Текст книги "Невероятно насыщенная жизнь"

Автор книги: Вадим Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Она засмеялась, но как-то вроде грустно.

– Чудные вы, мужики. Секреты какие-то. Что я вам, чужая? И так почти все время одна.

– Ну что ты, мам, – сказал я, и у меня почему-то защипало в носу. – Давай с тобой в кино пойдем. А? Вот сейчас и пойдем. Наплюем на всех и пойдем! А?

Она очень удивилась, но и обрадовалась, кажется. А я, подлец, тут же подумал: чего это я вдруг про кино ляпнул. Вдруг согласится, а у меня еще всяких дел невпроворот. Но она, конечно, отказалась.

– Ну что ты, Сеня? Спасибо, но куда же я? Неудобно. Поля скоро придет.

– Да что с ней сделается, с твоей Полей, – сказал я сердито, но уже так, по обязанности.

– Зачем ты так? – сказала мама с упреком. – Вот и папа тоже… Чем она вам не угодила?

Не хотелось мне ее еще больше расстраивать, а то бы я сказал, что слышал, о чем ей тетка ночью говорила.

– Да нет, мам, я ее… люблю, тетку Полю. Она… добрая.

– Верно, верно, – обрадовалась мама, – она очень добрая. – И вдруг она задумалась, но тут закипел чайник.

– Кипит, – сказала мама, встрепенувшись, – а зачем он мне?

– Я думал, тетка с ребятами придет, а чайник готов. Она чаек любит.

Мама засмеялась.

– Ишь хитрющий, – сказала она. – Ну, иди уж. Вижу – опять торопишься.

Я опять чмокнул ее в щеку и пошел к дяде Саше, не очень, впрочем, надеясь, что он дома. Но он был дома и, засучив рукава, наводил в своей комнате порядок.

– А, Семен, вот кстати, – сказал он. – Давай-ка помогай, а то я один не управлюсь. – Он посмотрел на часы и присвистнул. – Определенно не управлюсь.

– Улетаете? – спросил я.

Он всегда делал генеральную уборку перед тем, как улететь куда-нибудь надолго.

– Нет, дружище, на этот раз не улетаю, – сказал он и заулыбался во весь рот. – Как ты думаешь, сумеем мы этот шкаф передвинуть вот так, чтобы сюда встало… – Он запел: – Сюда встало трю-мо-о-о?!

– Трюмо? – удивился я.

– Ага. Женщины, понимаешь ли, не могут без трюмо.

– Женщины?

– Ага. Женщина. Чудесная женщина. Прекрасная женщина. Восхитительная женщина!

Я уже начал кое о чем догадываться, а в это время открылась дверь и мне уже ни о чем не надо было догадываться. Вошла она, та самая, красивая с Литейного, 37. Она была в халатике и с полотенцем через плечо – только что из ванной. Вот как! А я даже и не заметил, когда она тут появилась.

– Кого это ты нахваливаешь? – спросила она сердито. – Кто это чудесная, восхитительная и прекрасная?

– Действительно, кто это? – спросил летчик. – Ты, Семен, случайно не знаешь?

Тут она заметила меня.

– А-а, сватушка пришел! – сказала она весело, подошла ко мне, взяла меня легонько за уши и поцеловала в обе щеки. Сперва в одну, потом в другую. – Здравствуй, милый сватушка!

Мне стало жарко, и я буркнул:

– Какой еще сватушка?

Они засмеялись.

– Семен, – торжественно сказал дядя Саша, – Семен, я тебе обязан счастьем всей моей жизни! Ты верный друг! И я никогда этого не забуду! – И он протянул мне руку.

– Будет смеяться-то, – сказал я.

– Он не смеется, Веснушечка, – сказала красивая. – Верно, верно, я тоже тебе благодарна. Если бы не ты…

– Ладно, – сказал я. – Не стоит благодарности. Жизнь, она… того… чертовски трогательная комбинация.

– Ого! – сказал дядя Саша.

– Это из одного кинофильма, – честно сказал я. – Дядя Саша, вот ваши три рубля.

– Не пригодились?

– Нет. Ну, я пошел. Не буду вам мешать.

– Ух! – сказал дядя Саша. – Ты сегодня с церемониями, как английский лорд.

Я на этого «лорда» ничего не ответил. Уже в дверях я только сказал той красивой:

– Знаете что, не называйте меня, пожалуйста, «веснушкой». Я Семен.

– Я не хотела тебя обидеть, – сказала она смущенно, и я ей все простил. – А меня зовут Галя.

– А отчество? – спросил я вежливо.

