Текст книги "Невероятно насыщенная жизнь"

Автор книги: Вадим Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Гринька и Петька обхватили друг друга и уже только покачивались – совсем, бедняги, обессилели.

– Вы чего – чокнулись? – спросил я.

– А ты что, забыл? – сквозь зубы и без всякого смеха спросил Гриня.

– Мы испытываем Танькин метод. – И они опять принялись ржать.

Я даже рот разинул от удивления. Ну и чудаки! Как дети, второклашки какие-нибудь. Но, между прочим, кажется, на Фуфлу это действовало. Он топтался на той стороне, топтался, а потом решительно пошел к нам. Остановился на газоне и повторил, правда, не очень уверенно:

– А по мордам?

Рохлики слегка отступили, но смеяться не перестали.

– Ты отойди, – сказал Фуфло мне, – тебя я не трону, а этим рохликам сч-час к-э-эк…

Я разозлился. Скажи пожалуйста – он меня не тронет. Ладно, подумал я, и тоже начал смеяться. Нарочно, конечно, мне, в общем-то, не очень смешно было.

Фуфло совсем ополоумел. Огляделся по сторонам, ухватил с газона кусок какой-то трубы и с этой трубой пошел на Гриню и Петьку. Те сразу притихли и попятились к стене, правда еще подхихикивая. Ага, решил я, вот удобный случай.

– Фас! – крикнул я Повидле, и показал на Фуфлу.

Повидло завилял хвостом и посмотрел на меня.

– Возьми! – крикнул я, снова показал на Фуфлу и отпустил поводок.

Повидло кинулся к Фуфле.

Фуфло остановился, с опаской посмотрел на Повидлу и бросил трубу.

Рохлики опять заржали. С визгом, всхлипами и воплями.

Повидло вдруг зарычал – честное слово, первый раз в жизни услышал, как он рычит – и кинулся на Гриньку и Петьку. Те заорали дурными голосами и влепились в стену. И тогда заржал Фуфло.

– Ату их! Куси их! Так их! – орал он, приплясывая, а Повидло, как бешеный, прыгал перед ребятами и ужасно громко лаял и рычал.

– Уйми своего балбеса! – закричал Гриня, лягаясь.

– Куси их! – орал Фуфло.

– Держи свою псину! – вопил Петька, дрыгая ногами.

– Ко мне, Повидло! – кричал я.

Продолжалось это довольно долго. Уже прохожие начали останавливаться и делать замечания.

Наконец я ухватил этого подлого пса за ошейник и дал ему хорошего пинка.

Он сразу присмирел, но обиделся. Наверно, правильно обиделся, но тут уж мне было не до его переживаний. Злой, как черт, я пошел на Фуфлу.

– А ну, катись отсюда! – сказал я.

Он хотел что-то вякнуть, но у меня, наверно, был такой вид, что он только сказал:

– Я что, я ничего, это вот они…

Потом хихикнул пару раз, помахал Грине и Петьке ручкой и пошел на ту сторону.

– Трепачи! – сказал я Гриньке и Петьке. – И в самом деле – рохлики.

Они вначале вроде немного сконфузились, а потом накинулись на меня.

Они орали, что я заступаюсь за Фуфлу, что я отрываюсь от коллектива, что они начали действовать, а я их не поддержал и что я вообще чуть ли не предатель.

– Еще и кабыздоха своего на нас натравил! – кричал Петька.

– Недоразвитый пес какой-то, – поддержал его Гриня, – весь в хозяина.

– А вы – герои, – сказал я. – А если бы он вас трубой?

– Кто? Он?! Да мы бы ему! – кричал Петька.

– Не посмел бы! – вторил ему Гриня.

– Еще как посмел бы, – сказал я. – Ладно, время позднее. Завтра обсудим.

– Нечего нам с тобой обсуждать, – сказал Петька. – У тебя у самого дела… с милицией.

– Ага, – сказал я и пошел домой. Отошел на несколько шагов и оглянулся, а они стоят и машут друг на друга руками. Обсуждают. Ну и пусть машут. Пусть обсуждают. Рохлики!

Время было не слишком позднее, но дома уже все спали – утомились: тетка Поля с дороги, мама от встречи, а Мишка с Олей, наверно, просто объелись. Я стукнулся к дяде Саше – его все еще не было. Ну что ж, значит… тем лучше.

