Текст книги "Земля в цвету"
Автор книги: Вадим Сафонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
Мендельянцы воображают, будто зародышевая клетка – только футляр для хромосом, как и все тело – только футляр для «вещества наследственности».
Но на самом деле любая мельчайшая зародышевая клетка – вовсе не футляр, не вещевой мешок для чего-то и не только средство, чтобы получить в будущем новый организм: она и сама тоже организм. В ее живом теле есть, конечно, органы более важные и менее важные, как всякое тело, она бесконечно сложна – лишь в сотой доле мы представляем себе, может быть, насколько она сложна! И объявить, что вся она, со всей дивной и совершенной тонкостью ее строения – не больше, чем вещевой мешок для хромосом!
И ядро ее, и хромосомы в нем – это тоже крошечные органы микроскопического живого тела клетки, способные развиваться, меняться (как и все другие органы). А не ларчик это для наследственного вещества, вроде того ларчика, о котором в русских сказках рассказывается, что в нем хранилась душа Кащея, а ключ от него выбросили в море.
Каждый организм живет, растет, отбрасывает одно, нуждается в другом. Без этого он не был бы живым организмом. Без этого он погиб бы в первые же мгновения своей жизни.
Но что может быть важнее для зародышевой клетки, чем соединение с другим таким же крошечным существом, с другой зародышевой клеткой! Ведь от этого зависит вся будущая жизнь их обоих, вся судьба того существа, которое вырастет из них! Как же представить себе, будто именно в этот решающий момент они теряют компас выбора, без которого жизнь перестает быть жизнью и вдруг становится картами, которые можно тасовать? Как представить себе, что зародышевая клетка соединяется с кем и с чем попало, с первой случайной клеткой?
Нет, этого не может быть. Это противоречило бы всему, что мы знаем об истории жизни на Земле, о миллионах лет эволюционного развития животных и растений, о двигателе этого развития – естественном отборе, который наделил их способностью бороться, приспособляться, отстаивать свое место под солнцем.
«Насильственный брак» Горохов Менделя не был прочным: он повел к множеству расщеплений в потомстве – пары, сведенные желчным настоятелем, постоянно стремились разойтись. Но разве обязательно так должно вести себя потомство при вольном опылении, при «браке по любви»?
А если все это верно, то внутрисортовым скрещиванием мы не погубим, а обновим сорта. И прежде всего вовсе не нужна километровая зона между разными сортами ржи!
Миновали годы. Не существует больше километрового кордона между ржаными полями. А обновленные Лысенко пшеничные сорта колосятся во всех концах Советской страны.
Сотни статей написаны о внутрисортовом скрещивании. Бесстрастные ряды статистических таблиц подвели итог борьбе, кипению мысли, дерзкому вызову, брошенному косной традиции, тернистому и радостному пути ученого к самым глубоким тайнам великого явления, которому имя Жизнь.
Минуют еще годы, и селекционеры выделят у каждого сорта многие растительные семьи со своими особенностями и выведут из них новые, лучшие сорта. Да, так и бывало всегда, с тех пор, как люди заставили зеленый мир служить себе. Знаменитая наша пшеница «лютесценс 062», которую считают «южным стандартом», пошла от немногих колосков, взятых когда-то на поле «полтавки».
Потому что сорт тоже живет, как и любое из составляющих его миллиардов растений.
Свободное опыление – «брак по любви» – уже служит и для пересоздания растений. В 1945 году во Всесоюзном селекционно-генетическом институте было получено 59 тысяч зерен, завязавшихся от навеянной ветром пыльцы на делянках четырех озимых пшениц – двух новых: «одесская 3» и «одесская 12», и двух старых: «украинка» и «гостианум 237». С тех пор сменились три поколения свободных гибридов. Они оказались еще более жизнестойкими, более приспособленными, более урожайными. А ведь четыре эти сорта и без того лучшие для многих областей Украины.