– Просто – Галя, – она засмеялась. – Ну, тетя Галя.

«Какая она тетя», – подумал я. Наверное, немного постарше М. Басовой. Но Галей мне почему-то называть ее было неудобно, и я сказал:

– Нет, уж лучше отчество.

– Алексеевна она, – сердито сказал дядя Саша. – Ты какой-то… занудный сегодня, Семен. Стряслось чего-нибудь?

И этот туда же.

– Нет, – сказал я, – ничего не стряслось… Просто я хотел с вами посоветоваться, но… – И я развел руками.

Дядя Саша швырнул на пол тряпку, которой вытирал шкаф, подошел ко мне, взял за плечи, повернул и усадил на тахту.

– Давай! – сказал он и сел напротив меня в кресло.

– Я не помешаю? – спросила Галя… Галина Алексеевна.

– Нет, – сказал я, – но лучше в другой раз. Вы заняты.

– Слушай, ты, – сказал дядя Саша. – Помнишь, когда ты составлял свой, – он усмехнулся, – хронометраж. Я тебе сказал тогда, что не считаю время, потраченное на друзей, потерянным. Выкладывай!

Я замялся. Как бы так рассказать ему, чтобы он не понял, что все это со мной случилось? Ну, в общем, кое-как, крутя и вертя, спотыкаясь и запинаясь, чего-то придумывая, а чего-то не договаривая, я ему рассказал историю, которая будто бы в прошлом году случилась с одним моим приятелем. Только про подвал не сказал. Когда я кончил, дядя Саша долго молчал, а Галина Алексеевна смотрела то на меня, то на него.

Потом дядя Саша внимательно взглянул на меня, и я постарался выдержать его взгляд.

– Ну, а как он поступил, этот… твой приятель? – спросил он.

– Н-не знаю, – сказал я.

– По-моему, – сказал дядя Саша, – и та девчонка, которой он дал слово молчать, и сам он… твой приятель… довольно… х-мм… глупые люди.

– Она не глупая! – сказал я и осекся.

– Как же не глупая? – сказал дядя Саша. – Зачем же тогда она тебе… то есть твоему приятелю рассказала? И он глупый, что дал такое слово. Нельзя о таких делах молчать! Понимаешь, нельзя.

– Но он все-таки дал слово, да еще девочке, – сказала Галя.

– Я сам однажды дал глупое слово одной… девочке, – рассердился дядя Саша. – А потом и я и эта… девочка кусали себе локти.

Галя засмеялась, а летчик продолжал все так же сердито:

– Я бы на месте твоего приятеля все рассказал бы кому надо. Но только прежде убедил бы эту глупую девчонку…

– Она не глупая! – почти закричал я. – Она ведь тоже дала слово.

– Она его уже нарушила, рассказав все этому… твоему приятелю, – сказал дядя Саша жестко. – Значит, не только глупая, но и нечестная.

Фу-ты, ну-ты! Час от часу не легче.

Не надо было рассказывать. Сам бы управился, а теперь вот слушай разные разности про Машку, да и про себя тоже…

– Я пришел посоветоваться, а вы только ругаетесь, – сказал я обиженно.

– А ты-то чего обижаешься? – спросил дядя Саша хитро. – Мы ведь про приятеля твоего говорим.

– Ладно, – сказал я. – Что было, то было, но раз уж так получилось, то что бы вы сделали?

– Я бы пошел к этой глу… – начал дядя Саша, но Галя дернула его за рукав, – к этой девочке, – поправился он, – и убедил бы ее, что она взяла с меня слово неправильно, и пусть она вернет его мне обратно. А дальше я бы поступил сообразно обстоятельствам.

– Я так и думал, – сказал я с облегчением.

– А почему бы тебе не посоветоваться с отцом? – спросил дядя Саша. – Ведь он-то, наверное, в таких делах больше нашего понимает.

Я замотал головой.

– Напрасно, – сказал дядя Саша озабоченно. – Напрасно. Дело-то, кажется, серьезное. Я бы советовал тебе хорошенько подумать.

– А что мне думать? – сказал я.

– Что ж, – рассердился вдруг дядя Саша, – мне прикажешь за тебя думать? Ладно! На этот раз подумаю. А теперь иди!

