Текст книги "Я твой, Родина"

Автор книги: Вадим Очеретин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– А кто командир взвода разведки у Никонова? – тихо спросила Соня.

– Вот я и ищу. Вот-вот. Малков, лейтенант. Он уже командовал, затем исчезал, видимо по ранению. Сегодня опять появился. Вот романтик, – качал головой капитан. – Наверное ему радистка бригадной станции понравилась. Вы его знаете?

Соня писала, низко склонившись над схемой, и ничего не ответила. Она неловко макнула перо в чернильницу и поставила на бумаге большую кляксу.

Вечером в машине у Сони зажужжал телефонный зуммер. Она подумала, что сейчас из штаба дадут распоряжение собираться ехать вперед, и радостно закричала в трубку:

– Сержант Потапова слушает!

– Товарищ гвардии сержант, – раздался в телефоне знакомый голое Николая. – Разрешите доложить: гвардии лейтенант Малков найден. Он уже вернулся в батальон, но не вылезает из своей конуры… Оправдывается, что мотор у вновь полученной машины не в порядке. Зря поклеп на наш Урал возводит. Правда?

Соня порывалась несколько раз что-то сказать, но сразу не могла найти подходящих слов. Она обрадовалась, что звонит Николай, что с Малковым все благополучно. Ей захотелось увидеть Юрия. Сразу повеяли дорогие, далекие воспоминания: родной город, школа, пионерский отряд, комсомол.

– Алло! Буря! Вы слушаете? – кричал Николай по телефону.

– Да, да, – проговорила Соня.

– Так разрешите ему сейчас придти к вам?

– Конечно. Пожалуйста. Конечно…

– Сейчас мы урок немецкого языка закончим, и он явится.

Соня спешно принялась наводить порядок. Она постелила на стол чистую газету. Сложила в ровную стопку все книжки. Потерла носовым платком аккумуляторную лампочку, ярко светившую под низким потолком. Места в кузове грузовика было так мало, что прибирать после этого стало нечего. Она еще раз поправила одеяло на постели, взбила белоснежную подушку и перевесила с гвоздя на гвоздь свою шинель.

Затем она глянула в зеркальце, пожалела, что нет пудры: нос слишком блестел, и решила надушиться. Вынула из вещевого мешка флакон, раскрыла и второпях уронила, пролив почти весь остаток «Красной Москвы».

Глава 7

Вечером Николай подолгу просиживал в землянке за столом, сколоченным из досок от консервного ящика. Он зубрил немецкие слова и фразы, читал, писал письма, вызывал к себе бойцов и вел с ними разговоры, как он в шутку выражался, о «высоких материях». Горела лампа-коптилка, сделанная из гильзы снаряда. Огонь печурки – тоже из крупнокалиберной гильзы – бросал на стены, сложенные из тонких стволов березы, желтые и розовые блики. Тихо посапывал в углу ординарец, закончив беготню по бесчисленным поручениям командира.

В дверь постучали.

– Разрешите?

– Да, да, – Николай поднял голову, отрываясь от начатого письма.

Вошел автоматчик и отрапортовал, волнуясь:

– Товарищ гвардии лейтенант! Младший сержант Чащин… По вашему приказанию.

– Садись.

Тот снял шапку и, скрадывая дыхание, присел на краешек чурбака, заменяющего стул. Он чувствовал, что вызван не к добру, и держался неловко, хотя не сознавал за собой никакой вины.

– Знаешь, зачем я тебя вызвал? – строго начал Николай, потирая пальцами лоб.

Тот испуганно поднял глаза.

– Нет, не знаю, товарищ гвардии лейтенант.

– Я с твоей мамашей переписываюсь.

Боец сразу сообразил, о чем будет речь. Улыбнулся, облегченно вздохнул, но встретился с серьезным взглядом командира и снова потупился.

Николай продолжал:

– Она тебе часто письма пишет?

– Часто.

– Когда последнее получил?

– Позавчера.

Чащин вздрогнул, потому что командир встал и резко повысил голос:

– Так почему же ты, лодырь этакий, не отвечаешь ей?

Чащин поднялся. Сгорбясь и повесив голову, он глядел в землю. Оправдываться было бесполезно.

– Я вас спрашиваю, товарищ гвардии младший сержант, – гремел Николай.

Боец молчал.

