Невероятно насыщенная жизнь

Текст добавлен: 10 октября 2016, 03:59

Текст книги "Невероятно насыщенная жизнь"

Автор книги: Вадим Фролов

Жанр:

Детская проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Назад к карточке книги

Папа встал, подошел к Василию Андреевичу, обнял его, потом оттолкнулся от него и сказал каким-то особым голосом:

– Все правильно, Василий Андреевич, все правильно!

– Вот так! – бодро сказал полковник. – Еще поживем и поработаем.

– Ну конечно! – сказал папа.

Витька восторженно пялил глаза на полковника, а мне, конечно, стало ужасно жалко, что ему надо уезжать. Вроде бы ничего особенного и не произошло за те три дня, что он пробыл у нас, а все же мне начало казаться, что я немного выросла…

– Дядя Вася, – сказала я, – а как же к нам в школу?

– В другой раз, – сказал полковник, – в другой раз. И потом, видишь ли, не умею я как-то рассказывать. Вот пригласи своего батю – он расскажет интереснее, чем я.

Я подумала, как бы вытянулось лицо у Г. А. и Юльки с Зоенькой, если бы вместо Героя Советского Союза, полковника, такого настоящего боевого офицера, в школу пришел бы мой скромный, незаметный папа, как бы он снял и протер свои очки и начал что-нибудь цитировать. «Я не люблю цитировать, – сказал бы он, – но раз уж вы меня пригласили…»

Я невольно улыбнулась. Полковник увидел это, взял меня довольно крепко за плечо, отвел в сторону и сказал свирепым шепотом:

– Ты вот что, Мария! Твой отец – герой. Заруби это себе на носу. И нечего ухмыляться. Ты мне веришь?

Я кивнула, и полковник продолжал:

– Так вот, он герой еще побольше, чем я. Поняла?

Я опять кивнула, и мне стало и стыдно, и радостно. Я посмотрела на папу. Он стоял у окна и задумчиво протирал очки.

– И потом, – все так же сердито говорил полковник, – что на мне свет клином сошелся, что ли? Мало у вас своих героев в Ленинграде?! А если для того, чтобы «галочку» поставить, так я и вообще не согласен. Вот вы вместо того, чтобы какого-то заезжего полковника приглашать, взяли бы да и оглянулись вокруг. Эт-то же Ле-нин-град! А класс у вас какой-то… – Он покрутил в воздухе рукой. – Какой-то такой…

Я молчала. А что мне было говорить?! Обидно, конечно, но ведь правда, наверно…

…Потом мы пообедали, а скорее – поужинали, потому что был уже совсем вечер. Все сидели грустные, и только полковник смеялся, шутил и рассказывал разные забавные истории. И почему-то почти все время обращался к Витьке, а тот… ну, да что тот. Тот пыжился, как индюк, и смотрел полковнику в рот. Я вначале немного обижалась, что полковник вроде даже и не хочет на меня смотреть, но потом, когда он сказал одну вещь, я перестала обижаться и поняла, что иначе он не может. И наверно, он прав. Я это еще потом додумаю.

А он сказал вот что:

– Ты, Маша, девчонка, так сказать, женский пол. И не дай бог тебе узнать, что такое армейская служба. А вот из него, – он кивнул в сторону Витьки, – я бы хорошего солдата сделал!

Надо было видеть Витьку!

– А ведь солдатская служба, – продолжал полковник, – трудная служба. Правда, Гриша?

– Правда, дядя Вася, – серьезно сказал Гриша, то есть папа.

– То-то, – сказал полковник и засмеялся. – Вот, помню, еще до войны – я тогда ротой командовал – был у меня старшина-сверхсрочник. Так он что делал? Идут ребята с учений. Ну, подзадержались там и… прочее. Идут голодные, конечно, как волки. Думают: скорее бы до лагерей добраться, а там – борщ украинский, ложка стоит, каша гречневая с мясом, ах! И идут, ну прямо форсированным маршем с полной боевой выкладкой. А за полкилометра до лагеря старшина кричит: «Запевай!» Какое тут запевай – лишь бы до каши добраться. «Стой! Кру-угом! Шагом марш!» И в обратную сторону – с полкилометра. «Стой! Кругом! Шагом марш! Запевай!» Ну, что будешь делать?! «Что запевать-то, товарищ старшина?» – «Кони сытые, – была тогда такая песня, – бьют копытами…»

– И запевали? – с восторгом спросила бабушка.

