Текст книги "Я твой, Родина"

Автор книги: Вадим Очеретин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Глава 20

Танки заправлялись газойлем. Гвардии майор Никонов стоял на окраинной улице занятого накануне города и ругался:

– Что у вас головы поотмерзали, что ли? Чем думаете? Где солидол? Газойля понавезли, а чем смазывать?

– Сейчас машина подойдет, товарищ гвардии майор, – успокаивал его офицер, ведающий снабжением горюче-смазочными материалами. – Да вот она.

На дороге показалась трехтонка. Она быстро приближалась. Никонов хотел встретить шофера крепким словцом, но замолк на половине фразы. В грузовике на замасленной бочке сидел Николай и махал палкой.

– Василий Иванович!

– Дьяволенок! – Никонов бросился навстречу, и Николай прыгнул ему в объятия. – Не долечился? Эх, ты мое, чорт знает что! Ну, и ладно. На свежем воздухе быстрее заживет. А похудел ты как. Скучал, поди, там? Теперь тебя сам лично откармливать буду.

– Где Юрий?

– Здесь. Жив и здоров. Был опять ранен, но в госпиталь не поехал.

– Разведкой командует?

– Конечно. И неплохо. У него уже опыт есть.

– Ну, пойдемте скорее. Как я соскучился по всем.

Они зашагали. Никонов отступил чуть-чуть в сторону, любуясь Николаем.

– Глазастую нашу там не видел?

– Встречал.

Никонов остановился, прикуривая, и трубка его шумно засопела.

– Как она, поправляется?

Николай хитро сощурил глаз.

– Поправляется, хочет досрочно вернуться. Что-то вы, товарищ командир батальона, не в меру интересуетесь бойцами не своего подразделения.

– Я люблю ее, глазастую. Дочка у меня, ведь знаешь, такая же.

– Ну да, – лукаво засмеялся Николай. – Вашей Танюше девять лет, а Соне – двадцать.

Никонов добродушно насупился и заговорил о другом:

– Коробочки новые теперь получаем на ходу. Крепко в тылу работают. Первоклассные машины. А сажать некого, людей нехватает. Экипаж – двое-трое в танке. Плохо с этим делом. Вот самолетами все в мирное время увлекались: авиамоделисты, общество содействия, авиаклубы и все прочее. Сколько резервов для авиации. А для танков? – Майор присвистнул. – Одни трактористы. Мало. Любого солдата танкистом не сделаешь..

– Где ж мои ребята? – не терпелось Николаю. – Где Юрка?

– Пойдем, пойдем. Отдыхают все. Скоро двинем дальше и теперь уже… – Комбат сделал выразительную паузу. – На самый Берлин.

– Да ну? Вот во-время я.

– Ты всегда подоспеешь.

Они зашли в большой дом. В вестибюле Николай кинулся к дверям, почувствовал, что там – его автоматчики. Остановился, прислушиваясь.

– Как они тут без меня?

За дверью в большом зале раздавался знакомый размеренный голос.

– Это твой усатый санитар. На-днях из госпиталя вернулся. Опять сказками ребят занимает.

– Дядя Ваня? А как же! Он умеет.

– Смотри, – майор приоткрыл двери. – Тут со всей бригады народу набилось.

Оттуда доносился все тот же бесконечный рассказ дяди Вани.

– Не могу, говорит Вихорь Вихоревич, без дела сидеть, когда болотный Вондулук на нашу землю подул. Давайте, говорит, мне в руки самый тяжелый меч, покажите мне самую трудную дорогу. Полечу я в самую нору вондулучью и отрублю ему голову. Взвился богатырь Вихорь Вихоревич…

Николаю стало невтерпеж стоять перед дверями, и он вошел в зал, где отдыхали бойцы.

– Здорово, гвардия! – широко протянул он руки.

Бойцы ринулись навстречу, будто в зал ворвался ветер и понес всех к дверям.

– Лейтенант наш.

– Товарищ гвардии лейтенант.

– Ура!

Офицеры подхватили его на руки. Он отбивался.

– Стой, нога ранена.

Его бережно понесли и посадили в кресло.

Николай морщился от боли и смеялся.

– Так тебе и надо, – хохотал Никонов. – Не будешь сказку перебивать.

– Пускай перебивает!.. – Подошел сияющий Мирза Нуртазинов. – Товарищ гвардии лейтенант, разрешите доложить?..