– Тебя не узнать, Чащин. Где твоя гвардейская выправка? – Николай подошел вплотную, взял его за пояс и притянул к себе. – А ну! Глянь на меня веселыми глазами!

Чащин расправил плечи и выпятил грудь, но не поднимал лица.

– Вот, видишь, – стыдно. И мне за тебя стыдно. Приходится успокаивать твою мамашу, что ты жив и здоров, и извиняться за твою лень, – кивнул Николай на начатое письмо.

– Я напишу ей сегодня же, товарищ гвардии лейтенант.

– Конечно, сегодня напишешь, в этом не может быть никакого сомнения. А пройдет месяц-два, опять тебя вызывать и стыдить придется?

Автоматчик усиленно ковырял пальцем швы на шапке, наконец проделал дырку и начал выщипывать из подкладки вату. Николай взял у него из рук ушанку и отложил в сторону. На лбу у Чащина выступила испарина. Он готов был расплакаться и, засовестясь, выпалил:

– Каждый день буду писать!

– Каждый день ты не сможешь писать, – спокойно возразил Николай. – Особенно, когда в боях будем. Но все же надо почаще. Вот тебе лист бумаги, конверт – иди пиши.

– Да у меня есть. Спасибо. Не надо.

– Бери. И скажи всем во взводе, кто ленится домой письма писать, – Николай хитро сощурился. – По секрету скажи: пусть напишут. Стыдно родных забывать.

– Понятно! – Чащин схватил шапку.

– Можешь идти.

– Спасибо, товарищ гвардии лейтенант. – Глаза его сияли, и лицо расплылось в улыбке. Он сказал: «Счастливо оставаться» – и старательно козырнул и выбежал вон. Николай весело посмотрел ему вслед.

Прошло с полчаса и снова раздался робкий стук.

– Да?

– Можно? – вошел старшина Черемных. Он постоял, сдвигая кожу на лбу и насупив свои рыжие брови, и, наконец, пробубнил. – По личному делу, товарищ гвардии лейтенант…

– Проходи, Александр Тимофеевич, садись.

Старшина помедлил у двери, потом сел и уставился на полоску огня коптилки. И Николай молчал, давая ему подумать. Ясно: у Черемных что-то случилось. Старшина продолжал отсутствующим взглядом смотреть на коптилку. Тогда Николай начал издалека, чтобы завязать разговор:

– Оружие почистили?

– Почистили.

– Что ребята делают?

– Письма строчат. Что-то на них наехало сейчас. Все за бумагу взялись, – попытался улыбнуться Черемных, но улыбки не получалось.

– Да ну? А ты уже написал?

– Кому? – Голос Черемных звучал, как из порожней бочки, и получилось «куму».

– Своей тагильчанке.

– Я ей писать больше не буду.

– Почему же?

– Она на другую колею стрелку перевела: изменила мне.

– Не может быть! Откуда ты узнал?

– Вот уже месяц…

Черемных, запинаясь, рассказал о том, что он не получает писем, хотя сам отправляет почти каждый день. Девушка веселая, бойкая, скучно ей одной. А только письмами, конечно, не проживешь: сколько в котлы воды ни лей, топку не разожжешь – не поедешь. Забыла она поди своего рыжего машиниста… А раньше души не чаяла… Все они такие! – заключил Черемных.

– Да-а, – протянул Николай. – Тяжелый случай, – и лукаво заглянул старшине в глаза.

– Не смейтесь, товарищ гвардии лейтенант. Я ее своей невестой считал.

– Эх, ты, невера!

Николай взялся за телефонную трубку, но потом раздумал, достал полевую книжку, вырвал лист и написал:

«Иван Федосеевич! Очень прошу, если есть время, зайдите ко мне, будто невзначай. Мой старшина Черемных совсем нос повесил. Сидит – мрачнее тучи: сомневается в верности своей невесты. Я не знаю, как быть. Сидим, толкуем. Посоветуйте».

– Эй, гвардия! Петр Васильевич! – громко позвал он.

Петя Банных открыл глаза и, еще лежа на топчане, вытянулся по стойке «смирно».

– Слушаю, товарищ лейтенант.

Николай наклонился к самому уху Пети.

– Живо. Найди замполита. Отдай ему.

– Есть!

Петя умчался. Черемных продолжал глядеть на коптилку и даже потрогал, горячая ли она. Николай расхаживал по землянке, заложив пальцы за пояс.

