Текст книги "Ходи осматриваясь"

Автор книги: Вадим Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Остановитесь, капитан, – попытался я его образумить. – У вас ничего нет: ни заявителя, ни меченых банкнот, ни очевидцев – только какой-то мифический сигнал. Вы совершаете большую ошибку. Потом не оберетесь нешуточных неприятностей.

Чубчик поиграл желваками, и, ерничая, прогундосил:

– Неприятности? Напугали, как черта преисподней. Я эти неприятности половником хлебаю. И ничего, не поперхнулся ни разу. Все, хватит. Давайте, парни, ведите их в машину.

– Одну минутку, – заупрямился Куликов. – В присутствии прессы, – он кивнул в мою сторону, – решительно заявляю: я не сделаю ни шагу, пока не получу документ, в котором будет зафиксировано, что вы задержали деньги «Универс-банка» в общей сумме семьдесят пять тысяч долларов. И этот документ должен быть заверен сторонними свидетелями.

– Ага, – издевательски усмехнулся капитан, – опасаетесь? Не доверяете, значит? – Но, очевидно чувствуя слабость позиции, усмирил себя и обратился к молчаливой тройке у двери: – Давай, Костя, сделай. И по-быстрому.

Тот, кого назвали Костей, кивнул и выскользнул в коридор. Отсутствовал он недолго, минут пять: наверное, просто сунулся в апартаменты АХО напротив и приволок испуганную уборщицу тетю Клаву и востроглазого Виктора, радетеля о нашем редакционном хозяйстве. Бедняги растерянно хлопали глазами, обозревая странное сборище. Капитан торопился. Он нетерпеливым жестом руки выдернул вездесущего Костю, погнал к столу, где тот удобно расположился и замер в боевой готовности.

– Копирка есть? – буркнул капитан. – Так… Значит, пиши: «По достоверному сигналу, группа…»

Вся эта смехотворная канитель тянулась минут десять. Наконец потрясенные свидетели поставили свои автографы. Куликов сложил экземпляр фигового листка и запихал в портмоне.

– Удовлетворены? – осклабился капитан. – Тогда все вперед. Мы и так задержались. Двигайте, двигайте.

– Виктор, – остановил я ахошника. – Разыщите шефа, пожалуйста, и обо всем его проинформируйте. И поскорее.

– Довольно! – рявкнул капитан. – Пошли, пошли. – И несильно толкнул меня в спину.

Куликова, как удалось углядеть, повели к его собственному «Опелю», стоящему чуть поодаль и в ярких солнечных лучах роскошно переливающемуся перламутром. Меня же удостоили особой чести – запихнули в задрипанную милицейскую «Волгу». Машина всю дорогу старчески поскрипывала суставами, но неслась с ветерком, требовательно подмигивая проблесковым маячком, и уже минут через двадцать выбросила задержанного с группой захвата у железных ворот двухэтажного особнячка.

Мы проследовали мимо будки с постовым, вступили в небольшой дворик. Направились ко второму подъезду. У стойки дежурного капитан чуть задержался и о чем-то с ним переговорил. Потом мы поднялись по лестнице. Продефилировали по коридору и остановились у крашенной под орех деревянной двери. Капитан приоткрыл ее и, всунув голову, немногословно доложил:

– Есть. Доставили.

– Что-то долго, – раздался в ответ зычный голос. – Давай запускай.

Капитан велел двум сопровождающим далеко не удаляться и запустил меня в кабинет. Это была довольно вместительная комната. Прямо по центру Т-образно располагался большой письменный стол с узкой приставкой. Я увидел объемистого мужчину в полковничьей форме, несколько обрюзгшего, с изрядно прореженной серебристой шевелюрой. Неровный багрянец треугольником очерчивал широкий морщинистый лоб, над продолговатыми жесткими глазами и мясистым носом – либо гипертония, либо он успел уже основательно приложиться, но, разумеется, не к содержимому стоящего сбоку графина. Он молча рассматривал меня минуту, как сова – дохлую мышь, будто примериваясь, съедобна ли эта падаль или нет. Затем махнул капитану:

– Садись.

