Текст книги "Ходи осматриваясь"

Автор книги: Вадим Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Что значит – увезли? – переспросил я.

– Ну не знаю… Она забежала сюда. Вся не в себе, вздрюченная какая-то. Что-то будто сказать хотела, да тут следом заявились эти… два бугая и мужчина с ними, интеллигентный такой из себя. Взяли ее под ручки. О чем-то сердито пошептались. А потом и увели.

– Насильно?

– Ну… не знаю. Так это смотрелось. Тот – интеллигентный – сказал будто бы: «Не вынуждайте нас…» Или что-то вроде того.

– Значит, у вас создалось впечатление, что ее увезли против воли?

– Вроде бы. Вид у нее был такой жалостный. В дверях она оглянулась и…

Бранчливый голос откуда-то сбоку внезапно вторгся в наш разговор:

– Ксю-юша!

Я только сейчас заметил, что галдеж за угловым столиком стих. Все три головы развернулись в нашу сторону и, очевидно, давно уже прислушивались. Похожий на одряхлевшего Тараса Бульбу седоусый дед насупил кустистые брови и укоризненно молвил:

– Балаболка ты, Ксюша. Чего раскудахталась-то?

Женщина смешалась:

– Я что?.. Да я ничего такого… Я просто… – И наклонясь, пояснила шепотом: – Тесть мой.

– То-то и оно, что ничего, – продолжал ворчать Бульба. – Делом бы занялась, чем попусту языком молоть. Пива подай.

Она сконфуженно кивнула мне. Отступила назад, вынула из холодильника запотевшие бутылки и со смущенной миной пошла из-за стойки. Потом возвратилась, все так же радушно улыбнулась мне, но наш идиллический контакт был уже, похоже, безнадежно нарушен. Я попробовал подобраться с другого конца – что-то спросил о похоронах и о покойном Вайсмане. Она пожала плечами и, косясь в угол, отозвалась повинной оговоркой:

– Да, в общем-то, мы ничего про них, этих коттеджников, не ведаем. Как-то почти совсем не знаемся с ними. И немку я эту видела однажды только. Может, и почудилось что. С могилы же была. Кончина мужа кого хочешь пришибет. А какие там дела еще, откуда нам знать.

Да, похоже, больше мне ничего не выведать. Краник закрылся наглухо. Проклиная в душе грозного Бульбу, я поблагодарил хозяйку за отменный прием. Сполз с табурета и, прощаясь, поинтересовался, какая больница обслуживает деревню. Неожиданный перескок сильно озадачил женщину. В замешательстве она вытаращилась на меня и комично задвигала губами, точно пробуя на вкус, в чем тут закавыка.

– Ваша больница, – успокоил я ее. – Та, где вы лечитесь в случае чего. Мне надо туда заглянуть.

– А-а-а, – протянула она растерянно. – Вообще-то мы приписаны к Прудному. Это наш райцентр. Здесь недалеко. Езжайте прямо по дороге, через минут двадцать будете.

Я поехал прямо по довольно приличной асфальтовой дороге. И вскоре действительно достиг небольшого городка. Древние бревенчатые домики на окраине – память о недавнем поселковом прошлом – сменились блочными застройками в два, три, пять этажей, а в центре красовалось даже солидное каменное сооружение с колоннами и лепным фронтоном. Я справился у кого-то из прохожих о больнице. «Нет проблем, – бодро заверили меня. – Никуда не сворачивайте – главная улица сама выведет».

Но бодряк был не прав, проблемой оказалось само движение по этому чертову поселению. Местный люд, казалось, не замечал никаких автомобилей и безмятежно сновал по мостовым, точно по пешеходной зоне. Дорожные знаки на каждом шагу предупреждали об ограничении скорости в тридцать километров, но добро бы удавалось выжать хоть двадцать, так что путь до лечебницы занял у меня не менее получаса.

Больница располагалась весьма живописно. Само двухэтажное здание, белое, длинное, с покатой черепичной крышей и унылыми прямоугольниками окон, напоминало казарменные строения. Но местность вокруг радовала и глаз, и нос: с трех сторон полукольцом надвигался густой смешанный лес, фасад смотрел на ухоженный луг с аккуратными рядами розовых цветов по бокам и все дышало какой-то пронзительной, прямо-таки элизейной свежестью. Я свернул на покрытую кирпичным щебнем площадку, которая, судя по притулившейся здесь видавшей виды серой «Волге», предназначалась для парковки.