– Мирза, дружище. Живой!

– Казахстан – степь, большой, как небо. Мое сердце – так же. Стреляй – не убьешь.

– А Перепелица?

– Раненый.

– Тяжело?

– Нет, не шибко. Будет здоров.

– А это кто там прячется? Бадяев? Ну-ка, иди сюда. Ты что, с гипсом?

– Поцарапало маленько, товарищ гвардии лейтенант.

– Рука перебита? Почему не в госпитале?

– Убежал. Берлин надо брать.

– Разве можно с таким ранением, – грозно начал Николай, но сразу переменил тон, когда Миша Бадяев насмешливо взглянул на его ногу, на палку. – И где ты сейчас?

– Кухню охраняю. У меня там трофейный пулемет установлен.

Вдоволь наговорившись с бойцами, Николай пошел с майором доложить начальству о себе. Палку забыл. Никонов, посмеиваясь, поглядывал на него сбоку и ждал, когда он вспомнит о ней. Николай же думал о том, как выросли молодые солдаты за последнее время. Два года назад они прибыли на фронт восемнадцатилетними юношами. Их лица примелькались было за долгие дни вместе. А теперь, после госпиталя, свежими глазами он увидел, что бойцы стали шире в груди, окрепли, возмужали. Ни дать, ни взять – богатыри.

Командир бригады медленно, внимательно осмотрел Николая с ног до головы.

– Сбежал? Какое тебе наказание дать за недисциплинированность? А?

– Готов ко всему, товарищ гвардии полковник.

Тот пытливо посмотрел в глаза.

– Плохо в госпитале?

– Нет, хорошо. Только скучно в безделье.

– Значит, не от трудностей сбежал? А? Ну-ка, пройдись строевым.

Николай, превозмогая боль в ноге, сделал несколько шагов.

– Так. Молодец. А бледный какой стал. Откормить надо. Завтракал? Нет? Садись с нами, сейчас сразу позавтракаем, пообедаем, поужинаем. Надо смочить дорожку, обмыть гусеницы. А, Василий Иванович?

– Доброе дело всегда запивают, – пробасил Никонов.

– Прошу к столу.

Принялись за еду. Молча пили вино. У всех настроение – хоть пляши, но в гвардии перед делом не принято произносить шумных тостов. Каждый подчеркнуто сдержан. Только крутые жесты и огонек в глазах все равно выдавали: видно, что люди через час, через два, помчатся в бой.

До Берлина оставалось совсем немного.

– Да, – вспомнил полковник. – Там нашу радистку не видел?

– Как же? Видел.

– Выздоравливает?

– Уже ходит.

– Не мог ты ее с собой захватить, а? Дозарезу нужен радист на бригадную рацию. Ранило вчера, и посадить некого.

– Мне сдается, товарищ полковник, – вставил Никонов, – что она не сегодня – завтра, будет здесь. Тут дело поставлено, – подмигнул он Николаю. – Правильно я говорю?

Николай опустил глаза в тарелку и пробурчал:

– Причем тут я?

– Первый раз слышу от него такую фразу, – смеялся Никонов.

Вбежал, запыхавшись и сияя во всю физиономию, Юрий Малков.

– Товарищ гвардии полковник, – почти закричал он. – Разрешите?..

– Обнимайся, обнимайся.

Юрий, сбрасывая шлем, ринулся к Николаю, и они начали мять друг друга.

– Колька, ч-чорт. Как соскучился я по тебе.

– Малков! Задушишь Погудина! – до слез хохотал полковник. – Вот дорвался, Малков! Ты с ума сошел…

Юрий отступил на шаг, держа Николая за плечи. Затем схватил его за голову, и притянув к себе, звонко чмокнул в губы.

– Погоди… Давай сядем… – Николай едва отдышался от объятий Юрия. – Впрочем, давай пойдем к твоей машине. Я давно на танке не сидел. Знаешь, как охота! Товарищ гвардии полковник, разрешите нам с Малковым идти?

– Куда это? Никуда. Сидите. Малков, садитесь.

– Я еще капитана Фомина не видел. Отпустите, – просил Николай.

– Иван Федосеевич сюда придет сейчас, – успокоил комбриг. – Я уже послал за ним. Расскажи-ка лучше, как это тебя ранило в последний раз.

Николай коротко рассказал о памятном бое в лесу, когда у головного танка разведки порвалась гусеничная лента.