Ко мне приглашение явно не относилось, но я тоже отодвинул стул и уселся напротив. Полковник заалел еще больше и, повернув голову к капитану, свирепо спросил:

– Значит, этот нахальный субчик и есть тот самый небезызвестный борзописец.

Вопрос был риторический, но капитан отозвался:

– Он самый.

Жесткий взгляд, несомненно, проделал бы в моей бедной голове зияющую дыру, надели его какой-нибудь злой волшебник физической силой. Я выдержал его и, едва сдерживаясь, проговорил:

– Хочу заявить решительный протест…

– Заявить? – оборвав меня, гаркнул полковник. – Здесь не заявляют. Это тебе не пресс-конференция. Здесь молчат в тряпочку и слушают. И отвечают на мои вопросы, ясно?

– Нет, не ясно. – Я помотал головой. – Вся эта комедия плохо поставлена. Надо было пригласить хорошего режиссера.

– Что? – прорычал он. – Комедия? Вымогать деньги у солидного, уважаемого банка – комедия? Решил поживиться, да? Урвать кусок пожирнее от вашего дерьмократического бифштекса? Чем ты их так прижучил, ты – паршивая акула пера?

– Я заявляю, – повторил я размеренно, – что не стану отвечать на ваши голословные наветы. Есть у вас заявление банка, покажите. Есть у вас сколько-нибудь убедительные доказательства, арестуйте меня. Но чтобы так, без всякого основания, без соблюдения положенных норм и процедур… В какое время вы живете, полковник? Неужели действительно думаете, что это может сойти с рук? Ведь объясняться придется не только с нашей газетой и не только с нашим цехом. Боюсь, у вас будут очень и очень большие неприятности.

Мою филиппику он выслушал молча, не прерывая. Но я наблюдал, как его будто раздувало на глазах. Когда я кончил, в комнате зависло зловещее безмолвие. Затем вдруг громыхнуло: он шваркнул с размаху открытой ладонью по столу – так, что подпрыгнул и жалобно тренькнул телефон.

– Пугаешь, писака? Зубы показываешь, чертов шантажист? – Он нагнулся вперед, тяжело навалился на край стола и обдал меня нескрываемой ненавистью. – Ох и вбил бы я тебе в горло твои острые зубки. – Потом откинулся на спинку, закрыл глаза, отдышался, как после километровой пробежки, и продолжил глухо, но уже без видимого надрыва: – У нас есть все основания обвинять тебя в грязном шантаже. И продержать здесь столько, сколько потребуется. Пока не запоешь соловьем. И пусть вся твоя гоп-компания волками воет. Мы люди привычные.

– Посмотрим, – сказал я и решительно добавил: – Но больше я не произнесу ни слова. Пока рядом не будет нашего редакционного юриста.

– Фу-ты, ну-ты, – скривился полковник, – теперь вот и о правах своих вспомнил. Как тебе это нравится? – Он повел рукой в сторону капитана. – Во они какие, эти журналюги. Как поливать дерьмом – ни в грош ничего не ставят. А за свои вшивые права вся братва глотку готова перегрызть. Ты еще не обделался в штаны, от страха?

– Он и мне грозил, – хохотнул Чубчик, – этими самыми большими неприятностями.

– Ладно, обрыдло все, – в сердцах махнул полковник. – Убери ты его отсюда. От греха подальше.

– Куда его?

– Сунь в «персоналку». Пусть посидит там пока – покумекает о своих правах. Завтра съезжу в прокуратуру, а там и определимся.

