Текст книги "Я твой, Родина"

Автор книги: Вадим Очеретин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 17

Весь день Юрий проспал в медсанвзводе. Когда к нему приходил Николай, доктор хвастался:

– Э-э-э! Не разбудить вам его. Проснется к вечеру, не раньше.

Ночью Юрий раскрыл глаза. Прежде всего захотелось есть. В голове была приятная свежесть. Напевая себе что-то под нос, он отправился на кухню и плотно пообедал.

Но воспоминания снова омрачили его настроение. Он вернулся в медсанвзвод, расспросил о Соне и Николае. Его успокоили. Но ощущение большой невосполнимой потери захватило все мысли и чувства.

Гвардейцы, как обычно, до подхода основных сил фронта, держали круговую оборону. Всю ночь он бродил от танка к танку, томясь, и не находя, чем отвлечься. Город был большой: на несколько кварталов приходилась одна машина и два-три десантника. Юрий боялся очутиться наедине с самим собой и два раза обошел все «тридцатьчетверки».

Танкисты спали. Автоматчики, которые охраняли машины и вели наблюдение, ничего не знали о переживаниях Юрия и каждый раз весело приветствовали офицера-«безлошадника».

– Никого не замечали? – спрашивал Юрий.

– Нет, никого, – раздавался ответ, в котором слышалось сожаление.

– Ужинали?

– Все поели, – с готовностью отвечали ему.

– Курево есть у всех?

– Курева хватает, товарищ гвардии лейтенант.

– Ну, ладно… – и Юрий уходил к следующей машине.

Несколько раз он порывался разбудить Николая, спавшего на жалюзи танка, но так и не решился. Потом он зашел к майору Никонову. Тот расположился в комфортабельной квартире какого-то бежавшего богатого фабриканта и крепко спал на пуховых перинах, держа в руке пистолет. Все были утомлены после напряженных боев.

Тогда Юрий заглянул в штаб. Там бодрствовал один скучающий дежурный радист, который встретил его, радуясь, что нашлось с кем поговорить.

– Чего не спите, товарищ гвардии лейтенант?

– Только что встал. Что-то не спится. Весь день продремал, – отговорился Юрий.

– Хотите чаю? Хорошего чаю я достал. У нас украденый, вот, смотрите, упаковка: «Грузинский, 1-й сорт».

– Наливай, что-то во рту у меня пересохло.

– Это от долгого спанья всегда так. Пожалуйста, пейте.

Они молча пили крепкий чай. Радиста так и подмывало поговорить.

– Вы не слыхали, – начал он, – как наш танк в кино заехал?

– Чей танк? – насторожился Юрий.

– Я не запомнил фамилию командира. Это взвод разведки батальона Никонова. Вы ведь тоже, кажется, из первого батальона? Ну, так вы его должны знать. У него позывные «Вихорь». Он еще всегда с лейтенантом Погудиным вместе действует. Знаете?

– Ну, ну, знаю. – Юрию очень хотелось послушать, что расскажет про него штабной радист.

– Как его фамилия?

– Его? Малков.

– Во-во! Малков. О его взводе как-то в корпусной газете писали. Помните, они реку Варту форсировали – по заминированному мосту проскочили. Они с Погудиным любят почудить. Так, про кино слыхали?

– Гм! Нет.

– В самом деле? А все об этом говорят. Не помню, в Шпроттау или в Зорау это было. Дня четыре тому назад…

– Ну, неважно, – поторопил Юрий. Его забавляло то, что радист не знает, с кем говорит.

– Названия городов тут такие, что спутаешь. Так вот. В город вошли, как всегда в эти дни, неожиданно для немцев. Пробираются по улице. Впереди – автоматчики, за ними – танк на малом газку. Смотрят – широкие застекленные двери. Оказалось – кинотеатр. Чуть-чуть синими лампочками освещен. Зашли. Билетер, расшитый галунами, вытянулся в струнку, затрясся и руки поднял.

– Где касса? – спрашивают они.

В углу прилавок. Там продавщица куревом торгует, раскрашенная, разодетая. Она, конечно, – в обморок… Табличка висит: «французские сигареты, болгарский табак, чешские трубки». А последнее: «русские папиросы» уже зачеркнуто.

Наши пошли в зрительный зал. На них никто внимания не обратил: темно, последние ряды пустые. А в передних – военные фуражки торчат.