– Ого! – сказал полковник. – Еще как! Не хуже хора Александрова. Но я все-таки его спросил, старшину этого, чего он ребят мучает. Так он удивился даже. «Рота, – говорит, – должна прийти в свое расположение бодрой и готовой к предстоящим боям, какие бы потери она ни понесла. А тут какие потери – брюхо подвело! Я их воспитую, товарищ лейтенант, а вы их жалкуете». Ну, что мне говорить? – Полковник задумался, а потом, посмотрев на папу, тихо сказал: – А как потом дрались эти «кони сытые»! Ты помнишь, Гриша, как они дрались?! – Он покачал головой и зажмурился.

Папа молча кивнул, а Витька, проглотив слюну, сказал басом:

– Трудно в ученье – легко в бою…

– Суворов! – закричал полковник. – Он у тебя Суворов, Гриша! Ну, поехали.

На вокзал полковника провожали все. Он поцеловался со всеми, а бабушке поцеловал еще и руку. Домой мы шли медленно и ни о чем не говорили, только Витька бубнил себе что-то под нос и, выпятив грудь, вышагивал впереди всех строевым шагом. По-моему, он пел «Кони сытые».

Уже в самой подворотне оказался Венька Жук. Я шла последней, и Венька тихонько окликнул меня.

– Ты, Басова, не бойся, – сказал он шепотом, – тебя больше никто не тронет.

– А я и не боюсь, – сказала я.

Он потоптался на месте, не зная, что сказать, и мне вдруг захотелось сделать доброе дело.

– Знаешь что, Венька, – сказала я, – хочешь… я буду с тобой дружить?

Венька ошарашенно посмотрел на меня.

– Со мной?

– Ну да, с тобой.

– Вот собака!

– Кто собака?!

– Это я так… поговорка у меня такая. Ты… – Он не договорил, повернулся и убежал, а я пошла домой и сразу легла спать, но некоторое время никак не могла заснуть, и в голову лезли всякие разные странные мысли.

Я, например, думала: что, если бы Жук меня действительно собакой назвал, обиделась бы я или нет? Наверно, не обиделась бы. Что ж собака? Если человека даже ослом назовут, и тогда стоит подумать, обижаться или нет. Полковник рассказывал, как под Новороссийском ослики прямо-таки выручали наших солдат. Они сопели, хрипели, чуть не падали, а таскали в горы, по самым кручам, над страшными пропастями оружие, еду и боеприпасы нашим войскам. А лошади этого не могли. Так что не каждый осел – осел. А собака – это совсем не так уж плохо. Собака – это, в общем, друг человека. Такой барбос. И я не совсем понимала, зачем мне понадобилось предлагать Веньке дружбу. Но раз уж предложила – отступать нельзя; может, это воспитательная мера. Надо же с чего-то начинать, чтобы наш класс по-настоящему был дружным… А может, это я назло Семену? Нет, он ведь не возражал… А он вообще-то ничего – этот белобрысый… те-ле-па-тик… Я уже начала засыпать и вдруг представила себе, что Г. А. (ох, Герасим), Юлька и Зоенька приволокли в школу огромный и пузатый самовар и не знают, что с ним делать, – полковника-то нет. И мудрый трясучий Апологий предлагает сдать его на металлолом. Мне стало ужасно смешно, и я долго про себя хохотала. А потом наконец заснула, и мне приснился славный сон, что я летаю. И это было очень хорошо – мне бабуся как-то объяснила: когда люди во сне летают – это значит, что они растут.

