Текст книги "Ходи осматриваясь"

Автор книги: Вадим Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Рука ее, вскинувшаяся поправить сбившийся локон, едва заметно дрогнула и на секунду замерла у виска. Потом она тоже пожала плечами и смерила меня чуть поостывшим взглядом.

– Я уже сказала: нам нечего обсуждать.

– Прекрати! – судорожно предостерег я. – Ты прекрасно понимаешь, что я пришел не в любви объясняться.

– Я ничего не понимаю, – молвила Наталья, сузив очи, и порывалась как будто что-то еще добавить, но, помолчав, помотала кудрями и развернулась к комнате.

Я не стал дожидаться приглашения и пошел за ней. Большая просторная гостиная производила впечатление. Люстра, стилизованная под паникадило, изящная стенка из какого-то светлого дерева, прозрачный треугольный журнальный столик – то ли стекло, то ли плексиглас, – огромный плоский телевизор и мягкая мебель искусной, ажурной работы – все представлялось легким, эфирным, что ли. Обставлено было со вкусом, но, по мне, в цветовой гамме излишне превалировала лазурь: голубой ковер, шторы, канапе, кресла – и даже обои отливали блеклой небесной голубизной.

Наталья опустилась на диван, перекинув ногу на ногу. В обтягивающем темно-сером трико и светлой блузке навыпуск, она – черт побери! – смотрелась потрясающе. Я сел наискосок в вольтеровское седалище. Она раздраженно проговорила:

– Надеюсь, ты пришел – нет, вломился! – не для того, чтобы разглядывать меня.

– Я не разглядываю. Я смотрю и поражаюсь. И не могу уложить в мозгах: неужели за столь мерзопакостной свистопляской стоит вот эта очаровательная женщина?

– Что за бред? Кто за чем стоит? Ты спятил. Какая свистопляска?

– Да, согласен, – угрюмо признал я. – Свистопляска – неподходящее выражение. Слишком мягко, наверное. Но не обессудь, сейчас не до выбора точных определений. Ты сама мне ничего сказать не хочешь? Нет? Говорят, исповедь облегчает. Я не священник, но… Впрочем, вижу: не хочешь. Тогда задам один лишь вопрос – тот, с которого началось наше знакомство, помнишь? В несколько другой, правда, вариации. Где Борис? Что с ним сотворили? Все остальное меня не волнует – или волнует, но в гораздо меньшей степени. Как нечто второстепенное, побочное. Мне страшно допустить, что и с ним вы… расправились… как с Тамарой.

– Нет, – она сокрушенно покачала головой, – ты определенно спятил. Уже не банк! Ты что, уже меня подозреваешь в..? О господи, опомнись, в чем ты меня подозреваешь?! Я не хотела тебя огорчать, но, если хочешь знать мое мнение, и твой Борис, и Тамара скорее всего…

– Не надо, – остановил я. – Довольно лжи. И ты и я – мы оба знаем, что они не прохлаждаются где-то на Барбадосе. С Тамарой мне все ясно – и не важно, кто ее убил, ты или твой приятель. Но Борис… Повторяю: что вы с ним сделали?

Она вскочила. Глаза ее метали молнии.

– Я не собираюсь выслушивать оскорбительную ересь. И попрошу тебя немедленно покинуть мой дом.

– Сядь! – бросил я, слегка повысив голос. – И прекрати лицедействовать. – Наталья села, кипя возмущением – на мой взгляд, слишком бурным. – Значит, так и намерена держаться этой линии? Но ты ведь умная женщина. Я не сцены разыгрываю здесь – из эдакого дешевого фарса. И не блефую, пытаясь тебя расколоть. Я уверен – понимаешь, уверен – в том, что сейчас говорю.

– В чем? – вскинулась она сердито. – В чем ты можешь быть уверен? И пристально поглядев на меня, неожиданно замялась и отрывисто произнесла, точно понуждая себя к нежеланной откровенности: – Твоя уверенность – пустые бредни сумасшедшего. Не знаю, что с твоим другом, но… но Тамара жива и здорова. Она мне звонила. Только сегодня.