И вот глядят: на экране танки германские на улицы нашего Минска входят. Из пулеметов строчат, разбегающихся женщин давят.

– Давай им вторую часть покажем, – решают они. – Обойдем на машине вокруг. Протараним стенку за экраном и въедем. А тут ракету дадим.

Так и сделали. Немецкие моторы на экране визжат, заглушают нашу «тридцатьчетверку» за стенкой. И вот, когда гудериановские танки показывались, как они на Москву поехали, экран-то как лопнет. Штукатурка посыпалась. А автоматчики в зале белую ракету в потолок – бац! Танк как въедет в театр, прямо против зрителей! Немецкие офицеры повскакали, револьверы повыхватывали. А командир танка высовывается из люка и кричит:

– Хенде хох! Сеанс окончен!

Радист рассказывал и очень удивлялся, что этот грустный офицер, которого он знал только в лицо, ни разу не улыбнулся, слушая такую веселую историю. Юрий сидел за столом, подперев голову растопыренными пальцами и глядя в одну точку.

Было время, – он считал, что Соня – самое главное в его жизни. И вот Сони нет… Он чувствовал боль от большой потери. Но при этом в нем уже поднималось что-то новое и гораздо большее, чем любовь к девушке.

Юрия тянуло к товарищам.

Взошло солнце, озарив серые черепичные крыши. С востока подошли войска. Командир бригады передавал город пехоте. Юрий поблагодарил радиста за чай и направился к своему экипажу.

Крадучись, чтобы не потревожить истомленных бойцов, он вошел в дом. Танкисты разместились вместе с автоматчиками, теснясь по привычке. Юрий бесшумно прикрыл за собою дверь. В квартире с опущенными бумажными шторами было темно. Он зажег фонарик, громко щелкнув, и оглянулся: не разбудил ли кого. На цыпочках перешагнул через спящих вповалку и убрал маскировку с окон. В комнате забрезжил серый свет мрачной узенькой улицы, на которой, наверное, никогда не бывало солнца. Юрий взял стул и, подняв высоко над полом, перенес его к столу, медленно опустил и тихо сел, боясь, чтобы не скрипнуло.

Он разглядывал, будто впервые, людей своего экипажа и десантников, которые часто в боях были на его танке. Прямо перед ним широко разбросав руки, – механик-водитель Антон Ситников. Толстыми, сильными, сбитыми в суставах пальцами Ситников сжимал во сне ножку стола. На плече у него примостился башнер Михаил Пименов. Губы его в такт ровному дыханию вытягивались.

Рядом спал черномазый Мирза Нуртазинов в обнимку с «дважды отважным» Перепелицей, который положил себе на лицо пилотку, и она шевелилась от его сильных вдохов и выдохов. Оба подсунули под себя автоматы, им было неудобно, они ворочались, но каждый раз только плотнее прижимали к себе оружие.

Юрию хотелось поднять их всех и рассказать о том, что он потерял близкого человека – Соню, но он, остался сильным и не будет воевать хуже. «А они, наверное, и не знают ничего про меня». Юрий перебирал в памяти все прошлые разговоры со своим экипажем. Они всегда были только строго деловыми. Есть ли у Ситникова любимая девушка? Даже этого Юрий не знал. Вспоминался подслушанный им случайно недавний разговор Антона Ситникова с капитаном Фоминым. «Ну, товарищ парторг роты, как ваш командир? В партию собирается поступать?» – спрашивал Фомин. «Прекрасный специалист танкового дела, умелый командир, – отвечал Ситников. – Но только немного формалист и инициативы маловато». «Ничего, – успокаивал Иван Федосеевич, – переварится в нашем котле».

Отбросив мысль разбудить экипаж, Юрий решил идти искать Николая. Пусть он опять затеет какой-нибудь спор и будет говорить колкости, – с ним все равно легче, чем одному. Встав, Юрий еще раз бросил взгляд на механика-водителя. И ему показалось, что один глаз Антона Ситникова приоткрылся. Юрий пригляделся – не почудилось ли? Нет, верно: Ситников не спал.

– Ты что не спишь? – удивился Юрий.

Все лежавшие на полу сразу подняли головы: каждый подумал, что вопрос относится к нему. Ситников вскочил и, весь сияя, протянул Юрию широкую пятерню:

– Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант! Живы! Поздравляю!