– Не знаю твоей Кати, но, мне кажется, не верить моей землячке ты не имеешь никакого права. Она ведь тоже занятой человек. Где работает?

Пока Черемных рассказывал о девушке-фрезеровщице, ординарец успел вернуться.

– Ну что? – спросил у него Николай за спиной старшины.

Петя зашептал скороговоркой:

– Капитан сказал, что придет. Сейчас занят. А пока послал меня к механику из второй роты Камалову, чтоб я попросил у него письмо от какой-то Кати. Я письмо принес, а он сказал дать вам, чтобы вы старшине пока прочитали. Вот оно.

Николай подошел к свету и быстро просмотрел письмо.

– Вот слушай: тоже как раз Катя пишет. – Голос его понизился. Он расстегнул воротник гимнастерки: – «Здравствуй, дорогой Вася! Пишет тебе твоя старая знакомая Катя. Ты прости меня Вася – ты наверное давно считаешь, что я забыла тебя и поэтому не писала. Нет, Вася! Я тебя жду. Жду, Вася, как дала тебе слово в тот вечер, когда мы вдвоем последний раз ходили на горку провожать солнышко.

Ты знаешь, Вася, что наша местность была оккупирована. Когда пришли фашисты, я сперва пряталась у тети Даши. Они всех девушек вызывали повестками, чтоб в Германию увезти.

Потом меня нашли. Фашистский комендант меня избил за то, что я пряталась, а потом заставлял жить с ним. А я взяла и убежала к партизанам. В разведке меня ранило, и фашистский карательный отряд забрал в плен. Били. Ногти на пальцах вырывали, но я выжила и им ничего не сказала.

А когда наша армия начала наступать, немцы меня с собой угнали. Заставили копать рвы, чтобы ты, милый, не мог на танке проехать. Я работать не стала, снова убежала. Меня опять схватили и отправили в Германию, в Лигниц. У жирной фрау Гюнке работала прислугой. Сколько волос я там своих оставила: выдрали. Сколько раз меня по щекам ремнем били, кочергой по спине. Сын этой фрау Гюнке, фашист, золотые горы сулил мне, но я снова убежала.

Ой, Вася, милый, если бы не ты у меня, ничего бы я этого не вынесла. Не видал бы ты больше свою белобрысую Катеринку. Ты и не знаешь, как я люблю тебя! Ведь только раз, только раз целовала я другого. Это когда из Германии уже добралась до Бреста, меня зацапали гады и бросили в тюрьму. А когда в город ворвались наши и нас освободили, я поцеловала какого-то маленького артиллериста. Ты прости меня, Вася, но я была так рада, так рада. И все ходила по городу – тебя искала среди танкистов.

Теперь я знаю, что ты жив, любимый мой, и с утра до утра буду ждать твоих писем. А по вечерам хожу на горку провожать солнышко, как это делали мы с тобой когда-то.

Крепко, крепко целую тебя! Катя.

Как я тебя люблю!»

Николай прочитал все без передышки. Затем он положил письмо на стол и принялся подковыривать булавкой фитиль в гильзе снаряда, из которой была сделана лампа-коптилка. Ординарец, как пришел, хотел было подкладывать дрова в печку, но так и простоял с поленьями в руках. Черемных шумно высморкался в платок и взял письмо в руки:

– И почерк похож…

– Значит и характер похож, – уверенно сказал Николай и добавил: – Ты дай адрес, – напишем твоей Кате, что ее гвардии старшина скучает, лежит, бедняга, целыми днями в землянке без дела и почитать ему нечего.

Старшина не заметил иронии.

– Ну, нет, товарищ лейтенант! Обидится, что пожаловался. Катя – гордая…

– Правильно, Александр Тимофеевич. Все настоящие русские женщины гордые. И не надо их обижать всякими подозрениями. Так?

– Так. – Старшина собрался уходить, – Разрешите быть свободным?

– Писать ей будешь – от меня большой привет передай. А приедем домой – я у вас на свадьбе дружкой буду. Возьмете?

– Обязательно, товарищ лейтенант.

Пока они, долго не выпуская, жали руки, в дверь опять постучали. Вбежал Юрий. Старшина попрощался, и они с Юрием чопорно козырнули друг другу. Николай протянул Юрию только что читанное письмо.

