Текст книги "Стриптиз (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава 472

Молодёжь из моей свиты, радостно хохоча, кинулась ловить мечущихся коней. Алу, задорно вереща, раскрутил над головой аркан, поймал вожака выбранного лошадиного косяка, как вдруг, из-под брюха жеребца, поднялся в седло воин. С саблей в руке.

Алу немедленно дёрнул.

Этот приём мы с Алу недавно проходили. В Степи заарканенного коня останавливают, а не сшибают. Жалко же: побьётся, поранится, поломаться может. А вот со всадником…

После того, как летом, после разговора с Куджей, снова «увидел» Алу, я взялся за его обучение серьёзно. Куча разных мелочей, тонкостей, которые раньше пропускались за неочевидностью надобности – теперь накатывались до блеска. Варианты работы с арканом – простейший пример.

Жеребец с воином упал. Тот шустро выбрался из-под коня. Но его уже окружили мои ребята.

– Стойте! Стойте! Не рубить! Не трогать! Софын ермес! Кол тегиз бениз! Афаз Сурбар, сиз биле алмады? Бул менин – Алу. Хан Боняк уйнен (Дядя Сурьбарь, ты не узнаёшь меня? Это я – Алу. Из дома хана Боняка).

Воин мгновение рассматривал юношу, приглядываясь, пытаясь узнать. Вряд ли: бой, ночь, дети сильно меняются. Но опустил саблю к ноге, мрачно оглядел окруживший его мой отряд.

– Господин! Это – Сурьбарь! Это… Он служил у моего отца, он хорошо служил! Он был добр ко мне… Не надо… Не надо его убивать…

– Прими у него пояс, Алу.

Мальчик перевёл, но воин продолжал держать саблю, смотреть на меня. Потом спросил Алу – кто я. Ответ изумил его:

– Хан Всеволзк сиз?! Сиз – Жабайды Андардын?! Жене ол… ол сидзин кул?!! (Ты – хан Всеволжска?! Ты – Лютый Зверь?! А он… он твой раб?!!)

– Йе. Жок. Ол – емес кул. Ол – досы. (Да. Нет. Он – не раб. Он – друг)

Сурьбарь был настолько поражён услышанным, что Алу пришлось самому выдирать из пальцев воина саблю и снимать воинский пояс. Попутно он обрушил на пленника потоп вопросов. Видимо – об общих знакомых. Наконец, и я смог вставить своё:

– Алу, спроси: что воин из дома Боняка Серого Волка делает в орде Башкорда?

Смысл ответа состоял в том, что у этого Сурьбаря была дочь. Была… Которую прошлой весной выдали замуж за джигита из орды Башкорда. Соседние орды постоянно роднятся между собой. Теперь она родила сына, и дедушка приехал посмотреть на внука. Когда он отправился назад – напали люди из леса. Ему и его спутникам удалось отбиться. Когда к ним присоединились беглецы из разных аилов, они пошли посмотреть.

В становище, где жила его дочь… не осталось ничего. Кроме пожарища и мёртвых. Свою дочь он нашёл. Внука… невозможно было опознать. Тогда он пошёл мстить. Лесовики умело отбивались. Потом они ушли сюда, в это место. А из Степи подошёл хан Башкорд с множеством своих людей. Все вместе они пошли в битву.

– Алу, переводи: утолена ли его жажда мести сегодняшней битвой?

Половец потерял где-то шапку. Седоватый хвост, похожий на оселедец, мотался на ветру. Он молчал, думал. Обмануть чужака, русского воеводу – не проблема. Но Алу… Сказать, что больше не будет мстить… горечь утраты снимается только временем. Сказать, что будет мстить… – умереть.

– Между нами – нет крови. Я не буду мстить тебе.

– Между нами нет крови. Ты не будешь мстить никому, на кого я укажу. Например, этим людям. Их домам, их родам.

Я показал на возившихся в полусотне шагов, обдирая мёртвых, воинов Вечкензы.

Половец заскрипел зубами. Была бы у него в руках сабля – кинулся.

– Алу, спроси: есть ли среди пленных ещё люди из орды Серого Волка? Ты знаешь: я уважаю твоего отца. Будет правильно, если они отправятся в свои становища. Ты сможешь их довести до своего хана, Сурьбарь?

Есть желаемое – месть, смерть. Есть должное – спасение, жизнь. Не твои. Мужчина, отказывающийся от исполнения долга перед живыми ради долга перед мёртвыми… мне не интересен.