Потом за командиром бригады пришли от генерала, который приехал отдать распоряжения. Полковник наказал никому не расходиться и отправился с майором Никоновым. В дверях им встретился капитан Фомин. Комбриг велел и ему подождать.

Иван Федосеевич не удивился, встретив Николая.

– Ага, ты уже здесь? А говорили – тяжелое ранение…

Николая так и подмывало броситься Ивану Федосеевичу на шею. Но он только старательно вытянулся и строго по-военному приветствовал капитана. Иван Федосеевич посмотрел ласковыми глазами и угадал его желание.

– Ну, дай я тебя обниму.

Юрий, сияющий, стоял в стороне. Он снял шлем и потрясал им над головой.

– Вот теперь дадим копоти!

Николай высвободился из крепких рук капитана и проковылял к дивану, увлекая за собой Юрия.

– Рассказывай, как дела. Когда «Красное Знамя» получил?

Иван Федосеевич, садясь за стол и раскладывая свои бумаги, отрекомендовал:

– Не шути с ним. Он отличился здорово. Показал настоящий танковый характер. Один за весь экипаж в бою орудовал. Ситникова и Пименова ранило. Он сам сел за рычаги, привез их в медсанвзвод и снова в бой поехал. Сам машину вел, сам из орудия стрелял. Генерал как узнал, так сразу орден и вручил.

– Да ну? Генерал?

В комнате, где прежде, очевидно, была столовая многочисленной семьи, становилось душно, накурено. Вошла пожилая хозяйка – полная бледная женщина с подпухшими измученными глазами. Робким голосом, стоя на пороге, она что-то сказала. Николай подтолкнул Юрия.

– Окно открыть просит. Да, да, пожалуйста, откройте, – сказал по-немецки.

Женщина медленно прошла через комнату. Юрий поднялся, чтобы помочь ей.

– Это чьи портреты висят на стенах? – поинтересовался Николай. – Спроси-ка, я чего-то не могу такую фразу соорудить.

Юрий перевел. Женщина, – казалось вот-вот расплачется, – рассказала о шести сыновьях и о муже-враче, которые погибли. Она каждый раз вздрагивала, когда Николай что-нибудь переспрашивал или вставлял свои замечания.

– Вот вам пожалуйста – один погиб во Франции, трое в России, двое на Балканах, один у себя в Германии, – повторил Николай и спросил по-немецки: – А за что они погибли?

– За фюрера, – смиренно ответила женщина.

Юрий несколько раз порывался что-то сказать и, наконец, спросил:

– Ну, а что дальше? Как жить дальше будете?

– Гитлер капут, – как заученное, произнесла она.

– Оставьте ее, – сказал Иван Федосеевич. – Не знает еще она, как жить будет.

– Конечно! – подтвердил Николай. – Попробуй-ка проживи под фашизмом двенадцать лет – голова соображать перестанет.

Женщина поклонилась и вышла.

– А вообще интересно, – продолжал Николай. Ему после долгих размышлений в госпитале хотелось порассуждать. – Мы ведь сколько городов ни занимали, жителей почти не видели. Прячутся. А как только вылезать начнут, мы дальше едем. Вот пехоте нашей интереснее. Ну, ладно. Кончим войну – разберемся. Обязательно разберемся. Расскажи-ка лучше, Юрий, как тебе генерал награду вручал. Он разговаривал с тобой?

– Конечно, – произнес Юрий тоном, не допускавшим возражения. – Вручил он мне орден и сразу спрашивает: «Что самое главное для бойца на войне?» А у меня настроение, сам понимаешь, веселое. Я и отвечаю ему: «Самое главное, товарищ генерал, силу в себе чувствовать». Генерал мне: «Какую?». «Общую», – говорю. – «Как это понять, – общую?» Я ему и начал рассказывать, как один в машине оказался. «Берусь за рычаги и вспоминаю пословицу: «Один в поле не воин». А у самого в голове другая мысль. Рычаги ведь мастер делал, советский человек, там, в тылу. Он когда делал их, думал о танкисте, который за них держаться будет. Правильно? Затем облокотился о борт, – а броню ведь наш сталевар изготовил…

– Точно! – вырвалось у Николая. – Сталевар!