– Взгляни-ка!

Юрий быстро пробежал его глазами, потом стал внимательно читать с начала до конца.

– Это кому пишут?

– Одному нашему механику. Тебя кто-нибудь так любит?

– Нет, – покачал головой Юрий. – А тебя?

Николаю хотелось поскорее узнать, как Юрий встретился с Соней. Не отвечая ему, он спросил:

– Ну, как Соня? Давай, садись, рассказывай.

– Ничего.

– Виделись? Что она говорит?

Юрий нехотя ответил:

– Прочитала мне нотацию за то, что я позывными радиостанции у себя на машине сделал «Соня».

– Да ну? На самом деле? Вот это ты здорово придумал! – засмеялся Николай.

– Что ж тут смешного? – обиделся Юрий.

– А как же? Конечно, смешно. Знаешь, раньше рыцари были – имя возлюбленной на щитах писали.

– Ну что же? Доблестные рыцари были! – раздраженно сказал Юрий.

Николай видел, что Юрий не в духе. Но все же сказал, придавая словам глубокое значение:

– А вот я читал – русские богатыри выковывали на своих щитах: «За Русь». И это были по-настоящему отважные воины. Получше твоих рыцарей воевали! Ну, ладно, не злись. А что она тебе посоветовала? Ты объяснил ей, почему так задумал?

– Что объяснять? Сама должна намек понять. Так нет. Правильно говорят, что женская душа – потемки. Говорит, надо, как у всех сделать что-нибудь ветренное – «Ураган», «Тайфун», «Шторм». Предложила мне «Вихрь».

– Ха-арошие позывные!

– Ничего хорошего. И будет только одно «хр – хр» слышно.

– Так можно «Вихорь» говорить, по-уральски – «Ви-и-хо-орь».

– Все равно мне не нравится.

– Ну сделай «Зефир» или «Эфир», чорт возьми. «Ночной зефир струит эфир»… Прямо как у классика будет.

Юрий взглянул с укоризной.

– Прошу тебя, не язви. Мы ж договорились с тобой, что будем друзьями. Я тебя взялся и немецкому обучать. Так давай жить мирно, без шпилек.

Николай передвинул на столе гильзу, подправил пламя и медленно сказал:

– Дружить я с тобой хочу. Но спорить мы все же будем иногда.

– Это почему же?

– Характерами не сходимся.

– Ну, да, – с оттенком иронии начал Юрий. – Ты старый фронтовик, и я в твоих глазах тыловая крыса… Ты воевал, а я танки ремонтировал…

– Че-пу-ха! Я не о том говорю. Можно быть в глубоком тылу и жить по-фронтовому. Вон у нас сталевары – есть такие, что для них завод – тот же фронт. Работают героически. А есть такие, что за уши вперед тянуть надо. – Николай размеренно и тихо застучал ладонью по столу. – Каждый командир должен, обязан в душе столько жару иметь, чтобы на всех подчиненных хватало. А ты…

– Гм. Ты хочешь сказать, что я спокойно отношусь к своим обязанностям, что не лезу на рожон, как ты, что я войну не люблю.

Погудина взорвало. Он видел, что Юрий понимает его, но противоречит из-за самолюбия. Николай встал и, повысив голос, сердито спросил:

– А кто же я по-твоему? Прирожденный головорез? Или воюю для своего удовольствия? А вся гвардия нашей бригады? Ты что думаешь – мы очень любим войну?

Николай почувствовал, что может наговорить Юрию обидных вещей и вспыхнет ссора. Он сдержал себя. Походил по землянке и заговорил уже спокойно:

– Да ты пойми, Юрка: все наши ребята еще больше тебя по мирной работе изголодались. Дерутся они с немецкими захватчиками так отважно только потому, что больше всего любят родину. И еще потому, что хотят уничтожить корень войны – фашизм. Я уже не говорю о мести фашистам, испоганившим нашу землю, о самой обыкновенной мести гражданина-патриота. А ты что? Ты вон девушку полюбил – и то не зажегся.

Юрий снова посмотрел на Николая просящим взглядом: «перестань, де, кричать».

Этих двух офицеров тянуло друг к другу. Бывает, что сходятся двое разных людей: один хочет сделать другого похожим на себя, и дружба не клеится.

