как только на лестнице затопали тяжелые сапожищи, кинул туда гранату. Раздался взрыв, там заголосили, открыли бестолковую стрельбу. Он бросил еще одну.

Бадяев и Банных раскачивали решетку в окне. К ним подбежал Николай и стал помогать. Прикончив гитлеровца, присоединились Перепелица и Ясков. Впятером они навалились, что было сил, и выломали преграду. Тяжелая решетка с грохотом упала на железную крышу. Все хлынули в окно.

– В парк и дальше – в лес! Рацию вперед, – прохрипел Николай, давая дорогу радисту. – Чащин! Документы!

Чащин знал, что надо делать. Он не стал обыскивать убитого, а ножом в одну секунду вырезал всю грудь его френча вместе с карманами и регалиями.

– Все. Пошли! – Николай кинул в дверь на лестницу еще одну гранату и вслед за Чащиным выскочил на крышу, которая уступами понижалась по бесчисленным пристройкам и флигелям за́мка. Стараясь не шуметь по железной кровле, они ринулись с уступа на уступ. Добежали до края. Радист, за ним Бадяев, Чащин и Перепелица кинулись вниз. Николай уцепился за кромку крыши и, повиснув на секунду, спрыгнул на землю. Андрей Ясков ловко съехал по перержавленной водосточной трубе, которая с шумом обрушилась вслед за ним. Петя Банных растерялся: труб больше не было, и он бросился напропалую в колючие кусты свидовника. Упал, и застрял в цепких шиповатых сучьях, громко охнув.

Все это произошло очень быстро. Немцы не сразу сообразили, что предпринять. Да они и не знали, кто и как, убив их офицера, скрылся. В панике они заметались по за́мку. Переполох нарастал. Наконец, в гвалте выделились истеричные команды: «Обыскать!» «Все обыскать!».

Запущенные аллеи парка были усыпаны увядшими листьями. Утренний ветерок, лениво ворошил их. Автоматчики на миг притаились за деревьями, ожидая командира, затем все выбежали на окраину парка к невысокой каменной изгороди. Дальше был виден выкошенный луг, серый от влажных ветров поздней бесснежной осени. За ним – молодой, такой же серый, раздетый лесок, где белели стволы берез.

Николай осмотрелся. По сторонам – никого.

– По одному – в лес, живо! Рацию вперед!

Автоматчики перелезли через ограду и помчались в лесок. Ординарец Николая – Петя Банных отстал. Хромая и судорожно морщась при каждом шаге, он едва доковылял до изгороди. Только Николай успел перетащить его, как от за́мка по парку частой цепью двинулись, стреляя и крича, вражеские солдаты. Их темнозеленые, полусогнутые фигуры осторожно приближались к изгороди.

Николай ухватил ординарца подмышки:

– Быстрей, Петр Васильевич!

Петя Банных переставил вывихнутую ногу и беззвучно заплакал. Потом посмотрел сквозь слезы на товарищей, добегавших до леса, резко повернулся, вставил в автомат новый магазин, взял на изготовку, и прислонился к каменному забору:

– Бегите! Я их… Я их задержу.

– Молчи! – Николай хотел взвалить его на плечи. – Успеем. Берись за шею.

– Нет, нет! Со мной не успеете! Они погонятся и увидят всех нас – Петя задыхался и с трудом выговаривал слова. – Я отстреляюсь один. Давайте сюда, фрицы! – Его голос вдруг окреп, и автомат забился в долгой очереди. – Бегите! Бегите, товарищ лейтенант. Без вас ребята пропадут. – Он опять переменил патронный рожок в автомате, сунул руку на грудь, оборвал пришитый под гимнастеркой кармашек. – Вот…

Он отдал командиру свой комсомольский билет, на миг прислонился к плечу Николая и, оттолкнув его, снова открыл стрельбу. Николай понял: другого выхода нет. Немцы за изгородью закричали свое «аля-ля», будто поднимались в атаку по меньшей мере на дзот. Николай еще помедлил и, боясь обернуться, побежал, низко пригибаясь к земле. Сзади сквозь беспорядочную ружейную пальбу колотилась, отдаваясь у Николая стуком в висках, прерывающаяся дробь автомата. Потом ухнула граната. Затем опять застрочил автомат. Снова – граната.

Едва Николай добежал до лесу, где в кустах спрятались остальные разведчики с радистом, как стрельба оборвалась. Он несколько мгновений никак не мог заставить себя посмотреть назад. Наконец опустился наземь и взглянул туда.

Петр Банных стоял у каменной стены, широко расставив ноги и держа у пояса сжатые кулаки. Справа и слева на него надвигалось человек десять. Когда им осталось до Пети полшага, он чуть дернул руками в стороны и прижал кулаки к груди.