В просторных голубых сенях пожилая медсестра без лишних расспросов направила меня наверх: «Подниметесь, сразу увидите». На втором этаже прямо с лестничной клетки я попал в квадратный холл. Влево и вправо из него разбегались широкие коридоры, а у задней стены коричневым лаком блестели две двери. Табличка на одной извещала, что именно за ней находится нужная мне персона – главврач Павел Павлович Лукашенко. Я негромко постучал и, не дожидаясь отклика, открыл дверь и вошел.

Доктор был белый как лунь – возраст его наверняка перевалил семидесятилетний рубеж. Лицо, испещренное мелкими морщинами, скукожилось, точно печеное яблоко. Под крупным носом топорщились седые щетинистые усы. Голова казалась несколько перекошенной: начисто отсутствовал подбородок, будто срезали, зато забавным наростом выступала макушка. Мое внезапное явление вспугнуло его, он чуть не подпрыгнул в кресле и что-то со стуком оборонил. Я увидел на полу пару тарелок и небольшой хрустальный графинчик с напитком коньячного цвета.

– Простите, Павел Павлович, – повинился я. – Не знал, что вы трапезничаете. Я подожду.

– Ладно, батенька, – просипел он снисходительно, – раз уж вошли, излагайте, чего надобно.

– Это займет время, – предупредил я и представился.

Он изумленно хмыкнул, нацепил огромные очки в черной оправе и принялся скрупулезно исследовать удостоверение – даже зачем-то перевернул рубашкой вверх.

– Вот те на. И по какому такому поводу мы удостоились внимания столь высоких столичных сфер?

– По поводу смерти Виктора Вайсмана. Кажется, вы первый ее зарегистрировали, верно? Хотелось бы уточнить некоторые обстоятельства. Но если вы обедаете…

– Да нет, уже закончил. Вот разве что составите мне компанию по кофепитию? За сим и побеседуем. Как вы?

Он резво поднялся и поколотил костлявым кулаком по стене. Буквально через пару секунд в кабинет впорхнула молоденькая медсестра в белом чепчике, из-под которого выбивались пряди белокурых волос, низенькая, с живыми глазами, вся круглая – от пухлых щечек до икр, обтянутых рыжими колготками.

– Катенька, милая, – мягко распорядился доктор, кивнув на посуду, – убери это. И организуй нам кофейку. Только скоренько. А я, молодой человек, вас на минутку покину, не возражаете? Да вы садитесь, садитесь. Я сейчас.

Минутка несколько растянулась. Девчушка возвратилась первой. Без утайки обстреливая меня изучающими взглядами, она проворно освободила от папок угол стола, расстелила салфетки, выставила с подноса дымящуюся турку на три-четыре порции и две желтые керамические чашки и, вильнув круглым задиком, устремилась к выходу, столкнувшись на пороге с начальником.

– Вот как – уже? – с довольством отметил он. – Молодец, молодец, Катенька.

Катенька ускакала. Он разлил кофе по чашкам, опустился в кресло, отхлебнул, причмокнув, и выжидательно поглядел на меня.

– Итак, молодой человек. Говорите, вас привела к нам смерть господина Вайсмана? Понимаю, понимаю. Как-никак знатная особа. Вот и я – сам выехал по вызову, из уважения. Однако же никак не возьму в толк, какие тут обстоятельства могут нуждаться в уточнении. Прискорбный, но вполне заурядный случай.

– Может быть. Но когда вдруг умирает человек в расцвете сил, никогда не страдавший сердечными болезнями…

– Стоп-стоп, – остановил он меня. – Никогда не страдавший? С чего вы взяли? Видели бы вы эти сосуды! Удивляться только приходится, как его раньше не хватило.

– Вы проводили вскрытие?

– А как же. У нас весьма квалифицированный патологоанатом. До пенсии служил в столичном кардиоцентре. Так он прямо в ужас пришел.