Юрий увлекся, приободряемый его восхищенным взглядом:

– Дальше – снаряды: их наши девчонки вытачивали. Пулемет, рация, орудие – все ведь нашими людьми сделано, и все обо мне думали. Правильно я говорю, Иван Федосеевич? – Тот молча кивнул, улыбаясь одними глазами. – Получается, что я не один в машине, а добрая сотня людей со мной. И вот как почувствуешь, что все победить хотят…

– Ну, а что генерал сказал? – Николай ловил каждое слово Юрия.

– Генерал говорит: «Больше, чем сотня». И смеется.

– Вся страна! – воскликнул Николай.

– Ну, конечно!

– Верно сказано. Но и это не самое главное. Самое, самое главное на войне то, что и во всей жизни. Надо во всей жизни вперед идти. И не так, чтоб тебя за уши тянули, а самому стремиться. Точно?

– Ты что-то туманно выражаешься.

– Тума-анно? Ничего не туманно. Есть люди двух сортов. Одни идут вперед, таких большинство, и с ними надо шагать. А других – ведут…

– Все идут. Только с разной скоростью.

– Не-ет. Все мы должны быстро идти, все должны водителями быть: мы вон пол-Европы против фашизма повели. А у нас у самих есть еще такие, которых надо за ручку вести. Они ко всему безразличные, пассивные. Да, да. Им – была бы сила, которая их потянет. А самим – все равно, что сегодня победить – что через год, что идти к коммунизму – что на месте стоять. Им – что есть, то и ладно.

Капитан Фомин прислушался к разговору.

– Что это вы там о коммунизме?

– Ну, а как же? Война закончится – что делать станем? Ведь не пировать же до скончания века. Скажите, Иван Федосеевич, – что важнее: силу народа в себе чувствовать, или вперед идти в первых рядах?

– Нельзя так ставить вопрос, – сказал Юрий горячо. – «Или», «или» – это неверно.

– Если силу Родины в себе не чувствуешь, вперед не пройдешь, – заметил Фомин.

– Да. А если чувствуешь, то не будешь сиднем сидеть, – добавил Николай.

– Тоже верно. – Иван Федосеевич одобрительно закивал ему и перевел ласковый взгляд на Юрия. – Если учесть, что первое – для нас само собой разумеется, то, конечно, силу эту надо использовать с толком на большие дела. Плохо, если у человека есть сильный голос, а он не будет в строю запевалой. Правильно?

Юрий, подняв голову, смотрел Ивану Федосеевичу прямо в глаза.

– Конечно, правильно.

– Да. А ты, Николай, еще не поздравил Юрия.

– С чем?

– Подал заявление в партию. Скоро на собрании разбирать будем – достоин ли быть кандидатом.

– Юрка! Поздравляю.

Николай набросился на него опять с объятиями и повалил на диван.

Вошел майор Никонов, за ним показался комбриг.

– Все еще не наобнимались? Вот два друга – пурга да вьюга.

Старшие офицеры уже были в комбинезонах. Движения полковника стали более резкими и отрывистыми. Юрий и Николай встали, как по команде «смирно», и одновременно, не сговариваясь, спросили:

– Разрешите идти по машинам?

– Нет, подождите. – Полковник всех пригласил к столу. – Садитесь. Получен приказ двигаться на исходную. Я, товарищи, собирал вас вот зачем. Сегодня мой день рождения. Хотел посидеть, поговорить. Но не удается. – Четвертый день рождения на фронте…

– Зато последний, – пробасил Никонов. – Ну, садись, дьяволята. Чего ждете? Иван Федосеевич. Давай сюда. – Он схватил со стола бутылку, мигом откупорил и разлил точно поровну в шесть стопок. – За новорожденного!

– Иван Федосеевич, твое слово – решающий тост. Да скажи так, чтоб загорелось внутри.

За стенами уже слышался гул выводимых на дорогу машин. Каждого жгло то волнение, которое охватывает солдата перед боем. Словно вдруг ты оказался на высоком утесе, где-нибудь над рекой Чусовой, и тебе надо прыгать в бурный поток. Ты знаешь, что переплывешь преграду, не сомневаешься в своих силах, потому что за тобою следят глаза верных друзей, которые не дадут утонуть. Но один миг ты медлишь. И вот дунул навстречу могучий порыв ветра. Раздалась команда командира – приказ Родины. И, вдохнув эту сильную струю свежего воздуха, ты бросаешься в пучину борьбы.