Разведчики сразу не сообразили, что он делает, и никто не отвернулся. Они видели, как двоекратный взрыв расшвырял накинувшуюся на Банных толпу. Рука Николая потянулась к лицу, но пальцы не потерли лоб по привычке, а легли на глаза.

Когда он открыл их, у изгороди скучились немцы. Потом они стали расходиться, унося своих убитых и раненых.

Там, где только что стоял Петя, в лучах солнца темнело пятно на серой стене, да над ним на голой ветке ясеня качалась шапка-ушанка.

– Бисовы диты! – не выдержал Перепелица и взвел затвор.

– Отставить! – прохрипел Николай, подымаясь.

Автоматчики вслед за ним сняли свои шапки.

Глава 9

Погудина искали по радио. Соня Потапова села за самую мощную радиостанцию бригады. В штабной землянке неуютно. В широкое окно видны одни стволы деревьев. Девушка держит в руке микрофон. Охваченное наушниками лицо побледнело, под глазами синь бессонницы. Ослабевший голос настойчиво зовет:

– Вихорь! Ви-и-хорь! Я – Буря! Буря! Отвечайте.

Она переключается на прием, но в эфире – ни звука на этой волне. Слабо жужжат радиолампы. Она пробует две-три волны рядом, в уши лезет визг, тихое подвыванье. Потом снова – молчание. Включает передатчик:

– Вихорь! Ви-и-хорь! Я – Буря. Буря. Вихорь, где вы? Погудин! Погудин!

Окно перед Соней вровень с землей. Ветер кидает в него мертвые листья. Один желтый листок приклеился к стеклу и сиротливо вздрагивает черенком.

С шумом вошел полковник. На сумрачном, гладко выбритом лице – свежий порез от лезвия бритвы. Он кутается в шинель, накинутую на плечи.

– Ну как, товарищ сержант?

Девушка встала, не поднимая ресниц:

– Не отвечает.

– Сидите. Продолжайте.

Она опустилась к аппарату и еще ниже наклонила голову, продолжая поиски.

Комбриг нетерпеливо ходит по землянке, каждый раз резко поворачиваясь. «Вот тебе и вихорь» – думает он.

Данные, сообщенные Погудиным из тыла немцев, чрезвычайно ценны. Но расплатиться за эти сведения таким офицером, как Погудин, слишком дорогая цена. Правда, командир бригады за двое суток с тех пор, как авиаразведка сообщила, что в за́мке расположились немецкие войска, уже начинал смиряться с мыслью о гибели разведки. Но какая-то искорка надежды все еще теплилась в нем, и он все время думал об этом, чем бы ни занимался. А дел было хоть отбавляй: через две недели танки должны отправиться в прорыв, рейд предстоял серьезный.

– Вы б отдохнули, Соня. – Полковник внимательно посмотрел на измученную радистку, которая продолжала монотонно взывать в эфир. – Никто вас не подменял? Идите к себе в машину.

– Нет. Разрешите еще?

– Дальше искать по радио безнадежно. Кончайте, – приказал полковник. – Очевидно рация у Погудина повреждена.

Девушка сняла обруч с наушниками и быстро обернулась к нему. В ее воспаленных глазах было столько решимости продолжать позывы, что комбриг сразу изменил свое приказание.

– Ну, хорошо, хорошо, еще немного можно, – успокоил он ее и подумал: «Откуда такое упрямство в девчонке? Третьи сутки не отходит от рации».

Помолчав, полковник спросил:

– Вы кем были до армии?

– Студенткой.

– Студентка? Какого же вуза?

– Уральский индустриальный.

– А, уральский. Вы хорошо Погудина знаете?

– Нет, видела его всего два-три раза. Он молчаливый, сдержанный, о себе не любит говорить.

– Да, за ним есть этот недостаток: вот уже третий день ничего о себе не сообщает, – пробовал шутить полковник.

Соня не ответила и снова надела наушники. Полковник сел рядом. Он припоминал все детали из рассказа санитара, который в очередь с другими автоматчиками дежурил на «НП» артиллеристов. Дядя Ваня видел в стереотрубу, как семь человек пробежало по крыше за́мка.

Полковник перебирал в памяти: «Бежали, торопясь. Значит это было уже тогда, когда нижние этажи занял противник… Бежали, не отстреливаясь… А как? Сразу на край, или метались из стороны в сторону?» Подумав о такой важной детали, полковник взял телефонную трубку и приказал вызвать санитара Новикова. Ему хотелось убедиться, что Погудин без препятствий ушел из за́мка.

Через две минуты явился дядя Ваня. Усы обвисли: на них так же, как и на шапке, и на плечах, был снег. Комбриг не дал ему доложить о себе.

– Снег пошел? – спросил он.

– Пороша, товарищ гвардии полковник.