Изумленный Юрий, долго не выпуская, тряс ему руку.

– Вы когда проснулись?

– Как тильки вы пришлы, товарищ лейтенант, – ответил «дважды отважный» Перепелица.

– Ну-у? – недоверчиво протянул Юрий.

Украдкой поглядывая на него, бойцы поднимались, смущенные. У каждого вдруг нашлось какое-то срочное дело. Миша Пименов взялся покрепче пришить к комбинезону пуговицу, которая и не собиралась отрываться. Мирза Нуртазинов принялся чистить автомат и без того безупречно блестевший. Перепелица обнаружил, что погоны на плечах лежат косо, и начал переделывать их.

– Товарищ гвардии лейтенант… – В глазах Антона Ситникова светилось столько радости за командира, живого и невредимого, а в голосе было такое дружелюбие, что Юрий не удержался и, растроганный, тряхнул за плечи механика-водителя. – Товарищ лейтенант! Мы сержанта Соню отвезли в самый госпиталь. Врачи сказали, что будет жива. А это мы на память взяли.

Антон вынул из-за пазухи аккуратно сложенную красную шелковую косынку и, держа в обеих руках, протянул Юрию, как что-то живое. Юрий секунду заколебался. Если бы раньше ему попалась Сонина косынка, он носил бы ее на груди у сердца. А башнер Миша Пименов как всегда, смешно вытягивая губы, пробубнил:

– Мы его как флаг советский вывешивали, когда к своим на бронетранспортере подъезжали.

Юрий спрятал косынку в карман.

– Спасибо, Антон! Большое спасибо!

– Такой флаг не годится, – вставил Мирза Нуртазинов. – Вот флаг.

Он взял свою каску и вынул из нее алый лоскут тончайшего шелка с вышитыми портретами Ленина и Сталина.

Все так и ахнули и собрались в кучу, рассматривая замысловатое рукоделие. Мирза пояснил:

– Отец мне давал. Говорил: рейхстаг брать будешь – там этот флаг поднимать надо. Мать, три сестры и бабушка пять дней и пять ночей не спали – для меня делали. Но, но, отойди, сержант, руками трогать не даю.

– Дай ще трохи побачить. О це гарний прапор!

– «Гарний, раний» – передразнил Мирза Перепелицу. – Что ты понимаешь?

– Понимаю! – рассердился сержант. – Я такий же громадянин Радянского союзу, як и ты.

– Ну, бросьте спорить, – примирял их Юрий.

Все стояли вокруг Мирзы Нуртазинова, который торжественно укладывал обратно в каску свою драгоценность.

Юрий смотрел в лица бойцов. Он мало знал о них и пожалел об этом. О чем они думают сейчас, когда скуластый черноглазый Мирза Нуртазинов тщательно расправляет в каске сложенный лоскут? Может быть, каждый представил себе необъятные степи Казахстана и, таких же как Мирза, тонких, гибких девушек, которые вышивают шелка? А курносый Яков Перепелица нахмурил добродушное лицо и отвернулся. Наверное, вспомнил свою золотую, опаленную огнем Украину. Замечтался и Миша Пименов. Он с Урала. Это край гор, металла и оружия. Что-то улыбается про себя Антон Ситников – думает о своей Сибири с бескрайними полями, с тайгой и заводами.

Юрий почувствовал, что эти люди теперь не безразличны ему. «И ведь много таких. Это они сейчас, близкие, родные, сограждане, от Дуная до Ледовитого океана идут вперед и от Карпат до Сахалина работают, обгоняя время. Их много. И я с ними!» Такая мысль была для него откровением.

– Давайте споем! – предложил Юрий. Он первый раз в жизни произносил такую фразу.

– Запевайте, – подхватил Ситников и добавил: – Запевалам особый почет.

Он хотел намекнуть Юрию на последнюю беседу Ивана Федосеевича перед боем. Капитан Фомин говорил примерно так: «У нас в стране есть много простых прекрасных людей. Каждый по мере своих сил и способностей двигает вперед дело Родины – будь то добыча руды, варка стали, сборка машин, новостройка или завоевание победы в бою. Это самые необходимые люди на земле. А запевалам особый почет. Это те, кто, как богатырь Вихорь Вихоревич из сказки дяди Вани, «никому покоя не дает, потому что есть в нем живительная сила такая: куда ни придет – люди начнут горы ворошить, реки вспять поворачивают, глядишь – на болоте сады расцветут, в сухой степи – лес вырастает». Имя этим запевалам – коммунисты. Это они зачинатели всех великих дел».