– Но тогда тем более непонятно, доктор. Даже у меня в аптечке хранится валидол и нитроглицерин, – а я – тьфу-тьфу! – на сердце пока не жалуюсь. Разве не странно, что у такого больного в доме не имелось абсолютно никаких сердечных препаратов? А у него их не было – поверьте мне, доктор, я знаю.

Доктор кивнул и криво усмехнулся.

– Вот-вот, и я о том же. Как ни печально признать, но это весьма характерно для нынешнего поколения наших уважаемых деловых людей. Абсолютное небрежение своим здоровьем. Машины свои обихаживают, о всяких компьютерах пекутся любовно. А себя самих – жалких тварей из плоти и крови – полагают бессмертными. И не проймешь никак, сколько ни тверди о необходимости хотя бы дважды в год проходить профилактическое обследование. В ус не дуют, пока не свалит с ног. На разные там тревожные симптомы плюют с высоты своего бизнеса. Подумаешь, покололо, прижало где-то. Примут вот это лекарство – он постучал ногтем по графину, – и поехали. А сердце, батенька, мотор особой хрупкости: раз – и раскололось, как… как у нашего Вайсмана.

– Может быть, – повторил я, покорно выслушав банальную тираду, – может быть. Но нельзя ли посмотреть заключение по вскрытию? И поговорить с патологоанатомом?

Щетинистые усы вздернулись, почти закрыв обе ноздри. Он потянулся к турке, и я заметил нервное подрагивание пальцев. Старческое? Или что-то его все-таки тревожит? Он нацедил себе кофе, глотнул и откашлялся. Затем спросил с легкой хрипотцой:

– Вы по профессии кто будете? Врач?

Я мотнул головой.

– Тогда зачем вам наши медицинские премудрости? Или не верите мне? А может, подозреваете, что смерть его была неестественной?

– Это вы сказали – не я. Я же просто попросил дозволения глянуть на заключение.

– Да пожалуйста, батенька, пожалуйста, – засуетился он.

Подняв телефонную трубку, он отжал одну из кнопок памяти и отдал некой Регине Тимофеевне распоряжение доставить к нему в кабинет документацию по Вайсману.

– Ну вот, сейчас получите. Только уверяю вас, молодой человек, нет здесь никаких сомнительных обстоятельств. Вы не прочтете в бумагах ничего, сверх сказанного мной. Лишь зря время потеряете.

– Тем лучше, – отозвался я. – И кстати – о времени. Ваш патологоанатом еще не ушел?

Он развел руками и сокрушенно вздохнул:

– Вот тут, к сожалению, ничем не смогу помочь. Матвей Аронович нас оставил. К великому нашему сожалению.

– Как оставил? – чуть не взвизгнул я. – Умер?

– Что вы, батенька, что вы! – Он перекрестился. – Просто уволился. На старости лет потянуло на родину. Родом он из Крыма – туда и подался. Уже две недели минуло, как рассчитался и уехал. Такая утрата для нашей больницы.

Нет никаких сомнительных обстоятельств, доктор? А разве это не само по себе сомнительное обстоятельство – побочное, но весьма и весьма любопытное? Сразу после смерти Вайсмана человека, проводившего вскрытие бренных останков, вдруг обуяла неудержимая ностальгия… Разумеется, остались бумажки, как вы изволили сказать, доктор, и несомненно в них все в полном ажуре. Ну а что там мнится глупому Рогову – это его проблемы. Правда, доктор? Внутренний голос в газетную полосу никак не вписывается. Пусть себе корчится и бузит – в отличие от бумажки его к делу не подошьешь и не приколешь.

– Странно, – пробормотал я. – Очень странно.

– Что тут странного, молодой человек? – удивился доктор. – Я и сам подумываю уйти на покой и переселиться в теплые края. Заведу себе какой-нибудь экзотический садик – благодать!

И тут нас прервали. Без стука распахнулась дверь, и в кабинет ввалился человек в милицейской форме. Вздрогнув от неожиданности, я повернул голову: еще один полковник. В комнате вдруг сделалось тесно и шумно. Не то чтобы он отличался особо крупными габаритами или громоздкостью, напротив, по всем параметрам укладывался в заурядные стандарты: средний рост, средняя комплекция, – но был необычайно зычен и размашист. Прямо с порога раскатисто прогрохотав: «Привет, мудрый кудесник!» – он прошагал к столу, театрально наклонился и принюхался.