Я тоже улегся. Завтра воскресенье. Ворочался, ворочался – никак не заснуть. Все какие-то мысли в голову лезут. Разные. Главным образом про то, что, наверно, я так и останусь неорганизованным – опять день прошел почти без толку. Да и наглупил я порядочно. Зачем, например, ушел из школы? Или, например, зачем пошел к Басовой, а потом – в этот «Гном»? Тьфу ты – опять стихи! Я разозлился, но стихи вдруг стали наползать на меня. Я их отталкиваю, а они откуда-то ползут и ползут, и я поймал себя на том, что уже бормочу их шепотом.

 
Зачем пошел я к Маше?
Не надо бы ходить…
 

А дальше, кроме «каши», к Маше никакой рифмы не подбиралось. Я бормотал, бормотал: «Маши-Саши», «Клаши-Маши», «ваши-наши». Но «Саши» и «Клаши» были тут совсем уж ни при чем, а с «ваши» и еще «наши» просто ничего не придумывалось. Я махнул рукой и сочинил дальше:

 
…Поел бы лучше каши,
И нечего чудить!
А потом, а потом
Я попал в этот «Гном».
Ах, зачем я пошел?
Только горе нашел.
 

И еще:

 
Пес Повидло залаял,
А Фуфло испугался.
И, как дым, он растаял,
Но ужасно ругался.
 

Вот последнее – хотя это и не совсем правда – мне даже понравилось. Особенно: «И, как дым, он растаял». Это, по-моему, как это называется… художественный образ, «как дым, растаял»…

Так с этими стихами я и начал засыпать и уже сквозь сон слышал, что пришел батя. Он заглянул в комнату, но сразу прикрыл дверь. За дверью снял ботинки и в носках тихо зашел.

– Пап, – сказал я шепотом.

– Не спишь? – спросил он.

– Ты ложись на Мишкиной раскладушке.

– А он где?

– Он на Олиной кровати, а Оля с мамой и Полей.

– Ага, – сказал он и начал в темноте раздеваться.

Потом в трусах и в майке присел ко мне.

– Слушай, Сень, ты, если рано проснешься, разбуди меня. Поговорить надо.

– Ладно, – сказал я.

– Ты, Вася? – спросила мама сонным голосом. Она всегда просыпается, когда папа приходит.

– Я, Люда. Спи, спи, – сказал папа тихонько и улегся.

Раскладушка под ним заскрипела, и уже через минутку я услышал, как он задышал глубоко и ровно. Заснул. Он всегда засыпал сразу. «Солдатская привычка, – говорил он, – меня и пушками не разбудишь». И действительно, мы могли шуметь сколько угодно, он не просыпался. Но, между прочим, если какой-нибудь посторонний шум слышался, например, дядя Гриша на кухне табуретку уронит или за окном кто-нибудь заголосит, он сразу поднимал голову и прислушивался и, если считал, что все в порядке, опять сразу засыпал. «Милицейская привычка», – говорил он. И вот он заснул, а у меня сон прошел, и я опять начал ворочаться. Но стихи уже не лезли.

А потом я услышал громкий шепот на маминой кровати. Это тетка Поля спрашивала маму, часто ли папа так поздно приходит.

– Часто, – вздохнув, сказала мама. – Работа такая.

– Провались она, такая работа, – сердито сказала тетка Поля. – Что за жизнь?!

Я не хотел слушать и натянул одеяло на уши, но тетка Поля шептала так громко – тихо она не умела, – что как я ни старался, а все равно слышал, и то, что я слышал, мне не нравилось. Тетка Поля то ругала, то жалела маму, а мама возражала, но как-то не очень уверенно. А ругала ее Поля за то, что у мамы с таким мужем совсем жизни никакой нет. Сидит сиднем дома, никуда не ходит, даже в отпуск и то по-человечески никуда не съездит.

– Я ж болею часто, Поля, – говорила мама, – куда уж мне разгуливать-то. Я и на работу-то почти не хожу – все бюллетени да бюллетени. Мне уж и инвалидность предлагают…

– А раз болеешь – надо лечиться, – шипела тетка. – Был бы хороший муж, он бы тебя из санаториев да домов отдыха не отпускал бы.

– Я ездила… – говорила мама.

– Ездила, ездила! Вон и квартиры настоящей с такой-то семьей и то получить не сумел, а очередь, когда она еще подойдет, эта очередь, – гнула свое тетка. – Нет, непрактичный он человек, не хозяин он, твой Василий.

– Он о себе не думает, – сказала мама.

– Он и о себе не думает и о вас не думает. Нарожал детей, а что толку. Вон Сенька у вас совсем в прислугу превратился. А ему учиться, развлекаться надо.

