Текст книги "Сегодня-позавчера_4(СИ)"

Автор книги: В Храмов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– А что основное?

– Перестань врать. Хотя бы самому себе.

– И как это связано? – удивился он.

– Не будешь врать – увидишь правду. Поймёшь, что то, чего ты боишься – такая мелкая чушь, что не стоит она того.

– Да? Я и так не вру. Всегда. Только правду говорю.

– Не заметил. Только правду? Твоя жена – шлюха, – твердо сказал я ему, наблюдая за его реакцией.

И он кинулся на меня с кулаками. Этот телок. Мог я его вырубить в тот же миг. Нет. Я его не вырубил, но бить – стал. Самые болезненные удары, по самым чувствительным местам. Бил сильно, но аккуратно. Чтобы он не терял сознания, чтобы чувствовал всё. Всю полноту моих чувств к нему. Не поднимая головы над буртом земли, выброшенной взрывом из воронки.

Сопротивляться он перестал почти сразу. Только лежал, скулил от обиды и боли.

Плюнул, забрал свой ППШ, что передал ему после получения ДП-42, ныне почившего в бозе. Пошёл догонять своих, второй взвод, что застряли в очередной раз, в очередной вялой атаке.

Ротный сидел на земле, привалившись спиной к полуобвалившейся стене глинобитной мазанке. Оказывается, не только на Украине так строили. Ротный, оскалившись, с каким-то остервенением набивал патроны в рожок магазина ППС.

– Где пулемёт? – рыкнул он на меня.

– Тю-тю пулемёт, – развел я руками, – сам едва спасся.

– Лучше бы ты пулемёт спас!

Я рот разинул, но, захлопнул. С его точки зрения – пулемёт ценнее жизни бойца. И, так и есть. Без пулемёта – тут бойцов ляжет ещё много. Может быть, вся рота.

Обогнул бочкообразное тело одного из Бульдогов, выглянул. М-да! Прячусь обратно за широкую спину Бульдога.

Понятно, почему ротный в таком состоянии. Заперли нас. Улица насквозь простреливалась пулемётом и последней пушечкой румын. Все дома, сараи, укрытия вспыхивают выстрелами солдат противника. Много их. Больше, чем нас. И нам – ни вперёд, ни назад.

– Может, ход конём? – спрашиваю я. Так, ненароком. Как будто сам у себя.

– Через болото – не пройти! – ротный стучит снаряжённым магазином по ствольной коробке автомата, прячет магазин в разгрузку, – посылал отделение Уварова. Двоих потеряли. Воды – где по колено, где по грудь. А на выходе – пулемёт. Лупит на шевеление камыша.

Ага, ход конём – не выйдет. А через балки – вообще до вечера будешь продираться. А если и там – пулемёт?

Взял у ротного горсть патронов, тоже стал набивать барабан. На автомате, не глядя. Смотрел я на колышущееся море камыша. Мостушки. Рыбалка, наверное, хорошая в этом пруду. Чижики головами кивают на ветру.

– Чижики эти в детстве поджигали. Дымят они – знатно, – сказал я, вспомнив, но тут же подскочил, рассыпав патроны: – Командир, давай дымовую завесу сделаем!

Он, молча, внимательно смотрел на меня, послюнявил палец, поднял над головой. Понюхал ветер, молча, сунул мне коробок спичек и булькнувшую флягу:

– Чиздуй! С глаз моих! Задолбал! И вообще, ты чё припёрся? Я тебя вызывал? Сгинь! Нах! Тьфу!

Пнул меня, отвернулся, стал перестреливаться с солдатами противника на той стороне улицы.

Бульдоги проводили меня насмешливыми взглядами.

Пруд, тянущийся червяком от села в степь, был покрыт синюшным льдом, присыпанным снегом. Лёд ломался руками, куда там выдержать вес человека! И было тут ширины метров 15-18, но ледяная вода, на той стороне – пулемёт. А если мористее?

– Лошадь, тут остаёшься, – говорю я библиотекарю. Он смешно смотрится – нос распух, в ноздри запиханы скрученные из ваты тампоны, очки – опять потные.

Открутил крышку фляги. Поморщился. Спирт. Горит, но плохо. Быстро и не жарко. Начинаю раздеваться. До исподнего. Потом перепоясываюсь поясом, запихиваю за ремень нож, две гранаты, вешаю флягу, спички в зубы.