Обведя всех молодыми глазами, которые светились среди глубоких морщинок обветренного лица, Иван Федосеевич сказал просто и тихо:

– Выпьем за самое святое в жизни, за то, чему мы посвящаем самые высокие порывы души, – за Родину – живительный источник сил каждого человека. Выпьем за страстность нашей любви к ней, за страстность в наших делах, за пыл. За то, чтоб мы кипели, как расплавленное железо, и были неудержимы в своих порывах до ярости. Мы – танкисты, нам иначе нельзя. Да и вся наша страна сейчас – огромный танк, мчащийся вперед, к победе. Выпьем за командира этого танка.

Глава 21

– На Берлин!

Эта цель не упоминалась в разговорах. Отдавая приказы идти вперед, командиры сдерживали свои чувства и не произносили этого слова. Но в душе каждый – от генерала до рядового бойца – повторял:

– На Берлин!

Войска Первого Украинского форсировали реку Нейссе. Силами мощной подвижной группировки с несколькими тысячами танков во главе был нанесен удар по Берлину с юга и юго-запада. Одновременно войска Первого Белорусского фронта двинулись на штурм Берлина с Одера.

Апрельское утро. Кругом все зеленело. Запахи весны будоражили и без того взволнованных бойцов.

Артиллерия – пятьсот сорок стволов на километр! – работала бесконечно долго. Ухали басы дальнобойных, учащенно дышали, как огромные кузнечные меха, гвардейские минометы, и били, били, били полевые орудия. Все знали, что есть приказ Верховного Главнокомандующего не торопиться штурмовать вражескую оборону, а сперва тщательно обработать ее снарядами. Все знали, что артиллерийская подготовка будет длиться час сорок семь минут. Но никто папироски не свернул, ожидая, что вот-вот смолкнут орудия, пехота закричит «ура» и танки вырвутся вперед. Каждый механик-водитель сидел за рычагами, поглядывая на кнопку стартера. Стрелок-радист держал рацию на приеме. Заряжающий – нет, нет, да снова брал снаряд в руки, будто хотел убедиться, достаточно ли в нем весу. Командир танка ежеминутно смотрел на часы и прикладывал их к уху: «Не остановились ли? Уж больно медленно идут, проклятые!»

Автоматчики стояли на броне, напряженно вглядывались вперед, словно танк уже мчался.

Артиллерия грохотала. В лесу, перед Нейссе было тесно, как на митинге. Колонны танков стояли впритирку друг к другу. Кто-то из десантников рассуждал, посмеиваясь:

– Общее собрание Первого Украинского фронта считаю открытым. Присутствует… Мирза, пиши в протоколе: выделена дивизия регистраторов, она еще не окончила подсчет присутствующих. На повестке дня: Приказ Верховного Главнокомандующего – «Добить зверя в его собственной берлоге и водрузить знамя Победы»…

– Перестань ты болтать, – обрывают его. – Ну, чего ты душу рвешь из груди. И так уж поистомились…

Николай с любовью смотрел на своих бойцов. Он стоял, опершись на башню, и мечтал: «Изобрели бы такой совершенный радиоаппарат для каждого, чтобы можно было, как захочешь, поговорить с любым человеком, где бы он ни находился. Сейчас бы связаться быстро с заводом: «Алло! Тагил! С добрым утром! Как дела?» А потом ребятам в госпитале пару слов сказать… С матерью поговорить… С Потаповой Соней – обязательно; сообщить ей, где мы находимся, что комбригу радист нужен… Старушке, в Лацке подо Львовом, привет послать: «Как, мол, вернулась ваша дочка?». Или бойцам на Дальнем Востоке, – ничего что нет знакомых, – все свои: «Как там самураи? Долбаните-ка их заодно, чтоб уж надолго никакая война не угрожала нам, а то работы накопилось много».

«Такой аппарат дозарезу нужен, – рассуждал про себя Николай. – При коммунизме, наверное, сделают». Ему хотелось не только мысленно, но и реально ощутить живительную связь людей необъятного по размерам государства. Замечтавшись, он до мельчайших подробностей представил разговор со своим бывшим бригадиром на заводе – сталеваром Шумковым:

«– Колька! Как там дела? – строго спрашивал сталевар. – Наступает армия?

– Отлично, Иван Иванович! Уже за Нейссе пробиваемся.

– Союзников не ожидаете? Сами действуете?