– Я-то уж давно не летаю, – вздохнув, сказала бабушка. – Я все куда-то падаю. А ты летай. Это отлично…

Часть вторая

Глава первая

Тетка Поля – мамина сестра – каждую осень присылает нам ящик антоновки. Тетка живет в деревне под Рязанью, и всяких яблок у нее хоть пруд пруди. Продавать она их не продает, а рассылает по всей своей родне, а родни у нее, кроме нас, тоже хоть пруд пруди, и все живут в разных концах Советского Союза. И все разные. Есть колхозники, есть рабочие. Есть Герой и есть даже один профессор. А есть и вор; он сидит в тюрьме и неизвестно когда выйдет. И есть один какой-то важный, хотя тетка Поля говорит про него: «К плеши ума не пришьешь». И всем им она посылает яблоки. Даже вору в тюрьму и то посылает. Но больше всех своих родственников тетка Поля любит мою маму – свою сестру. Это я знаю точно. Я сам слышал, как она говорила, что мама самая лучшая из ее родственников, хотя и «незадачливая». Мне было лет девять, когда я первый раз услышал это.

– Эх, Люда, – сказала тогда тетка Поля, – и красивая ты, и ладная, и толковая, а вот не задалось тебе чего-то…

– Поля, – сказала в ответ мама, – редко кому такое счастье, как тебе, дается…

– Уж это да, – сказала тетка Поля, – уж это да…

Не понял я тогда, да и сейчас не очень-то понимаю, почему тетка Поля жалеет маму, а себя считает самой счастливой. Ну, правда, мама часто болеет – сердце у нее не в порядке, а так ведь во всем остальном жизнь у нее вполне нормальная, а тетка Поля всю жизнь прожила в деревне, и детей у нее нет, и дядя Вася – ее муж – вернулся домой без обеих ног. Так какое уж тут счастье?

– Уж это да, – сказала тогда тетка Поля, – я счастливая.

И я очень хорошо помню, что вдруг она заплакала, и с тех пор стала присылать нам каждую осень ящик антоновки.

Я люблю антоновку. Это какие-то особенные яблоки. Это, по-моему, самые настоящие яблоки. Они и пахнут, как настоящие яблоки. И, когда антоновку берешь в руку, ты чувствуешь, что это яблоко, а не слива там или абрикос. Ящик всегда открываю я. Беру топор, клещи и открываю – медленно и с удовольствием, и как только подхожу к ящику, я чувствую, что у меня, как у нашего пса Повидлы, начинает шевелиться нос: я принюхиваюсь. Я с удовольствием принюхиваюсь к запаху антоновских яблок, и у меня текут слюнки, но я не тороплюсь. Я осматриваю ящик со всех сторон – где бы получше зацепить, поворачиваю его и так и этак, немножко задумываюсь – для вида, конечно, и потом начинаю не спеша открывать. Выдеру один гвоздь и опять постою, подумаю, а то иногда и гвоздь начну выправлять, а все смотрят, сопят, даже кое-кто чуть не хрюкает. А мне весело – погодите, думаю, как будет здорово, когда у каждого окажется яблоко, от которого так замечательно пахнет, и вкуснота такая, что мне всегда становится жалко тех, кто не пробовал настоящей антоновки. Так вот, не торопясь, я делаю это очень важное дело, а вокруг меня стоят все и пускают слюнки и заглядывают в ящик через мое плечо.

Самый нахал это Повидло. Как только я беру инструмент, он тут как тут. Уши торчком, хвост дрожит, будто через него пропускают ток, глаза такие – вот, мол, я: самый лучший, очень я хороший – а нос лезет в самую первую щелку, стоит мне чуть приоткрыть дощечку – нос уже там. Второй нос – Олин, хотя она сидит на табуретке и делает вид, что учит уроки, – она, по-моему, всегда учит уроки, даже в «одном месте» и то учит – очень сознательная второклашка. Но, когда я открываю ящик с антоновкой, она обязательно приволакивается на кухню со своими тетрадками и писклявым голосом спрашивает у нашей соседки Ангелины Павловны, можно ли ей поучить уроки за ее – соседкиным – столиком, а нос у нее прямо нацелен на ящик с яблоками.

– Конечно, – говорит Ангелина Павловна ласковым таким басом. – У вас сегодня, можно сказать, семейный праздник, я уже приготовила все, и мой стол свободен, я не буду вам мешать и с вашего разрешения уйду.

Но, ясно, она никуда не уходит. Во-первых потому, что ее никто не отпускает, а во-вторых, потому, что ей и самой не очень-то хочется уходить – очень ей интересно, как я открою этот ящик.

