Текст книги "Сегодня-позавчера_4(СИ)"

Автор книги: В Храмов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Нас, евреев-комиссаров – и так в плен не берут, – махнул рукой председательствующий.

– Может и к – лучшему. Разрешите идти, товарищ комиссар?

– Да-да, – задумчиво сказал он, смотря мне в след.

А вот это – мне не понравилось. Прям, пониже поясного ремня, корма зачесалось. От них, евреев – одних бед и жди. И зачем он про своё иудейское комиссарство ввернул? Реакцию мою посмотреть? Зачем? И взгляд его жгёт. Аж чешется, сил нет терпеть. И на его глазах – неудобно срам чесать. Хотя...! Кого я обманываю! Зачем?

Вот – кайф! Аж прихрюкнул.

На восток!

Танки, конница, орудия на привязи, пехота в грузовиках – все на запад! Догонять те мехкорпуса, что уже гонят перед собой волну этих холуёв натовских, тьфу – рейховских, будут обеспечивать им, танкам, фланговое прикрытие.

А мы, как самые косячные – на восток наступаем. Наоборот.

Соврал, конечно, ротный. Мы – не острие. Острие – там, западнее. Но, наступает весь фронт. И не один. Оттуда, из степей южных, ударил другой фронт. А Сталинградский будет давить, держать, чтоб не сбежали из города. Конечно, этого до нас не доводили, но я же в школе учился, кино смотрел. Сталинград же! Кто не знает Сталинград?

Это – то самое контрнаступление на Волге по окружению Сталинградской группировки противника. Оно самое! Вот мы и замыкаем кольцо со стороны города. Не мы одни, конечно. Целыми армиями. Но, мы же штрафники! Мы – впереди. Проводим разведку боем, своими руками нащупываем в этом долбанном снегопаде противника.

Нас пополнили, прислали под две сотни накосячивших. Почему так? Как стояли в обороне – нет косяков, пошли в наступление – две сотни за пару дней! Что, от страха у народа – шифер отъезжает?

У нас – новый старшина роты. Дядька этот мне – сразу не понравился. Как глянет – до печёнок пробирает. Всё пристаёт с какими-то каверзными вопросами. В душу лезет. Ко мне – больше всех. Что я – самый левый что ли? И бородку он троцкистскую отрастил. Хотя, у Ленина – такая же была.

Мне этот старшина выдал новый пулемёт. Новый, потому что взамен чешского уёжища. Да и по дате выпуска – новый. И модель – новая ДП-42. Тот же Дегтярь, но у него теперь сошки вперёд вынесены, к пламегасителю, конструкция упрощена, потому темп стрельбы снижен. И ствол – несменный, несъёмный. Да, добавлена пистолетная рукоять, как на ДТ. И приклад не из цельного куска дерева твёрдых пород, а из прессованного пиломатериала. Новый, но – уже бэушный. Коцаный, чиненый. То есть, был повреждён в бою и отремонтирован.

Кстати, не знаю – связанно это со старшиной или нет, но в щах наших котелков появились прозрачные волокна мяса и плавающие пятна навара, а каши золотились тающим маслом. Или маргарином. Сухпай дают. По банке тушёнки в лицо. В сутки! Тушёнка – американская. Жир сплошной. Так есть – невозможно. Тошнит. ГМО, наверное. Или кокосовое, пальмовое масло. Ха-ха! А кашу заправить – язык проглотишь. Надо только не зевать, пока каша не остыла, чтобы жир растворить. И, в целом за день, буханка хлеба. Пусть, и из муки с молотой соломой и опилками, но – 3 раза по 1/3.

И у меня – новый напарник. Телок по имени Саша. Толстый интеллигент в очках власовских. Абсолютно оторванный от реальности ботан. И жутко болтливый. Треплется и треплется. И ему начхать – слушаешь ты или нет. Потому и знаю о нём всю его неглубокую подноготную. Как радио – не заткнёшь. Хотел Авторадио окрестить – было уже. Неприятные воспоминания. А этот, как Птица-Говорун. Та самая, что отличается умом и сообразительностью. Хорошее погоняло, но он пришёл уже с прозвищем.

Знаете за что попал в штрафники? Пытался хахаля жены застрелить. Как вы думаете – у него получилось?