– Сами, Иван Иванович! Их ждать – войны вовеки не закончишь.

– Как идет артподготовка? Снарядов хватает?

– А как же! Уже час орудия работают, и – ни малейшей заминки.

– Так и должно быть: мы все время идем с перевыполнением плана. – Сталевар покашлял. – Ну-к чо? Ладно… Да! Вот еще: Гитлера в Берлине не убивайте – его судить будем, всенародно.

– Постараемся, Иван Иванович.

– А как Европа? Рабочих-то после фашизма в живых осталось? Социализм думают строить? Смотри, Колька! На тебе ба-альшая ответственность. Ты там вроде, как наш посол…»

Юрий Малков поднялся из башенного люка и удивленно взглянул на Николая.

– Ты, что это бормочешь про себя? Николай! Что с тобой?

– Чего? – Он очнулся, покраснел, стал ощупывать свои карманы, вынул платок. – Это я так… Дай закурить.

– Я ж не курю. И весь табак еще вчера тебе отдал.

– Ну, да. Точно. Дай тогда пожевать чего-нибудь…

– Пожалуйста. Что тебе? Консервы? Сало есть, не американский шпик, украинское, настоящее. Хочешь? Сахару, может быть? Ну, пошлем на кухню за супом.

– Ладно. Ничего не надо. – Николай постепенно отделался от смущения и улыбнулся, счастливо щурясь. – Я что-то замечтался. Люблю пофантазировать…

Юрий ответил в тон ему:

– Я сейчас тоже сидел и думал. Знаешь, у меня сейчас такое настроение! Эх! – Он безнадежно махнул рукой, не сумев подобрать нужные слова. – Вот так бы начать мне полгода назад, когда в бригаду пришел. Знаешь, если мне сейчас мой прежний экипаж – Антона Ситникова, да Мишу Пименова – мы бы на своей машине прямо без остановки в рейхстаг въехали.

– У тебя и сейчас экипаж неплохой, – возразил Николай. – Ребята из госпиталя, бывалые. А сам ты…

Артиллерийский гул, стоявший над землей, чуть прервался. Через секунду орудия заговорили с новой силой, перенеся огонь чуть дальше, вглубь вражеской обороны. На реке, впереди за лесом, раздалось такое «ура», что гром артиллерии сразу всем показался тихим, как на маневрах.

– Ура-а! – подхватили десантники на танках, не в силах сдержать себя в эти торжественные минуты.

Мимо танков двинулись пехотные обозы-грузовики с боеприпасами, тачанки с катушками проволоки и телефонами, кухни, кинопередвижка. И когда показался походный банно-прачечный комбинат – две машины с баками, корытами и грудами выстиранного белья, на которых сидели девчонки с автоматами, – тогда не вытерпела танковая душа. Василий Иванович Никонов вышел на дорогу:

– Куда вас понесло? Что вам в печонки такое попало? Ишь, приспичило! Ну, куда вы поперед батьки в пекло суетесь? Стойте, дьяволята!

Какой-то молоденький ездовой, привставая на тачанке, пускал коней вскачь. Он глянул на майора сияющими от счастья глазами: «Врешь, мол, не обманешь – такой команды быть не может».

Грохот артиллерии оборвался. Но в ушах еще долго стоял затихающий гул. Словно перестали рокотать гигантские басовые струны, но одна, самая низкая, еще гудела. И танки получили приказ: вперед.

Машины рванулись в нетерпении. Вброд перешли Нейссе. Взобрались на западный берег, размолотый в труху. Мимо остатков леса, где лишь торчали огрызки древесных стволов, через противотанковые рвы, сглаженные снарядами, по полям, вывернутым наизнанку, гвардейцы вывели машины на дорогу. Вперед, на Берлин! Путь открыт!

Маршруты танковых корпусов были разбиты на этапы для бригад. На каждом этапе одна бригада мчалась впереди, пробивая путь, остальные шли в колонне следом. Когда горючее и боеприпасы у головной бригады кончались, ее сменяла другая. Создавалась неостанавливающаяся лавина.

Перед маленькими городишками не задерживались. С хода таранили заграждения. Повернув башни чуть в бок – один танк направо, другой налево – с полным огнем из орудий, пулеметов и автоматов мчались по главной улице. В небе, обгоняя танки, летела воздушная гвардия и за три минуты до наземных войск хорошим огоньком «предупреждала» гарнизон противника о гибели.