Я тогда не обратил внимания на эти слова и только потом понял, что он имел в виду, когда сказал, что подумает. Эх, нехорошо получилось! Хуже некуда…

Глава шестая

От дяди Саши я сразу же направился к М. Басовой. Будь что будет. Пусть она злится и шипит, но я ей скажу все, что думаю об этом деле, и потребую, чтобы она мне вернула мое слово. Все-таки здорово, что летчик и Галя… Галина Алексеевна считают меня своим другом! А кое-кто не хочет считать меня своим другом. Кое-кто слишком уж воображает. И кое-кому я докажу, что я-то уж никак не рохлик какой-нибудь…

М. Басовой, конечно, не было дома. И бабушки, к счастью, тоже не было. А то начала бы меня опять кормить тортом. А какой уж сейчас торт!

Открыл мне Григорий Александрович. Вот гляжу я на него и никак не могу представить, что он был таким геройским парнем-разведчиком. А как бы он поступил на моем месте? Но неожиданно для себя я спросил его совсем о другом. Я его спросил, как он понимает, что такое доброе дело. Он почему-то покраснел.

– Вы какие-то странные люди, – сказал он. – Уже второй человек за последнее время спрашивает меня, что такое добро. Правда, вы, Сеня, спрашиваете в несколько другом аспекте…

– А что такое…

– Аспект?!. Нет, не дождетесь, Семен, я не полезу в словарь. Аспект – это… если хотите… м-м… точка зрения.

– А с точки зрения ас-пек-та можно дать человеку в морду? – уже злясь, спросил я.

– Когда мы беседовали с вами о Платоне Каратаеве, мы уже, кажется, выяснили этот вопрос. Добро должно быть, – он поднял палец вверх, – активным.

– С кулаками, что ли? – спросил я.

Он удивленно вздернул брови.

– Н-ну, если хотите, иногда с кулаками. Вот скажем, когда общество обезвреживает себя от всякой нечисти, оно творит добро для всех, но при этом, конечно, кое-кому и достается… Это вполне закономерно.

– Это понятно, – сказал я. – А вот для того, чтобы сделать доброе дело, можно наврать?

– Наврать?

– Ну, слово нарушить?

– Х-мм, слово нарушить, конечно, не годится. Впрочем, – он опять поднял вверх палец, – это зависит…

– От кон-крет-ной ситу… си…

– Ситуации? Совершенно верно! Вы изумительно сообразительный, Семен. Но вот что интересно: сегодня меня уже второй человек спрашивает – можно ли нарушить слово. Удивительное совпадение.

Я, конечно, сразу сообразил, что это за человек, и обрадовался: ага, значит, и она переживает! Хотя, может, она про какое-то другое слово спрашивала.

– Семен, – осторожно сказал Григорий Александрович. – Если это не секрет, может быть, я вам подскажу что-нибудь. Я вас очень уважаю, Семен. Я к вам очень хорошо отношусь, Семен.

– Вы-то да… – сказал я нечаянно.

Он как-то странно посмотрел на меня:

– Можно один нескромный вопрос?

– Можно, – сказали.

– Ага. Как вы относитесь к… моей дочери?

– К кому? – спросил я, не сразу сообразив.

– Я имею в виду Марию, – сказал он смущенно.

– А-а, – сказал я. – Ничего я к ней отношусь.

– «Ничего»? – спросил он и вдруг рассердился: – Идиотское слово! «Ничего»! Ничего и есть ничего. Еще вот говорят: «Ничего и дома много». Пошлость. Извините.

– Ничего, – сказал я, – то есть пожалуйста.

– Если вам не хочется, – сказал он грустно, – не говорите, но Маша последнее время волнует меня. То какие-то синяки, то какие-то тайны, то она смеется, то чуть не плачет. И мне кажется, что у нее как-то нет друзей. Вот приходил к нам один мальчик. Очень славный, воспитанный. Так и его она вчера почти прогнала. Не понимаю…

– Герка, что ли? – спросил я и вот ведь – обрадовался.

– Да, Герман.

– Герасим, – сказал я и тут же прикусил язык. Ну и подлый же ты тип, Половинкин…

– Герасим? Почему Герасим?

– Да нет, это я так. Он парень… ничего, то есть… ну, в общем, парень…

– Хорошо, – сказал Григорий Александрович. – Вам это, наверное, не интересно. Ведь вы к ней никак не относитесь.

Вот ведь, чудак-чудак, а хитрый: как повернул!

– Да нет! – закричал я. – Не «никак», а «ничего». «Ничего» – это значит…

– Что значит? – спросил он, наклонившись ко мне.

– А вы… вы ей не скажете?

Он помотал головой, и лицо у него стало совсем как у мальчишки, он даже рот открыл от любопытства.

– Честное слово, – сказал торжественно. – Так что это значит?

– Ну, это значит – хорошо. Хорошо я к ней отношусь. Вот.

