Текст книги "Ходи осматриваясь"

Автор книги: Вадим Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

9

Меня разбудило непривычное для холостяцкого уха движение в квартире. На кухне что-то брякнуло, тихо клацнуло. Зашелестело. Еще в глубокой дреме, я весь обратился в слух. Потом появилось ощущение, будто кто-то на меня смотрит. Я выкарабкался из похмельной одури и со скрипом расщепил веки. В дверном проеме стояла Наталья. Она была уже совершенно одета. Бодрая, свежая, элегантная. Я бросил взгляд на будильник – время едва подступало к восьми.

– Уже уходишь? – пробурчал я. – Так рано?

– Мне пора. Надо заскочить домой, привести себя в порядок. А ты спи. Дверь только запри за мной. Или она у тебя захлопывается? – Я пробормотал, что сейчас вот очухаюсь и провожу ее, и стал тяжело сползать с кровати. Но она рассмеялась: – Спи-спи, отпускник. Сама доберусь. – И упорхнула, прежде чем я успел встать на ноги.

Я поплелся в прихожую, запер дверь. Подумал, что могу еще с часок посопеть в подушку, и завалился в постель.

Но осуществить благостное намерение не удалось. Едва я закрыл глаза, как в гостиной загундосил телефон. Пришлось подняться. Я сорвал трубку и раздраженно гаркнул: «Алло!»

– Григорий Сергеевич?

Голос явно принадлежал немолодой женщине и был мне совершенно незнаком. На миг испугом зашлось за грудиной: не стряслось ли чего с мамой? Даме пришлось дважды назваться, пока я уразумел, кто говорит.

– А, Майя Гаевна. Простите, не узнал.

– Гришенька, милый, – запричитала та, – у нас беда! Милочку взяли в больницу. Она просила вам позвонить. Бедная девочка! Будто кто порчу наслал, так и сыпятся напасти разные.

– Тихо, Майя Гаевна. Успокойтесь. И объясните толком: что с ней, сердце?

– Какое там сердце! Бандюга к ней вломился. Спозаранку. Видно, не ведал, что хозяйка с дачи вернулась, хотел без помех квартиру обчистить. А тут Милочка дома. Ох, Гришенька, ее очень сильно избили! – Я на минуту точно дара речи лишился, выжал нечто похожее на стон и онемел. – Гриша… Григорий Сергеевич! Вы меня слышите?

– Слышу, – надсадно выдавил я наконец. – Вы знаете, как это произошло?

– Как не знать. Я-то как раз эту нечисть спугнула. Понимаете, я просыпаюсь ни свет ни заря, возраст, знаете ли. Вот и сегодня встала – шести не было. Вздумала ведро в мусоропровод вытряхнуть. Только вышла на площадку – вроде бы крик почудился. Я подошла к их двери. Притаилась: какой-то мужской голос послышался – что-то бубнит сердито. И вдруг опять вскрик. Я нажала на звонок – все сразу затихло. Я позвала: «Милочка! Милочка, это я». Слышу, возня началась. Кто-то как будто заругался. И тут Милочка как закричит истошно: «Майя Гаевна! Позвоните в милицию!» Я тогда как сумасшедшая в дверь забарабанила и ору: «Эй, вы там, слышите, сейчас милицию вызову!» И бегом к себе – звонить. Только набирать стала – дверь хлопнула. Удрал гаденыш, бандит проклятый. Потом уже милиция приехала. И «скорая помощь». Видели бы вы бедную девочку, Гришенька! Ой, не могу, слов нет.

Я слушал и все больше мрачнел. Что это: первые камешки разбуженной мной лавины? Но тогда почему Милочка? Полнейшая бессмыслица. Или действительно всего лишь незадачливый взломщик, нацелившийся на пустую квартиру и случайно оплошавший?

– Как он проник в дверь? – вклинился я в сетования Майи Гаевны.

Та запнулась, затем как-то растерянно проговорила:

– Я… я не догадалась спросить. И до расспросов ли было, Гришенька. Видели бы вы ее! Она все про Олечку лепетала. Беспокоилась очень. Ребенок-то у соседей по даче – обещалась скоро забрать. А тут такая беда.

– Я займусь этим, – сказал я. – Куда ее отвезли?

– Говорили, в районную нашу.