Кто-то сказал, что лихие дела зловредно отражаются на облике человека. Чушь собачья. Я смотрел на нее отрешенно и восхищался – против воли, вопреки здравому смыслу и всем афористическим вещаниям. Природа не поскупилась: даже сейчас – с небрежно подведенными ресницами, со слегка встрепанными волосами и неподмазанными губами – она влекла к себе как воплощенный соблазн. Даже сейчас, когда я все знал. Я помотал головой, отгоняя наваждение, и грустно усмехнулся:

– Бедная Тамара. Все бродит несчастная неприкаянным призраком. И повсюду названивает. Значит, ты уже вернула ее с Барбадоса? И успела помириться? Когда – до смерти или уже потом, посредством спиритического сеанса?

– Что ты мелешь? – пробормотала она, округлив глаза.

– Глупо, правда? – продолжил я. – Прятаться за привидением и дальше действительно глупо, дорогая. Это уже перебор. Не могу не признать: идея была изощренная. Когда тебя осенило? Или так задумывалось изначально?

– Прекрати фиглярничать, – внезапно почти взмолилась она осипшим голосом.

– Я не фиглярничаю. В какой-то степени я и вправду восхищаюсь. В изобретательности тебе не откажешь. Тамара затеяла грязную и весьма опасную игру с боссами. И у нее были сильные козыри на руках. Какие – не скажешь? Нет? Ладно, это пока и не важно. Главное, ей не дали сыграть. Ее вырубили. Устранили. Убили, если без эвфемизмов, и перехватили карты. И вот тут-то самое примечательное. Узурпатор – или узурпаторы? – решил сокрыться за кулисами, оставив на сцене тень, фантом, призрак. Разве не здорово? Играет дух. По телефону играет. Звонит, диктует условия, называет выкуп. Боссы в бешенстве. Они рвут и мечут. И сдаваться не собираются. Мобилизуются все силы, чтобы разыскать и разделаться с вымогательницей. Все на уши поставлено. Но им и в голову не могло прийти, что они гоняются за бестелесным призраком. Ну никак. Ни грана подозрений. Ты ведь была прекрасно осведомлена о внутренней ситуации в банке, об отношениях, знала разные подробности почти о всех – ну по крайней мере ведущих сотрудниках. За годы тесного доверительного общения подружки невольно накачали тебя знанием. Ты была полностью в курсе. К тому же… Мне как-то сказали, что у вас много общего. Наверно, и манера говорить, и тембр, и родной воронежский прононс. В общем, ты хорошо вошла в роль. Да и откуда было им, недотепам, сообразить, что ненавистная врагиня навсегда покинула этот бренный мир.

Она тяжело поднялась, прошествовала к окну, раздвинула шторы, прильнула лбом к стеклу и глухо произнесла:

– Ты ошибаешься, Григорий, поверь. Тебя занесло. Говорю тебе: Тамара жива. Никто ее не убивал.

– Не продолжай, – досадливо перебил я. – Не стоит делиться лаврами с бывшей подружкой. Ведь столько хитроумных финтов придумано – неужто уступишь ей? Уже один тонкий ход со мной чего стоит. Подумать только, как ловко ты меня замешала в свою игру.

Она повернулась, но осталась стоять, прислонясь к подоконнику, и повторила уверенно и бесстрастно:

– Тебя заносит, Григорий. Никто тебя никуда не замешивал. Это ты сам куда-то замешался.

– Заносит? Однажды ты это уже говорила. Про мою богатую фантазию. Я помню. Но где уж мне, тугодуму. Я выкручивал мозги, но и вообразить не мог, какой глубокий смысл таился в идиотской провокации. Да-да, в той самой, с долларовым подношением в редакции.

– Значит, и это я устроила? – с вымученной усмешкой удивилась она. – Помнится, ты говорил о глупой акции. И кажется, даже выяснил, от кого исходило.