– Я очень рад, Семен. Она неплохая девочка.

Я кивнул. Как будто я без него не знаю, какая девочка – М. Басова, но мне было приятно, что у нас с ним такой мужской разговор идет.

– Слушайте, Семен, – сказал Григорий Александрович, помолчав. – А что это все-таки за слово, которое вам нужно нарушить?

– Знаете, Григорий Александрович, – сказал я, – можно я вам ничего сейчас не скажу? Вы в разведку когда ходили, наверное, попадали в разные переделки?

– Случалось, – сказал он скромно.

– И самому решать, что делать, тоже, наверное, приходилось?

– Приходилось.

– Вот и я хочу попробовать сам решить.

– Что ж, – сказал Григорий Александрович задумчиво. – Что ж, это по-мужски. И я приветствую. Но имейте в виду, Семен, если вам потребуется моя помощь, я всегда к вашим услугам.

– Спасибо, – сказал я. – Обязательно.

– Ну вот. И с Машей вы дружите. Хорошо?

– Я рад бы. Но она… не очень-то она меня уважает…

– Неправда! – весело сказал Григорий Александрович. – Неправда! Уж я-то знаю. Поверьте мне – я отец. А вообще-то… – Тут он наклонился ко мне и зашептал в самое ухо: – Девочки – очень странные люди. Совсем, совсем непонятные. Правда?

– Ага, – сказал я, и мы оба немного посмеялись.

– А где она сейчас, Маша? – спросил я.

– Она пошла к какой-то новой подружке. Татьяна, кажется, ее зовут.

Так. М. Басова откалывает очередной номер. Зачем ей понадобилась Татьяна, которую она терпеть не может? Действительно, странный народ – девчонки. Но, в общем-то, на душе у меня стало спокойнее. Ничего… тьфу ты!.. хороший разговор у меня получился с Басовопапой. Неплохой разговорчик!

И тут я разозлился на себя: только разговорчики да разговорчики, а дела ни на грош!

Я решил во что бы то ни стало разыскать Машку. Не долго думая, я помчался к дому у Некрасовского рынка, где живет тот старичок, который выручил меня в магазине.

Я мчался сломя голову, и когда мне открыли дверь, долго не мог ничего сказать, а только пыхтел.

– Вам кого, молодой человек? – спросил старичок.

– Вы сказали, что у вас есть внучка, которая знает про гвозди? – выпалил я, наконец отпыхтевшись.

– Какие гвозди? – очень удивился старичок.

– Н-ну, эти… из которых людей делают… то есть, наоборот, из людей – гвоздей…

– Ничего не понимаю, – сказал старичок и вдруг заулыбался. – А-а, вот я вас и узнал! Ты тот мальчик, который стихи пишет.

Я кивнул: пусть его думает что хочет.

– Так ты за стихами пришел? – спросил он. – Ну, заходи, заходи.

– Нет, я за внучкой.

– За внучкой? – опять удивился он.

– Ну да, вы говорили…

– Есть внучка, есть, только она в Пензе живет. А зачем она тебе?

И чего это я решил, что Татьяна его внучка? Вот дурень!

Я ужасно расстроился, и он, посмотрев на меня, тоже очень огорчился.

– Она тебе очень нужна? – спросил он ласково.

– Очень, – сказал я и спохватился: – Нет, не она, а… другая.

– А другой у меня нет, – с сожалением сказал старичок и развел руками. Очень славный старичок.

И тут из передней раздался чей-то очень знакомый голос:

– Дед, с кем это ты там?

– Понимаешь, Апик, тут один мальчик ищет внучку, – сказал дед.

– Какую внучку? – спросил голос, и в дверях появился… трясучий Апологий.

Я вылупил глаза и разинул рот. И он вылупил глаза и разинул рот. И так мы стояли довольно долго. Старичок даже забеспокоился.

– Ээ-э, молодые люди, – сказал он. – Что с вами? Вы знакомы?

Апологий с громким стуком захлопнул рот. И я захлопнул рот.

– Здорово, Половинкин, – сказал Апологий, – какая я тебе внучка?

– Да не ты, – сказал я. – Мне одна девочка нужна. Я думал, она здесь живет. – Я махнул рукой и начал спускаться по лестнице.

– Куда же ты? – спросил старичок. – Заходи.

– В другой раз, – сказал я. – Спасибо. До свидания. Извините.

Старичок пожал плечами, помотал головой, развел руками, а я помчался вниз. Апологий догнал меня около рынка.

– Ну и мчишься ты, – сказал он, переводя дух. – Как наскипидаренный. Какую тебе девчонку надо?