Юрия с Николаем связал первый бой. Он чувствовал в командире десантников опытного бойца, волевого, энергичного человека. Но он был невысокого мнения о его воспитании, о его офицерских достоинствах: Николай вырос на фронте из рядовых солдат, не имел специального военного образования. И все же Юрия влекла к Николаю какая-то сила. Он упрямо противился ей, хотел показать свое превосходство над Николаем. И не мог.

Николаю нравилось, что Юрий много знает. Он видел: Малков и читал больше, и немецким языком владеет, и технически грамотен больше его. Юрий в глазах Николая был чуть ли не инженером, каких он знал по цеху на заводе. И он никогда не задумывался, что его влекло к нему: любопытство или обыкновенная заводская привычка сходиться на короткую ногу с человеком, с которым работаешь вместе. Он шел ему навстречу, неся свою душу нараспашку, говорил, что думалось, смеялся, если товарищ был смешон, и не старался сгладить свои колючие фразы, если они вдруг обижали товарища. Юрий чувствовал отношение Николая. Но ему много стоило каждый раз сдерживаться, чтобы не обижаться на колкости приятеля.

Так начиналась их дружба. А на фронте, в раскаленной обстановке, все происходит быстро – и дружба рождается быстрее, и человек раскрывается в короткий срок, проявляет себя до конца.

– Ну, так что же ты киснешь? – спросил Николай, видя что приятель его совсем закручинился. – Разве я неверно сказал? Или ты меряешь старой поговоркой: «Говорить правду, – терять дружбу»?

– Нет. Я просто так. Что-то скучно.

Николай согласился, вздохнув. Он мечтательно глядел на огонек коптилки и рассуждал, словно про себя:

– Это точно. И у меня грусть какая-то. Реку Сан перешли – совсем будто и незаметно, – а словно половину себя там на границе оставили. Хороша Польша, и хаты такие есть, как на Украине, и заводы – хоть похуже наших, но тоже работали люди, и язык у них похож на наш… А все-таки не то. Я, знаешь, никогда в жизни не испытывал такого чувства. Весь вот я здесь как будто… Ан, нет. Что-то там осталось. И что – не знаю.

Юрий улыбнулся.

– Как «что»? Родина, конечно. Вот я… – Он осекся, потому что хотел сказать Николаю про себя, но побоялся возобновления спора. Он чуть не похвастался, что ему легче: у него здесь самое родное на свете – Соня, и ему можно не грустить…

– Родина… – бережно произнес Николай и помолчал. – А еще, знаешь, что? Это наша часть такая, танковая. Когда бои, мы впереди, на виду. Но зато в передышку сидим по лесам, вот как сейчас, спрятаны, замаскированы, в стороне от населенных пунктов. Ничего не поделаешь – служба. Танк не кобыла, в конюшню не поставишь…

Юрий ничего не ответил. Пощелкав ногтем по гильзе, он осмотрел, будто впервые, всю землянку.

– Тебе надо аккумулятор достать, электричество провести. В танковых войсках – и с коптилкой сидишь.

– Да-а.

Помолчали. Николай снова спросил, тряхнув головой и оживляясь:

– Ну, так что же – Соня? Расскажи. Как любовь-то ваша?

Юрий помедлил, внимательно посмотрел товарищу в глаза, облокотился на стол, сжав голову ладонями.

– Не знаю. Может, я все это выдумал. Не знаю. Что теперь делать?

– Ты ее любишь?

– Люблю, пожалуй, – не скоро отозвался Юрий.

– Так действуй. – Скажи ей об этом. Что ж так вздыхать! Знаешь, как Иван Федосеевич всегда говорит? «Думай. И если горячее сердце и холодный ум подсказывают тебе делать одно и то же – действуй, и всегда будет хорошо».

– Гм. Легко сказать.

Тоненьким голоском запищал зуммер полевого телефона, который стоял на топчане в изголовье. Николай пересел на постель и взял трубку:

– Да, я… А-а! Иван Федосеевич!… Нет, уже не надо. Черемных ушел… Все в порядке… Письмо у меня. Мы тут с Малковым еще раз читали… Что? Не-ет. Просто так. Хотя, он тоже влюбленный и грустит… Конечно, хорошее дело. Я ему так и сказал – грустить нечего. Ведь когда людей двое, душа в душу, – каждый сильнее становится. А как же!