А холодно! Ноги судорогой сводит стоять босым на снегу. Библиотекарь смотрит на меня огромными глазами, зябко ежится.

– Не ссы, Лошадь! Такое дерьмо, как я – в воде не тонет и в огне – не горит. Иех-ха!

Ломаю лёд, вхожу в воду. А-а-а-а! Холодная-то какая! А мне – на ту сторону надо! Подожди, зачем? Заросли же равномерно покрывают весь пруд, особо густо – на берегах.

– Слышь, Лошадь, по ходу, ты поджигателем будешь. Валишь эту солому снопами, поливаешь спиртом и поджигаешь! Не зевай – на таком ветру спирт мигом выветриться. Тут поджёг – дальше идёшь вдоль берега. И вот ещё – если хоть глоток спирта выжрешь – я тебе зубы через выхлопное отверстие повырываю! Понял меня? Отвечай?

– Понял! Всё сделаю!

– Так, делай, Лошадь! Что ты ждёшь?

Как только библиотекарь стал валить камыши, застучал пулемёт. Я рухнул прямо в воду. С головой. Ёкарный бабай! Твою дивизию! Холодрыга! Твою душу за ногу! Обжигающая, парализующая ледяная вода.

И автомат мой нырнул со мной, и гранаты.

А камыши стали разгораться, чадить. Подгоняя меня. Вот уж, верно, нет ничего хуже, чем пожар на воде. Стал проламываться сквозь лёд, толкая сводимое судорогой тело всё глубже в воду. То и дело ныряя с головой от жужжащих пуль.

Где-то на финальной трети водной преграды я настолько окоченел, что лёд уже не ломал прикладом -продавливал телом, переставляя непослушные, вязнущие ноги, то и дело падая на лёд, ломая его, проваливаясь под воду, в мешанину камыша, осоки, ряски, льда и обжигающей воды. И судорожно старался встать, увязая в тине дна. Автомат выпал у меня из непослушных, окоченевших пальцев, когда я в очередной раз ударил прикладом. Автомат проломил лёд и утонул. Нечувственными руками не смог его нащупать. А меня подгонял холод, всё больше сводящий с ума и огонь, с рычанием пожирающий заросли водной травы.

В общем, когда я подгоняемый огнём, в дыму вылетел из камышей, окоченевший, ошалевший, задыхающийся, со сведёнными судорогой мышцами не только рук-ног, но даже рёбер, то наткнулся на двух солдат противника. А у меня – ни автомата, ни гранат – всё потерял в ряске.

Спасло меня то, что эти двое тоже впали в секундный ступор – на них из дымящих камышей вылетело нечто в сером исподнем, трясущееся в эпилептическом припадке, обвешанный ряской и водорослями, как водяной. И ещё меня спасло то, что я – испугался. Оказаться голым и безоружным перед двумя солдатами противника! Но, испуг у меня всегда был особенным – сердце бухнуло, мир мигнул, звуки стали тягучими, выплеск надпочечников кувалдой ударил по позвоночнику поясницы. Холод адреналинового взрыва сразу изгнал ледяную кондрашку из меня, прочистил мозги, вколотил меня в режим турбо-форсажа Ярости.

Отбираю у застывших соляными столпами румын их винтовки, выворачивая им руки. Один из них даже на колени упал. Его винтовку я выпустил из рук. А винтовку второго, с примкнутым штыком, развернул. И вогнал штык ему во впадину меж ключиц, что так беззащитно торчала из воротника шинели.

Выдернул штык, смещаюсь правее, жгут крови тянется за штыком. Второй солдат только начал поворачивать голову, только рот раскрыл, только зенки распахнул удивлённо, а в открытый рот ему входит штык, следом – ствол, выбивая зубы. Слишком сильно я ударил – нанизал румына на ствол, как бабочку на булавку. И винтовка застряла.

Огляделся – нет моего оружия. Так меня ударило турбо-режимом, что опять забыл, что потерял автомат. Из моего оружия – только нож, опять же, чудом каким-то, усидел за ремнём. Хватаю винтовку, что валялась на земле, плавно передёргиваю затвор. Плавно и медленно – в этом турбо-режиме я и затвор свернуть могу. И лечу прыжками к пулемёту, выбивающему низкочастотный басовый бит.

Так я ещё никогда не ускорялся! Мадьяры вообще замерли. Надо успеть завалить расчёт. До отходняка. Если это – небывалое ускорение, будет – небывалый отходняк.

Вот они. Вскидываю винтовку к плечу, нежно давлю на курок, бух-х-х! Тупой сильный удар, факел пламени перекрывает цель от меня, но тут же пропадает. Каска мадьяра дёргается вперёд, образуя большое входное отверстие, Передёргиваю. Нежно и плавно. Бух-х-х! Второй! Третий только начал поворачивать голову. Бух-х-х! Сначала вместо его глаза появляется провал, потом его голова медленно летит назад.

Кто ещё? Всё? Все?

О-о-о! А-аа-а! Скрючившись в позе эмбриона, я выл волком. Каждая клетка моего тела лопалась. Лопались мышцы, нервы горели, будто их жгло калёное железо. Жутчайшая боль!

"Нейросеть – активирована!" – горит на закрытых веках.

И спасительное забвение обморока.

В клубах дыма штрафники поднимались в штыковую. Под истеричный визг срывающего голос ротного:

– За Родину! Сука! За Сталина! Падла! Ура! Гля! Вперед! Сукины дети! Вперёд! Нах! В штыки! В штыки! В дупло их! В душу! В маму! В рот! Ура! Гля! Ура!

Раскатистое "Ура-а-а-а!" идущих в атаку смертников вызывало дрожь у противника. Руки их тряслись, прицелы – плавали, ноги – подгибались. Животы – слабели. До мокрых штанов. Румыны не попадали в выбегающие из клубов дыма силуэты, кричащие, вопящие, сверкающие штыками и горящими глазами умалишённых.

А с тыла на румын бежали, разинув рты, в горящих одеждах, обезумевшие от боли штрафники, которых огонь застал прямо в пруду. Когда я уничтожил расчёт, эта пятёрка шрафников, околевшие от часового лежания в ледяной воде, горя заживо после прорыва через горящий камыш, решили подороже продать свои жизни. И все пятеро выжили. Их было пятеро. Но, кто из врагов знал? Румынам показалось, что сквозь огонь на них наступает пылающая огнём дивизия русских, прямо из ада. У страха глаза всегда в зуме. Всегда – велики.

Я этого не видел. Я лежал, скрючившись, на снегу. Без сознания. У пулемётного окопа, примерзая мокрой одеждой к стылой земле, покрываясь коркой льда. Пятерка горящих бойцов пробежала мимо – решили, что я схватил пулю в живот и уже окочурился. И я был как никогда близок к этому. К ледяному забвению. К смерти.

К вечеру село было очищено от противника полностью. Колонну жалких пленных гнали в ночную степь.

Передали, что вызывал ротный. А ротный, спросив про пулемёт, рассказал новости. Там, далеко, встретились два наших фронта, завершив окружение. И мы тут тоже – завершили окружение. Своё, маленькое. Как я и догадывался, командование применило классические клещи. Одна клешня – длинная – механизированная, быстрая. Другая – медленная, пешая. То есть – мы. Наша дивизия. Длинная клешня отсекла часть сил румын от их армии, теперь гонят их на нас.

И так – по всей Донской степи. В больших и малых котлах и котелках переваривают в компост румынскую армию. В смысле, не армию, как воинское объединение с номером и штабом управления дивизиями, а вооружённые силы такого государства, как Румыния. Тут вся их армия присутствует. Тут, в Донской степи она и должна остаться. Так же как и армия Венгрии. А потом придёт очередь 6-й армии Паулюса и 4-й танковой армии Вермахта.

Закончив политинформацию, ротный отправил меня к старшине. Там мне выдали патроны к МГ-34. Да-да, именно этот пулемёт я и взял с боем. Со станком – треногой, оптическим прицелом и 12 лентами. Теперь я – опора взвода. У немцев оборона как раз и строится вокруг МГ.

Ротный прям персонально довёл до меня расклад. К чему бы это? К дождю?

Библиотекарь не разговаривает со мной. Хорошо-то как! А я его предупреждал относительно спирта. Не выдержал, выжрал. Получил звездюлей вполне заслужено. Ещё и пьяный блукал ходил с моими вещами, пока я мёрз голый на снегу. Заблудился он! В трёх соснах, сука, заплутал! Как вообще в бою можно нажраться? Стать беспомощным? Ладно, сам сгинешь – туда тебе и дорога. Товарищей подведёшь. Меня, вот, заморозил. Почки болят от переохлаждения. И горло першит. Нос заложило. Только гриппа мне тут и не хватало!

Молча, копаем пулемётное гнездо. Копаем до утра. Копчик мне подсказывает, что чем лучше мы закопаемся, тем проще будет днём. Не понравилась мне упёртость противника накануне. И ротный со своей сводкой. Прорываться мадьяры будут? Возможно, с танками.

Окоп строим по науке – пулемётный стол, бруствер, укрытие с перекрытием в один слой крышек ящиков, засыпанных землёй, отсечные и запасные позиции. Облегчение – то, что окоп тот самый, который я и взял с боем. Пулемёт шёл в комплекте. Часть работы уже была сделана. Но, сидеть в одной яме – самому себе подготовить могилу. Поэтому – отсечные, запасные, ходы сообщения. Фланкирующая позиция – так ротный их назвал. Ему – виднее. Он – кадровый. Не что я – экономист. Понты одни. Щёки важно надуваю, штаб накручу, они – план сверстают, я – воплощаю. Так же, как и ротный – "Ура! Ребята! За Родину! За Сталина! За...!" и так далее. По канону.

Это такая самоирония, если кто не понял. А кто мог не понять? Это же мысли в одной, отдельно взятой голове. А мысли мои слышали только Бася и Громозека. Ни одного, ни второго в наличии не имеется. Только Юлий Цезарь, библиотекарь. Он – мыслей не читает. Он, вообще – аутист. Живёт и жизни вокруг не видит. Жена ему в подоле чужого ребёнка принесла, гуляет от него направо-налево – не видит. Аутист.

Спина заболела даже у меня, библиотекарь плакал. Не, не фигурально, а натурально. Руки сбил в кровь, едва ноги передвигал. А ещё и отбитый мной ливер. К утру откопали на глубину – только для стрельбы с колен. Надо было углублять, но – финита! Батарейка – выдохлись.

Отдышавшись, сообразил, что у меня нет ни одной таблетки от танкобоязни. Пусть мы и на фланге оказались, но всё же. С сомнением посмотрел на библиотекаря, что клевал носом сидя на стылой земле. Гнать его, прямо, жалко. Всё же – нашёл меня, замёрзшего, не бросил, откачал, отогрел. Как говориться, пусть поздно, чем никому. Но, оставить его в покое – нельзя. Уснёт. Проспит. А вдруг натовцы разведку пошлют за языком? Так, сонного, и уволокут. С его-то везучестью! Мы – на отшибе, перед нами – никого. Да и по сторонам – никого. Такой вот у нас – засадный полк. Потому – к нам за языком им легче наведаться, чем в линию роты. Растолкал, пояснил задачу. Стал тупить, отнекиваться. Как ребёнок. Ещё побить? В лом даже щелбан ему дать – устал я. Ну, не бульдозер я. И даже – не экскаватор.

– Сегодня будут на главной сцене давать трагикомедию. Называется – "Танки". Чем встречать будем? Твоей обширной кормой? Или целовать их будем в нижний бронелист?

– Пусть их пушки и танки встречают. Это их работа.

– Ты их видел? "Танки!" – передразнил я, – Ты зачем себя обманываешь? Ты видел, что у гусар наших вместо пушек короткоствольные пукалки? Горностаи, гля! Пулемёт задавить или хату развалить – самое то, но по танку – что снежком кидать. Броневиков с пушками осталось два. Остальные – пулемётные. И сдюжат ли они – я не знаю. Правда в том, что я не хочу испытывать отчаяние и бессилие. Понял? Пусть вместе с собой, но танк я заберу. Иди, а то опять побью. И – быстро! Светёт – снайпер проснётся. Его трупика так и не нашли. Давай, давай, библиотекарь, шевелись! В могиле отдохнём!

– Зачем постоянно кликать смерть? – проворчал этот телок, с трудом поднимаясь.

– Хочешь выжить и победить – будь готов к смерти. Не бойся её, прими, как данность, что в этом бою тебе – гарантированно – карачун. Что тебе не дожить до вечера.

– И в чём смысл?

– И увидишь – с тобой произойдёт чудо. Иди, давай, библиотекарь! Не дожидайся снайпера. Старшине скажешь, что у меня танкобоязнь обострилось. Пусть выдаст чего-нибудь противотанкового. Анальгина и аспирина. Антигриппина и антитанкина. Давай, шевели булками!

Стало меня морить. Спать хочу – сил нет. Открыл замёрзшие ананасы, стал есть фруктовый лёд. Сын у меня любил фруктовый лёд.

Тоска опять сжала сердце. Что я тут делаю в этой яме, в этой мёрзлой степи? Зачем всё? Зачем вожусь с этим тюленем, зачем задницу свою рву, воюю? Зачем хожу сквозь лёд и пламя? Не моя эта война, она давным-давно закончилась. И началась новая. Все эти люди, что вокруг меня – давно уже умерли. А я тут жилы тяну, бегаю как ужаленный, стараясь собой заткнуть каждую дырку. Чтобы они выжили. Они давно уже – отжили своё. Зачем? Зачем?

Родина? А что – Родина? Иной раз думаешь – всё случившееся – объективно. Показал хвост пушной зверёк полярный, так сразу – Сталин – царь и бог. Как отлегло – Сталин – демон и тиран. Во власть нормальных людей палкой не загонишь, ушлые пройдохи пользуются, карабкаются по карьерным лестницам, под наше равнодушное мычание. Нам бы государство города строило, дороги прокладывало, квартиры – выдавало, школы и детские сады – открывало, чтобы в магазинах – завал. А мы будем на диванах валяться, на работе – филонить, брак гнать потоком, власти со смакованием ругать. Ненавидеть тех, кто будет пытаться нас с дивана согнать для уборки собственных подъездов и дворов, кто будет нас премии лишать за брак, кто будет мешать филонить на работе. Кто будет пытаться нас научить нашу же Родину даже не любить, хотя бы – уважать.

Нам нужен порядок и законность, но ментов – боимся и презираем. Нам нужно крепкое, гибкое государство, умная власть – никто не хочет во власть идти – западло. Нам нужна сильная армия, чтобы спать спокойно – мы покупаем комиссии о непригодности к службе. А потом кричим и удивляемся, что менты, чиновники, офицеры – дебилы, карьеристы, ворюги, хапуги, лентяи. Мы пьём без меры, убиваемся и убиваем других под водярой и наркотой, разрушаем семьи, калечим психику собственных детей, но дружно проклинаем власть, перепуганную эпидемией вымирания трудового потенциала и применившую "сухой закон", жестоко карающую распространение наркоты. Во всех присутственных местах – в госучереждениях, больницах, вокзалах, да и за границей – ведём себя, как оборзевшие скоты, но требуем человеческого отношения к себе.

Я когда попал сюда – как же, война! 25 миллионов убитых, надо, надо помочь! Чтобы побольше их выжило. И что я увидел? Они – пьют. Они – пулям не кланяются. Они в атаки идут, как паровозы по рельсам. С паром, с рёвом, но – прямо, в полный рост. Они ленятся себе яму в земле вырыть, чтобы выжить. Они врагу сдаются и идут ему служить. Они с азартом жгут собственный народ. А после войны они же загубят собственные жизни, утопят их в спиртовых парах. Они будут ненавидеть Сталина, приведшего их к Победе, собственную власть, коммунистическую, но – свою, собственный народ, свою страну. Как ненавидят ротного, что погнал их в атаку, тем спася их жизни, не дав угробить всех миномётами, победив. Будут радоваться развалу СССР. И ненавидеть тех, кто начнёт страну собирать обратно. Они будут служить заокеанским конкурентам даже не за деньги, а из ненависти к "этому" народу.

В какой ещё стране такое возможно? Вилли взять. Немчика этого горемычного. Любит он Гитлера? Нет. Предал он свою страну? Нет. Он в плен сдался не русским, а мне. Только мне. Сотрудничать он не будет. Отсидит своё в плену и поедет строить Дойчланд. Не останется. А наши – массово оставались в Германии, где их никто за людей не считает. Они там – рабы. Только после войны это в лицо перестанут говорить. Больше ничего не измениться. С Америкой – то же самое. Главная мечта синих воротничков – свалить из Рашки.

Они, те за кого я тут шкуры своей не жалею, будут славить наших конкурентов, восхваляя их парадные витрины, противопоставляя этим красочным лубкам собственные загаженные подъезды и дворы. Не желая видеть, что в той же Германии и Америке люди пашут, как каторжане в забое. А мы – делаем вид, что работаем по 40 часов в неделю, а не работаем, и палец о палец не ударим вне работы. Разве в Германии власть дороги моет шампунем – мем такой распространенный? Нет. Каждый сам, свой нарезанный бургомистром кусок шлифует. Каждый сам прётся в парк собирать там мусор. Со своего, закреплённого участка. Потому что – порядок. А мы – гордые. Нам власть должна за нами носы и попки подтирать. Бесплатно. Потому что неуплата налогов – это наш национальный спорт.

Мы – ненавидим себя, своё Отечество, свой народ, своих родителей и детей – из них же состоит народ.

Мы преклоняемся перед всем заграничным, удивляясь – а что нас не любят в мире? А за что нас любить? "Тагил!" – не на пустом месте появился.

Как ведёт себя нагл среди "туземцев"? Безупречно одет, чист, ароматен, безупречные, подчеркнуто рафинированные манеры – "бремя цивилизованного человека". Вежливо-презрительная улыбка, гордо вскинутый подбородок. Лорд, ёпта! Цивилизатор! Белый человек! Господин!

А наши? Растянутая майка с ненормативной надписью, бесформенные шорты, щетина, перегар и носки в сандалиях – образ на пустом месте появился?

В чём косяк? Как это исправить?

А почему я об этом думаю?

Ага! Вот я и сам угодил в эту логическую русскую ловушку. А почему я? Я что, крайний? Самый левый?

Да. Именно так. Именно я. Хочешь изменить мир – начни с себя. Не мной сказано. Давняя истина. Хочу я изменить мир? Меня он – не устраивает в том виде, как сейчас. Меня не устраивает состояние моего народа. Я – его часть. Я – народ. Я – Родина. Я – государство. Я – власть. Я – не устраиваю самого себя.

Тогда – вперёд! Одного Сталина на всех – не хватит!

Справа поднялась какая-то суматошная ружейная перестрелка. Дал пару очередей Максим. И бухнула пушка. Типа, намекая – с хернёй не лезь! Это и есть разведка румын? Или припозднившиеся вчерашние недобитки где-то отлёживались, а теперь попались? Не важно. Не на мой редут – и ладно!

Но стрельба мне напомнила, что размышлизмы и рефлексии – конечно, здорово. Но, без них – лучше. Делай, что должен! Делай, что можешь! Делай предельно хорошо. И будет тебе респект и уважуха. И фанерная звезда на обелиск. Потому что – Родина тебя не забудет. Плывут пароходы – привет Кибальчишу!

Библиотекарь вернулся не один. Ротный, взводный и отделение бойцов, аж 5 человек. Те самые, погорельцы. Что именно тут и прошли огонь, воду и медные трубы. Ротный осмотрел позицию, повернулся к остальным:

– Поэтому – он выживет и вернётся в строй. А вы все – тут сгниёте.

А потом наклонился ко мне:

– С чего решил, что будут танки?

– Зобом чую.

Сплюнул ротный, мне на сапог (а я – при чём?) и полез обратно в ход сообщения.

Взводный показывает мне на бойцов:

– Что копать – покажешь. У меня нет для них командира отделения. Уваров – искупил кровью. Пусть земля ему будет периной. Назначаю тебя здесь старшим.

– Временно? Пока не убьют или не найдёшь нового?

– Что? А-а, да. Разбирайся.

Взводный тоже уполз. Смотрю на красные лица бойцов, густо вымазанные какой-то мазью. От ожогов, наверное.

– Так пацаны, если не хотите лишних, нетехнологических отверстий в своей шкуре – быстро роем себе окопы вокруг нашего пулемёта. Ещё надо ходы сообщения проложить, чтобы хотя бы на коленях ползать от окопа к окопу. Цигель, цигель, ай-люлю! А немец придёт – зачёт принимать будет. Или не зачёт. У кого не зачёт – привет Немтырю с Уваровым передадите. И архангелу Гавриилу. Кого ждём? Благословения?

– Копать чем?

– Нет лопат? Мне искренне жаль ваших родных – они не увидят вас больше.

– Ладно, Дед, кончай изгаляться. Дашь лопату? У тебя даже кирка есть!

– Есесно, дам. Давайте же скорее, пацаны! Копчиком чую – тяжко сегодня будет!

– Дед, зачем мы закапываемся, если всё одно – убъют? – задумчиво спросил библиотекарь.

– Чтоб врагов побольше завалить. Уж очень много бесноватых европеоидов развелось. Пора отстреливать, как собак бешенных. Проводить санитарную обработку. В овраг сваливать и хлоркой засыпать. Отстань, а!