– А тебе какое дело? – сказал я, разозлившись. Еще на какого-то Аппология время тратить. – Ты все равно не знаешь, где она живет.

– Я все про всех знаю, – сказал Апологий. – Я такой!

– Трепло ты, – сказал я, но подумал, что чем черт не шутит, может, он и верно знает.

– Танька Шарова, – сказал я.

– А зачем? – спросил он.

– Катись ты! – сказал я.

– Тайна, – сказал он. – Ужасно люблю тайны.

– А пошел ты!

– Знаю я, где она живет. А расскажешь?

– Не расскажу. Где она живет?

– Не знаю.

– Ну и…

– Я знаю, но скажу, если ты расскажешь.

Я остановился, взял его за грудки и тряхнул так, что он треснулся спиной об столб.

– А ну, говори! – заорал я.

– Не скажу!

Я хотел еще раз тряхнуть его, но какой-то дядька оттащил меня.

– А ну, пацаны, не драться, – сказал дядька и погрозил мне пальцем.

– Мы не деремся, – сказал Апологий, – мы отрабатываем приемы самбо.

Дядька засмеялся и ушел.

«Смотри-ка ты, – подумал я, – какой благородный Апологий». Но я не стал с ним больше возиться и быстро пошел вперед. Он опять догнал меня и дернул за рукав.

– Идем, – сказал он, – покажу, где она живет. – И добавил довольно грустно: – Не такой уж я…

– Давай адрес, – сказал я.

– Адреса не знаю, а показать – покажу.

– Ладно, – сказал я. – Только…

Он кивнул и повел меня на другую улицу. Молча мы дошли до большого серого дома, и он ткнул пальцем в окно третьего этажа. Я посмотрел на него. Он вдруг покраснел и отвернулся. Я усмехнулся.

– Спасибо… Апик, – сказал я и пошел в парадную.

Обернулся: Апологий стоял понурившись, и мне стало его жалко – грустная такая уистити. Но очень долго я его не жалел – некогда было.

Дверь мне открыла сама Татьяна и вроде даже не удивилась.

– Здорово, Шарова, – сказал я. – А Басова не у тебя?

– У меня, – сказала она серьезно. – Проходи.

– А этот еще зачем здесь? – спросила Машка, когда Татьяна ввела меня в комнату.

– Слушай, Басова, – сказал я железным голосом, – кончай дурить. Надоело.

– А ты мне надоел! – закричала Басова. – Ходит за мной, как… прилипало какое.

«Я тебе сейчас покажу… прилипалу», – подумал я и заулыбался во весь рот. Она, когда я так улыбаюсь, совсем из себя выходит.

– Ори! – сказал я, улыбаясь. – Все равно я знаю как ты ко мне относишься.

– Как? Как? – Она сощурилась.

– Хорошо. Хорошо ты ко мне относишься, – сказал я.

Она даже задохнулась и зашипела сразу.

– И нечего шипеть, как кошка, – сказал я. – Дело надо делать, а не шипеть.

Она вдруг успокоилась.

– Воображай, что хочешь, – сказала она презрительно, – а с тобой у меня никаких дел нет и не будет. Понял? Нельзя с тобой иметь дело.

Она сказала это так, что я сразу подумал, наверно, ее отец ошибся, и вовсе она ко мне не хорошо относится. Мне стало ужасно обидно, но я сказал себе: «Э-э, Половинкин, надо быть мужчиной».

– Почему же со мной нельзя иметь дело? – спросил я гордо.

– Потому что ты рохля, – сказала она, – потому что ты только на словах добрячок. И еще трус.

Вот так! Очень мне захотелось рассказать ей про подвал, но я удержался – еще хвастуном назовет.

– Ладно, – сказал я. – Что ты там обо мне думаешь, на это наплевать. Не во мне сейчас дело. Понятно?

Тут вступила Татьяна.

– Слушай, Маша, – сказала она спокойно. – Раз уж я все знаю, разреши мне сказать. Какой бы Половинкин ни был, а ты не лучше. Он правильно говорит. Надо что-то делать, и быстро.

Я удивился, как это вдруг они подружились, но ничего не сказал.

– Ну, давайте решать, – послушно сказала Машка. – И этот пусть решает, а не разводит… мерлихлюндии.

И тут заартачился я.

– Ничего я с ней решать не буду, – сказал я. – Я ее искал только, чтобы сказать, что она взяла с меня дурацкое слово и пусть она вернет его мне обратно. А я уж сам придумаю, что дальше делать.