Есть ли предел силе, энергии и выносливости русского человека, когда он воодушевлен? Ну, пусть танкисты – они на машинах, им можно приклонить голову, вздремнуть на ходу. А пехота! Советская пехота, прошагавшая с боями от Волги до Шпрее! Где может быть предел ее силам?! Эти богатыри шли за танками, почти не отставая. Стоило только танкистам остановиться, чтоб заправить машины, как их обгоняли вдохновенно шагающие пехотинцы. Идут, заткнув за пояс полы шинелей, – вот-вот побегут со всех ног. Будто за спиной не пройденные километры, с боями на каждом шагу. Будто только что из дому вышли разделаться с бандитами, которые здесь на европейской улице людям проходу не дают.

Несколько дней мчались танки. Николай почти не сходил с брони. Немного болела нога. Когда было совсем невмочь, он садился тут же на крыле возле башни. От мотора, который не успевал остывать, корпус машины был теплым.

Юрий выбрался из люка. Его похудевшее лицо было темным от копоти и пыли. На миг в горящих глазах мелькнула тревога: «Где Николай?» Но он быстро увидел друга и склонился к нему.

– Коль! Чувствуешь, как мотор четко работает? Ситникова не раз помянешь.

Николай задорно тряхнул головой. Встречный ветер шумит в ушах и бросается в рот, прерывая дыхание, лишь скажешь слово. Колонна грохочет по шоссе, оставляя на асфальте вдавленные следы гусениц.

На обочине мелькнула желтая немецкая табличка:

«Потсдам – 2 километра».

Юрий увидел ее и закричал, хлопая друга по плечу.

– Смотри, смотри! Это предместье Берлина.

Сбавляя бешеную скорость, танки открывают огонь по завалам на окраине, по домам справа и слева. Оттуда стреляют немцы. Десантники спрыгивают и бросаются на завал. Застрекотали автоматы.

– Гранаты, гранаты! – командует Николай. Он бережет раненую ногу и не сходит с танка, хотя это опасно.

Вот один смельчак-автоматчик взобрался на завал и машет танкистам: «Давай, мол, вперед! Тарань! Можно».

Танк Юрия вырывается из колонны. Николай прячется за башню. Машина, будто прыгнув, сразмаху толкает преграду. Мотор ревет. Еще усилие, еще! Летят в стороны телеги, груженные камнем, бочки с гвоздями, ящики с кирпичами и еще какой-то хлам.

Немец в форме юнкера, грязный, без фуражки подкрадывается сбоку с противотанковым ружьем. Николай прицеливается и пускает длинную очередь из автомата. С крыш бьют пулеметы. Юрий наводит на них орудие, танк вздрагивает от частых выстрелов.

Вдруг Юрий слышит по-радио голос Сони: «Я – Буря, я – Буря. Не задерживайтесь! Не задерживайтесь! Быстрее на канал – захватить мосты, захватить мосты!»…

Юрию хочется ответить ей, хочется рассказать Николаю о том, что Соня вернулась. «Какой она молодец! В такие дни нашла бригаду, догнала ее». Хочется сказать Соне хоть одно слово: «Вперед!» Но он не может приказать, чтобы радист переключил на передачу: надо спешить. Он сигналит рукой из люка десантникам. Те быстро взбираются на танк.

– Включай четвертую! – командует Юрий механику.

Его обгоняют другие машины. Снова преграда. Кто-то другой идет на таран. Танк застревает в грудах камня, в щепах, в хламе. На него лезут немцы. Десантники выручают, завязывается рукопашная.

Николай размахивает руками: «Так их!» Его подмывает кинуться туда. Он посылает автоматчиков. А Юрию не терпится. Он командует: «Полный газ!» и таранит завал сбоку. Задние машины стреляют через головы по зданиям впереди. Дома тонут в огне и дыме. Подъезжает «катюша» и присоединяет к огню танков ливень пылающих снарядов.

Танк Юрия прорывается дальше. За ним остальные. Десантники бегут следом, не чувствуя под собой земли. Из каждого дома отчаянная стрельба. Гранаты летят в окна. Лавина танков, сея огонь орудиями и пулеметами, метр за метром продвигается вдоль улицы.

Николай стоит у башни. Юрий показывается на секунду: «Соня здесь!» Но Николай не слышит. – «Мы им покажем!» – отвечает он. Юрий смеется, разгоряченный боем.