Я рассудил, что сломя голову мчаться в больницу не было никакого резону. Над пострадавшей, очевидно, все еще колдуют эскулапы. На всякий случай отыскал номер телефона и позвонил. Да, подтвердили мне, такую доставили; нет, палату назвать не могут, она пока в операционной. Я вконец расстроился – от самого слова «операционная» веяло чем-то пугающе серьезным.

Скомкав утренний туалет, я наскоро перекусил и поспешил в автосервис. День сулил напряженную беготню – без колес было тяжело обойтись. На счастье, машина ждала меня в полной форме. Беглый осмотр убедил, что поработали над ней на совесть. Ее даже предупредительно заправили – неожиданная любезность моего черноглазого мастера. Я искренне поблагодарил его, расплатился и покинул станцию. Хоть одно дело удачно сладилось.

Маячившая у перекрестка фигура гаишника внезапно надоумила наведаться в отделение милиции. Я прикинул маршрут и через двадцать минут оказался на месте. Дежурный капитан глянул в раскрытую перед ним амбарную книгу:

– На Мичуринском?.. Ага, вот. Не знаю только, есть кто сейчас из выезжавших по вызову. – Потом, вскинув голову, буркнул: – Ааа, вон… – И окликнул проходившего мимо молодого лейтенанта: – Крымов, это к тебе.

Лейтенант застопорил шаг, обратил ко мне удлиненное худощавое лицо и неожиданно пробасил:

– Да? А в чем дело?

– Это по поводу Мичуринского, – пояснил дежурный.

Я достал удостоверение. Юный страж порядка внимательно его изучил и, вернув, удивленно насупил белесые брови:

– Газета? Обычное происшествие, что вас в нем заинтересовало?

– Хотелось бы поговорить.

– Ладно, пойдемте.

Мы проследовали в небольшую комнату, почти пустую, если не считать потертой тумбочки и трех канцелярских столов с телефонами. Он деловито устроился за средним, указав мне на стул напротив, и как-то смешно подвигал слегка оттопыренными ушами.

– Ну, – произнес он нетерпеливо, всем своим видом точно подчеркивая, что не располагает избытком времени. – И какой прок газете от самой обычной попытки ограбления? Неудавшейся, замечу кстати.

– У меня интерес личного порядка. – Я ввел его в курс истории с исчезновением Бориса. – Поговорите с вашим коллегой, капитаном Трошевым.

Он ненадолго задумался. Потом разом оживился:

– Вот оно как… Считаете, что эти дела как-то стыкуются?

– А вы полагаете, что действовал простой домушник?

– Я ничего не полагаю, – недовольно парировал он. – Пока даже пообщаться с потерпевшей не удалось. Доктора предупредили, что допросить ее разрешат только завтра. И это в лучшем случае, если состояние позволит.

У меня упало сердце, и я с трудом выдавил:

– До того плохо?

– Досталось ей крепко, – признал он сочувственно. – Но я не врач. Не мне судить, насколько плохо. Внешне, конечно, впечатление тяжелое.

– И часто в вашей практике заурядные воры так лютуют?

– Всяко бывает, – протянул он неопределенно. – Но, согласен, странного здесь много чего. Наши квартирные взломщики и впрямь на рожон не лезут. Если напарываются на хозяев, то, как правило, стараются слинять. Хотя отморозки везде встречаются. Однако… – Он помедлил секунды три. – Опять же – маска… Тоже не вписывается как-то.

– Он был в маске? – поразился я.

– Так она сказала врачу. Но, может, он чего-то не понял.

Сообщение встревожило меня не на шутку. Я попытался найти какое-нибудь простое правдоподобное объяснение. Но грабитель, идущий на взлом безлюдной квартиры, и маска?.. Я посмотрел ему прямо в глаза, он отвел их.

– Послушайте, лейтенант, – выдавил я. – Тут не попытка ограбления. Боюсь, это гораздо хуже. Ее не просто били, из нее, похоже, что-то выбивали. И если не удалось, то могут покуситься вновь.

– Чего? – насторожился он. – Чего от нее добивались? Вы знаете? Или догадываетесь о чем-то?

– Все, что знаю, я вам рассказал. И полагаю, что надо что-то делать.

– Так что, по-вашему, я обязан делать? – он нахмурился, с раздражением подчеркивая слово «обязан».

– Ну как-то обеспечить безопасность Аркиной.