Юрий понял намек своего механика, вспомнил беседу Ивана Федосеевича. Но еще не решился запеть первым. Начал сам Антон Ситников, он откашлялся, помедлил, задумчиво прикрыв глаза, и начал тихо, задушевно:

 
Чуть горит зари полоска узкая,
Золотая тихая струя…
 

Вторя ему, дружно пристали все остальные. И дрогнули стекла в окнах:

 
Ой, ты мать-земля, равнина русская,
Дорогая Родина моя…
 

В окно заглянули улыбающиеся Николай и его ординарец Миша Бадяев. «Вот вы где!», – кричал Николай. Ему закивали, не прекращая песни. Юрий бросился к окну, замахал: «Иди сюда!», толкнул раму, она распахнулась, и Николай влез прямо в окно вместе с весенним ветерком, повеявшим нивесть откуда в этой узенькой каменной уличке с мрачными зданиями и вечной сыростью.

Николай уселся на подоконник и запел, весь отдаваясь песне. Юрий дружески хлопнул его по плечу:

– Живой, ч-чорт! Я за тебя так боялся.

– А что мне сделается? – хвастливо тряхнул головой Николай.

Потом так же тихо, не нарушая песни, он сказал с горечью:

– Вот Соне – не посчастливилось.

– Да-а.

Снова оба пристроились к хору и тянули широко, с сердцем, до слез в глазах:

 
И бегут, бегут дороги дальние
В голубой неведомый простор…
 

– Ты что это ребят здесь собрал? – спросил Николай.

– Это я сам к ним пришел.

– Правильно! Всегда, когда на душе смутно, – к ребятам своим придешь – и легче станет.

Юрий кивнул. Песня вырывалась из мрачной квартиры, летела из узкой улицы туда, где за темными домами угадывалось яркое солнце. Голоса певцов становились гневными и мужественными, каждый четко произносил слова:

 
Чья душа с тоскою не оглянется,
Не пойдет в огонь сквозь ночи тьму…
 

Взглянув в окно на безоблачное небо, в котором высоко-высоко шли на бомбежку эскадрильи «петляковых», Николай потянул за собой Юрия:

– Смотри. Уже настоящая весна.

– Апрель…

– Этой весной мы победим. Победим, Юрка! Ты понимаешь, кисельная твоя душа, по-бе-дим!

Юрий не обиделся и ответил серьезно:

– Понимаю. Мне бы сейчас машину дали, чтоб – не безлошадником.

– Дадут. Обязательно дадут.. Сейчас быстро пополняют – и новыми, и из ремонта.

Они снова запели. Но Юрию хотелось поговорить.

– Вот, знаешь, в этом городе, когда я потерял вторую машину, пришлось встретиться с одной… Сначала думал – благородная женщина: меня спасла. А потом понял: ничтожная, родины у нее нет… До чего может стать жалким человек, забыв о родине!

Николай молча кивнул, серьезно глядя ему в глаза.

А широкая мелодия песни рвалась и рвалась ввысь:

 
Ой, ты, мать-земля, равнина русская,
Дорогая Родина моя…
 

Глава 18

Получили задачу выйти в тыл следующему городу. «Тридцатьчетверки» пробирались неторными дорогами, обходя узлы сопротивления врага. По сторонам – аккуратные, тщательно вылизанные квадраты насаженных лесов. Такие жерди сосен можно сосчитать: столько-то стволов в ряду, столько-то рядов. Скучная картина. Николай, сидя на танке, старательно прощупывал взглядом все кругом, готовясь в любой миг пустить ракету в сторону замеченной опасности.

– Стой! – замахали руками на первой машине.

Головной танк разведки заприпадал на бок, мотор жалобно зажужжал, рыкнул раз, другой и заглох.

Порвалась гусеница. Блестящая стальная лента растянулась по земле позади танка, как обмотка с ноги неряшливого пехотинца. Танкисты принялись натягивать ее, заменять лопнувшее звено – трак. Десантники помогали, Николай перебрался на танк командира взвода и заглянул в башню.