– Ну, хватит, – сказала резко Татьяна и хлопнула рукой по столу. – Вы оба как девчонки. Как Юленька с Зойкой.

– Не могу я ему слово вернуть, – сказала Басова, – я сама слово дала.

– Сама и разболтала, – сказала Татьяна.

– Кому я разболтала? Кому?! – чуть не плача закричала Машка.

– Нам, – сказал я.

– Так то вам… – сказала Машка.

Я хотел… чертыхнуться, но Татьяна, посмотрев на меня, строго сказала:

– Выйди, Половинкин, и подожди нас на улице.

Я ждал их на улице. И вдруг вспомнил, как дядя Саша сказал мне однажды, что я «плыву по воле волн». То есть как идет, так и идет. Как меня волна повернет, так я и плыву. Парень-то я хороший, сказал он, но вот над жизнью совсем не думаю, а живу, как придется: прожит день, и ладно. А так нельзя. Вот что я вспомнил, и стало мне довольно тошно: что я – щепка, что ли, какая, в самом деле? Я задумался и не заметил, как вышли девчонки.

– Двинули! – решительно сказала Татьяна.

– Куда? – спросил я.

– К Балашову. К Веньке, – сказала она.

– Поговорим с ним начистоту и поймем, что к чему. Ты согласна, Маша? – спросила Татьяна.

Маша кивнула.

– Пошли! – сказал я. И такая решительность на меня напала, что я понесся вперед, как очумелый. Девчонки еле поспевали за мной.

На Моховой, не доходя до Венькиного дома, мы остановились.

– Кто пойдет? – спросила Татьяна.

– Я! – сказал я.

– Нет, – сказала Татьяна, – тебе нельзя. Вы с Венькой дрались.

– Ну и что? – сказал я, но сразу замолчал. Это чепуха, что дрались, а вот после того подвала мне к Веньке и верно ходить не стоит.

– Я пойду, – сказала Маша. – Я была у него, меня там знают.

– Хорошо, – сказала Татьяна. – Ты его вызови. Мы будем ждать вас на Фонтанке возле библиотеки.

Маша ушла. А мы пошли на Фонтанку.

– Чего такой кислый? – спросила Татьяна.

– Так, – сказал я. Не хотелось мне ничего говорить, а пока мы ждали Машу, болтали обо всякой чепухе. Я рассказал, как искал ее и налетел на Апология. Она смеялась.

– А откуда он знает, где я живу? – спросила она.

– Он говорит, что все про всех знает.

– Знаешь, – задумчиво сказала Татьяна, – странный он какой-то. Будто он совсем один живет. Сам по себе…

Но договорить об Апологии мы не успели. По Фонтанке бежала Машка.

– Венька пропал! – с ходу выпалила она.

– Как пропал?!

– От матери его ничего не поняла. Она, по-моему… – тут Машка перешла на шепот, – она, по-моему, пьяная… Соседка говорит: нет его второй день…

– Так, – сказала Татьяна. – Идемте!

– Ку-у-уда? – безнадежно протянула Маша. – Куда мы…

Она вдруг замолчала и стала смотреть на воду. И мы стали смотреть на воду. А вода текла себе и текла под мостом, и под нами у самой гранитной стенки крутился в маленьком круговороте спичечный коробок. Крутился и крутился и никак не мог отплыть от этой стенки.

Тихо было и спокойно. Только машины изредка фырчали за нашими спинами. Люди шли – одни с портфелями или авоськами, другие с фотоаппаратами. Какой-то парень подошел ко мне и тихо спросил:

– Курнуть есть?

Я мотнул головой. Он вздохнул и отошел, а я почему-то пожалел, что у меня нет сигарет.

Мы стояли, опершись на решетку набережной, и молчали. Я все смотрел на этот проклятый спичечный коробок, который никак не мог уплыть.

Вот Татьяна сказала про Апология, что он странный. Вроде бы никого вокруг него нет. Сам по себе. А дядя Саша сказал, что я… А батя сказал…

– Ладно, – сказали. – Пошли.

– Куда? – спросила Маша.

– К бате, – железно сказал я.

– А может… – неуверенно начала Маша.

– Хватит, бублики! – закричала Татьяна. – Пошли!

– Почему бублики? – удивилась Маша.

– Мой дед говорит, что есть бублики, а есть и дырки от бубликов! – уже на бегу прокричала Татьяна.

Хороший у нее дед. Наверно, все деды хорошие. «Ладно, – подумал я, – вернусь я сюда еще, посмотрю, уплыл тот коробок или нет!»