– Вот-вот, первое, что всплывает: глупость, несусветная глупость. Однако… Может, все-таки сама расскажешь? Нет? Будешь работать под дурочку? Ладно, изложу сам. Ты, похоже, немножко ошиблась в расчетах, да? Дело оказалось гораздо сложнее – и страшнее. Боссы Тамары – акулы. Но они не мелочны. Когда на кону большие деньги – а ведь речь идет о сотнях миллионов, – они не скупятся. Уже немало потратили и еще будут тратить, обеспечивая неуязвимость проворачиваемой аферы. Что для них эти подстраховочные выплаты – так, мелочь, толика огромного куша, и они готовы делиться. Но только не в этом случае. В этом случае они были уязвлены в своих лучших чувствах. Тамару они числили в клане – увидели в ней гнусную предательницу, поправшую принципы их специфической морали. С такими у них особый расчет. Таких у них принято наказывать – хотя бы для острастки других. И наказывать круто, жестко, бесповоротно. Ты боялась. Ты чувствовала, что они темнят. Они беспрестанно торговались. Выдвигали, видимо, различные оговорки – в общем, как-то тянули время, отодвигая выплату, в надежде добраться до подлой шантажистки. Не морщись. Это ведь не ты, это подлый дух Тамары, верно? Именно он, подлый дух, метался в поисках выхода – и до ужаса боялся. И тут на сцене появляюсь я со своими расспросами о Борисе. Нет, не сразу к тебе пришло озарение – конечно, не сразу. После первой встречи в домжуре ты вовсе не намеревалась продлевать наше общение. Но потом вдруг с чего-то передумала. Помнишь, как в тебе проснулась сестра милосердия и ты вызвалась залечивать мои раны?

– Господи, – вбросила она сокрушенно, – зачем же так все перевертывать? Даже хорошее.

– О хорошем не будем, – мрачно выдавил я. – Хорошее мне просто приснилось. Когда приключилась эта мерзость с Милой, я чуть было не проснулся. О черт, вспоминать тошно! Никогда не смогу простить того, что вы учинили с бедной, ни в чем не повинной женщиной. Подло, гадко – и бессмысленно. Никогда, наверное, не забуду.

– Опомнись! – вскричала она шепотом. – Не делай из меня изверга. Я не причастна…

Я поднял руку.

– Ладно, и об этом пока не будем. Оставим на потом. Ну так вот, тогда я что-то смутно заподозрил. Но самое большее, если я и думал о чем, так это – что тебя заслали. Эдакий банковский крот. Проведать, какие у меня намерения и что я затеял. Другого я и предположить не мог, и в вещем сне не приснилось бы. Не знаю, что и как ты им вкрутила: детали, если захочешь, сама расцветишь. Не захочешь? Понятно. Звучало, очевидно, это примерно так: друг моего возлюбленного небезызвестный журналист Рогов подключился к моей игре, и подумайте сами, чем вам обернется, если в ближайшие пару дней мы полюбовно не завершим сделку. А поскольку этот господин Рогов то и дело мельтешил у них перед глазами и что-то вынюхивал, они поверили. И тогда в подкрепление – ты назвала даже день: он, мол, – то бишь я, Рогов – в отпуске, но в понедельник специально приедет в редакцию. И это уж точно не Тамара, не вездесущий дух. Только ты была в курсе, что мне предстоит небольшая работа, и время со мной обговаривала.

– Ничего более нелепого не слышала, – вымолвила Наталья, помотав головой. – Неужели сам не видишь, какую чушь городишь. Я ведь хоть немного, но тебя узнала. Даже если все, что ты про меня думаешь, правда… Господи, как же скверно ты обо мне думаешь! Ладно, пусть так, но я все же знаю, что денег ты никогда не возьмешь. Больше того, обязательно устроишь скандал. И что тогда? Поразмысли хоть. Или ты считаешь меня круглой идиоткой.

– Да нет, – ухмыльнулся я, – это отнюдь не чушь. Я же сказал: очень хитрый ход. Даже не ход – тонкая многоходовая комбинация. Все было тщательно продумано. На сцену выходит твой мускулистый дружок и при содействии милицейского приятеля организует оперативное задержание.

– Какой дружок? – вскинулась она. – Почему ты все норовишь меня оскорбить?

– Прекрати, – отчеканил я. – К этому мы тоже вернемся. Попозже, когда ты будешь более расположена к откровенности. – С минуту я проталкивал обратно подкативший к горлу горький ком, потом продолжил: – Был, естественно, и определенный риск, но ты пребывала в полном отчаянии. Однако же тебе повезло… Или это тоже спланировано? Я не стал выражать эмоций и хотел для начала призвать в свидетели кого-нибудь из коллег. Но мне не позволили даже выйти из комнаты. Вот и конец фарса – занавес. Банк в растерянности, я, разумеется, в обиде и гневе. Ты ведь им после сказала, что я раздосадован и лично больше светиться не намерен? И в порядке компенсации выторговала для меня весомую долю, так ведь? И что еще ты наговорила: что я буду гарантом, и в случае чего?.. А потом? Что ты предприняла потом? Предложила какой-то еще хитрый канал передачи? Не знаю, что ты придумала, но что-то придумала, несомненно? Ведь куш свой ты каким-то образом заполучила, правда? И мне, конечно, не поведаешь как? Да, ясное дело, не поведаешь. Нет, милая, ты не идиотка – ты сверх разумной меры ловка и умна.