– Охрану, что ли, выделить? Вы знаете, сколько у нас людей? И сколько дел на каждом висит?

Я поднялся. Разговор грозился перейти в пустопорожнюю перепалку. Не вставая, лейтенант кивнул, забавно шевельнул ушами и примирительно сказал на прощание:

– Да не волнуйтесь вы так. Что-нибудь мы обязательно предпримем. Доложу в прокуратуру, пусть следователь решает.

До больницы я доехал на нервах. От бессчетных выкуренных сигарет во рту пересохло. Пристроив машину у обочины, я заглушил мотор и какое-то время просидел неподвижно. Потом пересилил себя, выбрался, включил сигнализацию и направился к проходной. Мне показали, где расположен главный корпус.

В окне регистратуры я справился об Аркиной. Тучная особа неопределенного возраста подняла на меня равнодушные, не видящие собеседника глаза и устало поправила зеленый чепчик.

– Аркина? Людмила Ивановна? Есть такая. В хирургическом. Двести пятая палата. Состояние удовлетворительное.

– Что это значит?

– То и значит. Черепно-мозговая травма. Состояние удовлетворительное. – Я пожал плечами и направился к выходу. Она энергично прокричала вдогонку: – К ней сейчас нельзя! – Но я не оглянулся.

Вход в хирургическое отделение напоминал обычный подъезд жилого дома. Слева от лестницы, у самого лифта, позевывал щуплый охранник в непонятной униформе. Он лениво встал с раскладного креслица и, вытянув вперед непропорционально длинную руку, как шлагбаум, преградил мне дорогу:

– Куда это? К больным – с пяти до семи.

Я сунул ему под нос журналистскую карточку и небрежно бросил:

– Мне к заведующему.

– Ладно, – проскрежетал он и, посторонившись, услужливо подсказал: – Третий этаж направо.

Я поднялся на второй. В коридоре было тихо и на удивление пусто. Пахло валерьянкой с легкой примесью аромата застоявшейся кислой капусты. Двести пятая оказалась в трех шагах от лестничной клети. Я помешкал перед нею, чуть приотворил дверь и заглянул в узкий пенал с двумя рядами кроватей вдоль серых стен. Но глаз успел лишь как-то смазанно охватить очертания сонма болящих. Большего мне не позволили: откуда ни возьмись фурией налетела фиолетовая медсестра и напористо оттеснила вбок. Это была худенькая невысокая девчушка, и возможно, ей бы удалось состроить суровую мину, если бы не ангельское личико с ямочками на щеках и две короткие светло-русые косички, забавно торчащие по обе стороны лилового чепчика.

– Кто вы? – спросила она вполголоса, силясь выказать должную строгость. – Что вы тут делаете? – И, не дожидаясь ответа, ухватила меня за рукав и потянула к выходу. – Идемте, идемте. Сейчас начнется обход. Вам нельзя здесь находиться.

Я безропотно подчинился. Но на пороге попридержал ее за локоток и мягко понудил выйти со мной на площадку.

– Пожалуйста, милая девушка, мне бы только узнать, как там Аркина? Очень плоха?

– Аркина? – призадумалась она. – Это которую привезли сегодня? С травмами?

Я кивнул.

– А вы ей кто – муж?

– Нет, – объяснил я. – Муж, к сожалению, в командировке. Я близкий друг семьи. Вы ее видели?

– Видела, когда из операционной доставили. Вы не переживайте: она в порядке.

– В порядке?

– Ну-у… Я хотела сказать, все будет нормально. Слышала, доктор говорил, что ей повезло, отделалась швом на затылке и небольшим сотрясением. Сейчас она, конечно, еще не отошла от шока. Но все образуется. Так что приходите завтра, к вечеру. Может быть, вас даже и пустят к ней.

Я вздохнул и сказал:

– Спасибо. Вы настоящий ангел милосердия. Вот если бы еще позволили сейчас взглянуть на нее, хоть краем глаза…

– Ой, нет! – перебила она, решительно замотав косичками. – И не просите.

– Но почему? Она ведь в общей палате.

– Нет и нет. Доктор даже милиции не разрешил беспокоить ее сегодня. Завтра – приходите завтра.

– Ладно, – сжалился я. – Тогда поднимусь к заведующему. Он у себя, не знаете?

– Наверное. Только он вас не примет. Вот-вот обход начнется.