Он учился в институте, подрабатывал библиотекарем там же, там же и женился, внезапно для себя, на дочери декана. Толстой, несимпатичной, но жутко падкой до шпили-вили девахе. Она как-то в библиотеке подскользнулась, упала на него, подвернула себе ногу, он её проводил до комнаты в общаге, где, совершенно случайно – искра пробежала – и вот она ему сообщает радостную весть – он станет папой. Ржали в сотню глоток. Всей ротой. Долго-долго. А это чудо – смотрит, глазами хлопает, не понимает.

Ну, так вот – скоропалительная свадьба, радостный папаша невесты, и вот, это чудо очкастое – архивариус института. Работа, семья, дом – полная чаша, всегда полон друзей, застолье (декан отоваривается в отдельных магазинах, куда простому пролетарию нет дверей), танцы до упада, спиртное рекой. А гости какие – поэты, художники, актёры, режиссёры! Творческие личности, свободные нравы. Благо – дочка не мешает – живёт постоянно в доме деда с бабкой – у декана площади позволяют. Что за страна – целый архивариус вынужден ютится в двух комнатах коммуналки! Гостей положить – негде. Так и норовит кто-то из перебравших гостей упасть на супружеское ложе. Никакой жизни! К жене пристать негде. А у неё вечно – то нельзя, то голова болит.

Опять ржание сотен глоток. Опять глазами хлопает.

И тут – война! Его, как работника умственного труда – должны были освободить от воинской обязанности – нет, загребли вместе с остальными работниками института. И, изверги – заставили руками копать глубоченные продольные ямы в Подмосковье.

А жена – там одна осталась! И некому её защитить. Как она может отбиться от домогательств своего начальника – завсклада? Нет же рядом защитника. Он, муж, зазноба, как последний бык деревенский – ямы роет. Так она и сказала, когда он явился домой и застал в их постели чужого мужика.

Он пытался его застрелить – прострелил себе ногу. Из винтовки. Колено. Это как? Даже представить себе не могу. Вот теперь и ходит под погонялом – Ворошиловский стрелок. Или просто – Стрелок.

Суд, где, вот несправедливость – ему присудили штрафную роту. Откуда он знал, что этот гулящий человек – старше по званию.

– А знал бы? Не стал стрелять?

И не знает что ответить. Везёт мне на дураков последнее время.

– Лучше бы ты себе не ногу, а голову прострелил, – говорю я ему.

– Почему? – удивляется.

– По качану. Проще было бы. Всем, – говорю ему, машу рукой.

Обижается. И молчит. Слава Рояле-посылателю! Пять минут молчит. А потом – опять тараторит. Шайсе!

После излечения – исполнение приговора. И вот он – здесь. Как белая ворона. Беспомощный, как младенец. И как такие выживают? Почему с голода не передохнут? И этот – жив до сих пор. Всю эпопею битвы за Москву – он в тылу, по госпиталям. Год лечили ногу – как такое возможно? Как так себе ногу прострелить? Эквилибрист, ёпта!

Может, врёт? Валенком прикидывается?

Одним словом – бесит он меня. До трясучки. Одним видом своим оплывшим. Как можно так отожраться в голодном тылу? Подумать спокойно не могу рядом с ним. Прямо, коротит меня от него.

Попросил ротного убрать этого поросёнка от меня – пока до греха не дошло. Отказывает в категоричной форме. Посылает, если уж прямо говорить. Никак не объясняя своего решения. Просто – иди в туман – и всё!

Библиотекарь! Как же он достал! Трещит всё время, как тот конь в мультфильме. Тоже библиотекарь. Юлий Цезарь. Конь. Толстозадый.

Как мы сейчас воюем? Идём, идём, идём и идём. Натыкаемся на противника – воюем. Не можем одолеть с хода, нахрапом – залегаем, ждём помощи. Подходят наши, пушки подвозят, оставляем им позиции, отходим в тыл, строимся, обходим встреченного противника и идём дальше. Сплошной линии у врага – нет. У нас – тоже. Бежит враг. Старается линию обороны выстроить. А мы стараемся – не дать. Потому и гонят нас и днём, и ночью. Чтобы обогнать. Чтобы вбить клинья наших тощих тел в ряды позиций противника.

Так и воюем.

Никто нас в лоб на пулемёты не гонит. Наоборот – если слишком увлекаемся штурмом, осаживают. Им, отцам-командирам, наши быстрые ноги нужнее. Обычно, как противник видит, что мы колоннами у них за спиной шляемся – сразу теряют решимость и стойкость. В плен сдаются сотнями. Или бегут.

Ну, вот, сглазил. Наткнулись на врага в селе каком-то, как в той песне – у незнакомого посёлка, у безымянной высоты. Противник – ни в какую! Не бежит, нас – не спешат отводить. Наоборот!

– Вперёд, сукины дети!

Темнеет уже. У врага – пулемёт на чердаке. Всю улицу простреливает. Ротный приказывает подавить. Давить, так давить. А крыша-то – соломенная. Есть идея!

– Давай зажигательные, – кричу библиотекарю.

Какой же я умный!

Ставлю диск зажигательно-трассирующих, долблю по крыше. Светящиеся трассеры впиваются в солому. По мне в ответ – трассеры с чердака. Комья стылой земли в лицо, осколки льда впиваются в щёки. Перекатываюсь за навозную кучу. Пули с чавканьем впиваются в моё укрытие. Пуля пулемётная запросто пробивает бревенчатую стену, кирпичную кладку в один кирпич, людей – навылет, а вот в навозе – вязнет.

Не горит крыша.

Спустя три диска пулемёт на чердаке заткнулся. Второй раз, окончательно. Наши – пошли в атаку. А крыша – не загорелась. Вот такой, вот, я – "вумный".

Это был штаб дивизии мадьяр и их дивизионные склады. Комдив с офицерами штаба прорвались, сбежали сквозь штрафников. Дорогу им пробивал какой-то уродский танк. Раздавив нашего ошалевшего штрафника, что в ужасе бежал от него прямо по улице, прямо по ходу движения танка. Жуть! А звук этот? Я – близко был. За охапкой соломы прятался. Всё слышал, всё видел. Лежал и боялся, чтобы не увидели меня. Так он неожиданно появился, развалив сарай, что кроме спасения от него – других мыслей даже не возникло.

Наши танки и пушки где-то застряли, ПТР у нас и не было, как и противотанковых гранат. Даже бутылок с огнесмесью. Потому и разбегались штрафники с пути танка. Так и ушли они. Танк и два автобуса. Мы только обстреляли их в спину. Танку наши пули – что слону горох, а автобусы дырявились – будь здоров!

Ничего против танка у меня не было. Ничего. Я был зол на себя. После, когда танк прошёл. За своё минутное малодушие. Сам себе удивился. Позже. Со злобой стрелял вслед убегающей колонне, пока все патроны не расстрелял. Библиотекарь тоже где-то от страха шкерился.

После бегства командования, румыны сразу потеряли боевой азарт – побежали.

Бой ещё не угас, изредка вспыхивала стрельба то тут, то там, а штрафная рота уже занялась потрошением складов. Забыв даже о сборе пленных. Не то, что о преследовании тех, что в плен и не собирались. Сколько этих "пленных" сбежало, пока гудели склады – никто не узнает. Некому было организовывать преследование. Склады же!

Рота была небоеспособной уже через час. Если бы танк вернулся – можно нас было брать голыми руками. На ногах остались только ротный, ротный старшина и я. Ужрался халявным вином даже политрук. Не говоря уже о бульдогах ротного.

И вот я, как в той басне про генералов и мужика – в одно лицо провожу боевое охранение позиций роты. С равнодушием смотрю на спины убегающих мадьяр. У меня – патроны кончились. Всё в слепой злости расстрелял вслед штабной колонне. Бегать за ними, натовцами? Ну, их! Устал я, запыхался.

Зол на себя. За упущенный танк, за упущенных офицеров штаба. Мог я остановить танк? Мог. Если не врать самому себе – мог. Что там этот танк? Что-то похожее на чешское чудо техники первого поколения танкостроения. Да, что-то из того поколения, где были Виккерсы, наш Т-26, Т-28, чехи Т-35 и Т-38. Рама, клёпки, противопульная броня. Низкая скорость и манёвренность. Мог я своим виброклинком его порубать? Мог. Не сделал. Не остановил. Злюсь на себя. Ругаю самого себя последними словами. Знатный трофей был бы! Сразу бы два пожизненных списалось бы. А если бы ещё и генерала прихватил бы – вообще бы амнистировали. Уже шучу. Опять истерика?

Что-то у меня, от всего, тоже наступило состояние "в лом". Ничего не хочу. Апатия какая-то. Может, тоже пьяным прикинуться? Да, определённо, так и сделаю. Не хочу быть белой вороной. Всковыриваю печать на бутылке. Ну и гадость! Хорош! Запах будет, а пить эту дрянь – увольте.

А вот и подмога. Танки с десантом. В этот раз – вообще Т-60. С пулемётами в башнях. И эскадрон гусар летучих. Конница. Вот, пусть они и охраняют! Бегу в центр села, спешу, пока наши штрафные свиньи всё не сожрали.

Утром – похмелье и разбор полётов. Склады – опечатаны и охраняются кавалерией. Да-да. Про эскадрон гусар – я не шутил. Хотя, это, скорее, драгуны. Та же пехота – винтовки, каски, ватники. Ни бурок, ни папах. Всё отличие – шашки на боках, да шпоры на сапогах.

Вся рота болеет с перепоя. Ротный болеет от другой проблемы – у него обострение геморроя после разбора полётов. Библиотекарь вообще помирает. А я – ржу над ним. Люблю поиздеваться над страдающими с перепоя. И шуточек по этому поводу у меня – вагон и маленькая тележка.

И рукодельничаю при этом. Шью. На складах я, как и остальные, запасся постельными принадлежностями и полотенцами. Не, не стелить. Некуда стелить. Нет у нас кроватей. На землю стелить – маразм. Все хватали простыни – на портянки. А я вот себе маскхалат решил сшить. В честь зимы. Шью белое полотно чёрными нитками. А нет других. Такие – богатство. Иголка и нитка – богатство. Трофей. Трофеи разные бывают. Кто-то часы с руки тащит и бежит дальше, а я вот воротники щупал. Вот и нащупал, когда укололся. Одежда часто приходит в ветхое состояние – хэбе же. Сам не починишь – выговор от ротного. Оно мне надо? А жен тут нет. Сам. Всё сам. И дырку зашить и накидку белую в виде пончо. И не только, если времени хватит. Да, время. Часы – мне без надобности. Не приживаются у меня часы на войне. Не выдерживают моего образа жизни, ха-ха!

А библиотекарь бегает с бледным видом. Дел много. Я буду воду носить, дрова искать, патроны получать? Надо себя привести в порядок – постираться, помыться, побриться, починиться. Для этого – столько воды нужно! Её ещё и греть надо. Дрова нужны. И ещё много чего. Беги, лошадь, беги. Используя по максимуму выдавшейся перерыв.

Ввиду "временной утраты боеспособности" нам дали отдых. И нашим приданным частям. Звучит глупо – штрафной роте приданы автобронетанковая рота, кавалерийский полк. Полк придан роте. Такие вот штуки случаются. Потому что в полку этом – едва две сотни сабель. И артдивизион горных орудий. То ещё чудо военной мысли. На лёгкий лафет положено тело короткоствольной 76-мм пушки. А что – веса в орудии – около 4 сотен кг. Одна лошадка тащит. А две – так вообще галопом. Ствол задирается так, что как миномёт можно использовать. Нормально. Танков тут нет. Почти нет. Поморщился, вспомнив "сбежавший" танк.

Приданные части отдыхают после двухсуточного марша.

Да, нам придана ещё отдельная санная команда. Смешно? Два десятка саней – радость и счастье! Это наше снабжение. Не смешно. Грех над святым смеяться.

Покрикивая на библиотекаря, стираюсь. Как ребёнок – не умеет толком ни стирать, ни шить – какой ты мужик? Бабское дело? Если баба в чём-то лучше тебя – какой ты мужик? Щаз! Сам себе шей! А я что, швея-мотористка? Меня – тоже никто не учил. А голова тебе на что? Вино в неё жрать? Что там кроить-то? Балахон примитивнейший. Мешок чехла на каску? Две матерчатые трубы, сшитые вместе поверху, на ноги? Ты же, ёпта, с высшим образованием, должен обладать пространственно-абстрактным воображением? Ха, с вами, ботанами, поведёшься – не только этим заразишься.

Да, время – жрать. А кто? Я? Мухой! Беги, беги, лошадь! Потому, что ещё надо патроны и гранаты получать. А кто тебя заставлял так вчера набираться? Ну и что, что все. А своя голова тебе на что? Каску носить? Так неси её на кухню! Живее, библиотекарь! Пока вода греется.

На ротном – лица нет. Зачем припёрся? Налил ему чая, предложил вчерашних трофейных деликатесов. Он осмотрел моё рукоделие, молча пил чай, хрустел рафинадом.

– Подал на тебя о снятии, как искупившем, – сказал он, опять отхлёбывая.

Я отложил рукоделие:

– Чем обязан?

Он в глаза не смотрит. Видно, тяжело ему говорить. Зачем вообще начал?

– Кто ты?

– Боец переменного состава. Боец твоей роты.

– Не хочешь? Или не можешь? Твоё дело. А то не видно, что ты – птица совсем другого полёта? Как они проглядели? В штрафбате тебя бы встретил – не было бы вопросов. Не тут. Да и... Вот, Вася думает, что ты – немецкий шпион.

Я усмехнулся.

– Согласен, глупо. Но, это единственное объясняет интерес особого отдела к тебе.

Я насторожился. Интерес этих – это плохо.

– Я тебя предупредил. А там – сам. Чую, что игры тут идут большие и мутные. Не люблю я этого. И остальные чуют. Потому вчера такое. Не было раньше. Давишь ты людей. Вся эта муть... Давит. Сильно мешаешь ты мне. Из-за тебя у меня старшину забрали, этого дали. Догадываешься, как ты испортил дело? А этот – другой. Как ты.

Я смотрел ему прямо в глаза.

– Спасибо, командир. За прямоту – спасибо. За предупреждение. Нет тут никаких игр.

– Я с тобой – как есть, а ты опять... Кто ты?

– Никто. Проездом я тут у тебя. Всё, что написано в деле – правда. Был в плену, бежал, исправляюсь. Всё так и есть. Как искуплю – так покину твоё хозяйство.

– Понятно, – он поставил кружку, встал, – за чай – спасибо. И, это, за спину свою – не бойся.

Я – тоже встал.

– Тебе спасибо, командир. Не подведу.

– Знаю. Не можешь по-другому. Всегда таким был или стал?

– Стал.

Он зажмурился, тряхнул головой, посмотрел прямо в глаза, протянул руку, мы крепко пожали руки.

Ушёл.

Что это было?

Почему особисты возбудились? Где я прокололся? Язык мой, помело, выдал меня?

Почему я везде как бельмо на глазу? Как белая ворона? Оттого что я из другого времени? Уже год тут. Говорю, как они, контексты все – на месте. Всё так же. Но, всё одно – чужой я.

Чужой.

Старшина роты. "Как я". Это какой, "как я"? Что это значит? За мной прислали очередного "куратора"? Почему просто не заберут, если "легенда" моя посыпалась? Эти – не постесняются. Никакие сложности их не остановят. Тем более, когда цена вопроса – такая.

Сплошные вопросы. И нет ответов. Думать надо. А как тут думать, когда тут этот... раздражитель? Лошадь не подкованная! Он мне одним своим присутствием весь процесс размышлизмов останавливает! Мысли в голове, прям, цепенеют. Не могу сосредоточиться на том, что нужно. Все мысли сбегают от меня. Куда-куда? На лево, куда ещё? Если "высоких" мыслей нет, какие остаются? Низкие. Какие мысли, такие и маршруты. А зачем мне такие мысли и маршруты? На лево – вообще не вариант. У нас даже банно-прачечно-разгрузочного батальона нет. Не положено штрафникам. Бесит! Бесит он меня. До оторопи.

После обеда и помывки, библиотекарю полегчало, стал опять трещать без умолку. Надо ли говорить, что такая простая просьба, как "Заткнись!" – не работает. Тихо лишь пару минут. Потом – по новой.

– Я тебя сейчас изобью, – предупредил я его.

Пара минут тишины.

– Уважаемый, Дед, Обиван Джедаевич, а научите меня драться!

Он – неисправим!

– Нет, – цежу сквозь разбитые губы.

– Почему?

– Не к чему, – Касаюсь языком зубов – всё ещё шатаются.

– Как "не к чему"? Умение постоять за себя – очень важно.

– И не удастся мне тебя научить, – говорю ему, а сам думаю, что мне витаминов не хватает.

– Почему?

– Тебя убьют раньше. Напрасная потеря времени и сил.

– И вас убить могут.

– Могут. Но, тебя – раньше. Ты и жив до сих пор только потому, что за мной всегда, – отвечаю, зевнув.

– А что это вы решили за меня? Не вам решать – кому раньше умирать, а кому – позже.

– Не мне. Но ты – не жилец, – говорю ему, думая, чем бы его загрузить, куда бы его ещё послать. Когда его прямо на хер посылаешь – не идёт. Приходиться изворачиваться. Фантазировать.

– Почему?

– Потому же, почему ты не способен научиться драться. Ты – фантазёр. Ты живешь не в этой реальности, а в своём собственном представлении о ней, о реальности. Потому ты не способен ни на Подвиг, ни на Поступок. Что бы ты не делал – только нелепость выйдет. Ты не хочешь видеть жизни, жизнь – не хочет видеть тебя. Ты – смертник. И смерть твоя будет не вынужденной, как у нормальных, а – нелепой. Ты – нелепица. Всё, что у тебя было, есть и будет – нелепица. И – заткнись! А то – зубы выбью!

Но, сбежал – я. Я сам, а не он. Вылетел из хаты. Прямо невтерпёж стало рядом с ним. Пошёл куда глаза глядят.

И пришёл к ротному старшине. Сам охренел.

– Здравствуй, – просто сказал он, – чаю будешь?

– Буду.

– Что, тяжко?

– Как земля терпит таких баранов?

– А ты – вспомни.

– Ты чё? Хочешь сказать – я такой же был?

– Все мы такими были. Кто-то взрослеет. Кто-то – нет. Как я понял – ты от этого толстого очкарика сбежал?

– И не говори!

Только вот, почему я к тебе пришёл, а? Я же тебя избегать решил. И сам пришёл. Ничего я тебе больше не скажу!

– Тут два пути. – старшина встал, стал копаться в своих закромах, – Первый – простой. Ничего не делай. Так поступает большинство. Так легче, так проще. А там и проблема исчезнет. Такие – долго не живут на войне, тут ты прав.

– А минус? – спросил я. Блин, не хотел с ним говорить, допить чай и валить, ан, нет же – спросил!

– Что?

– Ну, у всего есть плюс и минус. Плюс – нет напряга в этом вопросе, а минус?

– У всего есть плюс, минус и ноль. Посмотри на стрелку компаса. А минус тут – чувство вины.

– Да ну на!

– Проверь, – усмехнулся он.

– Хм-м! А второе?

– Второе – открыть ему глаза. Сложно, больно, возможно, он возненавидит тебя, но – совесть чиста. И пройдена очередная ступень.

– Очередная ступень?

– Думай, мужик. Думай. На вот тебе. А то – долго будешь делать.

И он протягивает мне ременно-плечевую перевязь. Стандартную, заводскую, егерскую. Как? Как, твою дивизию, он узнал? Я только ремни начал коллекционировать, только начал присматриваться, прицеливаться, даже не пытаясь задуматься над разгрузкой.

Видя моё лицо, ухмыляется, забирает кружку, разворачивает меня за плечи, выталкивает за дверь, которая тут же захлопывается за мной. В глубоком нокауте бреду восвояси, видя разинутый рот библиотекаря, так зыркаю на него, что тот захлопывает рот и возвращается в шитью.

Завалился спать. Вспомнил, что было 3 позиции. Был -, + и 0. В чём – 0? Не спросил, хотел подняться, но уже начало морить. Хорошо. Самое важное на войне для выживания – здоровый сон.

Замыкая кольцо

Тактика применения нашей роты – изменилась. Теперь конница была загонщиками. Мы – ударным кулаком. Тактика изменилась, но – ничего не изменилось. Мы так же – идём, идём, идём и идём. Если доходим – идём в атаки. Нас поддерживают в этом пулемётные тачанки, конная артиллерия кавалерийского полка, вооруженная чудными горными орудиями, и рота бронеавтомобилей. Жаль Т-60 отстали где-то.

С каждым днём сопротивление противника усиливается. Его боевые порядки – уплотняются. Об этом я сужу из того, что марш-броски стали короче, а штурмов – всё больше.

И всё это – почти без перерыва. Атака – марш. Марш – атака.

Идём, держась за упряжь саней. Лошадка тоже устала, понуро бредёт. Мы её частенько подталкиваем. Но, в основном – она нас. Наши пожитки – на санях. И пулемёт мой – тоже. Со мной только трофей – Вальтер.

Вижу – библиотекарь примеривает своё седалище к саням. Отвешиваю ему оплеуху.

– За что?

– Пешком иди!

– Почему?

– Кончается на "у".

Он идёт. Гребёт ногами, прихрамывает на раненную собственной глупостью ногу. Моргает медленно-медленно. Того и гляди – уснёт.

– Почему вы так жестоки! – бурчит он, – Вы – всех готовы растерзать. Зверь, а не человек. А мы – не люди для вас. Вы – хуже Катяха. Хуже ротного. Он лютует – ему положено. А вы – просто так. Нельзя быть таким! Нельзя!

– Что бы ты знал, лошадь, – придётся говорить с ним. Иначе – уснёт. Да и я сам – усну. Прямо на ходу.

– Вот. Вы даже меня по имени никогда не звали. Только – оскорбления. Вы – никого знать не желаете. Никого. Все для вас – только бойцы. Боец первого взвода, третьего. Или обидные прозвища придумываете. А это всё – люди. У них есть имя, душа. Нельзя быть таким. Надо быть душевнее.

– Лошадь, что ты понимаешь в людях?

– Почему вы такой жестокий? Почему никого знать не хотите?

– Потому что вы все – умрёте!

– И что?

– Ты знаешь – каково это, когда гибнут те, кого ты знал? Кто был тебе дорог? Нет? А у меня жизнь – сплошные убитые. Все, все, кого я знал – мертвы! Слишком много! Слишком! Не могу больше!

– Не знаю – не теряю? Но, это же...

– А ты попробуй! Ваших имён я – знать не хочу! К следующему вечеру – лиц не вспомню.

– Это хорошо?

– Очень! Ты понимаешь, лошадь, что не выдерживает сердце столько утрат? У меня – только одна голова.

– Всё же вы – человек, – вдруг вынес вердикт библиотекарь.

– Нет, гля, осёл я.

– Так это не от чёрствости? А наоборот?

– До хера ты понимаешь в жизни, лошадь! Ты ещё ни одного немца не пристрелил, ни одному другу глаза не закрыл – а уже с суждениями лезешь. Молоко на губах оботри!

Вижу силуэт старшины роты. Тоже пешком идёт. Догнал сзади, слушал.

– Ехать – нельзя. Сразу уснёшь, под копыта свалишься – никто поднимать не будет. Все устали. Так и помрёшь в степи. А утром запишем тебя в пропавшие без вести. Понял? – пояснил старшина библиотекарю, пошёл дальше – догонять голову колонны.

***

И вот однажды конница не смогла обойти опорный пункт врага. Противник засел в селе, что оседлало дорогу. Село так и называлось – Малое Седалище. Справа – сплошные балки, овраги. Да такие, что не то, что конница – пехота не пройдёт. И всё это густо поросло кустарником. А слева – низинка, сплошь закрытая засохшим камышом и осокой. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять – болото.

Конников наших отвели. Подозреваю, что конный ручеёк потечёт искать дырку. А мы – на штурм. В лоб. Не обойти это узилище.

Потому и штурмуем в лоб. Уже несколько часов. Всё больше бойцов замирают на снегу, не шевелятся. Раненные кричат. Те, что не могут сами уползти в тыл.

– Вставай, лошадь! – пнул я библиотекаря, – скачи за патронами!

На Сашке – лица нет. Ему ещё не приходилось участвовать в настолько "плотном" бою. Когда нельзя двигаться перебежками – только ползком.

Чадили, горели четыре наших броневика – у противника оказалась батарея ПТ-орудий. Чудные такие – мелкокалиберные, низенькие, щит выпуклый. На коленях солдаты расчёта у него стоят – головы выше щита у них. Два орудия уже расхерачили, но 2 – отошли. И откуда они нанесут свой смертельный для броневиков удар – неизвестно. Поэтому броня наша жмётся к укрытиям, выедут, постреляют – прячутся.

Да и мы – высунемся, постреляем – прячемся. И я – так же. Высунусь, постреляю в каски противников – прячусь. Жду, пока по мне перестанут стрелять, сдвинусь чуть, если возможно, опять постреляю. За весь бой от моего огня только трое румын наверняка загнулись. Одним словом – чрезмерный расход боезапаса.

Атака застряла.

Я опять высунулся, дал короткую, экономя патроны. Я почти всё расстрелял. И меня уже начали зажимать пулемётно-миномётным огнём.

И ещё у них – снайпер. Именно он так подло подстреливает наших. Чтобы кричали, звали на помощь. А вот "помощников" – валит наглухо.

Надо на время затихариться, позицию сменить. Пусть на время меня "потеряют". Самое время пополниться.