Юрий с укором смотрел на Николая. А тот ему весело подмигнул, прикрыл трубку рукой и шепнул: «Ничего, Иван Федосеевич – отец, – поймет». И продолжал по телефону:

– Не-ет. Она здесь в бригаде… Ну-да, Потапова… Да. Они еще в школе вместе учились… Вот-вот. Я ему то же самое говорю… Правильно. И чтобы воевать лучше!..

С сияющими глазами Николай закончил разговор с Фоминым и с торжеством потряс телефонной трубкой над головой.

– Слышал? То-то же, товарищ гвардии влюбленный лейтенант!

Глава 8

В просторную, светлую и чистую землянку командира бригады пришел Фомин.

– А, Иван Федосеевич. Приветствую! С чем сегодня? – поднялся ему навстречу полковник.

– Здравствуйте. Я насчет Николая Погудина.

– Что такое?

– Вы же знаете: если этот парень что-нибудь задумал – должен выполнить, не угомонится, пока не сделает. Разрешите сесть?

– Да, да, садитесь.

Капитан Фомин снял фуражку, не торопясь пригладил волосы на затылке, и опустился на табурет, затрещавший под ним. Подполковник тоже сел. Он оперся грудью на край стола, словно собирался вскочить в любую минуту.

– Так что же с Погудиным? – не терпелось ему.

– Вообще, мне кажется, что замысел его осуществим. Хотя это и не совсем по политической части, но я обещал ему помочь и поговорить с вами. Теперь он десять раз за день напоминает.

– Да вы ближе к делу, Иван Федосеевич, а то ходите вокруг и около.

– Сейчас и дело будет, – медленно проговорил капитан. – Тут недалеко от нас есть за́мок, старый заброшенный. За двенадцать километров по ту сторону фронта у немцев – второй, почти такой же. Вот тот за́мок и не дает покоя Погудину.

– Вот как, «не дает покоя»? – живо повторил комбриг, быстро встал, вынул из портфеля карту и развернул ее на столе.

Капитан вместе с ним склонился над картой и показал карандашом:

– Вот он тот за́мок, вот линия фронта, а это наш.

– Да-а. Значит наблюдательный пункт в тылу врага? – раздумывал полковник. – Я уже слышал об этой затее. Скажите, Иван Федосеевич, откуда у рядового офицера такие сведения? Я поручил заняться этим начальнику штаба. Он вызывал Погудина, затем проверял его догадки. Все данные – и общевойсковой разведки, и воздушной, и показания пленных – подтверждают, что в этом за́мке действительно никого нет.

– Вы же знаете его, – улыбнулся Фомин. – Он уже перезнакомился со всей пехотой на переднем крае, с артиллеристами. Даже летчик из нашей корпусной авиаразведки к нему ходит в гости: они приятели, еще, кажется, по ФЗУ знакомы.

– Это интересно, – медленно повторил полковник. – «НП» за двенадцать километров в тылу противника. Вы посмотрите: за́мок как раз на перекрестке дорог. Дней бы на пяток там организовать наблюдение… Могут быть блестящие результаты.

– Он и предлагает туда пробраться.

– Глубокая разведка! – Полковник воодушевился. – Это хорошо. Смело задумано. Где Погудин?

– Там, в районе нашего за́мка со взводом занимается. Выдумал себе тему: «взятие обороняемого противником здания».

– Да, да. Мне начальник штаба говорил про эту тему. Это ведь вы ее предложили? Едем.

– Куда?

– К Погудину.

Маленький автомобиль полковника выехал из лесу, где стояла бригада, и запрыгал по грядкам убранного картофельного поля. В полукилометре впереди, над голыми деревьями старого парка возвышались островерхие крыши древнего за́мка. Его окружали развалины каменного забора. Автомашина нырнула во впадину, – очевидно когда-то здесь был крепостной ров, – и поехала вдоль парка. Еще издали офицеры увидели Николая, стоящего на крыше низкой пристройки. Он размахивал кулаком над головой, что-то кричал, то садился на корточки, то вскакивал. Потом он исчез и быстро появился на другой пристройке. Теперь уже было слышно, что Погудин подавал команды.