Мишка стоит около окна, засунув руки в карманы и выпятив нижнюю губу, дескать, подумаешь, я бы лучше открыл, а на яблоки эти мне начихать.

А я медленно и уверенно открываю ящик, и запах антоновки разносится по всей кухне, по всей квартире, да так, что дядя Гриша – еще один наш сосед – просовывает свою лохматую голову в дверь и сразу догадывается, что мы получили посылку.

– Заходите, Григорий Васильич, – говорит мама.

– Обязательно, – говорит дядя Гриша, заходит и становится в сторонке, подальше от бати.

А папа с мамой стоят рядом и тоже смотрят, как я открываю ящик. Батя иногда хочет дать совет, но мама его останавливает сердито, и он мотает головой и смеется, и мама смеется тоже.

Яблоки, яблоки, антоновские яблоки… Чавкает под раковиной наш пес Повидло, облизывается и смотрит на меня – не дам ли еще? Ахает Ангелина Павловна, аккуратно ножичком отрезая ломтики и вспоминая какого-то великого русского писателя, который так писал об антоновских яблоках, так писал… Дядя Гриша смотрит на маму такими же глазами, как пес Повидло на меня, но мама качает головой.

– Хватит на сегодня, Григорий Васильевич, – говорит она. – Вот возьмите яблочек и идите отдохните.

И дядя Гриша берет яблоки, вздыхает и уходит, а вообще-то он не всегда так спокойно уходит.

Все получают яблоки. Мама берет пяток и сразу кладет их в шкаф, в ящики, где чистое белье – это ее научила Ангелина Павловна, которая прочитала об этом у того великого писателя. Могу сказать, что тот писатель был не дурак. Я вначале смеялся, а потом понял, как здорово спать на простыне, которая пахнет яблоками.

Оля тоже получает яблоко. Она идет в комнату, садится за стол и кладет яблоко перед собой, доучивая уроки.

Мишка, получив одно, мрачно говорит:

– Два, – и почему-то не смотрит на нас.

– Ст́оит ему два? – серьезно спрашивает батя.

– Сто́ит, – говорю я. Потому что, мне кажется, я Мишку понимаю – чего не бывает в пятом классе.

Потом мы с батей занимаемся распределением. Это – летчику. Есть у нас еще один сосед: дядя Саша летчик. Правда, он довольно редко бывает дома, но он молодец и тоже любит антоновку. Это – тете Насте – какой-то дальней-дальней папиной родственнице; она одна из всей его родни осталась живая и недавно поселилась в Ленинграде. Она почему-то не любит маму, но это ее дело, а вообще-то она человек, кажется, хороший, только странная немного. Ну да ладно – не мне судить, взрослые часто бывают странные.

После тети Насти мы откладываем еще кое-кому – знакомым, друзьям. «Учителям обязательно», – говорит папа. Я отчего-то всегда сомневаюсь, но тут у бати начинают ходить скулы, и я соглашаюсь. Потом мы оставляем маме на варенье, на сушку, на гостей и у нас остается примерно десяток.

– Давай съедим по одному, – говорю я.

– А как же, – говорит папа.

И мы съедаем по крупному антоновскому яблоку, и при этом батя начинает жаловаться на свою жизнь и завидовать тетке Поле. Завидует, правда, как-то смешно. «Вот жил бы я в деревне, да не могу я жить в деревне, вот был бы у меня сад, да какой я садовод, вот чихал бы я на все, да не могу я чихать на все, вот…» – и так далее. Я только последнее время стал прислушиваться – к чему бы он это?

И вот мы съедаем по крупному пахучему антоновскому яблоку, и батя откладывает себе три штуки, а остальные – целых пять – оставляет мне.

– А этими ты распоряжайся, – говорит он.

И каждый раз, хотя каждый раз повторяется почти одно и то же и говорятся почти те же самые слова, я все-таки радуюсь. Посмеиваюсь над собой – ну, подумаешь, в самом деле, яблоки, что, я их не видел, что ли? А вот все-таки радуюсь.

Знаю, что одно яблоко отец обязательно положит к себе в стол, а потом будет его иногда вынимать, нюхать, качать головой, чему-то улыбаясь про себя, вздохнет и опять спрячет яблоко в стол. Другое он аккуратно завернет в тонкую бумагу, положит в карман и скажет:

– А это Федора Иваныча дочке. – И посмотрит на меня вопросительно, а я только кивну молча.