– Мечтаешь? – спросил он Юрия, который сидел там без шлема и вытирал с лица и шеи пот. Наступали теплые дни, и в танке становилось жарко.

– Нет, просто так… думаю. Ведь война кончается. А? Николай? – Юрий развернул карту. Улыбаясь и поглядывая на Николая, он стал считать километры по маршруту. – До Берлина, знаешь, сколько осталось? Двести по прямой. Вот… Кончится! И что будет после войны! Представляешь?

– Ты только сейчас об этом подумал?

В эту минуту в чахлом лесу защелкали винтовочные выстрелы. Как будто несколько десятков погонщиков скота ударяли кнутами по воздуху. Пули зацокали по броне, по деревьям. Один танкист упал. Кто-то из десантников вскрикнул, раненый. Все, хватаясь за оружие, обернулись в сторону пальбы.

Плотная цепь вражеских солдат с противотанковыми гранатами, с винтовками, подгоняемая сзади офицерами, надвигалась на танки. Можно было подумать, что они большим числом собрались задавить горстку гвардейцев и сжечь русские машины.

Наступила пауза. Бывает в бою такая заминка, в какую-нибудь долю секунды: противник увидал, что его заметили, через миг на него развернут башни, встретят пулеметами и осколочными из орудий. Но немцы – в лесу, снаряды будут рваться о ближние деревья. Противнику можно подобраться к «тридцатьчетверкам» и бить противотанковыми гранатами.

Что будут делать гвардейцы? Как поведут себя немцы? Заминка длилась один миг, но она казалась долгой, потому что стояла необычная тишина. Затем у немцев раздался окрик: – «вперед!»

Николай спрыгнул с танка и смерил взглядом атакующих: больше сотни. Не поворачиваясь к своим, он шестым чувством командира угадал, что все автоматчики не сводят с него глаз и ждут знака.

– Взво-од! – он поднял пистолет над головой. – Вперед! Огонь! Танки, помогай! – и бросился навстречу немцам. – За Родину! Ура!

– Ур-ра-а! За Родину-у-у!! – покатилось по лесу, множимое частым эхо.

Секунда: с танков спрыгнули десантники. Вторая: противник остолбенел, и десант пробежал дюжину шагов. Третья: немцы попытались снова открыть огонь, но двадцать пять русских автоматов дали по длинной очереди и заставили их залечь. Подали зычный голос моторы. Давя хилые сосенки, два танка врезались в лесок вслед за автоматчиками. Через головы десантников по вражеской цепи хлестнули башенные пулеметы.

– Грана-аты! – скомандовал Николай, вынимая «лимонку».

Его зажгла вспышка неожиданного боя. – «Только не задерживаться, – горела в голове одна мысль. – Только не дать им опомниться! Добежать до рукопашной, они все равно не выдержат. Они должны повернуть!»

– За Родину-у-у! – кричал Николай, что было силы, кидая гранату.

– Ур-ра-а! – подхватывали остальные.

Взрывы оглушили немцев. До них оставалось пятнадцать шагов. В руках десантников сверкнули ножи.

И противник не выдержал. Бросая оружие и каски, немцы вскочили и повернули назад. Николай догонял, стрелял, перезаряжал автомат. Танки отстали, застряв между деревьями, но Николай ни разу не оглянулся. Он слышал, знал, что все его автоматчики были с ним в цепи, а самых быстроногих видел впереди.

За лесом начиналось поле. Когда добежали до опушки, стрелять больше было не в кого.

– Уже все? – разочарованно спросил Миша Бадяев, порывисто дыша. Он неотлучно следовал за своим командиром.

– Все! – Николай перебросил автомат за плечо. – Наших никого не задело?

– Не-ет, – весело замотал головой Миша и добавил восхищенно:

– Голос у вас какой! Всех так и потащило…

Николай утер рукавом разгоряченное счастливое лицо и заморгал: в глаза стекал пот, как после тяжелой смены у мартеновской печи…

– Это, брат, не голос. Голос тут не при чем.

– Команда такая. – Глаза у Миши зажмурились, будто он смотрел на ослепительное пламя. – За Родину! – повторил он.

– А как же? – протянул Николай. И распорядился: – По машинам! Айда, Миша, к танкам, пусть заворачивают.