– Иди, трус! Неси патроны! – трясу за грудки бледного от страха библиотекаря. Губы его трясутся. Но, пополз. Я ему дал "волшебного пенделя" для ускорения. Плохо ползёт – толстым своим кормовищем машет, как флагом. Пули соблазняет, приманивает.

Чувствую взгляд на себе. Развернулся. Лёжа, перекатился. Ротный смотрит на меня. Я приложил руку к срезу каски, которая теперь у меня в белом чехле из простыни, как козырёк, давая понять, что вижу, весь во внимании. Ротный показывает на свои глаза, потом тыкает в сторону противника. Киваю, слежу за его взглядом. Ничего необычного не вижу. Ротный привстал на колени, вскидывает свой автомат, стреляет росчерками трассеров. Смотрю, куда впиваются трассеры. Ага! Вот и пушка! А неплохо они замаскировались за плетнем. Расчёт всполошился, разворачивает орудие в сторону ротного, который уже вжался в свою нычку.

Ща-аз-з-з! Что вы сделаете своими 40-мм пульками укрытой пехоте? Целюсь хорошенько. Ветерок – оттуда, расстояние – примерно, учел. Ха, нет со мной Баси, но чудится мне "проецируемая" им точка упреждения. Стреляю тоже трассерами, других патронов – нет, короткими очередями, боясь, что длинная очередь собьёт прицел. Попадаю. Пули высекают искры из орудийного щита. Один враг падает, остальные залегают, бросают пушку.

И один из танкистов заметил цель. Сорокопятка броневика – слабое орудие, но – меткое. Три выстрела – пушка врага вскинула упоры в небо.

Воспользовавшись, два броневика перекатились на новые позиции, второй взвод поднялся в атаку, ведомый ротным. По ним стреляли. Враг поднял истошную стрельбу в ответ. Надо подавить огневые точки противника нашим огнём, а у меня – пусто. Где эта лошадь? Юлик, которая? Где мои патроны?

Пока я так тупил, упустил тот момент, что я не сменил позицию после того, как так сильно "засветился". Жжение в копчике предупредило слишком поздно. Бегу, в форсаже "Ярости", под вой мины. Падаю, за спиной – взрыв. Матерюсь, осыпаемый мёрзлой землёй, осколками кирпича и деревянными щепами.

Живой? Живой. Цел? Вроде – да. Опять матерюсь – пулемёт разбит – я его выронил, спасаясь. Всё моё рукоделье пошло прахом – всё посечено осколками, грязное. Вата торчит. Штаны разорвались от ремня до ремня на две отдельные штанины – настолько широкими прыжками я спасал свою шкуру. И нитки оказались – труха.

Отходняк от "Ярости" стал меня колбасить – задыхаюсь, сердце отчаянно бьётся, мышцы ног, спины и живота свело судорогой. Пневматический отбойный молоток долбит изнутри по мозгам. Надо потерпеть. Что-то в этот раз сильно по мне "откат" дал. Раньше только слегка ломило спину, теперь – плющит конкретно. Старею?

А это что за растрепанное чудо бежит, размахивая ящиком патронов, как пустой обувной коробкой? Библиотекарь. Окликаю его, сворачивает, падает рядом, дышит, как рыба на льду.

– И куда мы так спешим?

– Я думал, убили вас, – задыхаясь, выговаривает мой напарник. Пот катится по его лицу, запотевшие линзы очков сползли на кончик носа.

– И чем бы ты помог?

– А если бы ранили?

– А если бы тебя ранили – в полный рост бежал же?

– Я... Я о себе не подумал, – удивлённо говорит он, ложиться на спину, начинает тереть очки грязным платком.

– А испугаться ты тоже забыл?

– Да, как-то не страшно стало, – улыбнулся он простодушной улыбкой, нацепил оптику обратно на нос, – А вы, так – всегда?

– Что – всегда? – не понял я. Как-то утерял нить разговора, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Не боитесь?

– Всегда боюсь. Постоянно. Но, смотря чего и когда. Потому и живу.

– Когда мне страшно, вам – нет.

– Я не боюсь того, чего боишься ты, – покачал головой я. Вроде, отпустило меня.

– Как мне перестать бояться? Я – ненавижу себя, но не могу ничего с собой поделать. Тело – не слушается. Слабость прямо. В руках, ногах, животе, – промямлил Сашка.

– Начни с основ. С основного.