В этот миг дымное пламя вспыхнуло на их танке. Горящие капли газойля брызнули Николаю на затылок, и он обернулся. Загорелись запасные бачки. Николай быстро скидывает с себя тужурку и начинает; сбивать пламя.

Юрий увидел. Он решает сбить пламя ветром и, ничего не говоря экипажу, командует механику-водителю: «Полный газ. Без задержки, без задержки». Водитель, слушая спокойный голос командира, выжимает из мотора все. Стрелка на спидометре, показывающая скорость, перевалила все дозволенные границы.

Колонна бригады летела через город громоподобным вихрем. Впереди, словно гвардейское знамя, полыхал факел горящего танка. Рвался надвое воздух. Казалось, что не от снарядов, не от пуль рушатся стены, сыплются кирпичи, известка, а от гигантской силы урагана, ударившего по сторонам. Будто появился разозленный сказочный богатырь Вихорь Вихоревич и в гневе промчался по городу.

Юрию и Николаю не удавалось сбить пламя. Горючее проникало внутрь и трещало там. Вот-вот взорвется мотор, и танк встанет. Они домчались до конца. Механик затормозил. Улица уперлась в канал. Бетонные берега были круты. Мосты оказались взорванными.

– Горим! – закричал Юрий экипажу. – Вылезай!

На другой стороне возвышались здания германской столицы. На канал вслед за первым танком один за другим вылетели остальные. С каждой минутой на берегу становилось теснее и теснее. Машины выстраивались вдоль края и стреляли в упор по домам первого берлинского квартала, которые начали оживать и извергать огонь. Десантники сгоряча прыгали в грязную воду, чтобы вплавь перебраться через канал.

Юрий увидел, что некоторым автоматчикам вода была по горло, они шагали по дну. Пламя перекинулось на башню и жгло ему спину, но Юрий никак не мог в такой день покинуть танк. Он быстро спустился из башни вниз и сел за рычаг. Мотор лихорадочно стучал. Юрий включил скорость и дал с места полный газ.

Николай упал и начал кататься по земле, гася на себе гимнастерку.

Пылающий танк словно присел под собственной тяжестью, затем метнулся вперед и рухнул в воду. Он прошел еще по дну, взбивая волны верхушкой башни, и замер, уперев орудие в противоположный берег. Пламя газойля сорвалось с него и поплыло, дымя, вниз по течению. Юрий выкарабкался из танка, откашливаясь и отплевываясь. Вода ручьями текла с него, он пополз по стволу орудия и дотянулся рукой до мокрого, грязного цемента.

– Доски! Доски! – неистово закричал Николай своим десантникам.

Это произошло на глазах у всей бригады. Никто не намечал действовать таким образом. Но все мгновенно поняли замысел Юрия и Николая. Второй танк ухнул в воду близ берега. Автоматчики тащили вывороченные в ближайшем доме полы. Штурмовые мостики с берега на танки быстро умножались. Скоро сплошной настил перекинулся через канал, и по нему безудержным потоком двинулись люди.

Подъехала мотопехота. Вот уже на руках переносят пулеметы и легкие орудия. Рядом саперы наводят понтонные мосты. А войска на этом берегу все прибывают и прибывают. Уже сотни танков ведут огонь, поддерживая бой за плацдарм на той стороне. Подходят «катюши», артиллерия. В воздухе реют самолеты. На черные кварталы обрушилась вся сила фронта. Гвардейские танки проложили ей путь.

На севере гремел Первый Белорусский. Берлин занимался в кольцо. Дым, копоть и пыль застелили небо. Померкло над столицей Германии солнце. Оно было красным, будто гасло, не успев опуститься за горизонт, и медленно падало в чаду густого грязного воздуха…

…Они шли по улицам разрушенного города. Шагали медленно, потому что у Николая еще болела нога. Юрий все время забегал вперед, и Соня сдерживала его, взяв под руки обоих. Василий Иванович Никонов шел сбоку и сосал погасшую трубку, поглядывая на молодежь.

Через день после падения Берлина танковые части получили новый приказ. Они приготовились к маршу. «Тридцатьчетверки» гвардейцев вытянулись в колонну по всей Герингштрассе от Потсдамерштрассе до самых Бранденбургских ворот. Пользуясь остановкой, друзья решили пройтись по Берлину.