У всех на виду Николай направился обратно, неторопливой походкой, перешагивая через трупы. Как всегда, правую руку он держал на ремне автомата, левую – на поясе, чуть сутулясь, голову наклонив вперед. Он смотрел перед собой исподлобья, задорно щуря правый глаз.

Перед ним приподнялся с земли недобитый фашистский офицер. Гитлеровец уперся плечом в дерево и нацелился из револьвера. Николай увидал его уже за несколько шагов. Он выхватил из кобуры пистолет. Автоматчики кинулись к ним, взводя затворы, но не успели. Грянуло одновременно два выстрела. Немец обмяк, навалясь на сосну. А Николай упал.

«Ранен. На этот раз, кажется, тяжело. Придется – в госпиталь. Нет! Сейчас нельзя!» Николай пытался привстать на руках, вытянулся в рост. Но по правой ноге, словно пробежал электрический ток. Из тела будто вынули разом все мускулы. Голова закружилась, отяжелела. Сосны поплыли вбок и стали валиться, как убегающие враги. Николай опрокинулся на спину. Его подхватили, понесли.

Ранен гвардии лейтенант Николай Погудин. И опять – в ногу! Будто вражеская пуля знала, проклятая, что для него самое главное в жизни – идти вперед.

Подъехали еще танки: передовой отряд догнал разведку. Комбат Никонов с угасшей трубкой во рту вылез из машины и побежал вдоль колонны.

– Чего вас заморозило? – тревожно спрашивал он.

Увидав, как перевязывают Николая, майор неловким жестом выдернул трубку изо рта, она разделилась надвое, и мундштук остался в зубах. Он махал чубуком перед собой, не зная куда его сунуть. Но потом быстро справился со своим замешательством и закричал:

– По машинам! Взводом десанта командовать будет Перепелица! Сажай ребят. – И пригрозил строго: – Чтоб отомстить мне за лейтенанта как следует!

– Есть.

Около Николая на земле сидел, поправляя ему бинты, Миша Бадяев. Он стискивал зубы, едва-едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться и поминутно повторял:

– Возвращайтесь быстрее, товарищ гвардии лейтенант, возвращайтесь быстрее…

– Я скоро! – Бледные губы Николая раздвинулись в улыбке.

– Дай руку, Миша. Пусть ребята не забывают меня.

Бадяев схватил ставшую мягкой и холодной руку Николая.

– Что вы! Товарищ лейтенант! Конечно! Возвращайтесь скорее.

Прибежал Юрий.

– Коля! Ранило?

Николай тяжело и часто дышал.

– Видишь… Назад придется ехать.

– Ну… – Слова застряли у Юрия в горле, он беспомощно махнул рукой и сказал не то, что хотел. – Ты пиши. Слышишь, Коля, пиши. Обязательно пиши! Чтобы нам после войны не потерять друг друга. Хорошо?

Он стоял, вытянувшись, и не зная, что делать, растерянный, такой же бледный, как раненый Николай. Тот протянул ему руки.

– Ну, давай… попрощаемся.

Юрий помедлил, неловко наклонился и обнял товарища, ткнувшись носом ему в плечо. Николай погладил его, как девушку, по спине.

– Эх, Юрка! Какой же ты все-таки, дружище… На-ко вот. Я написал тебе рекомендацию. – Он вынул из кармана гимнастерки аккуратно сложенную и уже изрядно потрепанную бумагу.

Юрий благодарил одними глазами. У него перехватило дыхание.

Подошел майор. Юрий почувствовал его взгляд, поднялся и, четко откозыряв, направился к своему танку. Он зашагал сначала медленно, а потом почти побежал и одним махом залез в башню.

Никонов поднял Николая и на руках понес к своей машине.

– Сейчас санитарная подъедет. Кровь идет? Надо подбинтовать еще. Ну, чего молчишь? Помираешь, что ли? – пробовал он шутить.

Николай старался повернуть голову в ту сторону, куда уходили, быстро срываясь с места и, будто раздраженно, рыкая моторами, один за другим танки разведки.

– Не во-время, Василий Иванович, меня стукнуло.

– Ладно тебе, «не во-время». Вся война – не во-время, – ворчал майор, опуская его на крыло своего танка.

Василий Иванович нежно поправил Николаю пилотку, которая сваливалась с торчащих вихров. Он понимал, что страдание во взгляде Николая – это не только боль от раны. Это – муки человека, вынужденного лежать в то время, когда другие мчатся вперед.