Полковник не любил, когда подчиненным приходилось, выполняя уставные требования, прерывать занятия и бежать к нему с докладом. Он велел шоферу остановиться, не доезжая до за́мка. Офицеры вышли из машины и через низкий забор проникли в парк. По толстому ковру мокрых осенних листьев им удалось незаметно подойти вплотную к строению, похожему на крепость.

– Нуртазинов! Пра-авильно! Так, так, – кричал наверху Николай. – С угла подходи: хитро придумал. Только не связывай бойцов лишними командами. Ясков – «убит». Назад. Начинай снова: в этом окне – пулемет, – мы условились. Перепелица! Гранаты – по окнам!

Десантники, крадучись, обступали обветшалое крыло за́мка. Они ловко подобрались к зданию и швырнули в окна верхних этажей деревянные чурки, заменяющие им гранаты. Несколько человек во главе с рыжеволосым старшиной, потерявшим в горячке шапку, спускалось с крыши по карнизу к окнам. В последний миг, когда все бойцы на «ура» бросились в атаку, Николай, разгоряченный, сам закричал «ура» и спрыгнул с крыши. Но тут же он безнадежно махнул рукой и позвал:

– Все-е ко мне!

Автоматчики, утирая потные лица, сбежались к нему и построились в шеренгу по-два. Старшина без шапки, стоя на правом фланге, быстро скомандовал: «Равняйсь! Смирно». Николай тихо приказал:

– Во-ольно.

Он сдвинул шапку на затылок и потер пальцами наморщенный лоб.

– Никуда-а не годится! Во-первых, медленно. Если так противника станем атаковать, он обрадуется: будет сидеть себе и пить шнапс. Да, да, улыбаться нечего. Дальше. А-агромный недостаток: мало хитрости, мало выдумки. Отделение Перепелицы действует, как при царе Горохе, «ура» – и только. Куда это годится? Отделение Нуртазинова лучше. Правильно сделали, что начали атаку с угла: меньше вероятности, что пулемет достанет как с этого боку, так и с того. Лучше всех сработало отделение Черемных. Они обошли – и со стороны глухой стены проникли на крышу. Потом по карнизу напали на противника сзади. Отделение гвардии старшины Черемных, выйти из строя!

Девять больше других раскрасневшихся бойцов, сделав два шага вперед, построились в шеренгу.

– За инициативу на занятиях от лица службы объявляю благодарность! – козырнул Николай.

– Служу Советскому Союзу, – выдохнули разом автоматчики.

– Встать в строй! Дальше. Ба-альшая наша беда: мы не умеем метать гранаты в окна. Если в бою будет так же – осколками себя уничтожим. Сейчас – десять минут перекур, затем отделения тренируются. Каждый становится вплотную к стене и бросает в окна второго этажа. Понятно? Черемных, шапку найди. Ты хоть бы гвоздем ее прибивал, что ли: все время теряешь, – весело закончил он.

Николай хотел разрешить разойтись, но по лицам солдат понял, что сзади к нему подошел кто-то из старших командиров. Он выдержал паузу и опустил руки по швам.

– Взво-од, смирно!

Как будто показывая новичкам образец гвардейской выправки, он повернулся и подчеркнуто по-уставному приложил концы вытянутых пальцев к виску. Затем чуть передохнул, соображая, зачем здесь командир бригады, и четко доложил ему о занятиях.

Полковник поздоровался с десантниками, пожал лейтенанту руку, сказал, что их усердие ему понравилось, и разрешил сделать перерыв вдвое больше. Николай смекнул, для чего приехал комбриг с Иваном Федосеевичем и, не дожидаясь вопроса, сразу предложил:

– Разрешите показать будущее «НП»?

Полковник и капитан переглянулись и последовали за Николаем.

Через крыльцо, где уже не было ни ступеней, ни дверей, офицеры вошли в огромный зал. Сапоги гулко застучали по мраморному полу. Все невольно стали ступать на носки. Это был древний польский за́мок, сооруженный очевидно в XVII веке. Но давно стерлись старинные фрески на обветшалых стенах. Вместо окон и дверей зияли неровные отверстия. Погудин повел полковника и капитана узким, мрачным коридором наверх по лестнице, вымощенной каменным бруском. Ступени крошились, отдельные камни из них вываливались. Глухое эхо разносилось под истрескавшимися сводами.

– Здесь сто двадцать пять ступенек, – сообщил Николай. – Это высота пятиэтажного дома.

– А Берлин отсюда не видно? – пошутил комбриг.