Третье – отец отнесет к себе на работу и там тоже положит в стол и тоже будет иногда вынимать и нюхать его, а потом кому-нибудь подарит.

С моим пятком я тоже уже знаю, что произойдет: одно выпросит Мишка, одно я сам отдам Оле в награду за какую-нибудь очередную ее пятерку, третье мы не выдержим и съедим с этим подхалимом Повидлой, четвертое – я спрячу на всякий непредвиденный случай, а пятое… пятое я тоже подарю кому-нибудь… ну, например, той смешной девчонке с фонарем под глазом, которая живет в доме наискосок от нас.

Зовут ее Маша. Она порядочная заноза, но, по-моему, неплохой человек и, кажется, хороший товарищ. Фонарь-то она, в общем, из-за меня получила – заступилась за меня, чудачка, и схлопотала ни за что ни про что здоровенный синяк. Но ничего – он ей даже к лицу. Она красивая… эта Маша Басова, и синяк ей не мешает, хоть она и злится. С этого года я живу совсем недалеко от нее и учусь с ней в одной школе, в одном классе и даже уселся за ее парту! Она злится, а мне весело. Вообще-то мне, конечно, совсем не хочется, чтобы она злилась, но уж больно смешно она это делает – фыркает, как кошка, только что когти не выпускает. И смотрит так презрительно, словно миледи на мушкетеров, своим одним глазом. А мне совсем не страшно. Пусть посмотрит. И я на нее посмотрю. А там посмотрим…

Вчера она прямо зашипела на меня, когда я хотел понести ее портфель.

– Ну, что ты пристал ко мне, как репейник? Появился неизвестно откуда и пристал. И ходит, и ходит… Телепатик несчастный!

Я не знаю, что это – «телепатик», и хотел было обидеться, но слово уж больно смешное – те-ле-па-тик – и я засмеялся, а она трахнула меня по голове портфелем и умчалась. И мне даже не было обидно.

А в самом деле, чего это я к ней прицепился, как репейник? И хожу, и хожу? Знаю чего: нравится она мне – вот и все! Я, конечно, могу и отцепиться, но не отцепляюсь – мне почему-то кажется, что мы с ней подружимся. Пусть еще позлится немного, а потом все равно подружимся. И фырчать на меня, как кошка, перестанет. Хотя вряд ли она перестанет, все равно будет фырчать, но, наверно, уже не так. Поживем – увидим. А яблоко я ей завтра в школе подарю. И пусть злится сколько влезет – я тоже упрямый.

Между прочим, со своей парты она меня не прогнала и сама не пересела, а это, по-моему, кое-что значит. Ведь могла бы сесть, ну, с Геркой, например, – он, думаю, для нее место берег. Я ее спросил, почему она, если уж так на меня злится, не пересядет туда, на первую парту, где Герка сидит и ее дожидается?

– Где хочу, там сижу, – ужасно сердито сказала она. – И вообще эта парта моя.

– Ну тогда я пересяду, – сказал я благородно.

– Твое дело. Ты для меня все равно пустое место.

Я сделал вид, что обиделся, и начал собирать свои монатки, а она дернула меня за рукав и прошипела:

– Сиди уж, рыцарь!

Рыцарем меня почему-то прозвала ее бабушка. «А-а, здравствуйте, юный рыцарь», – говорит Машина бабушка всегда, когда встречает меня. Я не очень-то понимаю, почему она зовет меня рыцарем, но мне это как-то даже приятно. И однажды мне приснился смешной сон, как я в рыцарских доспехах с копьем наперевес мчусь на коне по нашей Моховой, за мной, тоже в доспехах, мчится пес Повидло, у него из стальных штанов только хвост наружу торчит, и от нас в диком страхе и ужасе разбегаются в разные стороны фуфли и хлястики, это те ребята, что подставили Машке фонарь, и которых, по-моему, надо бить. Они бегут и визжат со страху, а я нанизываю их одного за другим на копье и въезжаю во двор, где живет Маша Басова, и складываю весь этот шашлык к ногам Машиной бабушки, а она хлопает меня выбивалкой для ковров по стальному плечу и говорит:

– О мой юный герой! Посвящая вас в рыцари Ордена Святого Репейника, а вашего доблестного пса Повидлу назначаю вашим верным оруженосцем.