– И потому можно сказать, – находят работники института, – что сейчас институт – обладатель не менее сотни центнеров самых урожайных семян озимой пшеницы для южных областей Украины.
А знаменитый лысенковский хлопчатник «одесский-1», основной хлопчатник для новых хлопководческих районов, получен при помощи отбора и браковки в первом гибридном поколении, том мнимо-единообразном поколении, которое не хотели даже брать в расчет селекционеры, доверившиеся августинцу!
НОВАЯ ЖИЗНЬ «КООПЕРАТОРКИ»
В природе путем изменчивости и естественного отбора могли создаться и создаются прекраснейшие формы животных и растений. Человек, овладев этим путем, во-первых, сможет творить такие же прекрасные формы в неизмеримо более короткие сроки, а во-вторых, сможет создавать и такие формы, каких не было и какие не могли появиться в природе и за миллионы лет.
Т. Д. Лысенко, Доклад на сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина 23 декабря 1936 года.
«Кооператорка» стояла в теплице, вся в тяжелых колосьях. Она имела странный вид. Над глиняными горшками подымалась густая поросль. Мощные стебли ветвились. Часто на одном стебле сидело по два колоса.
Что случилось с «кооператоркой»?
Как и «крымка», сорт, из которого селекционеры не так давно выделили родоначальников «кооператорки», она была простой озимой пшеницей. В Одесском институте выяснили, что она проходит свою стадию яровизации при температуре от 0 до 15–20 градусов тепла. Только при ноле или при 2 градусах ей нужно для этого 40 дней, а при 15–20 градусах – дней 100–150. Практически это и означает, что при весеннем посеве «кооператорка» вовсе не созреет.
Когда начиналось перевоспитание «кооператорки», ей дали яровизироваться при «средних» температурах. Она мешкала, кустилась больше, чем надо, но все же двигалась по своей дорожке. И когда прошла почти всю, когда немного оставалось до конца, вдруг повысили температуру. Как упрямо закустилась «кооператорка»! Если бы она была живым существом, не безгласным, а с горлом и легкими, она ворчала бы и брюзжала. Но у воспитателей хватило терпения ждать, а она уже приблизилась к самому концу своей дорожки. И «доползла» до конца, выкинула стрелки.
Поздние зернышки ее посеяли вновь. Любопытная вещь! Во второй раз «кооператорка» не так упрямилась, созрела уже скорее. В третий – еще скорее. Можно было своими глазами увидеть это ускорение, даже не прибегая к календарю. Каждый раз высевали вместе зерна всех поколений «кооператорки». И третье тепличное поколение всегда было «быстрей» второго, а второе обгоняло первое.
Впрочем… температура в теплице теперь уже была с самого начала повышена, и первое поколение просто вышло из игры. Оно отказалось от соревнования на таких условиях. Не выколосившись, оно почти все погибло к осени.
А старшие воспитанники с каждым пересевом чувствовали себя все лучше.
Перевоспитание пшеницы было сочтено законченным. Вот тетерь она и стала такой, как рассказано выше. На прежнюю себя она перестала походить даже по внешнему виду. Тогда ее высеяли весной обычным посевом, без яровизации, как всякую яровую пшеницу. А рядом опять посеяли ту же «кооператорку» и даже из того же самого колоса-прадедушки, только у нее не было никакого тепличного опыта, она никогда не росла в теплице.
Я видел в конце мая обе эти полосы. Озимая стлалась по земле крошечными пустыми травяными кустиками вершка в два ростом. Тепличная, ростом в аршин, уже колосилась. Было почти немыслимо заставить себя поверить, что это одно и то же растение, больше того – потомки одного и того же колоса. Это противоречило решительно всему, чему мы учились по прежним учебникам генетики.
Но спорить было не о чем. Я видел это собственными глазами.
Доклад о первых итогах опытов с «кооператоркой» Лысенко сделал в декабре 1936 года на IV сессии Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина.