Комбриг еще раз расспросил санитара, что тот видел, когда сидел у стереотрубы на переднем крае. Новиков обстоятельно и многословно рассказывал то же самое, что и раньше, и ничего не прибавил.

– Гвардии лейтенант Погудин должны вернуться, товарищ полковник. Они там все ловкачи подобрались, – закончил он.

– А как по крыше бежали? Прямо, или сначала в стороны метались?

– Совершенно прямо, товарищ полковник. У них, наверное, план был… Только кто-то один немножко замешкался, пока спрыгнул.

– Кто же это по-твоему мог быть?

– Не знаю, товарищ полковник. Расстояние большое, стереотруба не берет.

– А за ним кто-нибудь выбегал на крышу?

– Нет, не видно было. Только они – семь человек, я считал внимательно. Все семеро живы-невредимы.

«Могли бы еще вернуться, – подумал полковник. – Но снег. Снег – не во время! В темноте еще могли бы пробраться, а на снегу их перестреляют – и конец. Кто мог предвидеть такую неожиданность? А надо было предвидеть! И снабдить Погудина белыми маскировочными костюмами!»

Он сосредоточенно смотрел на капли, бисером рассыпанные на шапке, на шинели гвардейца. Со снегом совсем уменьшилась надежда на то, что Погудин выберется.

– Ви-и-хорь! Ви-и-хорь, – монотонно звала Соня.

– Прекратите! – оборвал он ее. – Выключайте рацию.

Соня испуганно вздрогнула. Затем медленно встала.

– Есть.

Распахнулась дверь. Нагибаясь и обмахиваясь перчаткой, в землянку ввалился усыпанный снегом комбат Никонов.

– Ну, как глазастая? Есть что-нибудь? – Он увидел комбрига и выпрямился. – Здравствуйте, товарищ полковник! Извините, что я так…

Вслед за ним вошел Фомин. Он поздоровался и спросил:

– Что уже прекратили вызывать Погудина?

Никто не ответил ему. Санитар дядя Ваня застеснялся и попросил разрешения идти. Полковник отпустил его и потом приказал Соне:

– Пригласите сюда начальника штаба. Да не ходите. Разыщите по телефону. Он сейчас, наверное, с третьим батальоном на полигоне.

– Есть, товарищ полковник!

Соня подумала: сейчас что-то будет предпринято для спасения Погудина. Она оживилась и начала звонить во все концы по телефону. Сдерживая голос, чтобы не мешать разговору офицеров, она старалась не пропустить ни одного их слова.

Никонов и Фомин рассказывали, как все офицеры и бойцы батальона только и толкуют меж собой, что о Погудине. Все восхищаются его смелостью и крепко огорчены тем, что он пропал. Почти все предлагают добровольно пойти на выручку любым способом от разведки боем до парашютного десанта. «Такие, как Погудин, – всегда любимцы коллектива, – говорил Фомин. – Надо что-то сделать, успокоить людей».

Полковник несколько раз подчеркнул, что Погудин успел передать очень ценные сведения, которые полезны даже штабу фронта. Но ни о какой разведке боем в направлении за́мка речи быть не может.

– По замыслам командования мы не имеем права обнаруживать свои силы перед нашим крупным наступлением, – закончил он.

– Так что ж? Выходит, ничего и предпринять нельзя? – огорченно спросил Никонов. Его невысокая фигура согнулась. Полное румяное лицо помрачнело. Он словно сразу постарел, когда понял, что теперь уже Погудин может не вернуться.

Соня закончила разговоры по телефону и доложила полковнику: начальник штаба сейчас придет. Потом посмотрела на Никонова. Ей захотелось подойти к нему, успокоить, вселить в него веру в возвращение разведчиков. Она перевела взгляд на Фомина. Тот сидел в стороне, не шевелясь, опустив руку вниз, и тихо постукивал пальцем по ножке табурета. Соня вслушалась. Оказывается Фомин выбивал азбукой Морзе: «П-о-г-у-д-и-н-Н-и-к-о-л-а-й-П-о-г-у-д-и-н». Она понимающе кивнула ему и вздохнула.

Полковник встал и заходил по землянке, поправляя шинель, спадающую с плеч. Он не любил показывать перед подчиненными своих, как он выражался, «расшатанных за войну нервов». Держать себя в руках ему сейчас было трудно, он считал себя виноватым в том, что пустил Погудина в тыл противника. И не столько для остальных, сколько для себя, он сказал:

– Мы не знаем точно, что Погудин с бойцами погиб. Поэтому мы не имеем права хоронить его прежде времени. Они должны вернуться, и мы должны верить в это, – он твердо выделил слово «должны». Все, что от нас зависит, мы делаем. Так и скажите, Иван Федосеевич, личному составу батальона.

– Есть, – вяло ответил Фомин.