– Есть. И ещё есть… родня.

– Алу, возьми этого человека и обойди пленных. Людей Серого Волка волчонок Алу вернёт Волку. Людей и близких родственников. Не драться, не спорить, разговаривать. Идите.

Пара парней из свиты присоединились к моему «волчонку» и отправились… собирать подарок старому хану.

Боня-хан. Внук легендарного Боняка. Боняка Шелудивого, как называют его легенды к западу от Днепра, поющего с волками, режущего то русских, то мадьяр, то печенегов, то греков…

Главное: любимый отец и учитель моего Алу. Человек, которого он боготворит.

Конечно, мальчик привирает: любовь смотрит через розовые очки. Точнее – преувеличивает.

«Преувеличение – это правда, которая потеряла терпение».

Если он правдив хотя бы на четверть… и то, что я слышал о старом хане со стороны… С таким человеком лучше дружить.

Друзей и врагов надо выбирать самому. А не оставлять такое важное дело на волю случая и эрзянских волонтёров людо-резов.

Последствия моего гуманизма… через четверть часа. На краю поля вижу ссору между группой Алу и десятком воинов эрзя. Подъезжаю.

– Господин! Этот… азор не отдаёт пленников!

– Это моя добыча!

– Это не твоя добыча. Твоей она станет после того, как вся добыча будет поделена между всеми азорами.

Азор в ярости трясёт топором, с губ летят какие-то слова, которых я не понимаю, брызги слюны с кровью – видимо, прокусил щёку в бою. И вдруг с маху опускает топор на голову стоящего перед ним на коленях пленника.

– Ха! Ты хотел его! Возьми!

И рывком выворачивает топор в разрубленной голове. Череп разваливается, ошмётки мозгов летят под копыта моего коня. Я вытираю под глазом – кажется, и сюда попало. Пожимаю плечами, трогаю повод, чтобы повернуть коня, бросаю Сухану:

– Убить.

Мгновенные удары топорами с коня. Три трупа. Сам азор и двое его приближённых, схватившихся за оружие. Третьего срубил секирой Ноготок.

Остальные, сжимают в руках оружие, сдвигаются в кучку, злобно оглядываясь на окружающих их моих верховых. Проповедую. Очень простую истину:

– Война не закончилась. Спор на войне – мятеж. Мятеж на войне – смерть. Не надо спорить. Алу, мальчик мой, продолжай.

При грабеже убитых на бывшем левом фланге орды споров не возникает – вид всадников Салмана убеждает сразу. Заляпанные кровью железные личины людей и коней, ошмётки примёрзшего, прилипшего мяса на доспехах и попонах… Когда высоченная нечеловеческая – без лица, фигура тянет свой, нечеловечески длинный, палаш из ножен и сверху, с седла одним ударом от плеча до паха разваливает стоящего перед ним пешего противника…

«Из одного я сделал двух».

Раза хватило.

А вот справа стрельцов Любима обижать начали. Парни спустились подобрать свои стрелы. Ну, и прихватить полезное.

Начинается толкотня и крики. К месту ссоры сбегаются, вопя, и размахивая топорами, группки эрзянских воинов.

Они из разных родов, но крик:

– Бей жидов! Спасай Россию!

Э-э-э… Как-то мои познания в средневековом эрзянском… Но эмоции – понятны.

В смысле:

– Бей стрелочников, спасай Эрзянь Мастор!

объединяет всех.

Чужаков надо бить. Ксенофобия – обязательное свойство человеческих стай. Особенно – упившихся своей и чужой кровью.

И вдруг всё стихает: из Земляничного ручья вылезает Курт. Яростно отряхивается. Вовсе не земляникой. Снег вокруг густо покрывается россыпью красных пятен – в воде полно крови. Человеческой и конской. Адский зверь разбрызгивает по земле кровавую сыпь. След страшной болезни. Хорошо различимый в жёлтом свете больной луны.

Настрой – сбит. Выпученные глаза одуревших ксенофобщиков возвращаются в глазницы. Поехали дальше.

Я уже рассказывал о том чувстве страшной усталости, опустошённости, отвращения к товарищам, ко всякому звуку или движению, которое охватывает бойца после серьёзного боя? Вот и я, вроде бы ничего не делал, просидел всю битву на пенёчке в сторонке на горушке. Чисто наблюдатель. А чувство – будто по всему телу черти горох молотили. И по душе – аналогично.