Между молотом и наковальней.

– Вот, началось. Теперь можно и поспать! – заявил я, услышав вой снарядов и мин, опускаясь на дно окопа, задом-задом заползая под навес тонкого козырька снарядного ящика.

Пулемёт стоял рядом, прикрытый куском брезента. Библиотекарь вязал из гранат связки. Рот раскрыл. Хлопает векам, лишёнными ресниц – сгорели, когда камыш разжигал. Спирт, падла, экономил.

– Как можно спать под снарядами?

– Не знаю, – честно ответил я, – но, очень бы хотел научиться. Всё одно – делать нечего. А просто бояться – тошно. Но, ты прав. Пойду, ещё покопаю.

Напарник мой тяжко вздохнул – старшина его пожалел, руки ему забинтовал и выдал трёхпалые рукавицы. Сразу бы дал – не так сильно бы руки сбил о кирку и лопату.

Взрывы, грохот, земля ходуном ходит. От накатывающей неконтролируемой жути очень резво кромсаю виброклинком землю и выгребаю её в ящик из-под гранат. Нишу копаю, углубляю. Лисью нору. Интересно, когда сядет батарейка у ножа? Станет он просто кусок заострённого металла? И землю уже не будет резать, как масло.

Под обстрелом в голову лезет всякая чушь. О структуре почвы в этой местности, пытаюсь вспомнить параметры заглубления гаубичных снарядов наиболее часто применяемых немецких гаубиц, радиус их сплошного поражения. Зачем? Прошлый раз, когда обернулся я и увидел, что в радиусе метров 30 все легли, оказалось – погибли лишь четверо. Раненых – 14 человек. Все сами выбрались – друг друга тащили. И это – на открытом месте. Единственное серьёзное попадание. Остальное – как китайские петарды – шум, грохот, дым, эмоции, но собака лает – штрафник бежит. Да и у румын – свои пушки. Видел уже, брошенные. Наши с такими в Имперской, при Царе-Горохе воевали. А там, вроде, и снаряды слабее. Более слабая взрывчатка. Или нет. Самообман в этом случае – плохо.

Или вот когда имеется корректировщик – всё осложняется. Уже не постреляешь рьяно с пулемёта. Бегать приходиться. Какие не были бы снаряды – подкорректируют. На одного отдельно взятого попаданца любого снаряда хватит.

Думаю о том, что зря на морозе жрал замёрзшие ананасы – горло першит. Ага, ананасы виноваты. Купание в замёрзшем пруду – совсем не при делах. Да ещё этот, библиотекарь, самка собаки, шарахался с моими шмотками по всему селу под огнём с пьяной придурковатой улыбочкой. Меня искал. Осел. А я к земле примерзал. И теперь терпи тут ОРЗ. Вот только ангины мне тут не хватало! Это там, в потерянном будущем, сходил в аптеку, заглотил кулак колёс, запил горячим кофе – можно в "С.т.а.л.к.е.р" погонять.

Кстати, среди вывезенных Кока-Колой хроно-зайцев был один программистом, что работал над этой игрулькой. Оказалось, игра сделана в Хохланде. Оказалось, что офис компании – разбит огнём артиллерии. Своей же. Вооруженных Сил Украины. ВСУ. Что не будет больше "Сталкер-2" не только для меня – вообще не будет. Если разработчики игры взяли в руки автоматы – какие игры? Жаль. Хорошая вещь получилась. Атмосферная. От воя собак из колонок у моей жены приступы крика случались. Пришлось наушники покупать.

Ну, тут теперь имеется своя Зона. Примерно – там же. Плюс – минус два лаптя по карте. Не знаю – будут ли артефакты, но вот жить там теперь – точно нельзя.

Опять же, что вам в тайге глухой не ломается ваше оборудование воздействия на время? Почему – в обжитых, плодотворных местах? Да ещё и на территории, занятой противником? Почему не в Уренгое?

Один вывоз "попаданцев" – та ещё операция. Уникальная. Если рассекретят – в учебники войдёт. И Устинов – молодец! Я даже представить боюсь, сколько ему пришлось усилий приложить, каким организаторским талантом обладать, чтобы провернуть подобное? Молодец! Тут не всегда могут синхронизировать график движения мехкорпусов и вылетов самолётов авиаприкрытия. Своих же регулярно бомбами подбадривают. Чтобы шевелились активнее. А снабжение бронетехники топливом и боеприпасами? Головная боль на всю войну. Во всех мемуарах – "тылы отстали...". А у нас, там, у Устинова – столько неизвестных было! И всё – без компьютеров, в условиях жуткого отсутствия времени на осмысление. Браво!