Он действительно встретил меня раздраженным окриком «Я занят» и пронзил острым серо-стальным взглядом. Внешне он производил весьма внушительное впечатление: ростом, наверное, тянул на метр восемьдесят, насколько я мог судить по возвышающемуся над столом крупному торсу; массивная голова, густые посеребренные сединой волосы красиво зачесаны на пробор; элегантный темно-серый пиджак сидел, как нарисованный, подчеркивая спортивное сложение. Очевидно, он привык к безотказному воздействию своего командного рыка и, похоже, слегка смешался, когда я, затворив за собой дверь, бестрепетно приблизился к столу.

– Простите, доктор, – заговорил я.

– Вы кто, больной? – оборвал он меня озадаченно. – Я же сказал, что занят.

– Нет, не больной, – невозмутимо ответил я. – Я по поводу больного. Вернее больной.

Он сердито набычился и, несколько повысив голос, пророкотал:

– Черт! Неужели трудно усвоить: на прием отведено специальное время.

– Еще раз простите, доктор, – повторил я и осклабился. – Я отниму у вас пять минут. Гораздо больше уйдет на то, чтобы меня выставить.

Он вздернулся, оторопело помигал – и расхохотался. Потом пробурчал:

– Ну-ну. – Извлек из коричневого кожаного футляра узкие очки без оправы, пристроил на носу, с любопытством блеснул стеклами и смилостивился: – Ладно, говорите. Только быстро.

– Первое: состояние Аркиной из двести пятой палаты. Это…

– Знаю, – нетерпеливо перебил он. – Множественные гематомы. Сильное сотрясение мозга. Отек левой части головы. Рваная рана в затылочной части – очевидно, следствие удара при падении обо что-то острое. Ни трещин, ни заметных повреждений черепа не обнаружено.

– Она в сознании?

– Почти.

– Как понять – почти?

– Она претерпела сильный стресс. И потребуется время, чтобы выйти из этого состояния. Все?

– Еще минуточку, доктор.

– Между прочим, господин хороший, – остановил он меня, – даже не знаю, кто вы такой. И по какому праву задаете вопросы.

Я отыскал в портмоне визитную карточку и положил на стол перед ним. Пробежав взглядом, он поморщился:

– Писать собираетесь?

– Господи, что вы – о чем тут писать? – возразил я. – Это личное дело. – Поверх стекол сверкнула насмешливая искорка. Я перехватил ее и поспешил пояснить: – Я друг дома. Понимаете, доктор, ситуация чрезвычайно сложная. Недавно без вести пропал ее муж. Сейчас ребенок совершенно без присмотра. Надо срочно определяться и что-то предпринять. И прежде всего уяснить, насколько все серьезно и как долго продлится.

Он снял очки, повертел их за дужку. Помолчал немного и заметно помягчевшим голосом сообщил:

– Физически она оправится уже через неделю. Ну дней через десять. Снимем швы, и можно выписывать.

– Без последствий?

– Смотря что считать последствиями. Душевные травмы – это уже не по моему профилю. Здесь что-нибудь сделать я не в силах.

– Понимаю, – вздохнул я. – Но в ваших силах, доктор, кое-что все-таки сделать. И прямо сейчас, доктор. Переведите ее в отдельную палату. У вас наверняка есть такая в запасе. Как у всякого рачительного хозяина.

Он посмотрел на меня внимательно, хмыкнул и ничего не ответил.

– Я оплачу, – с видом Креза бросил я небрежно. – По любому тарифу.

За моей спиной раздалось легкое постукивание. Щелкнул замок – кто-то приоткрыл дверь, и женский голос робко вопросил:

– Василий Степанович, обход будет?

– Иду, – встрепенулся он и поднялся.

Пока он снимал халат со стоячей вешалки за шкафом и облачался во врачебную униформу, я опять полез в портмоне, выудил две пятисотенные банкноты и, выждав, когда он застегнется и выйдет из-за стола, сунул ему в карман.

– Это за консультацию. Большое спасибо вам.

Он кивнул, и мы тронулись к двери. У порога я оборотился к нему, он поймал мой просительный взгляд и ехидно спросил:

– Что, еще пожелания?

– Последнее, доктор. Честное слово. Мне нужно побывать у нее. Всего лишь пять минут.

– Эти ваши пять минут, – ухмыльнулся он, поглядев на часы, и покачал головой. – Больную лучше сегодня не беспокоить.

– Я недолго. И очень-очень осторожно.

– У меня возникнут неприятности.

– Не будет никаких неприятностей, – заверил я. – Она не преступница. Просто ваша больная. И вам решать, каких посетителей и когда к ней можно допустить.

Он нахмурился, пожал плечами и буркнул:

– Вам придется подождать. До конца обхода.

Ждать пришлось почти что с час. Я не стал торчать в коридоре. Вышел на воздух. Бродил по улице. Курил сигарету за сигаретой. Иногда подолгу застревал у витрин магазинов. Потом меня занесло в какой-то захудалый скверик: отыскал относительно чистую и сухую скамейку и немного посидел, бездумно глазея по сторонам и беспрестанно посматривая на часы. Минут через сорок потащился обратно к больнице, взлетел на третий этаж, торкнулся в заветную дверь – она не подалась. Пришлось расположиться напротив, на обитой черным дерматином лавочке. Но наконец я отмаялся – на лестнице послышались долгожданные шаги.

Узрев меня, доктор кивнул – то ли еще раз поздоровался, то ли просто констатировал наличие на месте. Рядом семенила моя знакомка – ангел милосердия с косичками. Он чуть подтолкнул ее в плечо и обрадовал меня:

– Вот – Маша вас проводит.

Я принялся лопотать благодарственные слова, но он отмахнулся, сухо предостерег:

– Больную ни в коем случае не волновать. Аккуратно и недолго, ясно? – И скрылся в кабинете.

Маша меня проводила. В коридоре уже обозначились робкие приметы послеобходного оживания – там и сям замелькали блекло-пестрые фигуры пациентов. У двести пятой палаты я было замедлил шаг, но косички прошествовали дальше. Я удовлетворенно вздохнул. Она остановилась перед двести четырнадцатой, молвила: «Здесь вот», отжала ручку и посторонилась.

– Если она спит, – пролепетала просительно, – пожалуйста, не будите ее, ладно?

Я кивнул и вошел. Одним махом одолел закуток с дверью слева – очевидно, соответствующие удобства – и оказался в крохотной комнатенке, вся меблировка которой состояла из высокой тумбочки, обыкновенной кухонной табуретки и узкой кровати.

Я уже был достаточно подготовлен, но тем не менее едва сдержал невольный возглас потрясения. Мила лежала на боку, по плечи прикрытая серым байковым одеяльцем. Голова перевязана – будто надет белый шлем. Обращенная ко мне щека раздулась и пылала страшным кровоподтеком. Синие губы жутко опухли. Господи, до какого варварства должен докатиться человек, чтобы так изувечить женщину! Видимо, я слишком громко заскрежетал зубами. Веки ее дрогнули и медленно расползлись, обнажив вместо белков кроваво-красные щели.

Я пододвинул табуретку вплотную к изголовью, сел, наклонился к ней и выдавил из себя:

– Милочка, это я – Гриша.

Кажется, она была в сознании, меня, во всяком случае, узнала. Дрогнули губы, точно силясь что-то произнести. Наконец ей удалось их слегка разжать. До меня донесся невнятный шепот, нет, не шепот – шелест. Я почти припал ухом к ней и едва разобрал:

– Ол-ля… Ол-лешка…

– Тише-тише, – проговорил я, – не волнуйся. С девочкой все в порядке. Сегодня же съезжу за ней. Не волнуйся.

Она с заметным усилием выпростала из-под одеяла обнаженную руку и показала пальцем на тумбочку. Я с содроганием глядел на безобразные синяки и не сразу врубился. Потом отворил дверку – там лежал листок желтой бумаги с какой-то корявой записью. Это был номер телефона, и пониже – имя: Галя. Я вспомнил, что так звали ее кузину, и до меня дошло:

– Ты хочешь, чтобы я позвонил сестре?

– Да, – прошелестела она. – Оле-шку…

– Понял-понял, не напрягайся. Я отвезу ребенка к Гале. Все сделаю, не беспокойся.

Она облегченно запахнула глаза. Я потерянно замолчал. Похоже, действительно, было бессмысленно надеяться на сколько-нибудь вразумительный разговор. Я уже подумывал тихо удалиться, как вдруг отечные веки снова расклеились, и она прошепелявила – причем вполне членораздельно:

– Как страшно… Зверь. Настоящий зверь.

– Как он попал в дом? – Я отдавал отчет, что негоже терзать ее вопросами, но пересилить себя не мог.

– Я сама, – прошептала она.

– Сама? Ты хочешь сказать, что сама его впустила? Но почему? Почему, Мила?

– Сказали… Сказал… Письмо от Бориса.

Я в отчаянии понурился. Ну конечно, чего же еще – неожиданная весточка от бесследно сгинувшего любимого мужа. Дешевая психология, но – действенная. Значит, все-таки не банальный домушник. Значит, связано с Борисом. Глубоко вздохнув, я помолчал, дал ей передохнуть чуток и удрученно покаялся:

– Прости, что тебя пытаю. Тебе нельзя говорить. Я, пожалуй, сейчас пойду.

– Нет… – возразила она. – Спрашивай…

Я поколебался немного. И бессовестно поддался:

– Давай только договоримся. Ты не напрягайся. Отвечай как можешь – я догадаюсь. А почувствуешь, что больше не в состоянии, сразу же – слышишь? – сразу же прекращаем.

Она согласно мигнула.

– Хорошо. Так чего от тебя хотели?

– Какую-то… пленку… – прошелестела она.

– Пленку?

Я вздрогнул. Меня как будто током шарахнуло. Сердце скакнуло куда-то вниз – под самый пупок, защемилось и гулко там запульсировало. Фотопленка? Черт возьми, совершенно вылетела из мозгов эта найденная пленка. Но что? Как? Не может быть? Пленка попалась ей только вчера, и она сразу же связалась со мной. Вдруг зашибло оглушительным подозрении. Я поежился. Подавленный, мгновенно прокрутил в голове вчерашний вечер. Наталья? Куда она звонила? Какой-то разговор – с какой-то Ирой, кажется. Про какие-то документы? Черт! Черт! Черт! Тысяча чертей! Не может этого быть – не должно такого быть!

– Фотопленку? – прохрипел я снова. – Значит, его интересовала пленка?

– Нет.

Мне послышалось, или эти бедные опухшие губы в самом деле прошелестели: «Нет». Я нагнулся ниже, так, что почти завис над ней, и, совершенно смешавшись, переспросил:

– Ты сказала «Нет»?

Она мигнула и внятным шепотом повторила:

– Я отдала пленку… Но он совсем озверел…

– Как так? Что ты говоришь?

Постепенно из шелеста и шепота – где угадывая, где подсказывая – мне удалось соткать более или менее целостное представление. Подонок был в маске – не в наспех приспособленной тряпичной накладке, а в настоящей маске спецназовского образца. Он потребовал пленку. Поначалу она никак не могла сообразить, чего от нее добиваются. Потом как будто дошло, но она прикинулась, что не понимает, о чем речь. Он стал бить ее – нещадно, методично. Пока она не сломалась и не показала, где пленка. Но отморозок внезапно еще больше взъярился – шваркнул кассету об стену и разорался, что не позволит над собой издеваться. И тогда она окончательно сбилась с толку и уже действительно ничего не понимала. А он просто взбеленился. Каким-то чудом ей удалось вырваться. Она кинулась в прихожую, но он настиг ее там и обхватил громадными лапищами. Она умудрилась впиться зубами в ладонь, зажавшую ей рот, – он замахал кистью и заматерился. Вот тут-то счастливой случайностью возникла Майя Гаевна и позвонила в дверь. И тогда она закричала. Он наотмашь ударил ее по губам и бешено пнул в щеку железным кулаком. Она опрокинулась навзничь и, с размаху врезавшись в острый угол гардероба, потеряла сознание.

Я вконец растерялся. Получалась какая-то белиберда: бесноватый бандюга жаждал заполучить фотопленку, и в то же время – не пленку. Или она заговаривается? Или эту проклятую пленку выплеснуло по случаю оглушенное страхом сознание? Такое бывает. Суеверный человек, неожиданно попавший в беду, подчас вспоминает как знак оброненный кем-то кошелек, найденный и присвоенный им накануне. Но тогда что столь жестоко выбивали из хрупкой, беззащитной женщины? Чего же все-таки искали?

Я раздумчиво повторил этот вопрос вслух.

– Не знаю, – прошептала она и тяжко вздохнула. – Мне страшно.

Из уголка глаза вдруг вынырнула и покатилась одинокая слезинка. Я встрепенулся и очухался. Обозвал себя бездушным негодяем, полез в карман, вынул платок и, чуть дыша, промокнул.

– Будет-будет, малыш, – проговорил я виновато. – Все уже позади. К тебе придут из милиции… – Веки ее нервно затрепетали. – Нет-нет, не сегодня. Когда тебе станет получше. Расскажи им все, подробно.

– И про пленку?

– Обязательно, – подтвердил я. – Хотя она, похоже, никакого интереса не представляет. Но все же… Знаешь, я, пожалуй, заберу ее сегодня. Отдам проявить – посмотрим что к чему. Кстати, ключи твои где?

– Не знаю… Может быть, у Майи Гаевны.

– Ладно. Ни о чем не тревожься. Этого мерзавца разыщут. Он свое получит. Постарайся сейчас уснуть – я, дурак, донельзя тебя утомил. Ты скоро поправишься, и все забудется, как дурной сон.

Я бормотал еще что-то столь же банально-утешительное, когда откинулась дверь и в закуток, покачивая косичками, скакнула девчушка-медсестра и укоризненно прощебетала:

– Вы же обещали, что недолго.

Спускаясь по лестнице, и после – по пути к машине, – я еще немного поломал голову над загадкой с пленкой. Ответ, конечно, так и остался за семью печатями. Но я пришел к твердому заключению, что все дороги действительно ведут в Рим, то бишь в «Универс». Разрозненные нити лохматились, но вязались в единый, хотя и путаный, клубок: господин Куликов с его версией о мифической командировке, Тамара, Борис, Вайсман и его испуганная супруга Дарья, тупомордый Курлясов и мое избиение, нападение на Милу. И может статься, именно искомое и, видимо, чрезвычайно важное нечто является тем стержнем, на который наматывается реальная коллизия. Похоже, его, это нечто, пытались вырвать у Тамары, но сорвалось – или тот же наш сегодняшний подонок – почему бы не допустить? – перестарался и тогда. Затем какой-то умник предположил, что она переправила на хранение вожделенное своему любовнику. С виду логично – ведь именно у него она обрела последнее убежище, как оказалось – ненадежное. Тогда принялись за него… Правда, что-то тут не клеилось. Если они заполучили Бориса, то давно бы выбили нужную информацию. И не стали бы истязать жену – только законченный дебил мог помыслить, что он посвятил ее в сокровенные тайны своей интимной подружки. Или они с ним тоже расправились, как с Тамарой?

Я мысленно покаялся перед Натальей – ни с какого боку она сюда не пристегивалась. Нелепый всплеск пакостных сомнений все же оставил в душе неприятный осадок. Но, забравшись в салон автомобиля, я приказал себе оставить все теории и угрызающие эмоции за дверью. Мне предстоял нелегкий вояж.

Я позвонил Гале по мобильнику. О несчастье ее уже известила Майя Гаевна. На меня обрушился поток гневных проклятий ЭТОМУ миру, который неизвестно куда покатился, и ЭТИМ людям, потерявшим человеческий облик. Я остудил ее сострадательный порыв немедля мчаться в больницу, договорился, когда примерно доставлю девочку, и выслушал все положенные предостерегающие напутствия. Потом запустил двигатель и взял курс на окружную.

По моим прикидкам – с изрядным запасом – путь до дачного поселка Томилино должен был занять часа полтора, от силы два. Но автомобилист предполагает, а дорога располагает. Я никогда не жаловал киевскую трассу. Всякий раз, как меня сюда по надобности заносило, я попадал в самое настоящее столпотворение. Или злой рок подгадывал, или автострада действительно отличалась постоянным напряжением. Я с трудом ввинтился в плотные ряды и пополз в густом разношерстном месиве. Машины шли впритык, почти нависая одна над другой. Иногда, извиваясь ужом, удавалось выиграть пару лишних метров, чтобы затем снова надолго увязнуть. Вдобавок ко всему где-то впереди случилась авария, и мне выпало на долю вдосталь потрепыхаться в заторе. Потом, уже съехав с асфальта, я свернул не на тот тракт. В загородной резиденции четы Аркиных я бывал не раз, но тут что-то перепутал и заблудился в трех соснах. Пришлось поколесить и, описав немалую дугу, окольными грунтовками выбираться к знакомому хуторку.

Зато мне несказанно повезло со сборами. Невысокая молодящаяся соседка с удлиненным разрезом томных глаз, похоже, относилась к той редкой породе людей, в которых переживания и потрясения порождают бурную деловую активность. Печальный рассказ о постигшей Милу беде поверг ее в шок. Но уже через три минуты она вздыбила опавшие было плечи и с прытью огретого кнутом скакуна увлекла меня на аркинское подворье. Не знаю, сколько бы я провозился без ее сноровистой помощи, сгребая по всем трем комнатам пожитки и прочий скарб, на который могла бы позариться залетная шпана. Обычно даже снарядиться в краткосрочную командировку мне стоило поистине титанических мук творчества, и если я когда и вспоминал бывшую свою супругу, то именно при укладке дорожного саквояжа – что-что, а упаковывать она умела здорово. Соседка Милы тоже показала высший класс, и мы меньше чем за час справились с пыльными хлопотами. Я загрузил в багажник разнокалиберную поклажу: дорожную сумку с детскими вещами, чемодан и увесистый брезентовый тюк со всевозможной домашней утварью. Но меня вынудили еще на некоторое время подзадержаться: хозяйка ни за что не соглашалась отпустить некормленого ребенка, да и мне перепала тарелка вкусного наваристого борща.

Потом была долгая изнурительная дорога обратно. Ко всем прелестям недоставало дождя, и он пошел, едва мы выехали из поселка. Не сильный – так, гнусная морось. Густая водяная сетка окутала «девятку», резко ухудшив видимость. Вначале меня здорово донимало чириканье сидевшей сзади Олечки, но вскоре она сползла бочком на сиденье и прикорнула. Я удовлетворенно вздохнул и сосредоточился на струящихся вокруг габаритках. На шоссе машин как будто поубавилось, легче, однако, не стало, выжать больше шестидесяти никак не получалось. Когда замаячили первые пригородные фонари, часы на приборном щитке показывали уже половину восьмого.

Наконец я добрался до Чертанова и благополучно вручил полусонное дитя и сумку с его причиндалами заждавшейся тетке. С превеликим трудом удалось отбиться от радушного поползновения на застольную беседу за чашкой чая. Все мое естество томилось острым желанием добраться до своей холостяцкой квартиры, попариться в ванне и распластаться на софе. Ощущение было такое, как если бы от самого Томилина тащил «девятку» волоком. Спину ломило, точно после сильной простуды. Позвоночник одеревенел. Но предстояло еще доставить остальную кладь, и я, стоически выдержав характер, поборол расслабляющую мысль отложить это неспешное дело на завтра, и припустился к Мичуринскому.

На площадке было темно – очевидно, перегорела лампочка. Я чертыхнулся, выгрузился из лифта, подошел к двери Майи Гаевны и вдавил кнопку звонка. Никто не среагировал, но светящаяся точка в глазке и характерное урчание включенного водопроводного крана обнадеживали. Я нажал снова. Что-то скрипнуло, и спустя секунду всполошенный голос спросил:

– Кто?

– Это я, Майя Гаевна, Гриша Рогов.

Клацнула цепочка. Дверь чуть откачнулась от косяка, и в образовавшейся щели блеснул мокрый пластиковый чепчик.

– Ой, Гришенька! Я из-под душа. Прости, сейчас-сейчас впущу.

– Не нужно, – остановил я ее. – Мне бы только ключи. Просуньте их, если не трудно.

Она просунула. Я извинился, мягко прервал ее причитания и заверил, что никакой особой помощи не требуется и она может спокойно домываться. Потом перешагнул через тюк, подступил к аркинской квартире. Нащупал верхний замок и пропихнул ключ в скважинку, но он не проворачивался. Похоже, впопыхах, в утренней нервозной суматохе, Майя Гаевна заперла лишь на один замок. Взялся за нижний – дважды щелкнуло, и я втащил вещи в темень прихожей. Вытянул руку, пытаясь нашарить включатель, как вдруг боковое зрение схватило метнувшийся ко мне из-за гардероба огромный черный силуэт. Что-то хрястнуло над правым виском, полыхнула ярко-оранжевая зарница, я отлетел на стену, попытался впиться в нее ногтями, но тут же провалился в мрачное безмолвие.