– Ничего. Догонишь. Маршрут знаешь?

Он в шутку спросил про маршрут, чтобы приободрить Николая. Но тот серьезно ответил:

– А как же? Знаю.

Подошла санитарная машина…

Юрий не заметил, что на его танк залез и уселся с десантниками позади башни Иван Федосеевич. Капитан Фомин, догнав с батальоном разведку и увидав, что Николай ранен сразу понял: за Юрием нужен глаз. И у десантников командиром стал сержант Перепелица, которому могла потребоваться помощь офицера. И сам Иван Федосеевич в эти дни начинал терять свое обычное спокойствие. Еще бы! До Берлина оставалось – рукой подать.

Перепелица был в восторге, что Иван Федосеевич поехал с ними.

– От дякую! От спасибо, товарищ гвардии капитан, що вы с нами. Та мы зараз дадим нимцам копоти! – размахивал он автоматом.

– Спокойнее! – Капитан усадил его рядом с собой. Танк мчался на предельной скорости. Мотор ревел, и его горячее дыхание обдавало лица сидевших на жалюзи за башней. – Ты что медали не снял. Потеряешь.

– Та це ж остатний раз идемо. Зараз перемога будет.

– Щи ни зараз, – сказал капитан по-украински, но согласился:

– Вообще-то правильно: теперь уж, наверное, до дня победы снимать и нацеплять некогда будет.

Хилые леса сменились полями. Кругом было пустынно. Впереди виднелся городок с островерхими черепичными крышами и шпилями двух кирок. Юрий выбрался на башню, сел, свесив ноги в люк и кричал так, что ему приходилось придерживать ларингофон. Он заслонял рукою глаза от солнца, разглядывая местность вокруг.

– Вперед! Полный газ! Впереди завал. Берем на таран. Орудие назад!

Башня резко повернулась, чуть не сбив всех десантников. Иван Федосеевич взял Юрия за плечо:

– Осторожнее. Не забывай, что у тебя на машине люди.

– Товарищ гвардии капитан? Вот хорошо, что вы с нами. Мне надо…

– Не горячись, – кричал капитан.

В грохоте они летели вперед на окраину городка, которая вся была заставлена телегами, нагруженными щебнем. Сержант Перепелица вскарабкался на башню и, делая круглые глаза, показал Юрию в сторону. Справа на городок почти параллельно двигалась колонна немецких танков.

– Стой! – заорал Юрий по-радио. – По колонне справа – огонь!

Машины остановились. Десантники спрыгнули и залегли в придорожной канаве. Орудия развернулись и зачастили по танкам противника. Те, отвечая огнем, продолжали двигаться к городку.

Капитан Фомин, спокойно оставаясь на танке Юрия, закачал головой.

– Что? – встревожился Юрий, взглянул на него.

– Во-первых, борт подставляешь. Во-вторых, комбату не докладываешь о встрече с противником. А в-третьих, тебе выгоднее вскочить в городок раньше немцев…

Юрий снова скомандовал «Полный вперед!» Десантники кое-как успели вскарабкаться на ходу. Перепелица ворчал: «Замитусились, як скаженные».

Сбивая сразмаху завалы, танки Юрия ворвались на главную улицу. Следом вошел весь батальон Никонова. Машины заполонили городок, оглашая воздух выстрелами, ревом моторов и лязганьем гусениц. Колонна немецких танков, более тихоходных, втянулась в боковую улицу с опозданием и наткнулась на танки Никонова.

Взвод Юрия получил распоряжение выйти на западную окраину и встать заслоном. Там было тихо, если не считать долетавшего из города грохота боя. Юрий сетовал:

– Плохая работа – разведка, товарищ гвардии капитан: вон там драка идет, а ты тут стой без дела.

– Раз на раз не приходится, – возразил Иван Федосеевич.

Они сидели прямо на земле возле гусеницы танка. Капитан что-то записывал в блокнот. Юрий несколько раз порывался что-то сказать еще, но не решался мешать Ивану Федосеевичу. Тот заметил его беспокойство.

– Ну, что? Говори. А то я сейчас в батальон уйду.

Юрий встал:

– Товарищ капитан. Можно мне подать заявление? Кандидатом в члены коммунистической партии хочу стать.

– Заявление подать можно. Рекомендации у тебя есть?