Мне немножко обидно, что это она, а не Машка, посвящает меня в рыцари, но я становлюсь на одно колено и целую подол ее роскошного платья, а пес Повидло, мой верный оруженосец, прыгает вокруг меня и лижет в нос через поднятое забрало. И тут я просыпаюсь, потому что нахал Повидло действительно лижет меня в нос – ему пора гулять. Смешной сон, но ничего – неплохой.

Ну, это я так, к слову, а бабка у Маши очень славная, забавная и, по-моему, хитрющая. Она ко мне хорошо относится – я всегда чувствую, когда ко мне человек хорошо относится, – а Маше это не нравится, а скорее всего, она делает вид, что не нравится, а на самом деле она просто удивляется: почему это ее бабушка, папа, мама и даже сморчок Витька, братишка, сразу, как я только с ними познакомился, стали ко мне хорошо относиться. И тот отличный полковник, который к ним приезжал, тот тоже ко мне хорошо относился.

Я и сам удивляюсь иногда – отчего это все ко мне хорошо относятся? Нет, есть, конечно, есть – как Райкин говорит – есть и такие, которые ко мне плохо относятся, но это, наверное, потому, что я и сам их не люблю. Они, наверное, это чувствуют, и им ничего другого не остается, как и меня не любить.

Дядя Саша, летчик, наш сосед, как-то мне сказал:

– Вот ты обратил внимание, что твой Повидло очень любит дядю Гришу – водопроводчика, хотя дядя Гриша и ой-ой-ой, и твоему Повидле почти ни разу доброго слова не сказал. А вот ласковую Ангелишу Повидло терпеть не может, только вежливо ей улыбается, а сам никогда не подойдет. Почему?

– Ну, не знаю, – сказал я, – может, от нее слишком здорово духами пахнет?

– А от дяди Гриши гуталином и… еще кое-чем пахнет, а это хуже, – засмеялся дядя Саша. – Не то! Просто псы очень здорово чувствуют, когда их не любят или боятся.

Вот я вспомнил этот разговор и решил, что я, наверно, – ха-ха! – кое-чему от Повидлы научился. Только у Повидлы это инстинкт, а у меня, должно быть, разумно. И как-то сделал такую штуку. Глупо, конечно, но это я сейчас понимаю, а тогда еще не понимал. Я составил список всех, к кому хорошо отношусь, и стал вспоминать и проверять, а как они на меня смотрят. Оказалось, что я всего два раза ошибся. Один раз – это тетя Настя, папина родственница. Мне-то она нравилась, а я ей – нет. И второй раз – одна девчонка из старой школы: ох, как она мне нравилась! Да и она, вроде, ко мне хорошо относилась, а потом я узнал: она, чистюля этакая, смеялась надо мной, что у меня батя – милиционер.

Я рассказал об этом дяде Саше – летчику. Он хохотал так, что я даже разозлился.

– Ну, чудак, ну, смешняк… – хохотал дядя Саша. – Ты-то ведь не Повидло. С человеком ведь совсем другое дело. Тут куда сложнее.

Он вдруг стал мрачным-мрачным и сказал грустно:

– Эх, Сенька, Сенька, это отлично, что ты людей любишь и им веришь, но трудновато тебе будет в жизни, много раз ты себе нос расшибешь. Не хочу тебя разочаровывать, но… «Люди, будьте бдительны!» Знаешь, кто это сказал?

– Маршал Гречко? – сказал я.

Дядя Саша усмехнулся.

– Он это, конечно, тоже говорит. Но я-то имею в виду Фучика, Юлиуса Фучика. Знаешь такого?

– Н-не, – сказал я.

– Позор, – сердито сказал дядя Саша.

Он подошел к книжной полке и достал небольшую в красном переплете книжечку.

– На, – сказал он, – прочитай обязательно, хотя это и не совсем к нашему разговору относится. А все же… Но, в общем-то, это здорово, что ты в своем анализе всего два раза ошибся. Мне бы так!