Бати дома не было. Мама сказала, что к нему зашел Александр Степанович – дядя Саша. Они долго говорили, потом папа наскоро пообедал и ушел. Сказал, что придет поздно. Мама была ужасно расстроена. «Что за работа такая, – говорила она, – ни днем, ни ночью, ни в воскресенье покоя нет». А тетка Поля перекладывала свои покупки и поддакивала ей: «А что я говорю, да и давно говорила, да и все время твержу…»

Я разозлился.

– Работа как работа! – сказал я. – Как бы вы без милиции обошлись. – И вышел к девчонкам – они в коридоре стояли, не захотели в комнату заходить. Пожалуй, и лучше, что не зашли.

– Вот такие дела, – сказал я им. – Может, пойти батю поискать?

Татьяна молча посмотрела на Басову.

– Где ты его искать будешь? – спросила она.

– В милиции, – сказал я.

– Не надо, – пробормотала Маша.

Татьяна пожала плечами.

– Ну, ладно, – сказал я. – Вечером я с ним сам поговорю или утром.

– Надо бы Веньку все-таки поискать, – сказала Татьяна.

– Я поищу, – сказал я.

– Где? – спросила Маша.

– Есть у меня одна идея. Поспрашиваю кое-кого.

– Только ты… осторожней, – сказала Маша и отвернулась. Интересно, за кого она боится – за Веньку или… за меня?

Они ушли. Я пошел в комнату. Мама и тетка Поля о чем-то спорили, но как только я вошел, сразу замолчали. Мишка гулял с Повидлой, а Ольга спала без задних ног: умоталась по магазинам, наверное. Я спросил у мамы, что на обед, хотя есть мне совсем не хотелось. Через силу затолкал в себя две котлеты.

О чем, интересно, дядя Саша с батей говорил? Компот мне уже совсем в горло не полез, и я направился к дяде Саше. И, конечно, ни его, ни Гали дома не было. Неужели он бате о нашем разговоре рассказал?

Я сказал маме, что ухожу, что у меня дела. Она только вздохнула. Я вышел на Моховую. Надо искать Веньку. Где? И я решил найти или Фуфлу, или Хлястика. Фуфлы дома не было.

– Носит его целыми днями допоздна где-то, – жалобно сказала мне накрашенная женщина, которую я видел тогда. – Хоть бы занялся чем. Говорит, в футбол играет. А ночью, что, тоже играют?

– Бывает, – сказал я, – при фонарях.

Я вышел, и ноги нехотя понесли меня к подвалу. Сердце екало, но я все же подошел к двери в подворотне и тихонько, а потом погромче позвал Фуфлу. Никто не ответил. Осмелев, я спустился на несколько ступенек вниз и опять позвал. Тихо. Только капли откуда-то падали на бетонный пол. Я вздохнул с облегчением и пошел обратно. Вдруг сзади раздался грохот. Ух, как я вылетел на улицу! И только там, отдышавшись на ветерке, я сообразил, что это оторвался кусок штукатурки. Да, Половинкин, слабоват ты еще, чтобы из тебя гвозди делать!

Нигде я не нашел ни Фуфлы, ни Хлястика. Как назло, когда не надо – все время на них натыкаешься, когда надо – не найдешь.

Я еще походил по улицам и пошел домой. И не помню уж из-за чего, вдруг сцепился с теткой Полей. Сперва шуточками, шуточками, а потом я начал злиться всерьез.

– Вы добрая, – наступал я на нее. – Всем помогаете. Даже жуликам помогаете. В тюрьму и то яблочки посылаете. Фигу им под нос, а не яблоки! Милиция вам не нравится! Да?!

– Очумел? – оторопело спросила тетя Поля. – Чего он порет, Люда?

Я бы еще продолжал злиться, но мама села на стул и приложила руки к груди. Я замолчал, накапал ей валерьянки и ушел на кухню. Выпил холодного чаю. Потом завалился спать. До завтра. Странно, но заснул я сразу и не слышал даже, когда пришел отец.

Такое длинное было воскресенье.

А утро началось с подарочка. Хор-рошего подарочка!

Я проснулся и посмотрел на часы. Еще минут пять можно полежать. Но тут же вскочил. Ты когда-нибудь начнешь серьезную жизнь, Половинкин?!

Раз! – и я одет. Два! – и одеяло с Мишки полетело на пол. Три! – и Ольга, чуть похныкивая, стелет постель. Четыре! – и Мишка несется с Повидлой по лестнице. Пять! – и Ольга, уже умытая, ставит чайник на стол. Шесть! Шесть… и в кухню входит батя.

Лоб у него перевязан широким бинтом и лицо хмурое-хмурое.