Да что тут далеко ходить – к штрафной роте были приданы Т-70 – потерялись где-то. Т-60 – тоже канули в бозу. Ротный говорит, что нам должны на усиление подойти батальоны дивизии – нету. Заблудились. Не в лесу – в голой степи! Старшина говорит, что людей умеющих читать карту – мало. Как так-то? Что там её читать? А старшина меня добивает – двое из десяти солдат – неграмотные. Читать не умеют. Финиш! А высшее образование – автоматически командирский ранг? Угадал! Твою мать! А ведь мой политрук Подмосковный, как его, Ипполит, так и стал политруком. Как всё запушено! Тут люди атом открывают, реактивные двигатели испытывают, ракеты строят, а 2 из 10 – читать не умеют. Рука-лицо. За голову схватиться и взвыть! Нет, Сталиным быть – каторга! Тебе нужны танки, самолёты, пушки – а они читать не умеют. Как их к станкам подпускать? А к пушкам-танкам? Как они баллистику просчитают? Как он найдёт источник поломки танка? Он – не грамотный! Как он освоит тактику боя, взаимосвязь родов войск, если он читает по слогам? Какая тактика, какие шахматы?

Звенящая тишина. Обстрел закончился? Выглядываю – точно. Кончился. А мы – живы!

А вот и цепи пехоты врага. И танки. Раз, два, восемь. Ну, вот! А то стыдно было бы перед ротой. Паникёром бы прославился.

О чём я? Лучше бы слыл перестраховщиком.

– Что-то сегодня я танкам – не рад.

– А обычно – радуешься?

– Ага. Как печенькам. Танки – знатный трофей. За два танка дают "Отвагу". За 3 бронетрактора – "Красную Звезду". Это если ты – пехота. А у танкистов и бронебойщиков – поболее надо. Ну, за это им полтора оклада и платят.

– Четыре медали едут, – библиотекарь зябко передёрнул плечами, – а ты уже их бил?

– Было дело.

– Это сложно?

– Умеючи? Сложно было – первый.

– А как это было?

– Сложно. Страшно. Блин, а я – не помню! Помню, что больно, что сердце колотилось от страха и восторга победы, а как именно – не помню. Больше года прошло. Год на войне – целая жизнь. Как в другой жизни было. И я – другой был.

Воспоминания закружились. Ё-комбат, Кадет, ещё мальчик тогда, Мельник, Сашка-ротный, его серьёзная жена-врач. Как давно это было! Сотню лет назад. Прошлой осенью.

– Ну, библиотекарь, тебе оставить парочку танков на десерт?

– Я... я... я не знаю...

Я ржал. Истерично. Жуть предстоящего боя накрывала, наползая со стороны противника. Ощущением злой воли сотен враждебных существ, желающих только одного – твоей смерти. Т.е. полностью противоположного моим желаниям. Имелось подленькое желание поделиться этой жутью с кем-нибудь.

– Ну, тюлень, ты взглянул своей правде в глаза?

Он отвел взгляд. Понятно. Не, не буду я ему ещё больше гадить. Не, не удержался:

– Тогда – прощай!

Ё! Я же – снова-здорово! – старший (страшный, нужное – подчеркнуть) бабуин!

– Народ? Все целы? Пересчитаться!

Все откликнулись. Вот! С этого надо начинать. Опять я – в ярме. Не только за свою шкуру трясись, но и за этих бобиков.

– Слухай сюда, бобики! Что бы не случилось – не бежать! Немец в тылу – не бежать! Там есть, кому ими заняться. Держи свой сектор! Пока сидишь в свой норе – ты жив. Как выбрался наружу – ты труп! Я понятно излагаю?

– Читай дальше, Дед!

Посмеиваются. Хорошо.

– Не зависать! Менять позицию. Не дайте по себе пристреляться!

– Дед, хорош! Мы – не салаги. Не первый бой! – это другой голос.

– Дай-то Бог, – вполголоса отвечаю, крякнув, ставлю пулемёт на стол. Со станком – тяжёлый. Легче Максима, но тоже – с рук не постреляешь.