Наталья смотрела мимо меня – отчужденно, упрямо и не раскрывала рта. Что происходит за этим смуглым красивым лбом, на который пикантным извивом наползла вдруг отбившаяся прядь? Какое варево там прокручивается – и прокручивается ли? Глаза на миг скользнули по мне, но я не уловил их выражения – или не было никакого определенного выражения, одна холодная пустота?

Внезапно я разозлился – на себя, за неожиданное невнятное уныние, и на нее, за бесстрастное упрямое молчание. И тоже встал с места. Помедлил немного, шагнул к ней и спросил, не пытаясь смягчить резкость тона:

– А тебе не приходило в голову, что в такой рисковой игре невозможно все предугадать? Или уверена, что следы хорошо заметены? Или рассчитываешь на нерасторопность нашей бравой милиции? Или надеешься успеть упорхнуть за бугор – ты ведь собираешься упорхнуть безвозвратно, верно? Но вот, представь себе, только сегодня я сподобился пообщаться с одним из этих деятелей. Подобной случайности ты не учла. И знаешь, что мне сказали? Из-под земли, сказали, достанем. Убежденно так сказали, с убийственной жестокостью. И я ему, знаешь, поверил.

Если бы в комнате вдруг взорвалась петарда, эффект, наверное, оказался менее разительным. Она не просто вздрогнула – она вздыбилась, рванувшись всем телом вверх и вперед, на пару секунд застыла, будто стреноженная, и, тут же обмякнув, опять завалилась на подоконник. Я никогда не видел, чтобы человека так лихорадочно трясло: от волос до коленей. И голос – он точно натужно, с хрипом выдирался из самой горловины:

– Ты… ты им… что-нибудь сказал?

– Нет, – протянул я и отворотил взгляд, не в силах больше смотреть. – Нет. Пока еще.

На душе что-то противно защипало. Я углядел на журнальном столике хрустальную пепельницу-лодочку. Полез в карман, вытащил сигарету и, не испросив дозволения, прикурил. Мелькнула суетная мысль: а может, в этих хоромах дымить не положено? Я усмехнулся. Станется ли с меня вообще-то что-либо им сказать? И поморщился, отгоняя этот тоже суетный вопрос.

Когда я вновь повернулся к ней, она уже как-то оправилась. В глазах еще тлело смятение, лицо помертвело, как маска, но руки больше не дрожали.

– Ты правда им ничего не сказал? – спросила она вполне нормальным – ну разве что чуть зажатым – голосом.

– Тебя только это волнует?

Она не ответила. Отлепясь от подоконника, постояла минуту без движения, вздохнула и, нетвердо ступая, направилась к двери. Проходя мимо, пыхнула на меня знакомым ароматом и, не глядя, молвила беспредметно: «Извини. Мне на минуту…» Я проводил ее бездумным взглядом.

И тут меня словно шилом кольнуло. Я сорвался с места и вынесся следом. Она снимала с полки прихожей темно-коричневую замшевую сумочку. Мигом подскочив, я грубо вырвал ее и, не среагировав на изумленный возглас и расширенные зрачки, поспешил раскрыть: пистолет лежал сверху. В том же отсеке белела аккуратно сложенная салфетка. Я развернул ее, обмотал рукоятку, извлек смертоносное оружие и сунул в карман.

– Ты?.. – прошептала она. – Господи, ты что вообразил? Мне… мне косметичку…

Я взвесил на ладони тяжеловатый ствол и хмуро пробормотал:

– Это ведь не газовик, верно? – Пристально посмотрел на нее и кивнул: – Из него ты и убила Ломова…

– Я никого не убивала, – сдавленно возразила она и закрыла лицо руками.

– Ладно, – буркнул я. – А сейчас вернись, пожалуйста, в гостиную.