Первая волна мародёрства, когда сотни бойцов с засеки кинулись на поле, прошла довольно быстро.

Отдельные группки ковырялись по полчищу до утра, какие-то умники пытались даже коней свежевать. В принципе, конская шкура – вещь полезная, дорого стоит. Но кто тащить будет?

По бивуаку метался наш новый «завхоз». Всё пытался понять – что почём можно менять? Приставал с вопросами. Это что – тоже моя забота?!

– Вот, гля, вот луки ихние притащили, вот гля, ну совсем же целые!

– Отдать. На кой чёрт нам чужие луки, когда мы свои лучше делаем?

Бестолковый мужик. Вот с Николаем – никаких вопросов не было бы. А с этим…

* * *

Эх, как бы мне такого найти как Сидор Ковпак? «Дед» был из приказчиков, в Первую мировую получил два «георгия», служил у Чапая начальником трофейной части. Поставил «в строй» десяток трофейных броневиков и красный «паккард» для раненного в бедро Чапаева. В 1942 обоснованно вбросил в партизанские массы один из самых дерзких слоганов: «На иждивении у Гитлера!». А его тактика, столь неожиданная у «завхоза»? С непрерывным движением, с дальними и ближними рейдами.

Впрочем, был бы у меня такой «завхоз» – я бы его сразу командиром поставил.

* * *

Пойду-ка я лучше «в штаб», к Вечкензе.

Только подхожу к его… вигваму – оттуда выкатываются два… кудати. Вроде бы. Хотя, может, и азоры. Но не панки. Вцепились друг другу в волосы, в бороды и орут.

Рядом часовой. Сидит. Копьём щёку подпёр – дремлет.

– Это что такое?

– А… доспех подханка не поделили. Вот и сцепились.

– Ссора в лагере? Ай, как не хорошо. А что ж не пресекаешь?

– А… ну их. Деды домов…

Зачем я целыми днями «огрызки» на спине таскаю? – Вот для этого.

Достал, спорщиков зарезал. Часовой проснулся, стал копьём на меня с перепугу махать. На крик ещё народ выскочил.

– Воевода! Итить перемать! Ты чего наделал?! Ты почто добрых кудатей порезал?!

– Вашу работу сделал. Было уговорено: в походе ссор не устраивать. Было? Они ссориться стали. Уговор нарушили. За это смерть. Было уговорено, что добычу делить после похода? Поход не закончен, они делят. Опять измена. Вопросы есть?

«У матросов – нет вопросов». У эрзя – тоже. На шум, на громкие слова, на истерику – ещё сорваться могут. На серьёзное рукомашество… выдохлись все.

Самород из вигвама высунулся, рукой машет, зовёт. Внутри сидит на лежанке полуголый Вечкенза, чуть прикрытый какими-то шкурами. Характерные синие полосы по телу. Доспех – сабельный удар выдержал. Но били сильно – поддоспешник от синяков не спас.

Смотрит остановившимися глазами в огонь, лязгает зубами и дрожит.

– Эта… ну… а нету у тя… огненной воды? А? Хоть чуток?

Почему-то, ребяты, я такой поворот предвидел. Целая фляжка с собой.

Разлили, дёрнули. Вечкенза сидел, смотрел на огонь, молча дёргал губами. Гримасничал как-то наискосок… Потом брык – на бок.

Самород прикрыл его тулупами, стал рассказывать. Как перед боем ему пришлось зарубить двоих… паникёров. Как во время боя, когда половцы выбрались на гребень засеки и пошла уже резня «грудь в грудь», Вечкенза уцелел чудом, провалившись «с головой» в дырку между стволами. Как после боя десяток совершенно потерявших страх и смысл воинов-эрзя кинулись на инязора. И только присутствие ничего не понимающих, тоже озверевших от боя нурманов, позволило Самороду и его подопечному остаться в живых. О начавшейся ещё ночью и нынче чуть затихшей сваре всех против всех из-за добычи. О попытке приколоть инязора копьём через стенку «вигвама» сегодня утром…

Прелести праздника «дня победы». Переходящего в будни победителя.

– Что я им скажу? Как я могу вернуться?

Вечкенза, по прежнему полуголый, уставившийся взглядом в одну точку, уже сидит, сам с собой разговаривает.

– Ты скажешь им – «слава победителям»! «Героям – слава!». Ещё по одной? А вернёшься ты потому, что никто тебя не остановит.

Самород рассказывает, и с меня слетает имитация пофигизма, я понимаю: повтор моего Бряхимовского боя. «Пиррова победа». Победа в форме катастрофы. Только значительно большего размера.

В поход Вечкенза собрал около пяти тысяч воинов. Половина – не пришли к Земляничному ручью. Кто-то успел ускользнуть в лес, спрятался, выжил, прошёл через чащобы… Наверняка – немногие. С полтысячи? Остальные – полегли в Степи под саблями озлобленных степняков, замёрзли в сугробах, остались лежать на пепелищах разгромленных становищ.

Из трёх тысяч бойцов здесь, при всех моих гениально-стратегических вывертах и подпрыгах, фортификационных сооружениях, сценическом искусстве Вечкензы, случайной удачи в виде пленённой княгини и влюблённого в неё хана, превосходстве бронной конницы, отряде очень хороших стрелков… При всём этом, полтысячи эрзя – погибли в бою. И ещё полторы – умрут в ближайшие дни! У эрзя нет военно-полевой медицины, мы не можем оставаться здесь, а тащить раненых в мороз, по снегу за сотни вёрст…

Вечкенза увёл из селений эрзя 5 тысяч, вернётся – полтысячи. Отсюда. Ещё столько же – раньше, из леса. Если вернётся – ещё надо дойти по заснеженной мёрзлой степи. Половина не только мужей – глав ешей – вообще всего боеспособного (и трудоспособного) населения – погибла.

– Я убил свой народ. Я убил свой народ…

Эк его заклинило.

– Ты хотел отомстить? – Исполнилось. Башкорд – мёртв. Орда – разгромлена. Теперь они разбегутся, остальных – их соседи уведут в полон, продадут в Кафу. Ты убил хана. Ты убил его народ. Твой народ… жив. Твой. Не твоего отца, деда, прадеда. Твой. Который ты сделаешь, который ты изменишь. Потому что теперь эрзя придётся меняться. И эти изменения, это новое, будущее нового народа с прежним именем, выберешь ты. Ты, Вечкенза, творец нации. Хватит ныть. Давай дело делать.

* * *

«Исторический процесс – закономерен».

Вот кто бы спорил! Мелочь мелкая: если есть люди, которые эти закономерности выражают. А если они погибли? Мало ли мы знаем народов, чья «закономерность» прервалась. Кимры, тевтоны, даки… гунны, булгары, кипчаки… Война, эпидемия, природная катастрофа… численность народа падает. Соседи подбирают территории, людей. «Закономерность» этого этноса прекращается. Становится «удобрением» для развития чьей-то другой «закономерности».

 
«Враг вступает в города
Пленных не щадя».
 

И не важно – победоносная ли была война или нет. Просто не осталось тех, кто мог бы тащить свою «закономерность» дальше.

 
«Потому что в кузнице
Не было гвоздя».
 

«Aut vincere, aut mori», «Победа или смерть!». – А какая разница? Если не остаётся никого, годного для продолжения жизни? Жизни этого конкретного этноса.

Так – неправильно, этому – не учат.

 
«А нам нужна победа
Одна на всех
Мы за ценой не постоим».
 

Прекрасные слова. Слова воина, бойца, храбреца. Не государя.

Мечта воина, его цель – победа. Он не планирует – «после победы». Потому что готов к смерти.

Надежды на «жизнь после победы», ослабляют бойца. Каждый его бой – «последний самый». А вот командиру – нужно думать о «цене». Сколько твоих героев встанет в строй завтра? Для следующего, завтрашнего… вечного боя.

 
«И вечный бой.
Покой нам только снится».
 

Ещё жестче для правителя, государя: к чему победа, если некому ей воспользоваться?

 
«Но миром кончаются войны,
И по миру я побрела.
Голодная, с дрожью запойной,
В харчевне под лавкой спала…».
 

Это – будущее? Тех, кто выжил, кто победил, кому кричат – «Героям слава!»?

«Всё для фронта! Всё для победы!» – правильный лозунг. Для «широких народных масс». Не дай бог, если и руководители начинают всерьёз в это верить. Так Гитлер приказал остановить все проекты, которые не давали реального результата для фронта в шесть месяцев. А в СССР в сентябре 1942 запускается ядерный проект Курчатова.

Правило бюрократа: «Бумага – ножек не имеет, сама – не ходит». А – «историческая закономерность»? Она – с ляжками?

«Человек ни ангел, ни зверь: несчастье его в том, что чем больше он стремится уподобиться ангелу, тем больше он превращается в зверя».

Блез Паскаль говорит о человеке вообще, о хомнутом сапиенсом. Есть специфический подвид: «человек властвующий». На противоречие «ангел-зверь» накладывается ещё одно: «человек-власть». Та самая «историческая закономерность», которая и реализуется более всего через «правителя».

Пичай и Башкорд были «властителями». Они вели свои народы к процветанию и приумножению. И при этом сами – оставались людьми.

«Ничто человеческое – не чуждо».

Нормальные человеческие привязанности, Пичая – к сыну, Башкорда – к жене, заставили их, для решения личных проблем, совершить действия, доступные лишь «правителям». Личные привязанности проявились в общественной сфере. Повлияв на поведение «правителей», изменили положение подвластных им народов. Оборвали прежние «исторические закономерности».

Не ново.

Миклош Хорти, витязь Надьбаньяи, правитель Венгрии между мировыми войнами. Всю жизнь носил адмиральский китель. В Венгрии, не имеющей выхода к морю. Регент Венгерского королевства. В котором не было короля. Всё своё правление стремился «вернуть взад» утраченные «королевством без короля» земли, обратить вспять «историческую закономерность». В октябре 1944 заключил перемирие с СССР. Но Отто Скорцени похитил его сына. И Хорти передал власть венгерским нацистам-салашистам. Мадьяры продолжили воевать.

Позднее его спросили:

– Как же вы так, а?

А он ответил:

– Я просто поменял автограф на клочке бумаги на жизнь сына.

И плевать ему на «историческую закономерность» в форме неизбежного краха Третьего Рейха. Плевать и на гибель тысяч соотечественников. Не считая тысяч всяких… разных других. Вряд ли красноармеец, разрываемый гусеницами немецких танков у Балатона, в тот момент сильно интересовался «исторической закономерностью».

Оба Миклоша Хорти (отец и сын) спокойно дожили свои жизни в тихом городке в Португалии. А бойцы – нет. Хотя «закономерность» этого не предполагала.

Вольтер рекомендует кастрировать правителей. В надежде, что это уменьшит влияние «страстей» на государственные дела. Увы, «человек – ни ангел, ни зверь» – свойства конкретной личности всё равно проявляются. Не в сексе – так по другим поводам. Продолжая загромождать и разрушать «логику исторических закономерностей развития народов».

Здесь, на Земляничном ручье – до взаимного истребления.

* * *

Вечкенза не годился на роль государя: его кидало. Из состояния ступора, апатии – к истерике, гиперактивности. И – спонтанно обратно. Правитель же должен быть разумен. Спокойно планировать свои действия, спокойно, в подходящий момент, их реализовывать.

«Спеши медленно» – очень давняя мудрость.

Один из отрядов ночью отступил с засеки. Сбежали с поля боя. Катастрофа не случилась лишь потому, что в это время половцам стало уже не интересно – что перед ними. Только то, что за спиной. Опоздай мои ребятки на десяток минут, и достаточное количество половцев проскочило бы за засеку. Тогда живой мордвы вообще не было бы.

Беглецы добежали до леса в паре вёрст. Посидели, остыли, успокоились, поняли, что их никто не преследуют, что вообще-то – мы победили. И вернулись назад в лагерь. За долей в общей добыче.

Вечкенза, как их увидел – с кулаками полез. Снова закатывающиеся глаза, брызги слюней и слов. Пришлось вмешаться. Отряд построили, разоружили и, объяснив им их ошибку, провели децимацию. Начиная с их панка.

Было 98 человек, осталось 44.

Арифметика не нравится? – Мне – тоже. Но против правды….

Каждого десятого вытаскивали из строя, укладывали на бревно, Ноготок показывал как рубить головы. Народ в строю стал возмущаться, бегать, толкаться. Бегунов и толкунов перебили. Успокоившихся, снова построили и снова начали отсчёт. Всем моим парням, кто до сей поры вражескую кровь не пролил, дали возможность освоить новое ремесло.

Медленно, наглядно, спокойно. Регламентировано. Вот есть такое рутинное занятие – убивать трусов. Как дрова рубить. Надо уметь.

Ноготок проводил мастер-класс: правильная постановка ног, правильный хват, замах, дыхание… Они снова разбежались… Собрали… Как говорят математики: «ещё раз и лучше»… Я уже говорил, что я зануда? – Хорошо, больше не буду. Говорить.