Ну и тетка – до чего же вредная оказалась. Мне даже крикнуть захотелось – пусть не выдумывает, я и учусь и развлекаюсь, а квартира у нас обязательно будет, и батя нас всех любит и старается, чтобы нам нормально жилось, только времени у него действительно мало. Конечно, я этого не крикнул, а взял и сунул голову под подушку, чтобы не слушать, что она там еще плетет, а то, чего доброго, не выдержу и запущу в нее подушкой. Но, честно говоря, чем-то ее слова меня зацепили. Не тем, конечно, что у нас квартиры еще нет отдельной, а чем-то таким… не знаю даже, как сказать. Вот и стихов батя не знает, и поговорить ему со мной все времени нет, а когда мы все вместе куда-нибудь ходили – я уж и не помню. Кажется, года три – четыре назад он нас всех в зоопарк водил. И еще раза два в кино ходили. Один раз в Павловск ездили. Больше и не помню. И чего-то у меня на сердце кошки зацарапали. Так под это царапанье я и заснул.

И в воскресное утро проснулся позже всех. Огляделся. В комнате никого, а из кухни слышен громкий тети-Полин смех и другие голоса. Я вскочил и в трусах вышел в коридор и налетел на Ангелину Павловну.

– Сеня, – сказала она строго, – ты уже взрослый мальчик, почти юноша. И нэ-э-прилично разгуливать в таком виде в общественном месте.

Вот ведь, обязательно настроение испортит! Я, конечно, этого не сказал, а извинился и шмыгнул обратно в комнату, натянул брюки. Но, между прочим, подумал: а в этих, как их, бигудях и в халате прилично в общественном месте разгуливать? Ну, да ладно, не до нее мне сейчас. Как это Татьяна говорит – инго… игнорируй.

Батя был в кухне тоже. И веселый. Я даже удивился – такой он был веселый.

– А-а! Сеня! – закричал он, когда я вошел. – Ну и спал ты!

– Ага, – сказал я.

На плите что-то шипело и скворчало. Тетка Поля красная как вареный рак чего-то там колдовала и все время кричала и хохотала, мама сидела на табуретке, Мишка – подумать только! – чистил картошку, а Ольга терла морковь. И этот подлый подхалим Повидло тоже был здесь и подхалимскими глазами смотрел на тетку Полю – авось отломится что-нибудь. И на меня никакого внимания не обратил, как будто я для него пустое место.

А батя был ужасно веселый, прямо как в цирке веселился, такой веселый-развеселый – дальше некуда.

– Ну и спал ты! – кричал батя. – Мы уж все встали и вот уже завтрак жарим, а ты все спишь и спишь!

– Да не сплю я вовсе, – сказал я и ушел из кухни. А Повидло даже не обернулся, подхалим несчастный. Никто не обернулся. И в комнате я хлопнул дверью. Чепуха какая-то!

Я стоял у окна и смотрел на флигель напротив. Его, говорят, скоро снесут. Он солнцу мешать не будет. Какое-то дурацкое настроение у меня было. Я не слышал, как вошел батя.

– Сень, – сказал он, – ты уж извини. Не хотел я тебя будить.

– Лады, – сказал я. – Мне опять с теткой идти?

– Н-не, – заторопился он, – я сегодня сам с вами пойду. Выходной.

– Чего ты мне сказать хотел? – спросил я и посмотрел на него. А у него на скулах желваки ходили, и был он уже не веселый, как две минуты назад. Он молчал.

– Что ты мне… – опять начал я.

Он посмотрел на меня, и мне… заплакать захотелось.

– Ты что, батя?

– Ничего, – сказал он. – Иногда вот думаю – провались оно все пропадом. Вот написал писатель какой-то: добро должно быть с кулаками. А? Ты это… как понимаешь?

Я никогда не видел его таким. И что я мог сказать? Откуда я знаю, каким должно быть добро?!

– Как это… с кулаками? – спросил я.

– Не знаю, – хмуро сказал он. – Наверно, каждый милиционер, – он усмехнулся, – это и есть добро с кулаками… Думаешь, мне приятно в… грязи вот этими руками ковыряться? А она… – Он кивнул в сторону кухни, потом махнул рукой. – Ну, да ладно.

– Кто – она? – быстро спросил я. – Мама?

– Ты что?! – сказал он тоже быстро, мне показалось, что он даже испугался. – Что ты – мама! Мама у нас знаешь какая… Нет, не мама, а вот… – И он опять кивнул в сторону кухни.