Меня водворили в убогий чуланчик в цокольном этаже, прямо под лестницей. Крохотная клетушка, вероятно, предназначалась некогда для хранения разных дворницких причиндалов. Сейчас ее гордо переименовали в «камеру временного содержания» и меблировали прикрепленным скобами к стене узким топчанчиком. Очевидно, меня решили уважить персональным номером-люкс. Воздух был сперт и затхл, как в заброшенном погребе. Окон не имелось, если не считать таковым форточную прорезь в дверях, забранную металлическими прутьями, и небольшой зарешеченный проем под потолком, который, наверное, относился к вентиляционным сооружениям, но явно не справлялся с предписанной ему функцией.

Я уселся на дощатом ложе и, следуя совету полковника, принялся кумекать. Все происходящее представлялось бредом сумасшедшего. Кому пришло в голову разыграть столь бездарный фарс? И какой цели намеревались добиться? Застращать? Меня не били, не надевали наручники, даже не обыскали и не отобрали личных вещей – похоже, исполнители не отважились заходить слишком далеко. Ну, попылил полковник: не упустил случая разрядиться без свидетелей, выплеснул закоренелую ненависть к докучливым борзописцам – и только. Однако же… Однако рискнули пойти на скандал. Или почему-то полагали, что смогут его избежать? Кто стоит за всем этим? Неужто все-таки банк? Я вспомнил, что так и не видел больше машины Куликова – за нами, по крайней мере, она не следовала. И в отдел его, судя по всему, не привозили. Но, с другой стороны, вел он себя действительно как человек ошеломленный и растерянный – может, его использовали втемную?

Я знал, что выберусь из этой нелепой передряги. Только вот когда? И не в том ли как раз и заключался замысел устроителей дурацкой акции, чтобы убрать до срока настырную помеху? Но до какого срока? Как долго могут меня здесь промурыжить? Ну три дня, отпущенные на задержание по подозрению. Да и эти три дня надо будет потом как-то вразумительно обосновать. Хотя, черт побери, в нашей невразумительной жизни можно обосновать абсолютно все, был бы «аргумент» позеленее и повесомей. Я вспомнил свою патетическую эскападу: «В какое время вы живете, полковник?» – и усмехнулся. Он прекрасно знал, в какое время мы живем. Время, в котором все переворотилось, перемешалось, перекорежилось и неизвестно, когда и как уложится, – и уложится ли вообще? Это безумное, безумное время, которое реанимировало страшную пословицу «От сумы да от тюрьмы не зарекайся» и сделало ее чуть ли не общественным девизом.

Я согнал себя с патетических высот и поглядел на часы – почти пять. Подумалось о Наталье: звонила она – не звонила, и что навоображала, не застав меня в редакции? И о Саше, который обещал зайти вечером. Потом переключился на шефа. Донесли ли уже до него о приключении с его сотрудником? Попытался представить, какие мысли разгулялись в его осторожных мозгах и что он предпримет, и насколько оперативно. Потом я неожиданно задремал – неожиданно, потому что никогда еще днем, даже при беспредельном утомлении, мне не удавалось заставить себя уснуть.

Сон прихватил меня в весьма неудобной позе, и когда я проснулся, все тело корячило. Подмятую под бок руку свело, свисающие с топчана под неимоверным углом ноги онемели, и сильно ломило неестественно скривленную поясницу. Но пробудился я не от этого. От дежурки несся довольно громкий гомон. Мне показалось, что кто-то назвал мое имя. Я навострил уши. На лестнице, ведущей в цоколь, послышался топот – и не одной пары ног. Похоже, ко мне направлялись гости.

Клацнул замок, дверь со скрежетом растворилась. Некто в мундире – в сумеречном освещении я толком не разглядел – подал какой-то неопределенный знак и тут же сдавлено пояснил:

– Пожалуйста, выходите.

Я в недоумении шагнул к выходу, переступил порог и попал в объятия Шахова.

– Евгений Евгеньевич?! – захлебнулся я радостным возгласом.

– Я, я, – прогудело в ответ, и крепкая рука похлопала по спине, призывая к спокойствию. – Как ты, в норме?

– Теперь – в абсолютной, – сказал я искренне и оглянулся на переминавшихся по бокам людей.

Один был в темном костюме, двое других – в милицейской форме. Некто в мундире оказался майором с широким приятным лицом и умными глазами. Человек в штатском прокашлялся и неожиданно всунул мне в ладонь вялые пальцы. Я машинально их пожал.

– Заместитель начальника ГУВД Рябушкин, – представился он. – Хочу выразить вам искреннее сожаление по поводу этого злосчастного недоразумения.

– Недоразумения?

– Будьте уверены, мы во всем разберемся. И… – Он повернул голову к понурившемуся майору. – И крупно разберемся. Вы, по-моему, что-то хотели сказать?

Майор выпрямился, посмотрел мне в глаза и, заминаясь, произнес:

– Отдел приносит вам глубокие извинения, господин Рогов. Простите нас.

– Передайте Жданову, – заключило начальство, – завтра ждем вас обоих с самыми подробными объяснениями, ясно?

Майор потупил очи и удрученно кивнул. Шахов обменялся с высоким чином заверениями во взаимном уважении, попросил передать благодарность еще кому-то за оперативное вмешательство в этот отвратительный инцидент и, придерживая за локоть, потащил меня прочь из этих гостеприимных чертогов.

Прямо во внутреннем дворике нас дожидалась персональная черная «Волга». Чуть поодаль спесиво поблескивал под фонарем шикарный «Мерс», позади него выжидающе замерли две «Тойоты» с погашенными проблесковыми маячками и головами в форменных фуражках за опущенными окнами – очевидно сопровождающие вызволившей меня важной особы. Я кивнул в их сторону и шутливо поинтересовался:

– Наверно, всю Москву на ноги поставили?

– Всю не всю, но кое-кого пришлось потеребить, – усмехнулся Шахов. – Где твоя тачка?

– У редакции. Если еще не угнали.

– Тогда садись. Поехали. Там пересядем к тебе, и я провожу тебя до дому. Полагаю, ты собираешься мне кое-что рассказать, так ведь?

Я промолчал. После зачуханного чулана свежий вечерний воздух приятно щекотал гортань и слегка кружилась голова. Шофер проявил себя асом – хитро и рискованно лавируя в плотном потоке машин, он так быстро домчал нас до места, что я даже не успел собраться с мыслями и продумать предстоящий разговор.

У редакции мы передислоцировались в «девятку». Шахов велел водителю следовать за нами, но на всякий случай я продиктовал адрес.

– Ну так. Не гони, – призвал он, едва я переключил на четвертую передачу. – И начинай трясти свое грязное белье.

– Белье действительно грязное, – подтвердил я. – Но не мое.

Врать Шахову было совестно. К тому же за те восемь лет, что мы проработали вместе, мне не раз доводилось испытать на себе его прямо-таки фантастическую проницательность. Внешне он смахивал на преждевременно поседевшего юнца: густые волосы всегда живописно разметаны, точно причесывались пятерней; тонкий нос, сломанный когда-то в детстве, слегка скашивался набок, наделяя широкое щекастое лицо уморительной задиристостью; в мягкий подбородок чуть вдавлена забавная ямочка. В общем, неказистый простоватый мужичок. Но глаза – большие, переливчато-карие, они у него умели порой пробрать такой всевидящей колючей насмешливостью, что в смущении тянуло украдкой прощупать, не расстегнулась ли часом ширинка.

Однако я беспокоился напрасно. Мое соучастие в сокрытии преступления не всплыло на свет. Я поведал, будто знал о внесемейной пассии друга, и лишь упорное старание банка спрятать ее насторожило меня. Выдав этот несколько отредактированный вариант, я с опаской покосился на него. Но линия Борис-Тамара, похоже, Шахова совершенно не затронула. Взыграло ретивое прирожденного газетчика, и его внимание сразу же понеслось по другой колее.

– Мне кажется, – загорелся он, – что ты действительно вышел на весьма и весьма интересное дело. Пахнет крупной аферой. Надо основательно порыть. И подключить Ника. Как полагаешь? Пусть парень покопается со своей стороны – во всех этих финансовых протоках и потоках. А ты… Ты займись-ка вплотную Вайсманом. Может быть, пустой номер, но чует мое сердце: что-то с его смертью неладно. Эту самую Дарью разыщи – и поскорее: здесь несомненно что-то светит.

– Хорошо бы, – буркнул я. – Только пока не представляю как.

– Попробую что-нибудь разведать по своим каналам.

Он помолчал минутку, задумавшись, и продолжил:

– Что это, однако же, вокруг тебя творится? Сегодняшний инцидент хотя бы. Дьявольщина какая-то. На действия профессионалов никак не похоже. В банке не дураки сидят. Надумай такое дело, провернули бы его ажурно! Денежки бы пометили, надежными свидетелями запаслись и загодя заручились содействием соответствующих органов. А так – бессмысленная, несуразная акция, не находишь?

– Я тоже думал, – согласился я. – И ни до чего не додумался.

– А Жданов?

– Кто?

– Этот стервец полковник. Какова его роль? Пойти на такую авантюру – с чего бы? Ведь знал наверняка – не мог не знать, на что себя обрекает. Не случайно сразу же уполз в подполье, так и не удалось до него добраться. Ну ничего, мы его сковырнем, эту мразь. Завтра же с утра направлю в МВД депутатский запрос. Такую бучу подниму – вздрогнут.

– А что с Куликовым, – спросил я. – Его тоже задержали?

– В том-то и дело, что нет. Насколько знаю, он сразу же благополучно отбыл в офис. При мне из прокуратуры связались с Тагизаде – это один из боссов «Универса», если знаешь – так тот слюной изошел, бурно негодовал, что добропорядочный сотрудник банка стал жертвой абсурдной провокации.

– Да-а, – пробормотал я, – совсем мозги кругом пошли. Ничего уже не понимаю.

– То-то и оно, – заключил Шахов. – Есть над чем голову поломать. Так давай – ломай, и поактивнее. Я бы тебе советовал завязать со своим отпуском. И Виктора Андреевича посвяти.

– О нет! – воскликнул я. – Шефа пока не надо, ладно? А то придется действовать под контролем, руки будут связаны.

– Хочешь сработать под живца? – сообразил он. – Нет, дорогой мой человек, так дело не пойдет. А если проглотят – и с концами, как тогда? Ладно, с шефом твоим я сам переговорю. Все будет тип-топ, не волнуйся. – И после короткой паузы неожиданно полюбопытствовал: – Ты его шефом кличешь?

– Мы его все так называем. За глаза, конечно.

– И я тоже был шефом?

– Нет, – помотал я головой, – вас мы величали «Главный». И сейчас величаем.

– Вот как, – хохотнул он. – Лестно, лестно…

Мы подъехали к дому около десяти часов. Он подождал, пока я загонял машину в гараж, потом я проводил его к подъехавшей «Волге» и предложил подняться на чашку чая.

– Будет-будет, – отмахнулся он, – давай без этого. Точно я не знаю, что больше всего тебе хочется сейчас остаться одному. Залезть под душ, а после дерябнуть бокал чего-нибудь покрепче. Угадал?

– Угадали. – Я усмехнулся.

– Что ж, от души желаю тебе сполна удовлетворить эти нехитрые запросы.

Пожелание Шахова реализовалось лишь отчасти. Душ я принял, нещадно обтесав себя мочалкой, словно сдирая вековую грязь. И бутылку «Гжелки» выставил на стол. И принялся готовить яичницу-болтунью, предвкушая позднюю холостяцкую трапезу. Но тут в дверь позвонили. Я вздрогнул от неожиданности, изумился и пошел отворять, гадая, кого принесло в столь неурочный час. И по тому, как обрадовался, узрев ухмыляющееся лицо Бекешева, понял, что и я обманывался, и Главный ошибался: втайне меня совсем не прельщало бдеть над бокалом в гордом одиночестве.

– Прости, что так поздно и без звонка, – сказал Саша. – Но ты прямо-таки неуловимый Янус.

– Янус был двуликий, – заметил я, осклабясь.

– Ага, но черт с ним. Я весь вечер тебе названивал. Никак, ты загулял, братец кролик?

– Точно, – хмыкнул я. – И еще как. На славу гульнул в вашей протухлой кутузке.

– Чего-чего?

Мы прошли на кухню. Я разбил над сковородой еще тройку яиц и наполнил рюмки водкой. Он никак не мог переварить мою каталажную эпопею. Потом, позабыв, что не пьет за рулем, залпом опрокинул в глотку горячительный напиток, громко крякнул и шумно выдохнул.

– Час от часу веселей. Расскажи кто другой, ни за что бы не поверил. Но смысл? Какой смысл во всей этой бессмыслице?

– На то она и бессмыслица.

– Нет, братец кролик. Должен быть какой-то смысл. – Он помотал головой. Подхватил вилкой шматок яичницы, задумчиво пожевал и спустя минуту вдруг огорошил меня: – Похоже, на вашем поле еще кто-то играет.

– Что ты городишь?

– Это не банк, – решительно отмел он. – Существует какая-то третья заинтересованная сторона. Не знаю, кто тебе набил шишку. Но в эту провокацию и ты и банк вляпались по чей-то сторонней милости.

– Господи, Саша! Не путай ты и без того сверх меры запутанное дело.

– Погоди, – одернул он меня, – не фордыбачь с лету. Пей, да дело разумей. Давай помозгуем.

Я выпил. Но сколько мы ни мозговали, мозаика не складывалась. От всех этих безответных «кто», «почему», «зачем» – и может быть, немножко от «Гжелки» – голова стала пухнуть и гудеть, как пустой котел. Наконец мозги буквально сбились набекрень и перестали что-то соображать вообще. Я беспомощно поднял руки и провозгласил:

– Все – сдаюсь. Довольно. Затеяли какую-то дурацкую игру. Третья сила, пятая колонна – чушь беспросветная!

– Возможно, и чушь. Только тебе определенно нужно посторожиться. Знаешь, какой любимый слоган у моего начальника? Ходи осматриваясь. Пока только шишки, а там… – Он оборвал себя. Чертыхнулся и неожиданно заключил: – Надо тебе обзавестись пистолетом.

– Окстись, Александр! До сих пор я только в кино видел, как им пользуются.

– Но ты же служил.

– Угу. В роте охраны. Через день – на ремень. С древним автоматическим карабином за плечом. И за все время три раза удалось пальнуть на стрельбищах. Экономили патроны.

– Дело нехитрое, в пять минут обучу.

– Перестань, – усмехнулся я. – Думаю, так далеко не зайдет. Буду ходить осматриваясь. – Потом хватил еще рюмашку, перевел дух и буркнул: – Хотя пока что даже не представляю, куда ходить.

Саша неожиданно встрепенулся, хлопнул себя пальцем по лбу и проговорил:

– Ох, черт! За всеми твоими занимательными побасенками совсем позабыл.

Он полез за пазуху, вытянул из кармана какой-то сложенный вчетверо листок, разгладил и положил передо мной. Я прочел вслух: Лидия Абрамовна Панкина, 1960 года рождения, адрес… телефон…

– Ох, черт! – глупым эхом повторил я за ним. – Неужели это?.. Что же ты молчал, чертяка!