– Наследственность переделываете? – раздался голос в зале.
– Да, наследственность! – ответил Лысенко.
– Поиски перпетуум мобиле! – саркастически кинул знаменитый Меллер (этот ближайший ученик Моргана как раз тогда приезжал в СССР и, прикидываясь другом нашей страны, пытался просвещать советских ученых премудростью морганизма).
Через четыре года Лысенко уже подтвердил итоги. Он сказал:. «В 1935 году мне не было известно ни одного факта, когда яровая пшеница была бы сделана из озимой… Теперь же любой человек, занявшись этим делом, довольно легко сможет наследственно озимые формы превращать в наследственно яровые. Одновременно с этим научились превращать яровые в озимые…»
И он рассказал, как из ярового ячменя «паллидум 032» сделали озимый, и притом самый зимостойкий из всех существующих ячменей, а яровая пшеница «эритроспермум 1160» после переделки вступила в соревнование с саратовским сортом «лютесценс 0329», наиболее выносливой к холодам пшеницей мира. И если бы кто-нибудь вздумал теперь высеять этих «воспитанников» весной, они просто погибнут, так и не завязав колоса.
Способ перевоспитания и тут прост и понятен. Если озимую «кооператорку» вели по верхнему краю допустимой для ее яровизации температуры и край этот постепенно сдвигался все выше, то перевоспитываемые яровые в нужный момент подводят к нижнему краю и держат на нем, и край этот сдвигается все ниже.
Характерно тут еще вот что: оппоненты уверяли Лысенко, что своим методом «перевоспитания» он вводит дерзкое новшество в науку. Сам же он опять полагал, что только напоминает о вещах забытых, обычных и даже тривиальных.
Разве не известно всем, что чем севернее расположена селекционная станция, тем более зимостойкими оказываются ее сорта? Конечно, надо отдать должное искусству селекционеров. Но, помимо этого, есть еще нечто и в самом материале, с которым им приходится работать. Сама природа перевоспитывает растения, делая неверные сорта озимее, а южные – более яровыми. Как может быть иначе? Ведь злаки, которые из поколения в поколение проходили свою стадию яровизации в суровом климате, должны были оказаться сдвинутыми в сторону большей озимости. А теплый климат, выдерживая злаки во время первой стадии их развития на верхнем температурном пределе, переделал и наследственную основу их в сторону большей яровости.
Конечно, это отлично знал и Мичурин, так ответивший на вопрос уральских товарищей: «Категорически утверждаю полную возможность основания и ведения промышленного садоводства на Урале, но исключительно при условии выводки на месте своих местных сортов плодовых растений из семян».
И чем был метод такого перевоспитания (уже примененный Мичуриным при создании северного абрикоса), чем другим он был (равно как и метод подбора пар при скрещиваниях), как не прямым применением мичуринской науки?
Итак, селекционер работает в содружестве с природой. Новое же по сравнению с гигантским опытом природы в опытах с «кооператоркой» то, что человек, овладев способом, каким действует природа, творит «такие же прекрасные формы в неизмеримо более короткие сроки» и, несомненно, «сможет создавать и такие формы, каких не было и какие не могли появиться в природе и за миллионы лет».
Так судит об этом Лысенко.
Уже более десятилетия прошло со времени первого опыта с «кооператоркой». Множество сортов перевоспитано селекционерами-мичуринцами, и сорта эти колосятся на полях. Изучены их повадки. Уточнены и ускорены способы переделки. Из превращенной «кооператорки» выделены линии с высокой скороспелостью и линии с такой стекловидностью зерна, которая напоминает о зерне твердых пшениц. Переделанные «украинка» и «гостианум 237» перестали бояться твердой головни. «Новокрымка 204» превзошла по урожайности яровые пшеницы.
На сибирских станциях человек сделал из яровых пшениц самые морозостойкие озимые, какие только известны.