– Все части, – продолжал комбриг, – стоящие на переднем крае, предупреждены и в случае помогут Погудину прорваться на самом трудном этапе – через первую линию обороны противника.

– Если только он жив, – вставил Никонов, – они проползут хоть по самым головам немцев.

– Вот, вот, – комбриг даже как будто повеселел. – Это ж, Василий Иванович, твой воспитанник. Что же ты голову повесил прежде времени? Фомин! Обращаю ваше внимание на политико-моральное состояние вашего комбата, – закончил он, довольный, что за шуткой сумел спрятать свое угнетенное настроение.

– Потому и повесил голову, что – мой… – горячо ответил Никонов, приложив ладонь к своей груди, но тут же смутился столь расчувствованному жесту и махнул рукой. – Вон моему замполиту ни черта не делается. Чугунный человек!

Иван Федосеевич посмотрел на него внимательно, с укоризной и покачал головой.

– Эх, Вася! – произнес он. Тебе нужно, чтобы я лежал на койке и плакал, как тюлень?

Сказав, он повернулся к Соне и улыбнулся. Глаза у него серые, мягкие, спокойные и в то же время молодые. И улыбка хорошая, тоже спокойная. Такая улыбка бывает у человека с чистой и сильной душой. Он смотрит так, будто берет по-отцовски за плечи и отдает половину своей выдержки, воли, стойкости: «Ну, что ты, девушка, приуныла? Разве может что-нибудь сломить или покачнуть нас? Мы же гвардейцы». Соня сразу поверила в то, что Погудин обязательно вернется. Вот он уже подходит со своими бойцами, усталый, но веселый к лагерю. Вот направляется к штабу. Спускается по ступенькам. Она даже испугалась, что все это действительно так. Хотела попросить разрешения уйти, чтобы не выдать своей радости при встрече с Погудиным. Но не успела.

Дверь раскрылась, и вошел начальник штаба. Рослый, плотный, щеголеватый офицер с крупными чертами лица. У него были густые длинные брови, от этого он выглядел неприветливым и сердитым.

– О Погудине ничего ясного, – сказал он, не дожидаясь расспросов. – По сведениям общевойсковой разведки на всех участках наблюдатели не отмечают никаких стычек в прифронтовой полосе противника. Авиаразведка также ничего не обнаружила. По показаниям «языков», добытых вчера и сегодня нашей пехотой на переднем крае, никаких групп советских солдат немцы у себя не обнаруживали. Но один пленный, пойманный разведкой соседней стрелковой дивизии, сообщил, что в их части ходят такие слухи. – Начальник штаба вынул блокнот и заглянул в свои записи. – Будто в каком-то доме, где расположилась воинская часть «эс-эс», появился «партизан». Он якобы убил ножом одного обер-лейтенанта. Затем кидал гранаты, убил еще одного и ранил трех. Когда его стали ловить, он отстреливался, ранил еще пятерых и подорвал себя на гранатах, убив осколками двоих и ранив четырех. Вот и все.

Василий Иванович Никонов сидел и загибал пальцы, считая перечисляемые потери противника.

– Четыре убито, двенадцать ранено. Так!

– Возможно, что это и преувеличено. Пленный ссылается только на слухи, – добавил начальник штаба. – И неясно, почему речь идет об одном «партизане».

– Да-а, – протянул комбриг. – Но это погудинская работа. По почерку чувствую. Правда, Иван Федосеевич?

Фомин ничего не ответил. Соне представилось, как Погудин подорвал себя на гранатах и как его бойцы остались без командира… Она запомнила их всех шестерых Они сидели в землянке у Погудина, а Соня прибегала договариваться с радистом, как держать связь со штабной радиостанцией. Сейчас ей стало невмоготу, И она попросила разрешения уйти.

– Конечно, конечно! – отпустил ее полковник. – Я же вам давно сказал: идите к себе и отдыхайте.

Соня надела шинель и, шатаясь от усталости, еле выбралась по ступенькам из землянки. Все кругом было белым от снега. Он обильно напудрил все деревья, кусты и прикрывал землю. Сухие, колкие снежинки сыпались с неба прямо отвесно, как дождь. Кое-где из-под снега еще торчали сухие былинки, но под ногами уже приятно похрустывало.

Голова у девушки чуть закружилась от свежего воздуха и ослепительней белизны вокруг. Она решила пройтись по лагерю, чтобы подышать на легком морозце, который по-знакомому чуть-чуть начинал пощипывать лицо и уши.

Соня не заметила, как дошла до батальона Никонова. Ее догнал Антон Ситников и, поздоровавшись, сказал, что их командир очень просит зайти к нему.

– Малков? А что ж он сам?

– Он ходил к вам, – ответил Ситников и развел руками. – Ворчит, что никак не может застать вас. Вы уж зайдите. А то он что-то затосковал.