– Не знаю, кем эта особа приходится твоей Дарье. Но она ухаживает за могилой ее деда – некоего Мартына Ригеля. Наверное, родственница. Может, какая-то вода на каком-то там киселе, но не обессудь. На безрыбье…

– Что ты, Сашок. Это не рак. Для меня это прямо-таки пряная сельдь. Отличная закусь под нашу водку. Выпьем. Выпьем на радостях. За тебя. И я побегу звонить.

– Куда, пьянь паровозная? – Саша хохотнул. – Посмотри на время. Кто звонит в такую поздноту?

Я задрал рукав. Но не успев разглядеть циферблат, навострил уши: в комнате что-то вдруг заурчало, затем еще и еще. Я прислушался, осклабился, тупо сказал:

– Вот – кто-то звонит в такую поздноту. Не все так хорошо воспитаны, как мы… как ты. – И поспешил в гостиную.

Помыслилось на миг, что звонит Наталья. Я содрал трубку, но услышал дребезжащий надрывный голос:

– Какого хера ты, сучара, натравил на меня ментов? Я тебе говорил, что ни хрена не знаю про эту шлюху. И не хочу знать. И плевать мне, где она и что с ней. Ты, падла, что, сам не дотрахался, да?

– Алло, – выдавил я, стараясь вернуть отвисшую челюсть на место. – Кто это?

– Я, мудак, я. Тот, кому ты задумал пришить какое-то гребаное дело. Какую мутню ты навесил ментам на уши, что они теперь с меня не слезают?..

Похмельная голова соображала туго, по потом разом хлестануло пониманием, кто именно на ночь глядя удостоил меня столь бурным излиянием безудержного почтения. Я ухмыльнулся и вклинился в извергающуюся магму:

– Дурак ты, Федя. Воспитанные люди не звонят в такую поздноту.

– Что?! – хрюкнула трубка и бешено завибрировала: – Ах ты, сука, ну погоди! Я тебя, козел вонючий, изловлю, не спрячешься. Я тебя в землю зарою, одни уши будут торчать. И никакие гребаные менты не помогут. Ты у меня узнаешь, кто я такой.

– Я знаю, – сказал я бесстрастно. – Ты потенциальный зэк. Тебе пора в тюрьму, на перевоспитание.

– Ах ты, сука! Ну погоди…

– Ты повторяешься, Федя. И надоел мне до чертиков. Так что пошел ты на…

Я бросил трубку и вернулся на кухню – к наполненным чаркам и вопрошающему взгляду Саши. Я объяснил, кто и что, и спросил:

– Скажи, детектив, как можно зарыть в землю, чтобы одни уши торчали?

– Юмор висельника, – отозвался он хмуро. – Не вижу повода для веселья.

– Как же не видишь? Вон твои бывшие коллеги вовсю развернули поиск. Уже на Ломова вышли. Не пойму только, что его на меня навело?

– Нет, – не слушая, пробормотал Саша, – как хочешь, а я тебе все-таки оставлю это…

Он опять полез за пазуху и извлек крохотный черный пистолет, этакий детский пугач, и кинул его на стол.

– Ты что?! – вздыбился я. – Убери-ка. Не надо…

– Хватит, – отсек он решительно. – Не волнуйся, это газовый. С ним и дитя справится. Пусть все-таки будет при тебе. Хоть что-то. Мне поспокойней.

Уговорить его переночевать у меня не удалось. Ему предстояла срочная встреча с самого раннего утра, и мои беспокойные предостережения о гаишниках он отмел с ехидным смешком: «Сам ты пьян. А я все-таки, как вы, сударь, изволили заметить, детектив – попробуй меня так просто подлови». Я запер за ним дверь и воротился на кухню. Полюбовался веселым натюрмортом: вороненая игрушка на белой столешнице – меж рюмками, грязными тарелками с вилками, переполненной пепельницей и полуопорожненной банкой соленых огурцов. Потом ухмыльнулся, взял ее в руки, повертел и так и сяк, поплелся в прихожую и засунул во внутренний карман куртки.