Я тогда эту книжку так и не прочитал. Не знаю уж почему – наверно, занят был. А еще, если честно говорить, и потому, что дядя Саша надолго улетал куда-то и некому было у меня спросить, прочитал я эту книжку или нет. Но сейчас постараюсь все-таки прочесть: может, и верно из нее кое-что узнаю. А все эти списки и анализы, конечно, ерунда, но все-таки понять, почему к тебе один человек относится так, а другой совсем по-другому, – это надо.

Маше Басовой я яблоко отдам – это не фокус, а вот как я в этой школе учителям буду яблоки дарить?! Там, в старой школе, я всех знал и меня все знали. И все знали, что осенью я обязательно принесу антоновку от тети Поли, и никто не мог мне сказать, что я подлиза и этими чертовыми яблоками зарабатываю себе отметочки. У меня отметки – железные: больше половины троек, а остальные – четверки. Двойки тоже бывают, но я их довольно быстро исправляю. «Особой усидчивости у него нет, – говорила Зоя Ромуальдовна, – но у него есть самолюбие и… – как это – настырность. Двойку я ему ставлю условно. Он ее исправит». Я и исправлял. А как будет здесь – не знаю. Может, не так поймут меня с этими яблоками. Может, подумают, что я… Нет, уж лучше я пока подожду – проживут учителя и без моей антоновки.

Но вообще-то мне кажется, что и в этой школе будет неплохо. Ребята в нашем классе, по-моему, ничего, веселые. Правда, мне не очень понравилось, как они принялись прорабатывать Веньку Жука за дисциплину и за Машкин синяк – ведь он в этом синяке не очень виноват, я-то знаю. И еще мне не понравилось, что очень уж командует Герка Александров, и все его вроде слушаются. Парень-то он неплохой – я его еще по детскому саду знаю, он тогда тоже жил в нашем районе – только иногда начинает здорово важничать, как будто он умнее всех, смелее всех, сильнее всех и справедливее всех. Нет, он вовсе не хвастается, но так у него само получается: посмотришь на него – и сразу видишь, что тебе самому очень многого не хватает. А это иногда обидно бывает. Не то что завидно, а обидно – вроде ты чем-то ниже его получаешься. Но вот чему я действительно завидую – это не тому, что он на пятерочки учится и по-английски разговаривает, а тому, что он и правда много чего знает; о чем ни заговорят ребята, он все знает. А когда его спрашивают, откуда он все это знает, он так небрежно говорит, что надо побольше читать и быть в курсе всех достижений современной науки и техники и политических событий. Говорит он, и верно, как пишет. Я-то в этом деле слабоват, честно скажу. Сам не понимаю, почему так получается, что мне все время книги про шпионов да про войну подвертываются. Конечно, и про это надо читать, но ведь и не только про это. Или еще «Монте-Кристо», «Три мушкетера», «Остров сокровищ». Конечно, книги хорошие, но ведь есть и еще много хороших, да вот мне они почему-то не подвертываются никак, а если и подвертываются, то почему-то не читаются. Соседка Ангелина Павловна – у нее много книг – говорит, что надо с самого детства воспитывать в себе привычку к чтению умных и полезных книг, тогда и сам будешь умным и полезным. Я с этим согласен, только удивляюсь немного, как это она столько книг прочитала, а очень-то умной не стала. Да и насчет того, полезная она или нет, тоже не знаю. В квартире она не то что полезная, а просто вредная бывает: всех воспитывает, учит и жучит, то не так, это не так, а сама туалет на двадцать минут занимает, а ванную – часа на три. Это дома. А на работе она, по-моему, и не бывает: когда ни придешь – она все дома торчит, то в ванной, то на кухне – у нее куча всяких болезней, и ей нужно особое питание. Вот она день и ночь и готовит себе это питание, а когда приготовит, то питается. А работает она, как сама говорит, каким-то ре-фе-рен-том по искусству. Хорошая, видно, работенка у этих референтов. Не пыльная. Но других, которые по-настоящему работают, она не очень-то уважает.