– Есть одна: Погудина.

– А надо три.

– Три? – Юрий растерялся и пожалел, что поспешил говорить с Фоминым на эту тему.

– Вторую я дам, – сказал Иван Федосеевич. – Повоюешь еще, как следует – и дам. И третью найдешь: тогда никто не откажет.

Пока Юрий, справляясь со своим волнением, подыскивал наиболее веские слова благодарности, к ним подбежал автоматчик Миша Бадяев.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту.

– Обращайтесь.

– Товарищ лейтенант! Там, в двух кварталах отсюда, на окраине – концентрационный лагерь. Народу в нем тысяч пять. Охрана на местах. Но можно разогнать одним танком.

Юрий вопросительно глянул на Ивана Федосеевича. Тот улыбнулся.

– Действуй. Ты же командир.

Через минуту «тридцатьчетверка» с десантниками на броне, которые держали автоматы наготове, подъезжала к низеньким, огороженным в три ряда колючей проволокой баракам без окон и без труб. Танк дал длинную пулеметную очередь по будкам, возвышающимся над оградой. Во дворе забегали гитлеровцы, а из бараков неслись восторженные крики.

Снимая проволоку, машина прошла к первому бараку и толкнула орудием дверь. Запоры лопнули, дверь слетела с петель и упала. Из темницы высыпали изможденные, обросшие, оборванные люди. Они говорили на разных языках, и их восторженные возгласы сливались в единый гул радости.

Автоматчики рассыпались по всему двору. Одни хватали гитлеровцев, другие – орудия, чем попало открывали остальные бараки. Тяжелый запах от скученных человеческих тел вырывался из каждой двери. Оттуда вываливали толпы заключенных.

– Вива Сталин!

– На здар, Русь! На здар, руда армада!

– Салют, Москва!

– Ура-а!

Крики опьяненных счастьем и свежим воздухом людей были громче, чем орудийные раскаты и рокот моторов на противоположном конце городка. Автоматчиков обнимали, потом подхватили и понесли на слабых руках. И каждый из освобожденных старался хоть прикоснуться к грубому сукну солдатской шинели, к исцарапанной, потертой каске.

Несколько тысяч собралось на обширном плацу возле танка. Из самого дальнего барака с криками «Наши! Наши!» бежали девушки. Они расталкивали локтями толпу, пробираясь к танку. Все почтительно старались дать им дорогу.

Юрий в смятении смотрел на людей, которые стояли перед ним. На их истощенных лицах глаза казались огромными. Тысячи впалых глаз, сияющих благодарностью, слезящихся от яркого солнца. Тысячи уст, славящих Советскую Армию. Иван Федосеевич шептал:

– Ну, Малков, скажи, скажи свое слово. Они тебя приветствуют.

Юрий отключил от шлема провода, вылез из башни, спустился с танка. Навстречу неслось на всех языках Европы: «Ста-лин! Мо-сква! Ста-лин! Ста-лин! Ста-лин!» Только Юрий ступил на землю – какая-то худенькая глазастая девчонка бросилась ему на шею.

– Родные наши! Как мы вас ждали!

Слезы катились ручьем по ее лицу, задерживались каплями на ранних морщинках и на опущенных долгим горем уголках рта.

Девушки, пробившись к машине, обступили танкистов.

– Наши! – Они смеялись и плакали, не стыдясь своих слез.

– И звездочки на шлемах… Красные! С погонами теперь… Красиво как! Наши-и! Мы все время прижимали ухо к земле: далеко слышно, как наши танки идут. Наши!..

Юрий почувствовал, что в этом простом слове «наши» заключается все счастье, которым только может обладать человек. И это обращались к нему, это говорили о нем!

Глазастая девчонка увидела выбивающийся из кармана Юрия краешек алого шелка. «Это знамя?» – спросила она и вырвала косынку. Размахивая ею над толпой, она взобралась на танк и закричала голосом, сдавленным слезами радости.

– Наша!.. Родная!.. Армия наша!

Разноязычная толпа подхватила Юрия, подняла на танк. Иван Федосеевич опять наклонился к его уху: «Ну, говори, говори». Юрий сделал беспомощный знак рукой. Водворилась полная тишина. Но Юрий не смог говорить от волнения. Тогда капитан встал рядом с ним и, обнимая его, сказал: