Текст книги "Стриптиз (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава 470

Конные стрелки. Тут уж Чарджи развернулся! Рыдали не только курсанты, но и их лошади. Уровень требований был задран настолько, что формирование шло медленно – не находилось соответствующих.

Надо сказать, что конные стрелки требовали едва ли не самого сложнейшего обучения.

Можно вспомнить построения кавалерии 17 века, когда конница выстраивалась до десяти рядов в глубину, порядно выезжала вперёд, давала залп по противнику и уступала место следующему ряду. Русские кавалерийские уставы 18 века допускали стрельбу с седла только из пистолетов и только по «лёгкому противнику».

Лишь после того, как полное неумение и нежелание американских федералов применять холодное оружие в ходе их Гражданской войны, привело к вооружению всадников револьверами – ситуация изменилась.

Лучник с колчаном – не гусар с пистолем. Может сделать несколько выстрелов в атаке. Да и стрела летит иначе, чем пуля – можно бить навесным через головы своих.

Меня успокаивали наблюдения германского посла 16 века, который отмечал удивительную воинскую выучку московитов. Русские дворяне весьма эффективно ухитрялись и конём управлять, и чуть ли не одновременно применять пику, саблю, лук, кистень, в морду… У Ивана Грозного – могли? – И мои смогут.

Чарджи зверел. Я сдуру объяснил ему элемент из подготовки самураев: с коня, скачущего во весь опор мимо забора, нужно попадать в щели между досками. Мне, почему-то, помнится, что из 14 стрел – 10 влетали. Теперь Чарджи днём гоняет новиков, а по ночам пытается самурайничать. Скоро на лицо будет одним цветом со своим чекменем. Я уж успокаивал его, типа:

– Извини, ошибся. Брось ты это.

А он только шипит. Тут мимо проходил Любим. И я, чисто для прикола, сообщил обоим моим стрело-метателям и палко-натягивателям, что один чувак (1686 г., Киото, Вада Деихати) выстрелил в течении 24 часов 8 тысяч стрел, попадая раз за разом в мишень на расстоянии ста метров. А другой, тоже… экземпляр (1852 г., Масатоки) за двадцать часов выпустил в цель 10 тысяч стрел, попав 8 тысяч раз. Причём луки у японцев… длина доходила, как говорят, до 2.80 м. И чётко асимметричные. Как у гуннов, только наоборот: верхняя часть вдвое больше нижней.

Чарджи зубами заскрипел, а Любим посмотрел на небо, «потусторонне» улыбнулся:

– Да. Интересно. Надо попробовать.

И через два дня у нас возник дефицит камыша – древков для стрел не хватает.

* * *

Чисто для знатоков.

Что наконечник с втулкой, что – со штырём, а крепление боевых средневековых стрел отличается от спортивных 21 века – хорошо воткнувшуюся стрелу за древко не вытащить. Поэтому при ранениях ни в коем случае нельзя тянуть – сразу древко выскакивает. Стрелу проталкивают. А уж потом, когда наконечник выйдет наружу – обламывают. Естественно, это возможно только если по пути раневого канала нет жизненно важных органов.

Вытаскивать наконечник назад… существенным расширением раны и вытягиванием в раскачку.

* * *

Морпехи. Было несколько эпизодов, когда воины перебрасывались водой. Но Дик хотел большего. Ему нужна абордажная команда, палубные стрелки и мечники, корабельная артиллерия…

У меня своего опыта… бой с новгородскими ушкуйниками. Пришлось вспоминать, придумывать, отвечать на неудобные вопросы пытливого мальчишеского ума…

«Самострелина, с заду тянутая…». Хорошая штука. Но ему всё мало. Ладно, сделали хрень, типа струйного траншейного огнемёта. На скипидаре с ацетоном. Понятно, что пиропатрона для создания давления у меня нет. И не надо: аналог «греческого огня» делался на русском флоте ещё во времена Петра Великого.

Ножной насос, двойной резервуар для воздуха, 10–12 атмосфер, дальность струи 15–25 метров. Дальше не долетает – сгорает в воздухе. Предохранительные клапана, автоподжиг, автоматическое выключение при ранении или смерти огнеметателя…

Возможно и сухопутное применение. В специфических условиях. Основная проблема огнемётов первой половины 20 века – защита стрелка и установки – столь острой не является. При огнестреле огнемётчик – лакомая цель. Горит хорошо. А здесь… Ну стукни его булавой по резервуару, испортить – можешь, поджечь – вряд ли.

Надо сделать и проверить на натуре. В Первую мировую немцы применяли огнемёты на Восточном и Западном фронтах. И отмечали, что на Западе пехота противника разбегается – мощный психологический эффект. А на Востоке – нет. Наши так привыкли гореть в своих деревянных домах, что германский огнемёт – хрень обыденная? Не впечатляет?

Про русскую конструкцию «гуляй-город» – я уже… Помниться, Ян Жижка ставил на телеги пушки. Насыщая свою пехоту тяжёлым огнестрелом. А если насытить «огнемётом»? Надо Трифе сказать, чтобы записала для памяти. В книгу «Хорошо бы было…».

* * *

В этом ряду и формирование подразделения тяжёлых конных копейщиков. Салман взялся за это дело с восторгом. Уесть Чарджи для него… «мёд и мёд». А дело он понимает. Чуть ли не сотня добровольцев – престиж! настоящим гриднем буду! – были пропущены через руки Салмана. Были пострадавшие. Про коней – я уже… Среди людей – много больше.

Бойцы, надёргавшиеся, набившие шишки на тренажёрах, бурчали всё злобнее:

– А кони? Кони настоящие где? Что ж мы, так на деревяшках да на тарпашках и будем поскакивать?

Тут… Жизнь-то идёт. Аким в Рязани по осени Живчику мозги вынес. Неоднократно, в особо тяжкой форме. Живчик из княжеских и боярских конюшен собрал полсотни достойных, высоких и тяжёлых коней. Сколько с ними было возни! А с кормом…!

Три месяца на ипподоме – дурдом в три смены. Чарджи гоняет своих «конных стрелков». Беспощадно. Для пешего лучника просто «стрельба сидя» – уже… А уж в движении…!

Артёмий с Ивашкой – «полируют» всех:

– Драгунами будут.

Нормальный «крестьянский сын» на лошади… держится. Но уже на рыси – теряет стремена. Вместе с соображением и направлением. Выезженный конь идёт «по узде» – куда всадник правит. Хоть в стенку. Необходимо предусматривать.

При этом косит на всадника умным глазом и недоумевает:

– Мужик! Ты чё? Сдурел? Там же ворот нет!

Кто так попадал – помнит острое чувство стыда перед умной и воспитанной лошадью. Очень хочется слезть и извиниться.

Строевой никогда не занимались? Не со стороны бойца, а со стороны командира? Как не загнать подразделение на клумбу – не задумывались? Что бойцу в строю, что коню под седлом – думать не следует. Есть команда – выполняй.

Чуть сложнее:

«Во время прыжка следует усилить шлюсс, сохраняя спокойную посадку и во все моменты прыжка отвесное положение корпуса, отнюдь не мешая лошади какими либо указаниями. Сохраняя мягкость поясницы, на препятствии не нужно отделяться от седла, чтобы избежать после прыжка толчка в спину лошади; не следует также подниматься на стременах и держаться шенкелями».

Вронский на скачках этот пункт устава забыл. И сломал лошади спину. Ивашко за такой прокол может и наезднику голову сломать.

Салман – дрючит своих. Упирая на съезженность всадника и лошади и всадников в строю. Развёртывание в лаву, поворот строя, слитный переход с рыси в галоп, индивидуальная подготовка… Пять уставных положений пики выучил? Темляк нашёл? Переходы запомнил? Когда по 3 пики на правую ногу надевают – дошло? А теперь – все дружно. Как один человек…

– Ты что, ещё на бревне кататься не выучился?! Пикой в кольцо не попадаешь?! Куу!

Пика в конной атаке быстрее сабли или палаша – удар на один темп. У сабли – на два. И – дистанция.

Вот такими силами мы и припёрлись к Земляничному ручью.

* * *

Что дозорных сразу выслали – объяснять?

Черемисы – на южную сторону ручья идти не хотят. Бзд… побаиваются. Ну и фиг с ними. Засеку давай! Ледяной вал давай! Давай-давай, шевели штанами! Скоро погань накатит – тогда и отдохнёте!

Первый эрзянский отряд прибежал ещё засветло. С победой. С хабаром, полоном, скотиной… И в крайней суете.

– Пропуская нас! Мы домой бегим! Быстрее! А то кыпчаки придут!

– Всех боеспособных построй в ряд.

– Чего?! Ты хто такой?!

– Я – «Зверь Лютый». Вечкенза не сказывал? Пока он не придёт – ты выполняешь мои приказы.

– Хто?! Да я тебя…!

Хрясь. В морду.

41 год? – Типа – «да». Но – фигня. В очень облегчённом варианте. Ни вражьих танков, ни мотоциклистов, ни бомбёжек. И, как не крути, сзади у беглецов – вкус победы. Пусть над одним маленьким, мирным, беззащитным становищем. Но – победы! А становища кипчаков – беззащитными не бывают.

Добычу – на северную сторону, к лесу. Воинов – к вёдрам, взамен натаскавшихся черемис.

Скот мычит, полон пищит. Вояки – барахло из рук не выпускают. Так и таскается с кошмой на шее и вёдрами в руках.

Половцы – не русские, саней – нет. Телеги их здоровенные – по снегу не вытащить. Вьюки вязать мордва умеет… ограниченно. Барахло россыпью. Скот режем, варим-жарим, кормим. Полон – дохнет.

До безобразия. Сел кулеша похлебать – в полста шагов волки детский, уже замёрзший, трупик теребят.

Это какие-то местные волки. Я своих знаю – одна стая за нами с Всеволжска идёт. Всё ждёт, когда же мы им едой станем.

Поел, чайку попил. Хорошенько так. И пошли мы с моим Куртом по округе. Территорию метить.

 
«Чужой земли мы не хотим ни пяди.
Но и свою – струёю оградим»
 

Забавно со стороны смотреть: вот бежит волчара из леса. И вдруг – как на стену налетел. Иной – аж подпрыгивает и скулит. Нос к земле прижал и побежал по нашему следу. По кругу вокруг лагеря.

Я не отпускал из лагеря никого. Ни здоровых, ни больных. А куда?! Дальше же жилья нет! Того бедолагу тащить… за сто вёрст по морозу на волокуше?!

Грели и долбили землю у леса. Демонстративно – на могилы. Для пока ещё живых. Но – не уразумевших.

Ставили шалаши да балаганы, приводили в порядок оружие и амуницию. Просто знакомились. Здесь было много эрзя с юга, они про меня только слышали. Пришёл отряд «Мордовской Руси». Интересно: шли с дальнего края, а из первых. Почему?

– Полон да скот – порезали, коников заседлали – и в Степь.

Оказался толковый командир. И – не жадный: забрали только то барахло, что смогли по вьюкам распихать, отобрали лучших коней в табуне и отреконь выскочили глубоко в Степь. Обменяли гарантированный отказ от части добычи на гипотетическую вероятность выжить.

Рискованно. Но у этих получилось. Глубокие снега ложатся вдоль леса. Дальше – лесостепь, там сугробы – пятнами. Теряя некормленых коней, уклоняясь от стычек с кипчаками, сумели быстро проскочить, сумели сохранить людей, отряд.

Сразу понятно: «Русь». Хоть бы и «Мордовская». Сами эрзя так не только не сделают – не додумаются, у лесовиков – конницы нет. Дело не в конях – в мозгах, в навыках.

Один отряд. Что со вторым – неизвестно.

С этими… – сложно. Но договорились:

– Исполняете мой приказ. Пока Вечкенза не придёт. Если «нет» – вон литвины да нурманы. Вразумят. Здесь же и закопают.

«Эмигранты и предатели» покрутили своими языческими носами, посмотрели, что могилы уже копают, что у меня церковных хоругвей нет, крест на пупе не болтается.

– А попы у тебя есть?

– Есть. Чимахай. Не боись – он вас не тронет. Пока не побежите. Ну, а если… Топорами живых положит. Мёртвых – в пекло отправит. За трусость. По вере каждого.

– Ну, тогда другое дело.

Нормальные мужики. Встали в работу – дерева валять.

Потом отряды повалили один за другим. В разном состоянии. Большинство, к моему удивлению и радости – успешны.

Разок заскочил между крыльями леса небольшой загон половцев. Быстро поняли, что им тут будет плохо и убрались. Меня это встревожило – не всех вырезали.

Через день заявился такой… панкура. Здоровенный, оружием увешанный. С крашенным гребнем на голове и большим бубном на спине. Сначала «права качал»:

– Я великий вождь! Я иду в свой кудо! Никто не остановит меня!

Потом вытолкнул женщину-полонянку:

– Это – выкуп. За проход.

Не понял. Он меня, что – за придорожного «мытаря» принял?

Женщина в годах, русская, хорошо одетая. По повадкам – из вятших.

– Ты кто?

– Я – княгиня Ольга.

Кто-о?!

Хорошо, что я не страдаю косоглазием. А то у меня глазки так бы и… заскочили. И не ел с утра – заворот кишок тоже не грозит.

Теперь – то же самое, но помедленнее.

– Святая и равноапостольная?

Тут уже она на меня вылупилась. Потом хохотать начала. Пальцем показывать. Отсмеялась, объясняет:

– Я – княгиня Черниговская, вдова князя Владимира Давыдовича, мать князя Вщижского Святослава Владимировича…

– Магога?! Изя Давайдович – тебе деверь?!

Снова удивилась, посмотрела оценивающе:

– Что ж, хорошо, что и среди поганой мордвы слава князей из дома Рюрика известна. Вели вернуть мне моих служанок и вещи. А этого… хамло крашенное с бубном, вели казнить. За неуважение, за вольности и непотребство, к русскому княжескому дому явленные. Муж мой за это тебя пристойно наградит.

Факеншит уелбантуренный! Сословно-любовно-этнический…

– Ты – жена хана Башкорда?!

Она покровительственно улыбнулась, смерила меня взглядом, милостиво добавила:

– И вели шатёр поставить. Не пристало всякой… чуди белоглазой на княгиню русскую зенки вылуплять.

Я… как-то растерялся. Но вид суетящихся на засеке мордвинов напомнил о насущном:

– Э… А где Башкорд?

Она отошла уже шага на три, полуобернулась, бросила через плечо:

– Хан-то? По делам отъехавши. Скоро прискачет. Да не боись ты. Как он эту… из чащоб вылезшую погань… посечёт, да тебя к нему приволокут – я словечко замолвлю. Кыпчаки-то – не звери лесные. Погоняют плетями малость для острастки, да и отпустят. Шатёр вели. Да прогреть добре – замёрзла я малость.

Она была абсолютна уверена в своём праве приказывать, в безусловной обязанности окружающих исполнять её требования, нестись по мановению её руки, стремиться прислуживать, угождать ей.

«Живенько! На цырлах! Плетями – только малость. Чисто для острастки»… Настоящая русская княгиня, аристократка до кончиков ногтей и волос.

– Стоять.

– Что?! Ты что, сбрендил, забыл перед кем стоишь?! Мурло бродячее! Я княгиня! Из дома Рюрика! Понял, пёсьий сын?!

– Ты не княгиня. Ты – не рюриковна. Ты блудливая сучка средней потрёпанности. Вшивая подстилка из юрты шелудивого поганого. Ноготок, взять, взбодрить, ободрать.

Кто-то не только из пленников, но и из мордвы, попытался возражать. Пришлось потянуть со спины «огрызки». Сбоку, с кучи валежника поднялась косматая голова крокодила – Курт зевнул, облизнулся и демонстративно приступил к ожиданию. Сейчас можно будет поохотиться на этих глупых обезьян в овечьих шкурах.

Ноготок с подручными приступил. Баба заорала. Народ вылупился и отодвинулся. Только приведший её панк рискнул поинтересоваться:

– Ну и хорошо. Раз ты принял выкуп – мы пойдём.

– Стоять. Твоё имя? – Тырпыр – дикий голубь… Так вот, голубок – не тыркай. Пока не пыркнули. Построй людей, перечитай. Мой отрок – всех перепишет. Потом встанешь со своим отрядом вон там. Кто уйдёт – умрёт. И ты – тоже.

– Это… нечестно! У нас уговор! Ты бабу взял – дай свободный проход!

– Где ты видишь бабу? Бабы – в полоне, полон ещё не делили. А это не баба – это оружие. Наконечник копья, направленный в сердце орды. Ты им пользоваться не умеешь. Поэтому, на время боя, это оружие беру я. Иди.

На снегу, в одной коротенькой рубашке, на коленях, с вывернутыми руками и распущенными в беспорядке волосами, княгиня выглядела несколько иначе. Чем десять минут назад. Рядом, на овчине, лежала её одежда и украшения.

– Ноготок, а где крест?

– Не было.

– Ты! Ты сдохнешь страшно! Он выпьет твою кровь, выжжет твои глаза, съест твою печень… А-а-а!

Женщина пыталась отстаивать своё достоинство. Свои права. Которых, по моему мнению, у неё нет. Я просто ухватил ком рыхлого снега и сунул под рубашечку. Ком большой – хватило от низа её живота до горла.

– Ты – не княгиня, ты – не рюриковна. Ты – курва. Ты ушла к Башкорду своей волей. Не спросив ни отца с матерью, ни братьев, ни родню мужа покойного, в дом которого ты вошла. Ты бросила сына, ты бросила род Рюрика, ты оставила родину, ты предала веру. Даже крест сняла. Чтобы понравиться своему… козлу. Ты – бесчестная и безродная дрянь. Изменница. Изгойница. Подстилка в юрте. Кусок пока живой падали с глазами. По делам твоим – с тобой и будет.

Ей заткнули кляп и завернули в тулуп. У меня начали прорисовываться намётки будущего боя, в котором эта… ханум-княгиня должна была сыграть свою роль.

Её молоденькая служанка оказалась куда более сговорчивой. И – разговорчивой.

Становище хана размещалось в середине дуги у южной опушки леса. Воинов там оказалось мало, потому что хан с нукерами и слугами ушёл на юг – проверять кочевья, раскиданные по притокам. Его ожидали через несколько дней, но он мог явится быстрее – гонцов к нему успели послать.

Девка была… ничего. И явно напрашивалась. Но… не знаю у кого как, а мне вот это предбоевое состояние, напряжение всех эмоциональных сил, ожидание неизвестности, возможно – смерти… Я, конечно, законченный лесбиян. В смысле – люблю женщин. Но чисто мужские забавы, особенно с привкусом собственной погибели – занимают меня более.

Стремление всё предусмотреть, расставить отряды, поддержать людей, наказать трусов…

Ждать. Терпеть. Прислушиваться. Готовиться…

Извини, красавица, не до тебя.

Земляничный ручей находился ближе к восточному краю дуги становищ. На третий день оттуда, с восточного края, пришёл последний отряд. Оставались дальние отряды с западной стороны.

Ждём. Терпим. Готовимся.

У нас оказалось довольно много кыпчакских коней с упряжью, и мы попытались сформировать из мордвы конную полусотню.

А из кого?! Ни один из здешних народов, включая пришедших со мной литвинов и нурманов, наездниками не являются.

Как прикалывались греки, когда Святослав-Барс в Доростоле заставил свою дружину на конях биться – известно. С тех пор на «Святой Руси» выучка у гридней изменилась. Но здесь-то – нет!

Мои… Я видел чего стоило Ивашке, Чарджи и Салману выучить моих людей конному бою. Марш был долгий, тяжёлый. Моих… поберегу. А вот из местных что-то…

Глупость, конечно. Что ничего приличного не получится – сразу было понятно. Но людей развлекало. И тех, кто на коня влезал, и тех, кто со стороны смотрел.

Наездники из них… Чингачгука в галопе представляете? «Матросы на зебрах»… Лесовики – отличаются. Отсутствием тельняшек.

Полста красномордых от ветра здоровых бородатых мужиков от всей души молотят маленьких трофейных кипчакских тарпанов под брюхо своими фирменными восьмиугольными лаптями и дико вопят, размахивая топорами… Страшное зрелище. Половцы увидели и ускакали. Вот этот, последний отряд с востока, и смог пройти.

На шестой день пришёл Вечкенза. С красными пятнами на отмороженном, посечённом степным ветром, лице. Он шёл с западного края фронта атаки. Две сотни вёрст непрерывного форсированного марша. Днём и ночью. По снегу, на ветру и холоде. Ожидая атак противника, убегая и отражая их. Собирая отставших от других отрядов, добивая уцелевших врагов, добивая раненых своих, отбиваясь от яростных наскоков взбешённых батыров и джигитов.

Глубокий снег помогал лесовикам. Но не везде в степи лежали сугробы. Хабар и полон пришлось бросать. Пленных резали и раскладывали на дороге. Мужчинам отрезали половые органы и вкладывали в рты. Женщинам – вспарывали животы и отрезали груди. Всем – вырезали языки, выкалывали глаза, перебивали голени, суставы…

Племенная, народная война. «Мы – люди, вы – скоты».

– Пусть повозятся со своей полудохлой падалью. Не такими шустрыми будут.

В племенах пленников ставят к пыточному столбу. Здесь проще, без изысков – походные условия.

Вой преследователей показывал, что они нашли очередную порцию покойников. Ярость мстителей затмевала разум, а Самород подбирал удобные места для боя. Где кипчаки, потеряв очередной десяток-другой воинов – откатывались.

Вечкенза был измотан, был вне себя. Он кидался на людей, во время марша сам убил пару вождей, которые рискнули не исполнить его приказы. Люди говорили, что в него вселился злой дух.

Но он вывел остатки ещё 8 отрядов. Остальные – погибли или повернули в леса. Последний отряд, догонявший толпу, ведомую Вечкензой, был в тот же день около полудня вырублен у нас на глазах.

Уже внутри южной половины «песочных часов» остатки сотни мордовцев, гонящих небольшую, голов в 10 кучку полона, и стадо скота голов в 30, была атакована конной полусотней половцев. Всё произошло в четверть часа – наша мордовская кавалерия только собраться успела.

Кипчаки догнали мордву, расстреляли из луков, добили саблями. Забрали полон и скот и ушли. Ни внятных попыток организовать оборону, ни, хотя бы быстрого организованного бегства со стороны мордвы – не было.

Единственный, доскакавший до нас парнишка, плакал, глядя на кровавые пятна, на тёмные кучи покойников на снегу. Да так и уснул. На полуслове, со слезами на глазах. Не доскакал бы до нас – захрапел бы там, в поле. Хоть бы и перед атакующими половцами.

* * *

Похоже на начало битвы на Марне: немцы, после Приграничного сражения двигались столь быстро, настолько были вымотаны, что почти все немецкие солдаты, взятые в плен французами в первые дни сентября 1914 года – взяты спящими.

* * *

Узнав о том, что у нас в плену находится пресловутая «русская жена» Башкорда, Вечкенза выхватил саблю и кинулся к ней, с дикими воплями и пеной на губах. Хорошо, что Самород сумел его перехватить. Потом парень плакал на груди своего телохранителя, а я пытался дать подошедшим воинам возможность качественного отдыха. Есть и спать в тепле.

Картинка вырисовывалась скверная. Из почти пяти тысяч эрзя, пошедших в поход, к Земляничному ручью вышло чуть больше двух с половиной. Вместе с тремя сотнями черемисов, сотней Кастуся, нурманами Сигурда и моей сотней, вместе с несколькими небольшими группами эрзя, мокши, шокши, муромы, пришедшими не из степи с юга, а из леса и лесостепи с запада, мы набирали чуть больше трёх тысяч бойцов.

У Башкорда изначально было четыре-пять тысяч воинов. В условиях разгрома их зимовий, на коней сядут не только взрослые мужчины, но и старики и дети. Какой-то вариант мобилизации Дмитрия Донского: «на два года раньше, на три года позже». Даже если эрзя и вправду уничтожили половину орды, в чём я, судя по рассказам участников, сильно сомневаюсь, Башкорд соберёт от двух до четырёх тысяч всадников.

Я, может просто со страху, предполагаю численное преимущество противника. Раза в полтора. Но главная беда не в этом.

Столкновение двух примерно равных по численности армий, одна – преимущественно пешая, необученная, мечтающая добраться до своих домов, защищающая ошмётки добычи, и вторая – конная, горящая жаждой мести… Без вариантов, «смазка для пик»… Почти.

«Никогда не считай врага дураком» – общеизвестная военная мудрость.

А если он не дурак, а псих?

Или – станет психом.

Или – как бы его психом сделать?

Когда начало темнеть, я решил, что на сегодня война закончилась: ну не полезут же «степные хищники» в битву в темноте!

Очередной мой прокол: привык, что лесовики ночью не воюют. А вот степняки… Они же через одного конокрады!

 
«Выглянул месяц и снова
Спрятался за облаками.
На семь замков запирай вороного
– Выкраду вместе с замками!».
 

«Потьмушники мозгуют стибрить клятуру под месяцем» – ночью же!

Ко мне привели очередного панка. Забавный эрзянин: отработал по указанному его отряду становищу, порезвился там. Утром понял, что имеются серьёзные проблемы. Как понял? Бабёнка, на которой он кувыркался, приподнялась с кошмы и упала со стрелой в спине – под откинутый частично полог юрты залетела.

Побегали малость по становищу, погоняли кипчаков, поняли, что уйти степью не получится. Перебили полон и скот, запалили барахло и сбежали в лес. Топали-топали и притопали сюда. В битву, а не в родной тёплый кудо.

– Понятно. А зачем сюда пришёл?

– Так уговор был. Отец Вечкензы занял у моего отца много-много мягкой рухляди. Инязор сказал: только тот, кто пойдёт в поход – получит долг. Вот, я пришёл – поход-то не закончен. Да и сам… Я добычи не взял. Ни имения, ни рабов, ни коней. Так домой возвращаться… стыдно. Здесь будет славный бой. У меня будет слава, у меня будет честь. Глядишь, и разживусь чем. Саблей или конём… Можно будет и домой идти.

– Хорошо. Только завтра не вздумай струсить. Ни славы не будет, ни жизни. Пошли, место твоему отряду покажу.

* * *

Подымалась луна, большая, жёлтая, какая-то больная, когда дозорные сообщили о приближении половцев. Сначала прискакал вопящий дурак из конной мордвы:

– А-А-А! Идут! Кыпчак! Кыпчак! Орда! Тысячи! Тьма!

Потом и мои сигнальщики сообщили о появлении конных разъездов противника. Группы кочевников, сперва малочисленные и редкие, становились всё больше, проскакивали всё гуще. Всё дальше входили в «воронку песочных часов». Пришлось поднимать лагерь, выводить людей на засеку.

Вечкенза, умывшийся снегом, выглядел более вменяемым, но бешеный блеск в его глазах то и дело проскальзывал.

Обсудили диспозицию, составили пропозицию, прикинули вариации и разошлись по позициям. Приняли надлежащую позу.

Факеншит уелбантуренный! Позу готовности! К бою и к смерти.

А, блин, страшно, однако… Нервенно… Едрить-каламбури́ть…

Мои сигнальщики нашли в паре вёрст к югу от ручья в лесу высокую сосну, забрались туда и рассказывали в телеграфном стиле – что они видят. А я сидел в лесу над обрывом с правой, от кипчаков, стороны этой гигантской ловушки для человеков, с южной стороны ручья, так сказать – за линией фронта. И ждал.

Что необходимо сделать – сделано. Остальное… судьба.

Очень поганое состояние. Сиди и жди. Нервное напряжение зашкаливает, а делать ничего нельзя – менять что-то в последний момент – только портить.

Кутузов был мудр – он на поле боя спал. А я – не могу. Не хватает. Мудрости.

Остатки мордовской конницы прорысили по полю, высоко и беспорядочно вскидывая комья снега, ушли на правый, дальний от меня, фланг засеки. Там последний проход, который сейчас спешно закрывают.

Ага, вижу длинную фигуру того панка, который недавно рассказывал сколько покойный Пичай задолжал его папе. Славы ему захотелось! Будет. Там самое скверное место по рельефу. Как бы половцы лесом не обошли. Надо бы ещё дальше по ручью дозорных послать… О-хо-хо… Спокойно.

«И что положено кому – пусть каждый совершит».

Стоик-неврастеник.

Интересно – а мне что сегодня «положено»?

Потерпи Ванёк, подожди чуток. Будет тебе – и положено, и поставлено, и на куски порублено…

В неверном свете луны, в подымаемой тысячами конских копыт снежной взвеси, было тяжело отслеживать перемещение этих… «степных тараканов». Они перескакивали от одного борта ловушки до другого, проезжали вперёд и отходили назад. Сливались друг с другом, проскакивали сотню шагов сплошным тёмным комом, вдруг разделялись и расходились в стороны.

На засеке неразличимой массой шевелилась мордовская пехота. Несколько тёмных силуэтов, копошившихся внизу у ручья, то ли – лёд разбивали, то ли – воду наверх подавали, вдруг кинулись в ледяную воду, стремясь перескочить на половецкую сторону. Сверху завопили, по беглецам ударили стрелы. Кто-то упал в воду, кто-то выскочил на берег. Несколько степных всадников со всего маха погнали коней к ручью, ответили стрелами на засеку, подхватили кого-то из «перескоков».

Теперь Башкорд будет знать о нас кое-что полезное. От убежавших пленников-соплеменников. Что мы довольно немногочисленны, что мы довольно слабы. И что у нас – его жена.

Возможно, это сподвигнет его на атаку.

Потому, что нам нельзя просто постоять!

Нельзя их отразить, нельзя допустить, чтобы орда ушла в Степь. Нам не нужна победа! Только – истребление. Иначе они вернуться.

Были бы в степи – полчаса и конница Башкорда начала бы рубить бегущую беззащитную мордовскую пехоту. Были бы в лесу – после первого удара мордвы дротиками и стрелами – половцы выскочили бы из чащоб как ошпаренные. Но вот так…

Фактор времени.

Конная армия не может долго стоять здесь – нечем кормить коней.

Если Башкорд уведёт своих в сохранившиеся южные становища, то через неделю он сможет спокойно вернуться. Проход через Земляничный ручей будет открыт – мордву здесь не удержать, варить суп из ремней и щитов – никто не будет, они просто разойдутся по домам. Через неделю орда войдёт сюда – как к себе домой. И запалит все кудо. Отсюда и до Теши. Весь Эрзянь Мастор. И дальше – до Всеволжска.

Ужас-с!

Меня устраивают оба варианта: или Вечкенза бьёт здесь Башкорда, кладёт кучу своих воинов, становится национальным героем, признанным вождём мордовского народа. И ведёт его туда, куда нужно мне. Или Башкорд вырезает эрзя, а остальные, битые, голодные и испуганные, «чудом уцелевшие» – приходят под мою руку. В любом случае у Всеволжска появляется надежда пережить эту зиму. Бог даст – и весь год.

По русской мудрости: «перезимовали зиму, теперь перезимуем лето».

Башкорд уже потерял… треть? Четверть? Сколько ещё он положит здесь, на засеке? Если даже племени эрзя больше не будет, я смогу весной перекрыть это «горлышко» своими силами, и кипчаки не войдут вольно на ставшие вдруг свободными земли.

Так чего же я голову свою подставляю?! – А – того!

Я обещал Вечкензе встретить его. Здесь. С войском. Иначе бы он не рискнул, не был бы столь убедителен в разговорах с азорами, столь уверен в своём марше по ледяной степи. Он доверился моему слову.

А я… «Зверю Лютому» – лжа заборонена. Царицей небесной. Главное – самим собой.

Шукшин как-то сказал: «Если ты обманул человека – не думай, что он глуп. Просто он доверял тебе больше, чем ты этого заслуживаешь».

Я – не лгу. Потому что – «заслуживаю большего».