Я с ней всегда очень вежливо разговариваю, но у меня с ней особые счеты – она вроде той чистюли, что надо мной смеялась из-за бати. Он как-то с ней поспорил насчет одного кинофильма, так она на него так посмотрела, – дескать, ну что вы, милиционер, понимаете в искусстве. «У вас несколько иная сфэ-эра деятельности, уважаемый Василий Тимофээвич». – Она сказала и улыбнулась, словно ребенку какому, а я в нее чуть картошиной не запустил.

Ну ладно, аллах с ней. А вот что дядя Саша – летчик меня поругивает – это хуже. Я его уважаю.

– Серый ты человечишка, Сенька, – говорит он мне, когда я чего-нибудь не знаю, а это частенько бывает, – читать тебе надо, просвещаться.

И тоже дает мне разные книги, а я их тоже… не очень-то читаю. Все время мне почему-то некогда. Все время какие-то дела подворачиваются – то домашние, то свои собственные, вот читать-то и некогда. Только по программе, да, хмм-м… про шпионов.

Дядя Саша говорит, что я шебутной и неорганизованный – не умею свое время распределить разумно. А время надо уметь уплотнять.

– Вот ты попробуй как-нибудь про-хро-но-мет-рируй свой день. Смотри на часы и записывай, что ты делал по часам и минутам. А потом проанализируем вместе и сделаем выводы.

Это он мне сказал сегодня вечером, когда я занес ему антоновку. Он только что прилетел из дальнего рейса и два дня будет отдыхать.

Мне эта идея понравилась – в самом деле интересно, на что это у меня время уходит?

– Я бы сделал, да у меня часов нет, – сказал я.

Дядя Саша подумал-подумал, потом снял с руки часы и дал мне. Я начал отмахиваться, но он сказал, что я несерьезный человек, и нацепил часы мне на руку.

– Ладно, – сказал я, – вы не бойтесь, я не потеряю.

– А я и не боюсь, – сказал он. – Потеряешь – купишь.

«Интересно, на какие шиши», – подумал я, но только кивнул.

Батя увидел часы и строго спросил, откуда они у меня. Я рассказал. Он задумался, а потом посмеялся немного.

– Уж этот Александр Степанович вечно что-нибудь выдумает, – сказал он. – Но, пожалуй, это полезно. Хотя… – Он опять задумался.

– Что «хотя»? – спросил я.

– Хотя… что у тебя жизнь нелегкая, тут и моя вина есть. – Он развел руками. – Да вот обстоятельства такие, брат Сенька.

Я даже глаза на него вытаращил – с чего это он взял, что жизнь у меня нелегкая? И какие еще обстоятельства?

– Ты что, батя?

– Давай поговорим, Сеня, – сказал он серьезно и усадил меня на диван, а сам сел рядом. – Давно пора, да все времени нет.

Но и тут поговорить нам не пришлось. Зазвенел звонок. Кто-то открыл, а потом к нам в дверь постучали и вошла какая-то женщина – молодая, грустная и заплаканная.

– Уж вы извините, товарищ участковый, что я прямо домой… да поздно так, – сказала она виновато. – Прямо уж не знаю, что делать.

– Опять? – спросил отец.

Она только всхлипнула и кивнула молча.

– Ну, Сень, в другой раз, – сказал отец и вздохнул. Встал, надел мундир, фуражку, взял свою папку и пошел с той женщиной.

– Когда придешь, Вася? – спросила мама из-за ширмы. – Ведь ночь…

– Не знаю, Люда, но постараюсь поскорее, если еще что не задержит.

– Вы уж извините… – опять виновато сказала женщина, и они ушли.

– И не видим мы его совсем, – вздохнув, сказала мама, – все работа, работа…

– Такое у него дело, мать, – сказал я, и мама засмеялась.

– Ну, точь-в-точь, как он говорит, – сказала она.

А я ведь нарочно сказал, чтобы посмешить. Посмеется и, может, меньше думать будет, а то до его прихода и не уснет.

Я разделся, положил летчиковы часы под подушку и улегся. А пожалуй, дядя Саша, я тебя перехитрю: я свой день так распределю, что и комар носу не подточит и хро-но-мет-раж у меня будет не хуже, чем у какого-нибудь токаря – ударника комтруда или чемпиона в беге на длинные дистанции. Я встал, достал из батиного стола новенький блокнот и написал на обложке: