Текст книги "Ходи осматриваясь"

Автор книги: Вадим Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

13

…Я бежал во всю прыть, как затравленный заяц. В боку пронзительно кололо, глаза заливало соленым потом, нарастающей болью раздирало виски. Они догоняли меня – медленно, но неуклонно. Курлясов и этот стриженный ежиком. И беспорядочно метали кирпичи. Господи, как они умудрились развить бешеную скорость с таким грузом за пазухой. Тяжелые бруски падали все ближе и ближе, взрывались и обжигали икры мелкими осколками. Это была бесконечно пустынная улица, клубящаяся дымным маревом, с заколоченными крест-накрест окнами и подъездами. «Милиция!» – взывал я беззвучно: голос закатился куда-то в утробу и мерзко урчал в желудке. И никакой милиции. Как всегда – когда нужно, их нет – как всегда. В тумане вырисовывался одинокий фонарный столб. Я вцепился в него и закарабкался вверх, ломая ногти и обдирая колени, пока не запутался в проводах. Охотники уже достигли подножия и закружились в каком-то сумасшедшем плясе, истошно дудя в переливчатые манки. «Дудите, дудите до посинения, – бормотал я в отчаянии. – Черта с два я слезу». Но чувствовал, что соскальзываю, что руки уже не держат. О черт! Крепись, Рогов, крепись…

Со скрипом разняв веки, я невидяще уставился в потолок. Кисти онемели, плечи точно стянуло железным обручем. Прошла минута, прежде чем в мозгах немного просветлело и я уразумел, что выбрался из идиотского сновидения и лежу в своей постели – весь мокрый, разбитый и одуревший. Но манки продолжали надрываться. Я приподнял чугунную голову с влажной подушки. И сообразил: кто-то немилосердно терзает дверной звонок. С трудом, по кусочкам собрав себя в некое устойчивое тело, я сполз с кровати и потащился в коридор.

За порогом стояла милиция. Одного я узнал сразу же: наш участковый, юный лейтенант лет двадцати двух – двадцати трех. Другого, постарше чином на звездочку и возрастом годков, наверное, на десять, лицезрел впервые. Я кивнул, приглашая, и невежливо буркнул:

– Который час?

– Около девяти, – без смущения ответил незнакомый офицер. – Извините, если разбудили. Но дело срочное. В двенадцать вас хочет видеть старший следователь прокуратуры.

– Зачем? – удивился я, но тотчас ощутил, как по коже поползли холодные мурашки.

– Мне неведомо. Там вам объяснят. Вот, пожалуйста, повесточка.

Я взял серый листочек, бегло проглядел и пожал плечами:

– Вы что, намерены меня туда препроводить?

– С чего это? – вздернул он тонкие, почти женские брови. – В этом, полагаю, нет надобности. Думаю, вы сами доберетесь.

Не дожидаясь, пока они войдут в кабину лифта, я затворил дверь. И встревоженный, замешкался в коридоре. Что бы это значило? Единственное, что лезло на ум, – моя ночная боевая вылазка. Похоже, Шахов как в воду глядел: она обернулась-таки скверным, если не роковым, исходом. Неужто действие газа оказалось непредвиденно серьезным? Или дело в кирпичной добавке Курлясову – наверное, не следовало добивать его. Сон в руку, кисло усмехнулся я и удрученно поплелся в комнату.

Помучившись минут пять, я окончательно проснулся и позвонил Шахову.

– Чего тебе не спится, супермен? – бодро отозвался он.

– Уснешь тут, – посетовал я угрюмо. И рассказал о визите нежданного посланца правосудия.

– Ладно, – подумав недолго, сказал он. – Иди. Что сейчас гадать. На всякий случай я кое с кем свяжусь. У нас рейс в шестнадцать десять. Мы все зашились в делах. Вернусь – доложишь.

«Доложишь», с натянутой иронией повторил я про себя, опустив трубку. Если смогу доложить. Если меня не запрут в каком-нибудь уютном подвальчике. Я забрался в ванну, привычно ошпарился и остудился. Потом, всыпав в джезвейку прорву кофе, приготовил крепчайшую, сверхгорькую отраву и уже приступил к бритью, когда ожил телефон, перекрыв умиротворяющее жужжание «брауна». Я рванулся в гостиную, предположив, что это Шахов спешит уже чем-то меня утешить. Однако услышал совершенно незнакомый девичий голос:

– Господин Рогов? Вас беспокоят из «Универс-банка». С вами будет говорить господин Таги-заде Ашфар Гейдарович.

Ба, насторожился я, это что еще за номера? Сам большой босс, один из хозяев, возжаждал вдруг со мной пообщаться. Тоже в связи с наскоком на охотничий домик?

В трубке раздался приятный, чуть хрипловатый баритон.

– Дравствуйте, – с легким кавказским акцентом произнес большой босс, проглотив букву «з». – Я хотел бы с вами встретиться. Нам надо кое-что обсудить.

В памяти всплыл крупный черноволосый мужчина: мохнатые брови, красиво изогнутый, орлиный нос – он ли? Тот, кому не понравилось мое назойливое внимание к Дарье там, на погосте?

– Вы меня слышите?

– Слышу, – откликнулся я наконец. – Только, простите, не понимаю.

– Я хотел бы с вами встретиться и кое-что обсудить, – повторил он с приглушенной досадой.

А почему бы и нет, подумалось вдруг? Всякое может всплыть в таком разговоре. Хотя едва ли, слишком уж матерый игрок, зря, конечно, карт не раскроет никогда. И однако же что я теряю?

– Не понимаю, – опять усомнился я вслух. – О чем и зачем?

– Приезжайте к нам в офис, – продолжил он, точно не слыша. – В любое удобное для вас время.

– Ну нет, – категорически отверг я. – Если мы встретимся, то исключительно на открытой площадке. Где-нибудь после двух. – И ввернул как бы ненароком: – В двенадцать меня ждут в прокуратуре.

– В прокуратуре? – протянул раздумчиво мой собеседник. И нелепо спросил: – А зачем?

– Наверное, по тому же вопросу, по какому и вы хотите со мною встретиться.

– Послушайте! – вскинулся он, но осекся и спустя пару секунд отчеканил: – Хорошо. Говорите, где и когда.

– Площадь Пушкина подойдет? Постараюсь успеть к трем часам. Если, разумеется, не произойдет никакого ЧП.

Он буркнул: «Хорошо», – и отсоединился. А я закурил и погрузился в бесплодные размышления. Странное дело, упоминание прокуратуры как будто сбило его с толку и даже несколько напрягло. Или они вообще никуда и ни о чем не заявляли? Но в таком случае, чем обусловлен неожиданный вызов? И эта встреча – стоило ли мне на нее соглашаться? О чем пойдет речь? И как мне держаться? Потом внезапно ожили картины бредового сна, и сердце защемило от неприятных предчувствий. Я посмеялся над собой: теперь вот, как мама, начну расшифровывать фантасмагорические видения утомленного рассудка. В конце концов, я действительно просто устал. Поспать мне удалось всего-навсего три с половиной часа – отсюда и всякие ужастики и беспричинная тревога. К черту, не стану больше преждевременно тужить мозги – и долой разных пляшущих человечков.

Ровно в двенадцать я вошел в кабинет старшего следователя прокуратуры. Высокий подтянутый блондин – наверное, мой ровесник – встретил меня на диво приветливо. Он даже вышел из-за стола и, широко улыбаясь, крепко пожал мне руку – без нарочитого жима, но так, чтобы я ощутил силу цепкой узкокостной ладони. Его можно было принять за интеллигентного учителя гимназии: тонкое удлиненное лицо со слегка впалыми щеками, глубокие залысины, расширяющие и без того внушительный лоб, серебристые очки на прямом, чуть заостренном носу. За толстыми стеклами глаза как-то расплывались, придавая ему несколько рассеянный вид, но я почувствовал, будто они разом вымерили меня, хватко и вдумчиво.

– Афанасьев, Григорий Алексеевич. Ваш тезка, – тепло представился он, хотя и по повестке, и по дверной табличке я уже знал, как его величают. – Слышал про вас много хорошего. И читал, с удовольствием, скажу, читал.

Он и дальше повел себя странновато – точно пригласил меня на чашку чая: поспрашивал о здоровье, настроении, о работе. Я не знал, что и думать. «Не очень-то полагайся на мое всемогущество,» – пошутил Шахов. Всемогущество – не всемогущество, но, видимо, звонок именитого депутата что-то да значит. Хотя, возможно, я грешил: может, это следователь вообще был таким мягким и сердечным по натуре? Или это у него просто наработанная следовательская метода, индивидуальный подход, так сказать? Я стоически ждал, не выказывая нетерпения, но не расслабляясь.

Потом в кабинет бесшумно вошел некий безликий молодой человек, тоже в штатском, негромко поздоровался и пристроился где-то сбоку за небольшим столиком. Афанасьев дернул плечами, как отряхнулся, и проговорил:

– Ну ладно. С удовольствием бы поболтал еще с вами. Но не стану вас дальше задерживать. – Я мысленно отметил это «не стану задерживать»: добрый знак или обычный вежливый оборот? Он снял очки, протер их, снова водрузил на нос и молвил: – Перейдем, значит, к делу. Скажите, пожалуйста, давно вы знаете Федора Дмитриевича Ломова?

– Ломова? – Вопрос прозвучал настолько вразрез со всякими ожиданиями, что у меня отвисла нижняя губа.

– Да, Федора Дмитриевича Ломова.

Выходит, Ломов?.. Но что – Ломов? Неужели огород городится из-за пустячного, в сущности, инцидента? Этот спешный вызов?.. Я собрался и спокойно ответил:

– Знаю – это не совсем правильно. В принципе можно сказать, что не знаю.

Таиться не имелось резона – ему, похоже, многое было известно. И я поведал о характере сложившихся отношений: как в поисках Бориса заявился к Ломову, как после он звонил мне и угрожал, обвиняя в каких-то своих неприятностях с милицией, как затем подстерег меня в пиццерии и о последовавшей за этим стычке. Григорий Алексеевич внимательно, не перебивая, выслушал, покивал и поинтересовался:

– Но почему за справкой о вашем пропавшем друге вы отправились именно к мужу его любовницы? Немного того… знаете ли… опрометчиво. Не находите?

– Я знал, что они давно разошлись, – схитрил я. – И потом, я не о друге у него справлялся, а разыскивал его бывшую супругу. – Получилось не очень складно, и я не удивился, когда он, неопределенно хмыкнув, спросил:

– Не было ли у вас подозрений, что Ломов причастен к исчезновению Аркина?

– Нет. Абсолютно никаких.

– А как вы объясняете такую оголтелую ненависть к себе с его стороны? И вы ведь тоже его, как я понял, не жаловали?

– Не жаловал, – согласился я. – Но это – в плоскости внутренних симпатий и антипатий. И ничего больше. А вот его раж мне, представьте, и самому непонятен.

– Однако же это ведь вы его сильно избили.

– Избил? – усмехнулся я. – Вы его видели? И вам представляется правдоподобным, что я отважился затеять драку с таким бугаем?

– Ну, – он окинул меня оценивающим взглядом и улыбнулся, – вы тоже смотритесь не таким уж слабаком.

– Спасибо, – буркнул я. – В данном случае я просто проверил старое мудрое правило: если кто-то, много сильнее, прет на тебя, бей первым – и чем попало.

Он засмеялся. Но тут же посерьезнел и как бы между прочим спросил:

– У вас есть оружие?

Я смешался. Поколебавшись, полез в карман и выложил пистолет на стол:

– Вот… только это. Газовый.

– И есть разрешение?

– К сожалению, нет, – признал я виновато. – Все руки не доходят.

Он поднял газовик, повертел его в руках, потом снова положил и слегка подтолкнул ко мне:

– Забирайте. Только, пожалуйста, не тяните с оформлением.

Еще одна дивность дивная, подумалось мне. Прямо-таки отеческая снисходительность. Я не улавливал, куда он клонит, и оттого чувствовал себя весьма дискомфортно – и тихо, в душе раздражался.

– Скажите, как вы провели позапрошлую ночь? – Он хохотнул. – Понимаю, вопрос странный. Ночью люди обычно спят.

– Точно, – ухмыльнулся я. – И я не исключение. Я тоже спал. Но если вы хоть чуть-чуть отроете мне, в чем смысл вопроса, разговор у нас, может быть, станет более предметным, разве нет?

Он задумался. Затем решительно кивнул:

– Хорошо. С вами, наверное, не стоит ходить вокруг да около. Ломова позавчера убили.

– К-как! – не смог я сдержать невольного вскрика.

– Вот так. Застрелили из пистолета. Оружие нестандартное. Очевидно, переделанный газовик. По предварительным прикидкам экспертов произошло это примерно около двух часов ночи.

Новость пробежала по извилинам, но вызвала только невообразимое смятение. Затем я внезапно сообразил, вылупил глаза, помотал головой, как ошарашенный бык, и с негодованием воскликнул:

– И вы подозреваете меня?! Но на каком основании? Нелепица какая-то!

– Не нервничайте, – примирительно сказал он. – Никто вас не подозревает.

– А эти ваши вопросы? Теперь я понимаю.

– Да нет, – мягко возразил, – просто проверяем все. По горячим следам.

– Но почему? Почему вы заподозрили в первую очередь меня?

Он опять снял очки и протер их черной бархоткой.

– Ладно. Откровенность так откровенность. Надеюсь на ваше понимание и помощь. Нам позвонили с утра и сообщили про убийство, прямо указав при этом на вас.

– И кто звонил? – растерянно выдавил я.

– Не знаем. Она не назвалась. Однако изложила разные подробности ваших столкновений. И даже под конец намекнула, что вроде бы теперь сама за себя боится.

– Она? – пробормотал я. – Значит, женщина? И анонимный сигнал?..

– Понимаю вас. Но когда речь идет об убийстве, мы обязаны реагировать на все. С вами, конечно, случай особый. Мы вызвали вас больше для порядку. И, честно говоря, с определенным расчетом на помощь.

– Но чем я могу помочь?

– Вы не догадываетесь, откуда это исходит? Кто знал о вашем… вашей вражде – назовем это так – с Ломовым? Совсем никаких предположений?

– Совершенно, – тоскливо протянул я.

– Давно вы видели его супругу?

– Крачкову? Я ее вовсе не видел никогда. Мы не были даже знакомы.

– Она почему-то скрывается. Вдруг уволилась с весьма выгодной службы, и никто не в курсе, где обретается, однако… – Я молчал, вопросительно уставившись в него. – Понимаете, по некоторым оброненным анонимной заявительницей намекам у нас создалось впечатление, что звонить могла и она.

Тамара? Черт! Духи воскресают.

– Нет, – удрученно помотал я головой, – это не могла быть Крачкова. Она… – И вовремя прикусил язык, подавив чуть не вырвавшееся признание, и с заминкой докончил: – Она не может ничего иметь против меня. Зачем ей возводить напраслину на абсолютно чужого человека?

– Бог их знает, – в задумчивости бросил следователь. Потом сверкнул стеклами очков, пристально посмотрел на меня и сочувственно улыбнулся. – У вас ужасно недужный вид. Не заболеваете ли? Ладно, нет смысла вас дальше мытарить. Завершим, пожалуй, на этом. Не сочтите за труд немножко подождать. Минут пятнадцать – двадцать. Подпишете протокол, и мы вас больше не потревожим. Но если паче чаяния у вас появятся хоть какие-то соображения, пожалуйста, поделитесь с нами. Подумайте, вдруг какие-нибудь мысли придут на ум.

Подумать, любезный господин следователь? Я только и делаю, что думаю, аж в мозгах хрустит и искрится. И если бы вы знали, как много я еще буду думать… и какие шальные и больные мысли варятся сейчас в моем раскаленном гудящем котелке, и до чего же хочется мне погасить под ним форсунку.

Ехать на эту треклятую встречу ужасно не хотелось. Я пробовал разобраться, почему все во мне этому так сопротивляется. Опасался, ли я провокации, или даже насилия? Пожалуй, нет. Однако интуиция – чертова интуиция! – тревожно подрагивала где-то внутри. Это как когда что-то знаешь, но страшишься признать, и невольно, безотчетно препятствуешь подспудному аморфному колыханию просочиться в сознание.

Я его сразу узнал. Действительно, тот самый мужик с копной густых смоляных волос и хищным носом. Позади у постамента выстроилась тройка дюжих молодчиков – точно почетный караул у ног безучастного классика. На счастье, он не подал руки: я никогда не любил вызывающих демонстраций. Мы обменялись немногосложными приветствиями и, не сговариваясь, направились в глубь сквера. Почти все лавки пустовали. Мы спустились по лестнице и облюбовали одну из них – справа посередине. Оруженосцы примостились напротив – на самом краешке скамьи, подав плечи вперед, в весьма неудобной позе полной боевой готовности.

Почти минуту Таги-заде молча присматривался ко мне, и очень пристально. Потом подвигал сросшимися на переносице широкими бровями и огорошил бессмысленным вопросом:

– Ну так что вы еще хотите?

– Простите, – озадаченно протянул я. – Разве это не вы предложили встретиться?

– Мы, – подтвердил он, употребив королевское местоимение. – Потому что нам непонятно. Мы привыкли: если люди договорились, то должны слово держать.

– Я что-то не уразумел, – вскинулся я. – О какой договоренности идет речь? Я вижу вас впервые и ни о чем с вами не договаривался.

Смуглое лицо – в общем-то не лишенное обаяния, хотя, наверное, несколько тяжеловатое и слишком вальяжно-надменное – внезапно потемнело еще больше и сделалось жестком и настороженным.

– Эй, вы случайно не записываете?

– Что? – не врубился я. – Что записываю? – Но секунду спустя смекнул и усмехнулся. – Если подразумеваются всякие там микрофоны, то не волнуйтесь. Ничего такого при мне нет. Или, может быть, вы велите вашим мальчикам меня обыскать?

– А, нет. – Он пожал плечами и махнул рукой. – Зачем так. Я верю. Тогда давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Чего вы добиваетесь? Ведь это вы были вчера там, в Раменском? И еще этого вашего Ухова на нас навели. Зачем? Некрасиво получается.

– Послушайте, – я оборвал его, не тая раздражения, – если вы собираетесь обсуждать со мной проблемы этики, то я лучше пойду. У нас явно разные критерии и представления.

– Где Дарья? – бросил он, пропустив мимо ушей мою тираду.

Я взъерепенился:

– По какому праву?.. – Но сразу же остудил себя и ухмыльнулся. – Вы о вдове вашего коллеги? Полагаю, что сейчас она далеко-далеко. Где-то в самолете на пути в Германию.

– В Германию?! Черт возьми! – Таги-заде дернулся, побагровел и сердито стиснул губы. Потом угрюмо помолчал и опять сухо спросил: – Зачем?

– Что зачем? Зачем она летит домой? Или зачем я помог ей вырваться из рук рэкетиров?

Он презрительно посмотрел на меня:

– Глупых слов не надо. Это мы ей хотели помочь. Вы испортили только. – Я не стал отвечать. Последовала пауза – непонятная, тягучая. Затем он снова хмуро повторил – как заезженная пластинка: – Но зачем? Если четвертака мало, могли бы договориться. Сказали бы прямо.

Теперь уж я насторожился:

– Вы это о чем? Или намерены осуществить еще одну провокацию?

– Провокацию? – неподдельно изумился он.

– Вроде той, что попытались провернуть в редакции.

– Эй, подождите. – Он смешался. – Разве она вам не объяснила? Мы же тут ни при чем.

– Она? – глухо пробормотал я в тоскливом предвидении. – Кто – она?

– Крачкова, конечно, кто же еще.

Тамара, снова Тамара. Второй раз на протяжении трех часов меня били по кумполу убиенной Тамарой. Я едва не завыл. Но он либо не заметил моего состояния, либо не придал значения, и спокойно продолжил:

– Сначала она тоже чуть ли не в истерику впала. Считала, что ее хотели подловить. Мы пока, признаться, сами еще не разобрались, в чем там было дело. Но, видимо, в фирме завелась какая-то паршивая моль. Паскудный жучок. Сейчас вся наша служба безопасности на уши поставлена. И рано или поздно докопаемся, откуда и как произошла утечка. Никуда не денется, найдем. И пусть тогда этот сучий потрох хоть к богу, хоть к черту взывает. – Он сказал это со зловещей невозмутимостью, от которой меня пробрало холодным ознобом. – И потом, подумайте сами. Зачем нам себя подводить под удар? Нам ведь тоже пришлось объясняться с органами. Мы тогда сделали все, чтобы вытащить вас и замять. Куда только не звонили! Нет, мы играем по-честному.

Погруженный в мысли, я никак не среагировал. Таги-заде тоже умолк на пару секунд, о чем-то подумал. Потом кивнул, будто одобряя какую-то свою догадку:

– Понимаю, вы, наверное, обиду держите – за тот случай. – Он поймал мой удивленный взгляд и не стал испытывать меня на сообразительность: – Я про тот глупый случай после похорон. Но это снова не мы, поверьте. Инициатива дурака. Снизу, как говорится. Один недомерок бухнул что-то, другой по-своему понял и решил услужить. Знаете, как в той басне: услужливый дурак… Я, когда узнал, чуть кочаны им не поотрывал. Верите – нет? Это не наши методы. У нас хватает сил и влияния кого хочешь в бараний рог свернуть, и пальцем не тронув.

Я опять не проронил ни слова, проигнорировав нескрытую угрозу.

– Странно. – Он слегка нахмурился. – Мы и это ей разъяснили. Она взялась вам все растолковать. И что, ничего не сказала?

– Она многое мне не сказала, – отрешенно пробурчал я под нос.

– Странно, – повторил Таги-заде. – Знаете, когда она назвала вас, мы даже обрадовались.

– Назвала меня?.. И вы обрадовались?

– Ну да. Честное слово, обрадовались. Слышали мы: человек вы очень порядочный. Лучшая гарантия. Ей, как вы понимаете, веры у нас больше не было. Если уж раз сподличала. А как мы ей доверяли, считали своей! И что? Грязное дело, согласитесь?

Вопрос был риторический, но я машинально поддакнул:

– Шантаж? Конечно, грязное.

– Еще одно глупое слово, – проворчал он недовольно. – Вы думаете, мы испугались? По-крупному мы чисты перед законом. Нам бояться нечего. Были бы, конечно, разные лишние сложности. – Он замолк, словно взвешивая эти сложности, и пожал плечами. – Другие на нашем месте давно бы с ней разобрались – и круто. Очень круто. Но мы посчитали, что лучше договориться.

– Может, потому что не смогли разыскать?

Таги-заде оскалился в кривой усмешке.

– Она, надо признать, хорошо спряталась. Но если припрет, мы любого из-под земли достанем. – И тотчас же стряхнув хищную гримасу, проговорил снисходительно: – Ладно, оставим это. Теперь, когда все позади, можете ей передать: пусть вылазит спокойно из своих катакомб. Никто ничего ей не сделает. Если, конечно, она сама не перейдет границ.

– Значит, так и передать? – выдавил я. И почти прошептал – по сути, себе самому: – Стало быть, я, добропорядочный посредник, гарантирующий сделку, должен еще что-то ей передать?

Я пришел сюда с робкой надеждой подсмотреть чужие карты. Но, похоже, он держал меня за участника игры, которому хорошо известен расклад. И ни тени сомнения. Крепко же ему внушили. Ну и как, посредничек, догадываешься кто? Вот так-то, бубнило в мыслях, хошь не хошь, а башку придется выдирать из песка или откуда-то еще похуже. Не хочется? Не нравится то, что видишь? Скулы свело? Подташнивает? В нашей жизни зрячим вообще быть плохо – куда лучше умиротворяющая слепота или, в крайнем случае, эдакий розовый флер.

– Недовольны? – вскинулся мой собеседник. – Она что, вас обштопала, да? Нам ведь сказала, что все улажено. Мы положили сверху еще двадцать пять штук – на вашу долю. Считали, что сумма согласована. Разве нет? Он опять ощерился. – Я как чувствовал! Говорил: надо встретиться напрямую. Так сколько еще? Называйте. Мы для того и встретились, чтобы все обсудить и закруглить вопрос навсегда.

У меня ужасно разболелась голова, до рези в глазах. Вокруг внезапно потемнело, но это всего лишь махровая туча неведомо откуда наползла на солнечный диск. Над известинским комплексом лениво кружилась другая. Уличный шум, казалось, вдруг усилился и стал раздражающе действовать на нервы. Как и этот мягкий, бархатный баритон. Я почувствовал, что сейчас что-то ляпну, о чем потом пожалею, – что-то неуместное и преждевременное. Лучше уж… Тоже грубо и некрасиво, но лучше так. Я медленно поднялся и проговорил:

– Извините. Но я, пожалуй, пойду. Мы все обсудили. А закруглять попросту нечего.

Опешив от неожиданности, он выпучил большие черные глаза и на пару секунд застыл в немоте. Затем резко взвился и ухватил меня за локоть:

– Как это? Вы это что?

Я увидел, как дружно повскакали с мест бравые мальчики, но он властным жестом понудил их недвижно замереть и повернул ко мне негодующее лицо:

– Что это с вами, дорогой? Вот так вдруг…

– У меня разболелась голова. И я не хочу больше говорить. Простите.

– Простить? – процедил Таги-заде. – Вы думаете, нас вот так запросто можно кинуть?

– Похоже, вас уже кинули, – пробурчал я и, высвободив руку, двинулся к лестнице, почти физически ощущая на спине пристальный взгляд. Я не стал оглядываться, чтобы удостовериться, гневным он был или растерянным.

Домой я вернулся в состоянии, близком к апатии. Механически что-то пожевал, выпил растворимого кофе, завалился на софу и закоченел в легкой дремоте. Наверное, с час я парил где-то в межзвездной пустоте, из которой меня выдернуло верещание телефона.

Услышав бодрый голос Шахова, я почувствовал себя виноватым. Дарья с ее злоключениями совершенно выветрилась из головы, будто ее и не было. Или было – в далекие незапамятные времена и не в моей жизни. Он поведал, что все в порядке, что вдовушка летит на свою вторую – а может, уже первую? – родину в боевом настрое.

– Так что забирай у меня поскорее кассету и копию заявления. Оригинал в прокуратуру я направлю завтра же. С депутатским запросом. И давайте, ребятки, поактивнее и оперативней. Дабы нам не плестись в хвосте событий.

– Угу, – вяло отозвался я. – Позвоню Ухову. Он заберет.

– Ты что-то квелый? – заметил Шахов. – Все не очухаешься? – И хохотнул: – Рад, что ты не в тюрьме. Но что-то все на грани ходишь. Держись подальше от разных сомнительных типов.

– Я и сам сомнительный тип, – буркнул я.

– Это точно. Ну ладно, сомнительные вы мои, действуйте.

Ухова я застал в редакции – и поморщился от нестерпимого давления на мои барабанные перепонки:

– Ну, старик! Обзвонился, никак тебя не найду. Сам-то не телишься. Я тут в абсолютном разброде. Набирается уйма прелюбопытного материала. Но мозги прямо-таки зашиваются. Происходит, как мы уже с тобой говорили, бурная перетасовка денег и ценных бумаг. Чую дурной запах, а откуда идет – не улавливаю. Понимаешь? Неразумные сделки, убыточные операции, странные, заведомо провальные акции – будто человек попросту задумал себя обанкротить. Но ведь не был он дураком, наш покойный Вайсман. И не мог начисто разом лишиться предпринимательского дара. Ну никак не могу пробраться к смыслу его последних предприятий. Не пойму, что он задумал. Цели, понимаешь, не вижу. Однако и криминала как будто тоже не просматривается. В конце концов, человек волен распоряжаться своим капиталом, как заблагорассудится. И даже пустить его по ветру.

– Тихо, Ник, тихо, – удалось мне наконец вклиниться в этот бурный словесный поток. – Человек действительно волен, если он волен. Вот тебе ключик от доброй черепахи Тортиллы. То бишь от Григория Рогова. Вообрази на секунду, что Вайсман скончался месяц назад, а может и чуть больше.

– Что-о-о?! – Я представил, как он разинул рот и растаращил глаза. – Ты это серьезно?

– Куда серьезней. Есть у меня такая версия. И не с потолка. Попробуй поплясать от нее – может, что-то вытанцуется.

– Гриша! – завопил он после минутной паузы. – Да ты… да ты понимаешь, что это такое. А я… черт, я даже не задумался, почему два-три серьезных договора, которые видел, оформлены по генеральной доверенности. Гриша, это – бомба!

– Тише, тише, – повторил я. – Не торопись дергать детонатор. И кто же это доверенное лицо?

– Минутку… Сейчас. Вот: некая Берг Инга Марковна.

– Ясно, – пробурчал я, хотя не понимал, что мне сделалось ясно.

– Гриша, ты мне нужен. К черту твой дурацкий отпуск! Подключайся. Мы с тобой…

– Нет, Ник, ты один. Без меня.

– Погоди. Так не пойдет.

– Пойдет. Да и зачем тебе я? Это совершенно не мой профиль. Ты ведь знаешь, в твоих финансовых потоках я плаваю как топор. Авизо с девизой путаю. Нет, Николай Николаевич, твоя тема – тебе и выступать. Копай. Через неделю я выйду, помозгуем. Подброшу тебе пару вопросов и помогу обосновать, если будет нужно.

– Но как же так? – запротестовал он. – Ведь ты все это зачинал.

– Это личное, Ник. Потом как-нибудь объясню. А пока, не теряя времени, мотай к Шахову. Получишь еще дополнительную информацию к размышлению.

Я положил трубку и поплелся на кухню за очередной порцией кофе. Инга Берг, Инга Берг… Какое звучное имя, подумал я. Надо бы незамедлительно сообщить Дарье: немецкой юстиции, пожалуй, не мешало бы присмотреться к своей новообретенной соотечественнице и хорошенько ее потрясти. А еще следует сказать Нику, чтобы составил обстоятельный перечень сделок, провернутых этой альтэр эго покойного Вайсмана. Нет, не сейчас, остановил я себя. Потом, завтра. На сегодня у меня были другие проблемы, и видит бог, до чего же мне хотелось закатиться, умчаться далеко-далеко, за тридевять земель в тридесятое царство – куда-нибудь подальше от того, что мне предстояло.

В девять я наконец раскачался и набрал номер ее телефона. И как предполагал, удостоился рассерженной отповеди:

– Вот уж не думала, что ты будешь столь назойлив. Нет, говорить нам больше не о чем. Все сказано. Я не знаю никаких важных предметов, которые нам с тобой надо обсуждать. И не вздумай приезжать – я не открою.

Переждав час с лишком, я отправился на встречу с тем, что мне предстояло.

По моим прошлым наблюдениям, дом на Ленинградском погружался в сон уже к одиннадцати. Когда я подъехал, действительно светилось лишь около десятка окон, в том числе и то, на которое мне однажды указывали – на пятом ярусе, третье справа. У меня не имелось какого-либо продуманного плана. Я просто вошел в подъезд и пехом двинулся вверх по лестнице, перебирая в уме различные дурацкие фокусы – от срочной депеши до протечки у соседей. И вдруг распределительный щит на второй площадке что-то смутно расшевелил в памяти. Слышал ли, вычитал ли где, сам ли придумал? Я усмехнулся: еще немного, и голова моя превратится в кладезь криминальных опытов. Устройство было до нелепости примитивное – точно такое располагалось у меня в парадном, и при надобности я легко залезал в него без ключа.

Я вернулся к машине, отыскал в багажнике миниатюрные, узконосые плоскогубцы и уже на лифте поднялся на нужный этаж. Просунуть губки нехитрой отмычки в широкую круглую скважину, прихватить торчащий штырек, повернуть, откинув прикрепленную к нему задвижку, – все это заняло не больше четырех секунд. Оставалось только просчитать счетчик – и вырубить электричество.

Некоторое время царила полная тишь. Затем я различил бряканье цепочки и замка первой двери, и наконец лязгнули запоры наружной, металлической. Едва она чуть подалась вперед, я ухватил за ручку и резко рванул на себя. Раздался сдавленный вскрик, и выдернутая Наталья влетела в мои объятия. Я сгреб ее в охапку, втащил в коридор и, нащупав сбоку в стене какую-то дверь – похоже, в ванную, – впихнул туда и задвинул щеколду. Потом зайцем метнулся к порогу, включил свет и, переведя дух, выпустил пленницу.

Испуганное выражение лица сменилось бескрайним изумлением, но глаза тут же полыхнули яростным негодованием.

– Ты что себе позволяешь?! – почти прокричала она. – Да как ты смеешь!

– Спокойней, – призвал я сдержанно. – Переполошишь соседей. – И усмехнулся: – Я ведь предупредил, что приеду.

– Если ты сейчас не уйдешь – немедленно! – я подниму не только соседей. Я вызову милицию.

– Что ж, звони. – Я пожал плечами. – Но тогда мне придется изложить им то, что я намеревался обсудить с тобой. Пока только с тобой. Думаю, им будет интересно.