– Значит, пьешь, старый? И без меня? Ну-ну. А я вот ехал мимо и как чувствовал: ждет не дождется Палыч угостить старого приятеля.

Потом будто только заметил присутствие постороннего – вперил в меня широко расставленные серые глаза и прогудел, чуть приглушив голос:

– Ага, у тебя гость, смотрю. Что же ты, старый сквалыга, гостя этой горькой отравой пичкаешь? Заветного «Отборного» пожалел, да?

– Я предлагал, – сказал доктор. – Но молодой человек за рулем. – И, обратясь ко мне, представил полковника: – Знакомьтесь – заместитель начальника нашего ОВД.

– Похвально-похвально, – пророкотал полковник, шумно усаживаясь напротив. – Есть еще, значит, такие, кто свято блюдет правила дорожного движения. А я вот нет – не такой, я нарушитель. Давай, Палыч, лей – не жалей. – И точно спохватился: – Если, конечно, не помешаю…

– Да нет, – ответил за нас обоих доктор. – Мы уже почитай что закончили. Ждем-с вот кое-какие документы.

– А я вас, кажется, знаю, – протянул полковник, всматриваясь в меня изучающим орлиным взором. – Вы не артист часом, нет? Где-то я вас видел.

«Сам ты артист», – мысленно огрызнулся я, несколько оглоушенный всем этим диковатым балаганом. Но заставил себя широко и безмятежно улыбнуться и изрек:

– В самую точку. Мое имя – Ален Делон.

Доктор странно квохотнул – то ли хихикнул, то ли поперхнулся коньяком. Затем объяснил полковнику, «кто я, что я, куда я еду». Тот растаращил глаза, пожалуй, малость переигрывая, и спросил с изумлением:

– Помилуйте, какие же здесь проблемы? Я ведь был на месте. Сам лично. Доктор вызвал меня сразу же, как положено. И я по всем правилам расспросил свидетелей и составил протокол.

– Свидетелей?

– Их, – кивнул полковник. – Этот самый Вайсман откуда-то только приехал. Деятели из руководства фирмы встречали его в аэропорту. И до виллы сопроводили. Там посидели, какие-то дела отметили. Рюмашками. Потом начальство укатило. Остались две мадамы – его помощницы, кажется. Он им какие-то ЦУ давал на утро. Как вдруг, говорят, весь позеленел и схватился за грудь. Хрипнул что-то вроде «очень больно». Приподнялся и грохнулся с кресла. Дамы, естественно, в голос, засуетились, забегали. Вызвали снизу охрану. Кто-то сообразил позвонить сюда, в больницу, а дежурный немедля оповестил Палыча. Ты ведь тотчас же примчался, Палыч?

– А как же, – подтвердил доктор. – Прямо с постели. За мной «скорая» заехала. Только все равно не поспели.

Господи, думал я. Вроде все складно, но почему не покидает ощущение чего-то утаенного, какой-то недосказанности? Откуда эта непонятная суетливость и словоохотливость? И нервозность, которая, казалось, витает в воздухе? Что там, за кадром, черт подери! Если все так, с чего им было волноваться? А они волновались – и доктор, и гулкий полковник. Я улавливал, всеми нервными клетками чувствовал какую-то внутреннюю настороженность.

– И кто же эти дамы, – поинтересовался я, – те, что присутствовали при смерти?

– Говорю, помощницы его, – повторил полковник и тут же возгласил: – А, погодите. Кажется, у меня с собой… моя книжица. Вот. – Он вытащил из-за пазухи тонкий блокнотик, полистал, удовлетворенно крякнул и прочитал: – Инга Берг и Крачкова. Они, красотки. Даже под протоколом расписались.

– Крачкова? – вырвалось у меня. – Тамара Романовна?

Он посмотрел на меня исподлобья, потом переключил глаза на блокнот и согласно мотнул головой:

– Точно. Она самая. Вы что, ее знаете?

«Ну вот, – вскричал мой внутренний голос, – что я тебе говорил!»

Что, черт побери, ты мне говорил? И еще раз – черт побери! Я вспомнил и второе имя: конечно же именно про нее, про их третью подругу, рассказывала Наталья! Итак, одна исчезла – или погибла. Другая укатила куда-то далеко за бугор. Думай, Григорий, думай.

– Похоже, наш молодой человек полагает, – услышал я докторский тенорок, – что Вайсман упокоился не от удара. Какие-то у него имеются подозрения.

– Как это, полагает? – вскинулся полковник. – Так покажи ему заключение Ароныча.

Они мне показали заключение. Я продрался через многоэтажные медицинские построения – про всякие там коронарные сосуды, эндокарды и клапаны – к простому и ясному выводу: почивший в бозе Вайсман ушел из бренного мира вследствие внезапной, но вполне научно объяснимой остановки сердца. Однако всю эту анатомическую гладь рябило от мелких камушков, подкидываемых случаем. Уже в машине я немного пожонглировал теми, которые подобрал в лечебнице. Отъезд Ароныча, смахивающий на бегство – от чего? Исчезнувшие и недосягаемые дамочки – свидетельницы смерти. Явление полковника, так кстати ехавшего мимо… Я усмехнулся: «Шел в комнату, попал в другую».

Нескладные странности и совпадения множились вокруг меня, как клетки чайного гриба. Пищи для размышлений прирастало, и все же ухватиться было не за что. Нет, обязательно надо, просто необходимо поскорее отыскать Дарью Мартыновну, пока не сработало еще одно странное совпадение, умчав ее в Крым или в какие-то иные теплые края.

Я завел двигатель, врубил первую передачу, но тут же сбросил рычаг на нейтралку: от больницы через лужайку, неистово махая рукой, трусила женщина – в джинсовых брючках и куртке, под которой алела блузка с пышным жабо. Гладкие волосы были прихвачены широкой заколкой – тоже красной, с жемчужно посверкивающим глазком посередине. Она кокетливо отвела их с лица за плечи, склонилась к окну и порывисто проговорила:

– Ой, как здорово! Думала, что уже не застану.

Я с недоумением уставился на нее. Натужился и лишь через пару секунд узнал кругленькую медсестру, организовавшую наше кофепитие. Костюмчик изрядно преобразил ее, она казалась выше и стройнее. Довольная произведенным эффектом, девушка широко улыбнулась и спросила, не в Москву ли я сейчас направляюсь. Я подтвердил.

– Ой, мне стыдно, – сказала она без тени застенчивости и робости, – но не возьмете ли вы меня с собой? Я там сойду у первого же метро.

Меня не прельщала перспектива развлекать всю дорогу эту, похоже, довольно бойкую девчушку. Но отказать было неловко и некрасиво. Я изогнулся, открыл правую переднюю дверцу и подождал, пока она, обежав вокруг, усядется и пристегнется ремнем.

За добрые дела воздается. Отчалив из больницы, я с содроганием взял было курс на Прудный, но она остановила меня, просветив, что есть другой путь, гораздо удобней и короче. И действительно, обогнув лесок справа, мы скоро выехали на двухрядную автостраду и понеслись к Минскому шоссе, оставив в стороне и райцентр, и Облатовку.

– Выходит, не зря я вас прихватил, – пошутил я. – Ну что ж, давайте знакомиться. Я…

– Я знаю, кто вы, – опередила она меня. – Вы Григорий Рогов. Журналист.

– Вот как? Оказывается, вы еще и телепат.

– Вовсе нет, – хихикнула она. – Все проще. Я слышала, как Пал Палыч называл вас кому-то по телефону.

– И когда же это? – невозмутимо обронил я.

– Я забежала за чашками. А он как раз был в нашей комнате. И разговаривал с кем-то.

Что-то подобное я предполагал и потому нисколько не удивился. Только мельком и отрешенно подумал: зачем все-таки старому лекарю понадобилось устраивать этот несуразный консилиум? Просто ради моральной поддержки? Или подстраховывался, опасаясь неких каверзных вопросов, которые я, похоже, так и не задал?

Бездумно – больше по инерции, чем намереваясь что-то разузнать, – я продолжил тему:

– Значит, вы многое про меня выведали?

– К сожалению, нет, – возразила она. – Разговор был не про вас. Про одного из наших пациентов.

– Пациентов?

– Ох, я не так выразилась. Он у нас не лечился. Просто его хоронили из нашего морга.

Я покосился на нее. Внезапно навернулась шальная мысль, что такие вот вострухи порой могут представлять собой кладезь самой неожиданной информации.

– Нет уж, – небрежно возразил я, – покойники не предмет для беседы с такой симпатичной девушкой. Надеюсь, это не кто-то из ваших знакомых?

– Типун вам на язык, – сказала она со смешком. – Я его даже не знала. Какой-то несчастный из Москвы. У него вилла в нашем районе.

– Вилла? Стало быть, из богачей? И хоронили его из вашей захудалой лечебницы?

– Представьте себе, – подтвердила она задиристо, очевидно задетая неблагозвучным определением. – Его долго у нас продержали.

Я в замешательстве вскинулся и недоуменно крякнул. Что она болтает? Или мы говорим о разных объектах? Какая-то ерундистика получается, подумал я. Но девушка разгулялась: ей, казалось, польстило, что удалось чем-то пронять столичного газетчика, и она понесла уже совершеннейшую околесицу:

– Бывает же такое. Не повезло человеку с женой. Наверное, цаца, каких еще поискать. Представляете, целый месяц промурыжила с похоронами. Разве сегодня выбраться из-за границы проблема? А ее все никак не могли вытянуть. Дела, видите ли, важные. Какие могут быть важные дела, когда тут муж умер? Как вам это нравится: поместить мужние останки в мертвецкую, будто… будто в камеру хранения.

Я внимал очумело, туго постигая смысл. Потом внезапно судорожно вжал акселератор. «Девятка» рванулась вперед, едва не достав идущий впереди самосвал. К счастью, вовремя среагировала нога и успела переметнуться на тормозную педаль. Машина брыкнула задом и, завизжав колодками, замерла. Серый «Москвич» обошел нас, гудя клаксоном, и водитель, приложив палец к виску, выразил на мимическом эсперанто все, что он обо мне думает. Жест был вполне уместным: в мозгах у меня вихрилось и гудело почище его клаксона. Я вдохнул полной грудью, посмотрел на испуганное лицо вжавшейся в дверцу девчушки и безучастно спросил:

– Вы не ушиблись?

– Что… что случилось? – пролепетала она.

– Ничего страшного, – выдавил я успокаивающе. – Просто вдруг свело ногу. Сейчас переждем немного, и все будет в порядке.

Завел машину, съехал с асфальта, освободив дорогу, и откинулся на спинку сиденья. Мысли обрели логическую связанность. Если это не разгулявшееся девичье воображение, в пору было кричать «эврика». Неужто я случайно набрел на разгадку многих и многих несообразностей, громоздящихся вокруг смерти магната. Выходит, что он скончался задолго до официально объявленной даты. Вот так поворот. Какой там поворот – переворот! Умер и содержался – как она сказала? – будто багаж в камере хранения. Кому-то и зачем-то нужно было выиграть время. В темном мареве забрезжил свет.

Я встряхнулся и повернул голову. Наши глаза встретились. Во взгляде юной сильфиды сквозило неподдельное беспокойство – и сочувствие. Напустив на физиономию покаянную улыбку, я поспешил заверить:

– Вот все и прошло, отпустило. Извините, нагнал я на вас страху, да?

– Ни-ичего, – промолвила она распевно и серьезно посоветовала: – В таких случаях нужно растереть мышцу. До боли.

– Учту, – с благодарностью сказал я. И попросил разрешения закурить: – Если, конечно, вы переносите дым табачный.

– Курите, – оживилась она. – Можете меня тоже угостить. Иногда я позволяю себе побаловаться.

Мы закурили и покатили дальше. Минут пять я обуздывал свое нетерпение, опасаясь спугнуть ее настырной заинтересованностью. Но, оказалось, напрасно: она явно не углядывала в моих расспросах ничего странного – так, обычная праздная дорожная трепотня. Тему я возобновил самым примитивным ходом – словно вспомнив между прочим, беспечно проговорил:

– Кажется, я прервал вас на весьма любопытном месте. – И вскоре разузнал кое-что об источнике замечательной информации.

Выяснилось, что байку о предосудительном небрежении жены поведал ей некий Яша – санитар при морге. Он, похоже, слегка приударял за аппетитной дамочкой и как-то, крепко поддавши, выболтал ей то, что явно не подлежало оглашению. Позже, очухавшись, стал энергично внушать, что говорил вообще – так сказать, в назидание, не подразумевая ничего конкретного.

– Но я тоже не вчера родилась, – хохотнула девчушка. – Видели бы вы, какую вздрючку задал ему мой дядюшка.

– Ваш дядя? – вскинулся я. – Он что, тоже работает в больнице?

– Работал, – поправила она и сожалеючи вздохнула. – Уже нет. Вдруг учудил наш старик, взял и уехал. В Крым ему, вишь ты, захотелось.

Можно было бы и не уточнять – я уж догадался, что ее дядюшка – тот самый пресловутый Ароныч, которым внезапно овладела охота к перемене мест.

– Представляете, – сокрушалась она, – семьдесят два года, и на тебе. Срывается, как молодой, и уносится куда-то к черту на кулички. Как ни уговаривали, все без толку.

Я представлял, и очень даже неплохо: перевесили гораздо более убедительные уговоры – и аргументы.

– И где он сейчас обретается?

– Где-то под Алупкой. Только однажды прислал нам открытку, что собирается купить домик с участком, и как провернет дело – сообщит.

Можно было и не спрашивать про выпивоху санитара. Я заранее предчувствовал ответ – и попал в яблочко. Поветрие странствий не обошло и Яшу: у того тоже обнаружились родичи где-то под Краснодаром, зазвали, соблазнили ярким солнцем и разными южными прелестями. Вот так-то, Григорий, те, кто заметал следы, не лыком шиты. Я задумался. Что я имею? В принципе меня прибило к тому же пустынному берегу. С чем можно сунуться в официальные органы, дабы побудить их к действию, если они вообще возжелают разбираться? С пестрой вязью беспредметных вопросов? Как приговаривает мэтр юриспруденции, наш въедливый Шапиро: вопросы, конечно, большая сила, но лишь когда они безупречно оформлены. А что у меня на руках? Мои блестящие догадки да треп бойкой девицы, которая что-то ухватила понаслышке? Слабо, Григорий, слабо – против властных аргументов и крепких зелененьких козырей.

Запруженное Минское шоссе мы одолели одним прихлопом. Пожалуй, не только счастливые часов не наблюдают. Мне было о чем поразмышлять, и следовало внимательно контролировать движение, а рядом напропалую бесхитростно кокетничала юная тараторка; в общем, оглянуться не успели, как «девятка» миновала Кольцевую. Я высадил ее у «Кунцевской», записал координаты, попросил звонить, если что, и распрощался, вознагражденный напоследок многозначительным взглядом.

Этот ли фривольный взор навел меня на раздумья о личной жизни, или сработало вдруг наступившее в машине безмолвие, но в душе осязаемо закопошилось желание увидеться с Натальей. В воскресенье мы расстались далеко не в приятных чувствах, а запланированное на понедельник свидание сорвалось волею нашей милиции, и я так и не удосужился связаться и объяснить. Когда-то и где-то я вычитал пошловатенькое альбомное изречение: разлука – это темная комната, где влюбленные проявляют негативы. Не знаю, как насчет влюбленных и правомочно ли обзывать столь короткую паузу громким понятием «разлука», но я определенно соскучился. Любопытно, какая же картинка проступила на ее негативе? Я вспомнил ледяную стужу зелено-коричневых глаз и зябко поежился.

Ладно, решил я, что бы там ни было, а свидеться необходимо. Помимо лирических всхлипов у меня имелись и иные веские основания – чисто деловые. Во-первых, разузнать побольше и пообстоятельней про внезапно подключившуюся к бегам «темную лошадку» – Ингу Берг: кто она, их третья подруга, и с чем ее едят. Во-вторых, Федя Ломов – этот разудалый молодчик интересовал меня все сильнее и одновременно не на шутку беспокоил. У нее наверняка сохранились какие-нибудь каналы связи, по которым удастся разведать, насколько сильно он пострадал, а заодно, и быть может чуть-чуть, обнажить подоплеку его идиотского поведения. Я не сомневался, что Ломов, если он оправился, уже слоняется у моего подъезда, одержимый злым духом возмездия – или чего-то еще. Любопытно, отважится ли он учинить безобразие в ее присутствии? Бог – либо черт? – ведает. Прятаться за хрупкими женскими плечами я не собирался, но в конце концов имею же я право на легкое малодушие принять и это тоже за основание для обязательной сегодняшней встречи. Я ухмыльнулся и передвинул в плюс третью костяшку на воображаемых счетах.