– Тетка? – спросил я.

Он не ответил. Помолчал немного, потом спросил:

– Ты мою… биографию знаешь?

– Н-ну, знаю, – не очень уверенно сказал я.

– А какая моя биография? – сказал он грустно. – А вот какая…

Но продолжить ему не дали. Ольга прибежала и позвала завтракать.

– В другой раз, – сказал батя и пошел на кухню.

Вот так всегда – «в другой раз», подумал я и поплелся за ним. Только захочешь с человеком по-настоящему поговорить – обязательно кто-нибудь или что-нибудь помешает. Всегда «в другой раз»!

А какая у него биография, в самом деле? И вот оказалось, что я ее, в общем-то, и не знаю, эту его биографию. Знаю только, что он не воевал – мал еще был. Хотя вот Машкин отец тоже еще молодой, а успел повоевать: был сыном полка, в разведку ходил, своему командиру жизнь спас, награды имеет… Знаю еще, что до милиции мой отец был рабочим, а почему он в милицию пошел служить – и не знаю. Не знаю толком, что он на своей службе делает. Участковый и участковый. Следит, наверно, за порядком на своем участке. С пьяницами ругается, следит, чтобы после одиннадцати в квартирах радиолы или магнитофоны на полную мощность не пускали, за ребятами вроде Фуфлы и Хлястика посматривает, чтоб не очень хулиганили. А впрочем, что-то он не больно за ними и посматривает.

Был я поменьше – ребятам врал, что он у меня знаменитый сыщик и чуть ли не тридцать бандитов и жуликов выследил и задержал. А потом как-то и думать об этом перестал. Ну, в милиции, ну, участковый: надо ведь кому-то и участковым работать – тоже дело нужное. Вон у Пашки Волкова – это в старой моей школе был такой парень – отец на кладбище работает, могилы роет. Ну и что, надо ведь кому-то и на кладбище работать… А милиция – это… в общем, без нее пока не обойтись… Добро… кулаками. Как это? Добро с кулаками?

… На кухне шумела и смеялась тетка Поля, и все смеялись и шумели, а мне не хотелось смеяться. Не хотелось, и все. Меня даже зло взяло – чего это она все время хохочет, хотя и смешного-то вроде ничего нет.

Пока завтракали, тетка Поля все рассказывала, какой у нее сад, да какая усадьба, да какой дом – всего полная чаша.

– Вот соберитесь да приезжайте ко мне, посмотрите, как мы с Петей живем, да и сами поживете. Всех накормлю, всех напою и еще останется! – кричала она и все время посматривала на батю.

А он улыбался и кивал головой, а глаза у него были хмурые. Только раз он спросил:

– А вы, Полина, что, не работаете уже?

– То есть как это не работаю?! – возмутилась тетка. – А дом? А хозяйство? А сад?!

– Нет, я про почту спрашиваю, – сказал батя и как-то странно посмотрел на нее.

– А-а, – протянула тетка Поля, задумалась чуть-чуть, потом резко так махнула рукой, как отрубила, и сказала: – Хватит! Наработалась. Устала.

– Ну, понятно, – сказал батя с каким-то непонятным выражением и встал из-за стола. – Спасибо. Ну и накормили вы нас! Прямо не подняться.

Я посмотрел на маму. Она сидела очень прямо, почти ничего не ела и только глаза переводила с отца на Полину, с Полины на отца. Тревожно так, словно волновалась – не случилось бы чего. А я сразу ночной разговор вспомнил. Вот то-то и оно-то…

– Ну, раз сыты, значит хорошо! – сказала тетка. – У меня всегда так! Вот мы сейчас со стола приберем, посудку помоем. И гулять пойдем. Пойдем, Василий Семеныч?

Батя остановился в дверях кухни и развел руками.

– Вы уж извините, Полина, совсем я забыл. Мне… позаниматься надо – зачеты скоро, а у меня, как говорят, конь не валялся. Вот ребята с вами пойдут. Сеня. А меня уж извините. – Он повернулся и вышел.

Тетка Поля ужасно удивилась.

– Какие еще зачеты? – спросила она у мамы.

Мама смущенно засмеялась.

– Да вот, – словно виновато сказала она, – на старости учиться задумал. В прошлом году в университет на юридический поступил. Вот и занимается. Мало, правда. Времени не хватает.