– Товарищ полковник, – пользуясь моментом, попросил Николай, – когда мы вернемся из разведки, разрешите на мой взвод выписать с бригадного склада мягкой резины – набить на подошвы?

– Зачем? – удивился комбриг, но, догадавшись, одобрил. – Хорошо придумано: в городах, где нам придется действовать, улицы мощеные. Сегодня же прикажу. А из какой это разведки вы собираетесь вернуться?

– Как из какой? Ведь… Мы же идем, чтобы решить…

– Слыхал, Иван Федосеевич? – засмеялся полковник. – Погудин уже готов отправиться.

– Ему только дай волю, – ворчал Фомин. Но в голосе его звучало плохо скрываемое одобрение.

Первый о пустующем старинном за́мке в тылу у немцев узнал от местного населения в ближайшей деревушке сам Иван Федосеевич. Он и рассказал о нем Николаю, намекнув, что хорошо бы использовать за́мок для наблюдения. Сейчас он был доволен: Николай зажегся мыслью сделать вылазку в тыл противника и произвести разведку.

Фомин шел по ступеням, нагибаясь и заслоняя рукой голову, спокойный, будто равнодушный ко всему. Но глаза его внимательно прощупывали все закоулки в стенах, сложенных из ноздреватых плит, крохотные окошки под потолками. Он заметил патронную гильзу, поднял, убедился, что она от русского автомата, бросил:

– Жить не дает мне с этим «НП», – бормотал он.

– Вот! – воскликнул Николай и полез в обвалившийся проход под потолком. – Прошу – за мной. Эх, и вид отсюда!

Офицеры вскарабкались на чердак с тяжелыми сводами. Из маленьких, как амбразуры, окошек на четыре стороны открывалась панорама окрестностей. Все трое невольно засмотрелись с высоты на далекие просторы.

День был пасмурным. Но воздух уже становился прозрачным, как это бывает перед заморозками. Все вокруг поблескивало, влажное после дождей.

На восточной стороне неярко пестрел красками поздней осени огромный массив леса, в котором жили танкисты. Сверху он был похож на бесформенную груду металла с желтыми и коричневыми пятнами ржавчины. Среди оголенных деревьев выделялись те, что не сбросили еще листвы.

Кто бы мог подумать, что в этом, казалось, безжизненном лесу накапливаются большие силы советских войск? Только ночами по шоссе, вьющемуся узенькой ленточкой вдали, было оживленное движение.

А сейчас по этой ленточке двигалась одна единственная автомашина. На расстоянии грузовик был похож на маленького муравья. Он бежал с холма на холм между серыми, желтыми, зелеными полосками – словно нищенским лоскутным одеялом была земля по обеим сторонам шоссе.

Скоро «муравей» прошмыгнул меж набросанных темных камешков – автомашина проехала по улице польской деревни. Затем она скрылась из виду за блеклыми рощами – укатила туда, где у горизонта свинцовой змейкой протекала Висла.

Николай проводил взглядом автомашину и сказал:

– Это наш помпохоз поехал за чистым бельем.

Полковник, стоявший за его спиной, удивился и вопросительно посмотрел на капитана. Тот пожал плечами: «Ничего, мол, особенного», но все-таки спросил у Погудина:

– Ну-ка, признайся, только честно: разглядел машину за столько километров, или просто так – предположение?

– Почему предположение? – Николай даже чуть-чуть обиделся. – Видно же, как шофер ведет ее рывками на подъемах. Сейчас у помпохоза за рулем сидит Яша Крюков, из молодого пополнения. Он еще не приловчился скорости переключать, как следует.

– Наблюдательный! – не удержался полковник.

Иван Федосеевич вытащил часы, взглянул на них и, щелкнув крышкой, подтвердил:

– Да, по времени должен быть помпохоз: он сегодня мытье обеспечивает… Эх, и попаримся! – Он потянулся так, что хрустнули кости. – Вы видели, товарищ полковник, какую мы у себя в батальоне баню соорудили? Настоящая, уральская!

– Видел и собираюсь пойти помыться как-нибудь.

Все трое перешли на противоположную сторону. На запад от за́мка лежал небольшой городок, совершенно разрушенный. Когда происходило сражение за плацдарм, он несколько раз переходил из рук в руки. Сверху его руины казались свалкой мусора.