Она буквально плюхнулась на канапе. Я не стал садиться. Безумно хотелось убраться отсюда. Нервное возбуждение, подстегивавшее меня весь вечер, сменилось утомительным безразличием. Черт подери, что я здесь делаю? Чего мне нужно от этого красивого и, похоже, опасно-непредсказуемого создания?

– Господи, – повторила она, – неужели ты вообразил, что я могу?..

– Не знаю, – печально признался я. – Но ты убила Ломова. Из вот этого самого пистолета.

– Это не я, поверь, это не я! Зачем мне?

– Я думал, – в сердцах оборвал я, – что ты наконец-то отбросишь увертки. И не станешь бессмысленно отпираться. Ты даже не удивилась, услышав о смерти Ломова. Что, о ней сообщали в прессе? Или по радио?

– Я… – проговорила она, смешавшись. Опустила очи долу и, немного помолчав, затравленно промямлила: – Кто-то об этом говорил. – Потом встрепенулась. – Я не могла его убить, никак не могла. В этот вечер я была с тобой, помнишь?

– Да? – хмыкнул я. – Но откуда тебе известно, что убийство произошло в тот вечер?

Она прикусила нижнюю губу. И очевидно, до боли: из-под опущенных ресниц вдруг хлынули слезы. Что их вызвало – страсть, бессилие, злость? От бессильной злости тоже плачут – иногда горше, чем от невыносимого страдания. На этот раз я не стал отворачиваться.

– Нет, милая, это ты. И ты выдала себя не сейчас. Твоя глупая попытка выдвинуть меня на роль убийцы… Зачем тебе надо было подставлять меня? От страха ты стала совершать непростительные промахи, милая. Ведь никто, кроме тебя, не знал о моей стычке с ним. И даже о знакомстве. Хотела меня на всякий случай устранить с пути – хоть на время, хоть на три дня, да? Дурацкий анонимный звонок вещего призрака заставил меня крепко задуматься. Да, так умно все провернуть и под конец – ляп за ляпом. А зачем тебе было убивать Ломова? Мотив понятен даже ежу. Под ним земля уже полыхала синим пламенем. И ты испугалась, услышав про Жданова. Если бы твоего дружка взяли, он наверняка раскололся бы. У тебя на этот счет никаких иллюзий не было – такие подонки обычно легко раскисают. Значит, следовало избавиться от ставшего опасным сообщника. Любой ценой. А возможно, и другая причина примешалась: не хотелось делиться. Не надо смотреть на меня с такой укоризной. У тебя, конечно, очаровательные глазки, даже когда они заплаканные. Но только я что-то вдруг очерствел, совсем, понимаешь, очерствел. Вот представляю – и содрогаюсь. Как ты выжидаешь в подъезде, пока я уеду. Потом ловишь тачку и мчишься к любовнику. Что-то говоришь, может даже очень ласковое, и – стреляешь. Бррр, мерзость…

Она выпрямилась, открыла лицо и подняла на меня влажные глаза. Но взгляд был сухой и острый, за волглой пеленой метались черные крапинки. Потом она заговорила, и мне захотелось глубоко вдохнуть – и закрыть уши:

– Я скажу… Хоть мне это и тяжело. Очень тяжело. Но не хочу… Я слишком долго держалась. И жила как в кошмаре. В жутком кошмаре. Я знаю, ты не веришь мне. И не поверишь ни единому слову. Но, боже мой, я не жалею, что убила его. Я, наверное, должна была сделать это раньше. Он держал меня в руках. И как! Если бы ты только знал. Это все он, Ломов. Да, я совершила глупость. Роковую ошибку. Не знаю, как и что на меня нашло. Но я сполна расплатилась. Этот подонок, ничтожество… Он грозил… Он бил меня и грозил…

– Хватит! – Меня передернуло. – Вот уж не думал, что ты прибегнешь к такому дешевому приему. Господи, ведь сама понимаешь, до чего это глупо! Да, не поверю. Но тебе, похоже, наплевать, поверю я или нет.

Она осеклась на полуслове, бегло глянула на меня и, опустив голову, принялась рассматривать узорчатый носок элегантной домашней туфельки. Я грустно усмехнулся.