Вот номер-то! А я и забыл, что батя действительно в прошлом году на заочный поступил. Хотя понятно, почему забыл, – он дома почти и не занимался. Поэтому я тоже удивился, когда он сказал, что не пойдет гулять. Ведь мне он сказал, что пойдет. Наверно, он просто не хочет с теткой Полей идти, вот и выдумал предлог. Ну, ладно, он не хочет, а меня-то зачем втравил? Хотя откуда он мог знать, что мне тоже расхотелось идти с теткой? А мне совсем расхотелось – факт! Я еще почему-то вспомнил, что вот она и останавливается около каждого красивого дома и ахает и охает, но только на секунду, вроде по обязанности, и сразу бежит дальше, и самое главное время у нее на магазины уходит. И с каждой такой прогулки мы возвращаемся, как верблюды, навьюченные. И провожать тетку Полю потом – одно мученье: никак в такси все ее пакеты, коробки, сумки, чемоданы не впихнуть. Я всегда удивлялся, куда ей столько барахла разного, но, в общем-то, не очень сердился – и нам с Мишкой и Ольгой из этих покупок обязательно кое-что перепадало. Нет, она не жадная, тетка Поля, и подарки любит делать, вот и яблоки нам каждую осень присылает, но только… только… сам не знаю, что «только»… вот сейчас расхотелось мне что-то от нее подарки принимать. Подарит, а потом опять кричать будет – вот, мол, я какая, всех одариваю, всем добро делаю. Да нет, и не кричит она вовсе, это я чего-то придираюсь уже, но все равно мне здорово расхотелось с ней по магазинам носиться, и я начал быстро придумывать, как бы отказаться.

А тетка Поля допрашивала маму.

– Ну и что? Кончит он университет, – говорила она громким шепотом, – уйдет из милиции? Адвокатом или судьей будет?

– Не знаю, Поля, – говорила мама устало.

– А может, ему в милиции повышение дадут? Пора бы.

– Не знаю, Поля, – опять повторяла мама, и видно было, что ей неприятно на эту тему говорить, – он ведь, знаешь, какой…

– Да уж знаю, – сказала тетка Поля и поджала губы.

– А куда пойдем, тетя Поля? – спросил я, чтобы перебить этот противный разговор.

– А? – встрепенулась тетка. – Куда? По городу пройдемся – очень я люблю Ленинград ваш. Ну, посмотрим, конечно, какие магазины открыты. Мороженого поедим. И так и далее. А ты, Люда, с нами не ходи. Ты устанешь – мы ведь галопом. – Она засмеялась.

«То-то и оно, что галопом», – подумал я.

– Ладно, – согласилась мама, – а я дома посижу, мне кое-что поштопать, починить надо.

– Вот и хорошо, – опять засмеялась тетка, – жена носки штопает, муж уроки учит, а детишки со старой теткой гулять пойдут. Куда как славно!

Мне захотелось заорать, что никуда я не пойду, но не заорал я – мама расстроится, тетка обидится, ведь предлога-то настоящего у меня нет, а отрицательные эмоции надо уметь сдерживать.

Тетка прогнала всех одеваться, а сама быстро и ловко принялась мыть посуду.

– Чего ж ты, пап? – спросил я, входя в комнату.

Он и верно сидел за столом с тетрадками и книгами и занимался. Или только притворялся, что занимается.

– Да вот, – сказал он, не глядя на меня, – вспомнил…

Вид у него был такой, какой у нас в школе бывает, когда знаешь, что тебя вызовут, а урок-то не готов. Я засмеялся. Он посмотрел на меня исподлобья и тоже засмеялся. Громко. Но сразу испуганно прикрыл рот ладонью и подмигнул мне.

– Ладно, – сказал я, – погуляем с теткой Полей.

– Вот, вот, – сказал он, – погуляйте.

Смешно, но все-таки в этот раз я тоже не пошел гулять с теткой. А получилось вот что. Я собрал все книжки и альбом про Ленинград, которые мне дядя Саша накануне дал, и понес ему. Все равно уж ничего не прочитаешь, да и не нужно это, наверно, тетке Поле. Вот я и оставил только две книжки – для себя, а остальные понес.

Постучал к дяде Саше ногой – руки были заняты. Никто не ответил. Я сложил книги на пол и вошел – дядя Саша никогда не запирал своей комнаты, даже когда улетал надолго. Сейчас его дома не было, и похоже, он, как ушел вчера, так и не возвращался. С ним такое очень редко бывало. Не случилось ли чего, подумал я. Но потом я, кажется, кое-что сообразил и даже заулыбался про себя. Вот такие, значит, пироги, Сенька! Ну, что ж…

Я втащил книги, расставил их по полкам и пошел к себе. И тут раздался звонок. Я открыл входную дверь и… На площадке стояла – кто бы вы думали? Сама Маша Ба-со-ва! Собственной персоной! Я так удивился, что прямо застыл в дверях, держась за ручку, и молча смотрел на нее во все глаза. Она тоже молчала, потом покраснела и сердито сказала:

– Ничего себе, вежливый! Даже не здоровается.