А в своем докладе на сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина 31 июля 1948 года Лысенко сообщил о факте, наиболее поражающем: о превращении воспитанием одного вида в другой – твердой 28-хромосомной пшеницы в мягкую 42-хромосомную.
САГА О ТОПОЛЯХ
…чуть трепещут
Сребристых тополей листы…
А. Пушкин.
Теперь время рассказать веселую и поучительную историю с тополями.
Кто мог бы подумать, что пирамидальные тополя – украшение наших южных городов – дряхлы и накануне вырождения! Сухие верхушки чернеют над серебристой листвой, словно среди знойного лета их коснулась осень. Год за годом отгнивает рыхлая древесина. Ни одному тополю не уйти от преждевременной гибели. Тлетворное начало гнездится в их соках и поражает все тополя, сколько их ни есть на свете.
А как быстро и стройно растут красавцы-деревья в начале своей жизни! Тополиные «острова» могли бы в короткое время усеять южные степи, и горячие ветры, пойманные зеленой лиственной сетью, были бы бессильны выжигать землю.
Все это могло бы быть. Но для этого надо влить новую жизнь в тополя. Лысенко имел право на себя взять и эту задачу: ведь она сходна с обновлением вырожденных пшениц.
Итак, тополя, которые испокон века размножались черенками, нужно омолодить семенным размножением.
Все казалось просто. Но… вот тут-то и началось!
Пирамидальные тополя – решительно все! – давали только мужские цветы. Какое-то скопище женоненавистников, воинственная древесная Запорожская Сечь!
Поиски «тополицы» начались в одесских библиотеках.
С полок и из шкафов достали все, что когда-либо было напечатано о пирамидальном тополе.
Это была груда бумаги.
Но книги, толстые и тонкие, томы в солидных, похожих на старинные профессорские сюртуки, темных переплетах и брошюры в желтых, как канарейки, легкомысленных обложках, диссертации, скупо роняющие слова, и журнальные статьи, по-сорочьи болтливые, – все они противоречили одна другой.
– В Европе встречаются только мужские экземпляры пирамидальней тополей, – веско заявил В. М. Пеньковский. – Женские были редкостью, и притом не имели пирамидальной формы: их верхние ветви отстояли от ствола.
– Нет, в России есть несколько женских экземпляров, – перебивала санкт-петербургская «Большая энциклопедия». – А родом это дерево из Персии.
С «Энциклопедией» соглашался словарь «Гранат». Но «Дендрология» профессора Сукачева басила:
– В культуре есть только мужские тополя. И родина их Гималаи.
Тут в спор вступал известный знаток леса Морозов.
– Этот тополь, – говорил он, – внезапно возник в роду осокорей, и никаких женских тополей не существует.
– Никто этого не знает, – возражал журнал «На лесокультурном фронте». – Очень может быть, что пирамидальный тополь привезен с Гималаев. Не менее вероятно, что он впервые появился в Ломбардии. Достоверно только, что вот уже две тысячи лет люди разводят мужские тополя.
– Две тысячи? – иронически замечал профессор Керн. – Вечные преувеличения! Во времена Плиния Старшего никаких пирамидальных тополей в Италии не было. А во Францию они попали, можно сказать, вчера: только в 1749 году. А потом завоеватель Наполеон рассадил это дерево вдоль европейских дорог. Так оно и распространилось.
Но профессор Курдиани ничего не слышал о бонапартовой слабости к тополям.
– В Грузии, – невозмутимо сообщал он, – встречаются лишь женские экземпляры пирамидального тополя.
– Пирамидальный тополь, – парировал профессор С. В. Мясоедов, – известен лишь в мужских экземплярах.
Было отчего притти в отчаяние!
Древний миф рассказывает, как три богини, которые никак не могли сговориться, кто из них красивее, попросили прекрасного юношу Париса рассудить их.
Сотрудники Лысенко, у которых голова пошла кругом от ученой разноголосицы, обратились к Ботаническому институту Академии наук с просьбой сказать, существуют ли, в конце концов, «тополицы», или их нет в природе.
– Гм… – отвечали из Академии наук, помедлив некоторое время. – Вопрос этот сложный. Впрочем, полагаем, вам надлежит справиться в Воронежском сельскохозяйственном институте и в Лесостепной станции ЦЧО.
Ну что ж, Воронеж так Воронеж!
Наконец прибыло и оттуда долгожданное письмо. Профессор Каппер сожалел, что никаких женских тополей он на своем веку не видывал. Но унывать не следует: единственный женский тополь, насколько знает профессор, растет именно в Одесском районе, где и живут, если профессор не ошибается, его любознательные коллеги.
Тем временем пришел ответ и от Лесостепной станции. Нет ничего проще, как найти женские тополя. Их видели в Саратове («проверить не удалось», осторожно добавляло письмо). Но если уж на то пошло, надо немедленно ехать в Ташкент. Этот город сплошь населен женскими тополями. Нечто вроде древнего царства амазонок. И дорого бы дали там за веточку мужского тополя!
Искренней всех удивились такому сообщению ташкентцы:
– Что такое? Женские тополя? Вы не ошибаетесь – они так и сказали: женские тополя? Мы имеем в виду: экземпляры итальянского пирамидального тополя, приносящие цветы с рыльцами без тычинок? Именно так? Нет, увы, сроду не слыхивали ничего подобного…
А в Одесском районе… в Одесском районе сидели сами «любознательные коллеги», которые уже отчаялись найти прекрасную половину тополиного рода. И не осталось такого пыльного городского сквера, такой колхозной улицы, которых они не обшарили бы вдоль и поперек в поисках женского тополя.
И все же не зря говорится: за чем пойдешь, то и найдешь.
Женские тополя объявились сразу в четырех, и притом неожиданных местах: в Киеве, в Умани, в Млиеве и в Сагарадже.
Наконец-то драгоценные черенки в Одессе, в оранжерее и жадно, досыта пьют питательный раствор Кноппа из стеклянных банок!
В пору цветения клейкая пыльца облепила пестики.
И вот впервые за многие-многие десятки, а может быть, и сотни лет человек собрал и посеял семена пирамидального тополя.
Сеянцы росли стремительно. И, глядя на их густую, словно в пуху листву, на серебристые отливы, пробегающие до самой их макушки при легком ветерке, научные сотрудники института улыбались: нет, проклятие тополиного рода не тяготеет над ними!
Продолжение истории о тополях было напечатано в журнале «Агробиология»: [15]15
№ 2 за 1947 год, статья И. Д. Колесника.
[Закрыть]
«Прошло десять лет с момента получения и высева семян от скрещивания пирамидальных тополей. Сеянцы обновленного пирамидального тополя, высаженные нами в свое время на территории Всесоюзного ордена Трудового Красного Знамени селекционно-генетического института, к настоящему времени выросли в аллею мощных, долговечных, быстрорастущих тополей. Среди них имеется пять женских экземпляров. Сельскохозяйственное производство получает новую нужную породу дерева».
КАРТОМАТ
Лев головою, задом дракон и коза серединой.
«Илиада», песнь VI.
В 1667 году на странице 553-й только что вышедшего второго тома «Трудов Английского королевского общества» можно было прочесть следующее:
«Пишут из Флоренции, что там есть апельсинные деревья с плодами, у которых одна половина лимон, а другая апельсин. Эти деревья не были завезены из других стран, и теперь они широко размножаются прививками».
«Такое же сообщение мы получили позднее от другого англичанина, который утверждает, что он сам не только видел такие деревья, но покупал их плоды в 1664 году в Париже, куда они посылались генуэзскими торговцами. У некоторых деревьев он находил на одной ветке апельсины и на другой – лимоны, а иногда встречались плоды, которые были наполовину апельсином, наполовину лимоном или на три четверти одним, а на четверть другим, что согласуется с заметкой из Флоренции».
Так мир узнал о бидзарии, растительном чудовище двойственной породы. Два с половиной века ученые спорили о нем. В 1927 году бидзарию снова исследовал японский генетик Танака. Танака увидел плоды, покрытые опухолями и бородавками. Золотистую кожицу померанца местами прерывали светло-желтые лимонные полосы. Нож, разрезав наружные апельсинные ткани, погружался в пронзительно кислую бледную мякоть лимона.
В 1825 году некий садовник, по имени Адам, привил в своем саду в Витри, близ Парижа, почку красивого кустарника «золотой дождь» на деревцо обыкновенного ракитника. Но день ли выдался незадачливый, или садовничья ловкость на этот раз изменила Адаму, только вся прививка его погибла… Он махнул уже было рукой на ракитник, а через некоторое время из того места, где была привита почка, показался побег. И по листьям и цветам, собранным в фиолетовую гроздь, он странно походил сразу и на привой «золотой дождь» и на подвой ракитник. С тех пор черенки нового двойного растения разошлись по всем садам. Всхожих семян оно не давало. Никому не удалось повторить невольный опыт Адама. И назвали низенькие деревца с лиловыми гроздьями «адамовым ракитником».
Его видел Дарвин. И пришел к выводу, что ракитник Адама – гибрид. Настоящий гибрид, хотя тут не было никакого скрещивания.
«Этот факт чрезвычайно важен, – записал Дарвин, – и рано или поздно он изменит взгляды физиологов на половое воспроизведение».
Словно приоткрывался краешек какой-то завесы. Оплодотворение, явление особое, исключительное, всегда подернутое флером таинственности, становилось в ряд с другими явлениями, и флер спадал. Ведь здесь не было опыления, была только прививка! Яснее становилась сущность самого важного и самого загадочного события: как две жизни сливаются, чтобы породить третью, новую.
Но тут-то и закипела самая жаркая битва!
Как, гибридизация у цветковых растений – и без цветов, без опыления, без оплодотворения вообще! Как, слияние «вещества наследственности» без парных танцев хромосом и без всех священнодействий, так добросовестно и подробно описанных биографами зародышевых клеток! И страшно вымолвить: стерта грань между зародышевыми клетками и телесными, уничтожено самое неприкосновенное убежище «вещества наследственности»!
А биологи, между тем, выучились получать прививочные гибриды. В плошках, горшках и на делянках расплодились удивительнейшие создания. Стебли их были словно склеены вдоль из двух разных половин. Иногда одно растение брало на себя роль кожи, а все внутренности состояли из другого. Были и такие, которые состояли из трех организмов. Некоторые напоминали слоеный пирог: слой из тела одного организма, соседний – из другого, потом снова слой из первого, опять слой из второго и так далее.
Увидев побег полутомата-полупаслена, ботаник Винклер впервые вспомнил о героине седого мифа – Химере. С тех пор название «химера» укрепилось за всеми этими невероятными существами. Только страшилище, убитое Беллерофоном, состояло, если верить Гомеру, из кусков льва, козы и змеи-дракона, приставленных один к другому. А тут одно живое тело, чехлом надетое на другое, два или три, словно истолченные вместе!
И самое странное, что все эти живые окрошки растут себе как ни в чем не бывало. У них ровно столько органов, сколько полагается всякому добропорядочному организму. Только каждый орган – тоже окрошка или слоеный пирог. Пушистая кожица листьев, например, – это одно живое существо, а жилки в тех же листьях и сочная мякоть – совсем другое. И, тем не менее, все вместе – одно тело!
То, что возможны такие создания, уже настолько необычайный факт, что чудеснее его, кажется, не придумаешь.
Но неодарвинисты и генетики моргановского толка пожимали плечами:
– Разве не ясно, что тут каждое из растений остается само по себе? Они не могут влиять друг на друга. Мы скорее поверили бы в огненного змея. Это просто химера.
Их вовсе не удивляло, что существуют, что возможны химеры, которые они видели своими глазами, что иногда даже микроскоп не в силах помочь различать, что к какому из «самостоятельных» растений тут относится. Нет, это не казалось им удивительным. «Просто химера!»
Но допустить, что может хоть как-нибудь измениться «вещество наследственности» (которого они никогда не видали) у живых существ, слившихся в химеру, – нет, на это они ни за что не были согласны!
Много крови скептикам испортил и Люсьен Даниель, профессор в городе Рейн, в Бретани. Он прививал турнепс на капусту, дикую морковь – на обычную, горчицу – на капусту, соединял мушмулу с боярышником. Он делал опыты, похожие на фокус: сращивал травы. Прививками обновлял картофель и виноград. Помощника себе он нашел в сыне Жане. Очень быстро молодой ботаник завоевал себе самостоятельное имя в науке. Но при этом он шел по пути отца. И отец многого ожидал от него. В 1914 году Жан уехал на войну с Германией; с войны он не вернулся. Его диссертация «Влияние образа жизни на строение двудольных» появилась в 1916 году с фамилией автора в черной рамке.
Крестьянин по рождению, упорный, неутомимый в труде, Люсьен Даниель один продолжал свое дело. Когда праздновали его восьмидесятилетний юбилей (в 1936 году), в «Биологическом саду» была открыта для обозрения изумительная коллекция: 173 кадки и горшка с гибридами, рожденными «творческой прививкой».
«Химеры и химеры!» – твердили скептики. Это слово они относили в равной мере и к тому, что росло в кадках у Даниеля, и к его теориям.
А у Даниеля паслен переселялся на белладонну, картофель – на томат, полынь – на хризантему; двухэтажное сооружение из подсолнечника и топинамбура отращивало внизу клубни (каких никто не видел ни у подсолнечника, ни у топинамбура), а вверху, на топинамбуре, завязывало семена. По четырехсотлетним наблюдениям топинамбур во Франции всегда был бесплоден!..
Люсьен Даниель умер в 1940 году. Тяжелыми были последние месяцы жизни глубокого старика: под окнами его дома, мимо «Биологического сада», мимо «Дворца научных исследований» топали подкованные сапоги гитлеровских солдат…
Вся жизнь Даниеля была долгим спором. Он умножал число своих гибридов, опровергая морганистов: то были все новые аргументы его. И слишком страстно он спорил, чтобы спокойно изучать явление вегетативной гибридизации (может быть, на меньшем числе примеров, но зато до конца, до дна исчерпанных), изучить место его среди других жизненных явлений, увидеть свет, который оно бросает на самую сущность жизни, найти работу общих законов, проступающую в этом явлении, и превратить вегетативную гибридизацию в орудие власти человека над растением…
Это сделал Мичурин. Он не спорил. Вопрос о возможности вегетативных гибридов для него был решен бесповоротно. Он просто отметил, что вегетативные гибриды можно получать «не только между разновидностями одного и того же вида растений, но и между разными видами и даже родами их». И не позволял мешать себе работать.
Постигая законы вегетативной гибридизации, великий преобразователь растительного мира использовал ее для творения новых форм, пород, сортов. Когда ему было нужно, он наверняка получал прививочные гибриды. «Менторы» заставляли молодое деревцо-сеянец скорее приносить плоды, выправляли их форму, размер, вкус, способность сохраняться. Грушеяблоко «ранет бергамотный», «кандиль-китайка» и «бельфлер-китайка», принятая в стандарт сорока четырьмя областями нашей страны; сливы «ренклод терновый», «терн сладкий», вишня «краса севера» – вот некоторые из замечательных мичуринских сортов, выведенных при посредстве вегетативной гибридизации.