– Бедный Ломов. Может, он и заслужил свою участь. Но только не надо приписывать ему особого дара. Не мог он прознать про задуманную Тамарой авантюру. И наверняка не ведал, где она может укрыться. Про их отношения с Борисом никто не знал, он таился даже от меня. – И тут я смешался, озадаченный внезапно нахлынувшей мыслью: – Однако же… однако же… Черт побери, как это она вас впустила? Ни тебе, ни тем более Ломову она ни за что бы не открыла…

Серое вещество мое внезапно напряглось, и закрутились невидимые колесики, выбивая искру за искрой. Потом на меня снизошло, и я чуть не сел на пол.

– Та-ак, – раздумчиво протянул я, – та-ак… Наверное, я зря приписывал тебе столь хитроумную организацию. Похоже, тут маячит еще одна фигура – и весьма примечательная. – Она настороженно вскинулась.

Я посмотрел в сухие холодные глаза и кивнул:

– Да, поздновато, но, я, кажется, начал что-то соображать. Инга Берг, да? Загадочная особа со звучным именем. Черт, все выстраивается. Кирпичик к кирпичику. Обе оказались свидетельницами подозрительной смерти шефа. Потом Тамара овладела кассетой. Откуда она знала про скрытую камеру? Очевидно, Вайсман был с ней неосторожно доверчив – красивая любовница может сильно затуманить мозги нам, мужикам. Полагаю, она поделилась с подругой, наверняка поделилась. И кого-то из них осенило утаить эту взрывную кассету, проливающую, очевидно, свет на обстоятельства внезапной кончины… Во всяком случае, на дату несомненно. Боссы им верили. На Ингу даже возложили ответственную миссию официально представлять покойного на деловой арене. Закручивалась грандиозная афера с живым трупом – на их глазах и с их участием. Представляю, сколь велик был соблазн. Владеть таким оружием и не воспользоваться? Наверное, не один день обсуждали и обмозговывали. И рассудили, что кто-то из них должен уйти в подполье и – «отсель грозить мы будем шведу».

– Ну и… – мрачно начала она, но я опять не дал договорить.

– Знаю, знаю, не раз слышал: «ну и фантазия у тебя», да? Но позволь мне продолжить. Если это фантазия, то, согласись, на весьма реальную тему. Доподлинно я, разумеется, воспроизвести не могу, но это и не важно. Не важно, кидали ли они жребий. Или Тамара вызвалась сама. Наверное, милой дамочке Берг было сподручней пребывать в стане врага. Как-никак ее основательно задействовали, и она больше подходила для роли соглядатая. Но потом боссы разбушевались, и гнев их поверг ее в ужас. Она наблюдала, какой размах обретает поиск шантажистки, и запаниковала. Рано или поздно Тамару отыщут, и бог знает, как все тогда обернется для нее самой. И она нашлась – она решила надежно спрятать подругу среди покойников и заменить ее тобой. А ты подхватила эстафету. Черт подери, вот фантазия, где уж мне! Как я не подумал об этом раньше? Никому бы другому Тамара дверь не открыла. Твое появление ее лишь всполошило, вспугнуло. Только Инга, верная сподвижница, не внушала сомнений. А дальше… дальше в дело вступил твой спортивный подонок, который так любит поразмять мышцы. Куда вы подевали труп? – спросил я внезапно.

– Не знаю, о чем ты, – прерывисто сказала она глухим безжизненным голосом. – Я ничего не знаю.

– Как на допросе в суде, – пробормотал я саркастически. – Вам все время чертовски везло. Не втемяшилось бы Борису избавиться от тела, позвони он сразу в милицию – и кранты вашим изощренным планам.

Теперь уж я побрел к окну, но не стал прикладываться к стеклу, а распер раму и жадно вобрал в зажатые легкие ночную прохладу. Воздух сильно посвежел, и небеса помрачнели – ни единой звезды. «Шли пыльным рынком тучи…» За спиной послышалось движение. И раздался тихий обыденный вопрос:

– Ты разрешишь мне привести себя в порядок?

Я пожал плечами и ничего не ответил. Каблучки прошелестели по ковру. Потом донесся звук открываемой двери, в ванной едва уловимо зажурчала вода. Вяло подумалось: а может, у нее в запасе имеется еще какой-нибудь завалящий револьвер? Я криво усмехнулся. И тут вспомнил про проклятый псевдогазовик, отягчающий мой карман. Осторожно извлек его и огляделся. Отопительная батарея, у которой я стоял, была забрана полированным под стенку деревом. Я просунул руку под подоконник и разжал пальцы: с негромким стуком убийственный ствол угнездился в укромном тайнике. Зачем я это сделал? Внезапные импульсы подчас очень трудно облечь в сколько-нибудь удобопонятные слова.

Она вернулась – без оружия, но во всеоружии: глаза красиво подведены, прическа тщательно собрана, слезные разводы на аристократически втянутых щеках бесследно исчезли, губы отливают перламутровым блеском сирени. Ничего не скажешь, сногсшибательная женщина. Разве что чуть бледнее, чем нужно, да чуть глубже и темнее сделались глазницы. Мне стало зябко. Я прикрыл окно. Она раздвинула губы, но улыбка получилась какой-то вымученной.

– Что ты будешь делать?

– Кто за мной следил? – не откликнувшись, спросил я встречно. – Ты сама? Или Ломов?

– Я ни за кем не следила.

– Значит, Ломов, – ухмыльнулся я. – Но на твоем «Фольксвагене».

– У меня нет «Фольксвагена», – выдавила она, не глядя.

– Ну конечно, он уже продан? И этот теремок, разумеется, тоже. Стало быть, полностью обрубила концы и отчаливаешь в светлые дали? И ничто тебя не тревожит? И никаких «мальчиков кровавых в глазах» по ночам? – Она опустила очи долу. Я помолчал и печально съязвил: – Извини. Это, наверное, не по твоей части, да? Это уже из области души и совести.

– Зачем ты так? – Она почти расстроилась, чуть заметнее, чем нужно. – Ну зачем так сурово? Ты судишь… ты судишь, абсолютно ничего не зная.

– А Мила? – угрюмо вспомнил я, проигнорировав никчемную реплику. – С нею-то зачем так варварски!.. И самое подлое – кассета ведь находилась у тебя! Я грешил на банковских деятелей. Думал, искали компрометирующий их документ. Мотив… Мотив – вот что сбивало с толку. И потому сразу же отмел смутные подозрения в твой адрес. А ларчик… Черт, как просто он открывался! Наш разговор о пленке не на шутку тебя встревожил, ибо ты вообразила, что Тамара сдублировала и передала экземпляр на хранение Борису. Вы искали дубль – верно? – дабы не допустить преждевременной огласки. По существу, чистая психология – или нет, точнее, грязная. Спроецировала собственный душевный склад на ситуацию с Тамарой. Скорее всего, сама ты так бы и поступила – для подстраховки либо для чего-то еще, более дальнобойного. Не удивлюсь, если одна копия укатила в Германию – с твоей ни к чему не причастной Ингой. – Она вздрогнула. Я опять усмехнулся и кивнул. – Вижу: снова попадание. И уверен, что и в остальном я угодил в цель – если не в яблочко, то очень-очень близко. Я ведь прав, признайся?

Она молчала – стояла не шевелясь, зябко обхватив локти руками и не сводя с меня помутневших глаз, преисполненных напряженного ожидания.

– Ладно, – устало проговорил я, – молчание – это тоже ответ. Могу расценивать его как согласие, да? Значит, могу. Что ж, и на том спасибо.

Радости не было. Я чувствовал себя, как незадачливый мазила, внезапно доставший мишень, но уже после стрельбищ.

– Что ты собираешься предпринять? – надсадно выжалось наконец из сиреневых губ.

– Не знаю, – уклончиво произнес я. Это чертово «не знаю». Но я ведь и в самом деле не ведал, что намерен предпринять – и намерен ли. Я пожал плечами и повторил: – Не знаю.

– Но ты… – Голос ее слегка завибрировал. – Ты с кем-нибудь делился своими… соображениями?

– Скажу тебе откровенно, – хмуро изрек я после недолгой паузы. – В общем-то мне плевать на твоего Ломова. Я бы сам удавил его – хотя бы только за Милу. Наверное, он был законченный подонок, и за душой у него, похоже, немало мерзостных дел. Но ты разделалась с ним не за это – у тебя был не менее мерзкий расчет. И однако же, я не горю желанием в данном случае содействовать правосудию. Хотя понимаю, что это неправильно. Но пусть решает Всевышний, если он есть, предать тебя закону или нет. Ускользнешь – значит, тебе еще раз неслыханно повезет. И еще больше мне наплевать на ваши махинации с этим треклятым банком. Вор у вора дубинку украл. И ладно. Тошно, воротит, но я не намерен отстаивать их грязные интересы. Пусть сами с тобой разбираются.

Я наблюдал, как отчаянно пытается она погасить проступившее в глазах облегчение. Чтобы не дать мне его заметить.

– Но я хочу знать, что случилось с Борисом. И ты мне поведаешь о его судьбе, какова бы она ни была. Всю правду. Понимаешь, без вывертов и уверток. Только правду.

Бледное лицо снова затуманилось, и я отметил отразившуюся на нем чехарду самых противоречивых чувств – от растерянности до тревоги. Поежившись, она развела руками и выдохнула:

– Но я не знаю.

– Я сказал: одну только правду, – чеканя слова, повторил я настоятельно.

– Понимаю, ты мне не поверишь. Что бы я теперь ни сказала. Но, боже мой, я действительно… – Я нахмурился, но она докончила, сорвавшись на сиплый шепот: – …Не знаю. Он звонил мне, это правда, но… – Она осеклась и помотала головой. – Нет, ты все равно не поверишь.

– Звонил?! – встрепенулся я. – Он тебе звонил?

Внезапно припомнилось, как накануне исчезновения он что-то лопотал мне по телефону о подруге. Я тогда не придал значения этой невнятице, зацепив лишь краем уха: он подумывает с ней связаться. Но зачем? Нет чтобы мне тогда насторожиться, расспросить. А я лишь посоветовал ему не суетиться и не гнать волну. Ох, черт, сколько же и чего еще утаил от меня этот несчастный дуралей?!

Я насупился и мрачно повторил:

– Значит, он тебе звонил. И что? Говори же, черт возьми, не тяни нервы.

– Он спрашивал о том же, о чем и ты. Когда я видела Тамару? Не звонила ли она мне?

– Чушь! – взорвался я. – Не стал бы он задавать эти бессмысленные вопросы. Он наверняка был в курсе ваших отношений. Да и зачем это ему? Нет, милая, так у нас не пойдет. Или ты выкладываешь правду, или…

Лицо Натальи покорежилось, как от боли.

– Я же говорила, что не поверишь.

– Чего он хотел от тебя?

– Встретиться. Но я не поняла зачем. Он сказал, что разговор не телефонный.

– Черт возьми! – Я опять, не сдержавшись, повысил голос: – Так и буду вытаскивать из тебя клещами? Или ты просто еще раз испытываешь меня на сообразительность?

– Да пойми же! – воскликнула она. – Он изъяснялся какими-то намеками. Я и вправду ничего не поняла. Вроде бы у нее какие-то большие неприятности и он хочет что-то выяснить.

Я поразмыслил минуту и насел на нее:

– Значит, неприятности? Он, часом, не обмолвился, что подозревает в них тебя?

– Нет, – с тоскливой решительностью возразила она. – Да поверь же мне, ради бога.

Похоже, в чем-то Тамара ему все-таки открылась. Но в чем и в какой мере? И какого рожна ему понадобилось звонить Наталье?

– И вы встретились, – провозгласил я утверждающе. – Где и когда?

Она отвела взор и покачала головой.

– Нет, – и завершила обреченно, – я… не пошла.

– Так, ты не пошла, значит. Испугалась, что ему что-то известно. И… – Я замолк на миг и вперился в нее. – И отправила на встречу своего палача.

Она нервным движением потерла кулаком по грудине и подавленно призналась:

– Я попросила встретиться и выяснить, что Борису нужно.

– Повторяю – и больше не стану: что вы с ним сделали?

– Ничего. Ей-богу, ничего, – прохрипела она в отчаянии. – Он сбежал. Сразу же. Завидя Ломова. И никто из нас его больше не видел. Ну бога ради, поверь наконец! – Это звучало уже как заклинание. – Почему не допускаешь, что его разыскали эти… из банка? Может, до него добрались они?

– Нет, – не согласился я, – с банком не вяжется. Никак не вяжется.

– Он мог и от них сбежать. И может, где-то хоронится, боясь навлечь беду на семью. Не знаю. Ничего не знаю. Но ради бога, поверь! Я никак не причастна к его исчезновению. Мы сами ломали голову. И до сих пор я ничего не понимаю. Всеми святыми клянусь!