– Здравствуй, – сказал я, все еще держась за ручку.

– Так и будем стоять? – спросила она все так же сердито.

– Заходи, заходи, – засуетился я и распахнул дверь.

– Нет, лучше ты выйди, – сказала она.

– Нет, лучше ты зайди, – сказал я.

– Нет, ты выходи…

– Нет, ты заходи…

– Выходи…

– Заходи…

И пока мы так приговаривали в рифму, из кухни выплыла тетка Поля.

– Ну, Сеня, – закричала она, увидев меня, – ты уже собрался?

Она подошла поближе и заметила Машу.

– А-а, – сказала она и засмеялась, – у тебя гости. Что же вы в дверях стоите? Проходите.

– Спасибо. Я на минутку. Выйди, Половинкин! – сказала Маша и даже ногой притопнула.

Тетка Поля сделала круглые глаза. Ну, что тут будешь делать! Я сказал тетке «извините» и «я сейчас» и вышел на площадку. Тетка развела руками, улыбнулась хитренько и поплыла в комнату.

– Ты мне нужен, – очень строго сказала Маша.

«Это что-то новое», – подумал я и напустил на себя совершенно равнодушный вид.

– Не воображай, пожалуйста, бог знает что, – презрительно сказала она. – Просто у меня нет другого выхода, а то бы…

Ну, конечно, не может какой-нибудь гадости не сказать. Ладно.

– Надолго? Надолго нужен? – спросил я скучным голосом. – У меня, понимаешь, дела…

– У тебя всегда дела, – она фыркнула, – делишки какие-то…

Я решил железно сдерживаться, что бы она ни говорила, но про себя скрипнул зубами. «Делишки!»

– Вопрос о судьбе человека решается, – продолжала Маша, – а у него дела. Подождут твои делишки!

– Какого человека? – испугался я.

– Я не привыкла на лестницах торчать, – заявила Басова.

– Я же тебя звал, – разозлился я.

– У тебя дома много людей. А этот разговор – один на один.

– Ну, пойдем куда-нибудь. Я только предупрежу.

– Предупреди. И побыстрее, – сказала она командирским тоном.

Я влетел в комнату и сказал тетке Поле, что не могу с ней идти – очень важное дело.

– Понимаю, – сказала тетка Поля, – очень важное дело, о-оч-чень! – Она захохотала. – К тому же сердитое… дело это и хоро-о-шенькое!

Все уставились на меня.

– Какое дело, Сеня? – спросила мама.

– Общественное, – пробурчал я, ни на кого не глядя.

– Ну, раз общественное… – сказал отец, поднимая голову от своих тетрадок.

– Иди, иди, – сказала тетка Поля и подмигнула мне. – Общественные дела завсегда важнее личных. – Она опять залилась своим звонким смехом и слегка подтолкнула меня к двери.

Я помчался. Нет, все-таки она ничего – эта тетка Поля: кое-что понимает.

Маши на площадке уже не было. Я понесся вниз сломя голову, и сердце у меня колотилось, как овечий хвост. Неужели ушла? Я пулей вылетел на улицу и по инерции промчался несколько шагов вперед. Чуть не сшиб с ног какого-то дядьку, но резко затормозил и развернулся на одной ноге так, что из-под каблука дым пошел.

Маша стояла около парадной. Она посмотрела на меня и засмеялась – вид, наверно, у меня был чудной. Потом сразу оборвала смех и сказала спокойно:

– Пойдем.

– К-к-куда? – спросил я, отдуваясь.

– В кафе «Гном», – сказала она ехидно.

– Слушай… – начал я сердито.

– Ладно, ладно, – сказал она, – пойдем лучше… – Она наклонила голову и искоса посмотрела на меня, чуть-чуть прищурившись. – Пойдем лучше в… садик на Некрасова.

Вот вредная девчонка! Ничего не забывает – это я ей, когда только познакомился, встречу в том садике назначил, но она, конечно, не пришла. А теперь вот вспомнила. Я не подал виду, что меня это зацепило, и спокойно согласился. И мы пошли в этот садик.