– Выйди, Ольга, – сказал он, и на скулах у него заходили упругие желваки.

Ольга, испуганно глядя на него, выходит из кухни.

– Чт-т-то с тобой? – спрашиваю я.

Он молчит и как-то странно смотрит на меня. Потом медленно, как будто ему очень трудно, говорит:

– Наверно, я виноват, что обращал на тебя мало внимания. Наверно, я виноват, что ничего не знаю о твоих делах. Пусть так! – И он вдруг сильно бьет кулаком по столу. Я даже вздрагиваю. – Но как ты посмел молчать? Почему ты советуешься со всеми, но только не со мной?

Я растерялся и от растерянности вдруг сказал, что Венька Балашов вторую ночь не ночует дома.

– Знаю, – жестко говорит отец. – Без тебя знаю.

– Батя, а что с тобой? – спрашиваю я, хотя уже обо всем догадываюсь. Я боюсь смотреть ему в лицо, боюсь смотреть на белый широкий бинт, сквозь который в одном месте проступает красное пятно.

Он хмуро усмехается.

– Теперь «что было»? А где ты был раньше? – говорит отец. – Да, я участковый и должен следить, чтобы во вверенном мне микрорайоне был порядок. А тебе на это наплевать!

Мне реветь захотелось. Никогда он так не говорил.

– Батя, батя… я ведь… – бормочу я.

– Ладно, – спокойно говорит он. – Сейчас некогда. После поговорим.

И выходит из кухни. Я немного стою у окна, а потом тоже выхожу в коридор. Навстречу мне идет дядя Саша с полотенцем через плечо. Он насвистывает и улыбается.

– Зачем же вы, дядя Саша?.. – говорю я.

– Что «зачем»? – удивляется он, внимательно смотрит на меня и перестает улыбаться. – А-а, понял. Ты что думал – я такая же рохля, как ты? Да, я рассказал все твоему отцу. Пока ты трясся за свою шкуру и играл в благородство. Рассказал. И то чуть не опоздал. А ты… – Он слегка толкнул меня в лоб ладонью. – А ты… нет, ты еще не героическая личность. Далеко не героическая. – И он, отодвинув меня, прошел в ванную.

– Да что случилось-то?.. – закричал я чуть не плача.

Он обернулся.

– Отец расскажет, если найдет нужным, – сказал он, и дверь ванной захлопнулась за ним.

Я пошел в комнату. Там охала, ахала и причитала тетка Поля. Мамы не было слышно.

– Папа… – сказали.

– Позвони в неотложку: маме плохо. И иди в школу, – сказал он.

– Я не пойду в школу, – сказал я.

– Пойдешь! – сказал он сердито. – Не волнуйся, я сегодня дома.

…В вестибюле школы меня уже ждали Татьяна и Маша.

– Веньки нет, – сказала Татьяна.

Я молчал.

– Что с тобой? – спросила Маша.

Я махнул рукой. Что я им буду говорить?

– Ты что-нибудь узнал? – спросила Татьяна.

– Ничего я не узнал, – буркнул я и пошел наверх.

«Что с тобой, что с тобой» – из-за нее все и случилось, а теперь что со мной. Да нет, нечего мне на нее обижаться. Сам хорош. Я торчал в коридоре у окна, упершись лбом в стекло. Кто-то тронул меня за плечо. Апологий. Этому-то трясучке чего надо?

– Слушай, Половинкин… – начал он.

– Уйди ты, – сказал я.

– Плюнь ты на этих девчонок, – сказал он. – Я, например, давно решил – будто их и не существует. С ними беды не оберешься. Из-за них все и происходит. Из-за них даже войны начинаются.

– Троянские? – спросил я.

– И Троянская и…

– Я тебе сейчас такую войну покажу, что ты своих не узнаешь, трясучка несчастная! – тихо сказал я и двинулся на него, но сразу остановился. Он стоял передо мной бледный-бледный, опустив руку, и глаза у него были такие, как у Повидлы, когда его несправедливо ударишь. Он смотрел на меня, потом скривился как-то, тихо сказал: «Эх, ты…» – и ушел. Мне стало совсем не по себе, но тут раздался звонок, и я пошел в класс. У самых дверей меня остановила Маргарита Васильевна.

Она смотрела на меня немного прищурившись, а когда она так смотрит – это я от ребят узнал, – значит, или сердится, или не понимает чего-то.

– Сеня, – сказала она очень серьезно, – ты мог бы посмеяться, ну, скажем, над человеком, который плохо слышит, или хромает, или над тем, кто заикается?