Первые опыты Лысенко с прививочными гибридами относятся к 1937 году. Он начинал их с отчетливым сознанием неразрывной связи этих опытов со знанием, добытым Мичуриным. Имея это в виду, он писал годом позже: «Мы сможем гибридизировать картофель с георгинами, картофель с топинамбуром и т. д. Можно будет получать вегетативные гибриды между нежными персиками, абрикосами и выносливыми сливами, терном; гибридизировать лимоны, мандарины, апельсины и другие цитрусовые с Citrus trifoliata (диким трехлисточковым цитрусом), значительно более устойчивым к морозам».
Он начал с картофеля – важнейшего после злаков растения, со старого своего «противника».
И те, кто бывал перед войной на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве, видели своими глазами гибридные клубни, сочетающие в себе свойства обоих… кого обоих? «Родителей»? Приходится сказать так – в языке нет еще слова для такого небывалого способа порождать новое потомство. «Мы теперь предполагаем, – пишет Лысенко, – что во всех случаях можно добиться резких изменений гибридного характера в результате взаимодействия привоя и подвоя». Черенок для прививки должен быть молод (значение этого важного условия выяснил Мичурин). Листву нельзя оставлять на привитом побеге (либо, оставив на привое, надо ощипать ее с подвоя). Пусть вся пища у безлиственного сочлена пары будет готовой: пусть ее приготовит ему его партнер. И тогда «нахлебник» не сможет не измениться: будем уверенно ждать вегетативного гибрида. «Нет такой прививки стадийно молодого растения, которая не давала бы изменения наследственности», подводит итог Лысенко в 1948 году.
А с картошкой дело обстояло так.
Сорт «эпикур» дает белые клубни – обычный, всем хорошо знакомый картофель. Клубни «оденвальдского синего» для непривычного глаза странны: синие, словно их, как в известном школьном опыте, облили иодом, даже с фиолетовым оттенком. Эти два картофеля немыслимо спутать.
«Эпикур» был привит на «оденвальдский», и под синим картофелем выросли белые клубни! Только на некоторых, как бы в доказательство их смешанной природы, сохранилась голубоватая дымка. Но зато в другом опыте, там, где экспериментатор поручил образовать клубни второму партнеру, «эпикуру», на подземных побегах – столонах – оказались светло-синие картофелины.
Пробовали разные комбинации сортов. И опять из-под красноклубневого «вольтмана», привитого белым «эпикуром» и «альмой», вынули белые клубни. Побелели и лилово-красная «майка», и румяная «ранняя роза», соединив свою жизнь с белоклубневыми «альмой» и «кобблером».
Но что будет дальше с потомством этих растений, изменивших своей вековой природе?
Посветлевшие клубни «майки», привитой белым «курьером», высадили снова. Теперь никаких прививок, никакого вмешательства. «Майка» вольна вернуться на исконную дорожку своего рода.
Но она не вернулась. Она зацвела белыми цветами. Исчезли красные прожилки на листьях. Молоденькие белые клубеньки сидели на столонах.
Опыт перевернули. Внизу – «курьер», «майка» – сверху. Выкопали клубни и высадили вновь. Когда подошла пора цветения, лепестки оказались фиолетовыми. Словно «курьер» с «майкой» обменялись цветом! И под землей завязались клубни, продолговатые, как у «майки».
Нарочно подбирали резко отличных друг от друга «родителей», чтобы нагляднее получался опыт. И морганисты, не верившие в возможность бесполых гибридов, теперь не поспевали «опровергать» их существование.
На красный «вольтман» привили помидор «15 линия». Получили странное растение – картофелетомат. Его назвали «картомат», воспользовавшись названием, уже данным такому же самому вегетативному гибриду Бербанком. И картомат рос, зацветал и внизу, под помидорной листвой, завязал картофельные клубни. Картофель остался картофелем. Только клубни «вольтмана» стали совсем белыми.