На улице уже вовсю царствовал вечер – было без двадцати восемь. Я вытащил мобильник, поднял стекла окон, отгородившись от шума и гомона, набрал номер и загадал: если застану дома, это будет добрым знаком. Она взяла трубку уже на втором сигнале, но по интонации я сразу же понял, что ждала не меня.

– Надо встретиться, – объявил я, укротив суетное самолюбие. Она молчала. – Ты меня слышишь? – спросил я и повторил настоятельно: – Нам надо обязательно встретиться.

– Боюсь, не получится, – обронила она и опять ненадолго умолкла. Потом замялась: – И вообще… я думаю…

– Послушай, – с досадой заметил я, – уже второй раз мне тебя будто арканом приходится вытягивать на рандеву. Что происходит? Если ты обиделась за вчерашнее, я тебе все объясню. Дождаться твоего звонка мне не позволили весьма необычные обстоятельства, но это не телефонный разговор. Не хочется комкать. И потом, я должен кое-что у тебя выяснить. Нечто очень для меня важное. Поверь, это не блажь.

– Ладно, – поколебавшись, согласилась она наконец. – Только, пожалуйста, имей в виду: всего на час, не больше. Обещаешь?

– Угу, обещаю.

Через сорок минут я подхватил ее на Маяковке. Без дальних слов посадил в машину, развернулся и покатил вниз по кольцу. Она беспокойно подергалась и спросила:

– Куда мы едем?

Я объяснил, что везу ее к себе: разговор предстоит обстоятельный, нужна соответствующая, спокойная обстановка.

– Ну вот, – недовольно протянула она, – мы же договорились.

– Управимся, – невозмутимо кивнул я и покосился на нее.

Она была чудо как хороша сегодня – в длинной коричневой юбке с разрезом от бедра и оранжевой мохеровой кофте с низким воротом, обнажающим изящную лебединую шею. Только на красиво очерченных ярких губах очень недоставало улыбки. Я сказал ей об этом. Она перехватила мой взгляд, изысканно-неуловимым жестом оправила пикантно раздавшийся разрез и, слегка повернув голову, нетерпеливо повела плечами:

– Мне кажется, кто-то намекал на серьезный разговор. И собирался что-то объяснить.

– Обязательно, – усмехнулся я. – Считай сказанное краткой эмоциональной прелюдией.

И поведал об абсурдной акции, приведшей меня в каталажку. Похоже, мой рассказ ее оживил – краем глаза я уловил пристальный заинтересованный взгляд.

– Странная история, – промолвила она и секунду спустя повторила с растяжкой: – Ооочень странная.

– Точно, – кивнул я. – Более чем странная.

– Но что все это значит? Сам-то ты как думаешь?

– Хотелось бы знать, – проворчал я.

– Вот так просто – принесли и выложили на стол семьдесят пять тысяч? – В голосе ее я различил оттенок недоверия. – Ничего не объясняя? И ничего… – она поколебалась, будто в поисках нужных слов, – не потребовали взамен?

– Ничего. Вели себя так, точно я в курсе. И еще этот мордастый полковник талдычил что-то про шантаж. Но пока в голове у меня – непроницаемый туман.

Мы обогнали плетущийся перед нами автобус и некоторое время помолчали. Потом она огорошила меня неожиданным вопросом:

– А скажи, пожалуйста, у тебя не шевельнулось искушения взять эти деньги?

– И где бы я был сейчас, возьми я их?

– Я говорю об искушении.

Я хотел было отшутиться, однако просто пожал плечами, ибо мы уже подъезжали, и мной завладели более насущные заботы, чем возвышенные материи нравственного порядка. У поворота к дому я внутренне напрягся и начал украдкой озираться, высматривая черную «Альфа-Ромео».