Кастусь с перебитыми руками. Горячечный румянец, неровная, возбуждённая речь.

– Что с руками?

– А… там лезли… Твоим наручам спасибо. А то совсем без рук остался бы. А так… переломы – пройдёт… Ты… ты скажи ей… чтобы… ну… мне не удобно…

– Не понял.

– Я штаны снять не могу! А она всё лезет помочь!

– Вот слуга – он поможет. А ты, Елица-красавица, займись делом. Вадавасами своими. Кто добычу в мешок потянет – голову под топор положит.

– Они… они не слушаются.

– Салман, будь добр, прогуляй девушку. Непослушных… рубить на месте. Сигурд, твои славно дрались. Я это видел, я это помню. Но закон не изменился. Всё, что есть у моих людей – получено от меня.

Сигурд морщится, плямкает, уходит к своим. В два негромких рычания приводит нурманов в чувство – начинают вытряхивать барахло. Поглядев на них, на радующегося Салмана с обнажённым полуторником на плече, рядом с напряжённой, натянутой как струна Елицей, начинают разбарахлятся вадавасы. Потом – черемисы.

Мне плевать на то, что называют – «закон войны». Ничего, взятое на поле боя, не стоит жизни. Твоей личной жизни, воин. Позорная смерть мародёра под топором… Ты за этим сюда пришёл?

Я просто знаю, как стремительно, за неделю, советские войска, вошедшие в Польшу, перестали подбирать чужие вещи. После нескольких подрывов на заминированных немцами игрушках и чемоданах. Как прекратились грабежи и изнасилования в Восточной Пруссии. После полусотни «расстрельных» трибуналов Рокоссовского.

Пример – нагляден. Всё взятое в бою и после – сваливают огромной кучей в середине лагеря. Мой завхоз, притянутый за шиворот прямо к лицу, посмотрев сблизи в мои бешеные глаза, перестаёт визжать и радоваться. Спокойно, негромко, изредка нервно оглядываясь, организует сортировку трофеев.

Всё это – будет отдано бойцам. Публично. Со словами благодарности, восхваления их храбрости, стойкости. «С честью». Награда. А не – цап-царап пока никто не видит. Согласно проявленному мужеству. А не по ловкости «в хапке».

* * *

Мы простояли на месте только два дня. Потом двинулись домой, в Эрзянь Мастор. Невозможно оставаться – волки. Ночью хруст стоит – жрут мертвяков. Туча воронья постоянно кружит. Орёт. И – гадит.

Чуть-чуть полона, чуть-чуть овец. Чуть больше коров. Под тысячу некормленых коней. В волокушах, под вьюками. Верховые – мои да единичные выдающиеся личности.

Отпустили десятка три половцев – мужчин и женщин, кого отобрал Сурьбарь. Дали им коней, чуть корма, пики… Скачите.

Вояки сначала страшно возмущались. Я прямо спросил:

– У их хана – бойцов втрое. Кто-то хочет новой войны?

* * *

Сурьбарь ускакал недалеко: в нескольких верстах от края «воронки» на него налетел отряд из числа бежавших с поля битвы половцев Башкорда. Я уже говорил: ошмётки разгромленного воинства опасны не для противника – для своих.

«Битые» были полны лютой злобы. За свою уверенность в победе, в неизбежности обретении чести и славы – перед битвой, за свой страх смертный и подленькое чувство облегчения «а я вот спасся» – после неё.

Очередные «обманутые ожидания». В очень болезненной форме.

Неутолённые желания – убивать и мстить, приобретённые – страх и стыд искали выхода. И обратились в злобу на Сурьбаря:

– А! Вот они! Они – из чужой орды! Они нас предали!

То, что мы их отпустили, дали коней, кое-какой провиант, оружие – послужило убедительным подтверждением измены.

Сурьбарь сумел выскочить из схватки с тремя людьми. С не засохшими – замёрзшими на ледяном ветру сабельными ранами прискакал к Боняку. Хан внимательно выслушал, сочувственно ахая по-расспрашивал. И созвал подханков.

– Ай-яй-яй! Хан Тенгри отвернул своё лицо от жёлтого народа! Но мы напоим наши сабли кровью негодяев! Мы отомстим!

– Ура! А кому? Русским или мордве?

– А эти-то причём? Покойный Башкорд собрал своих людей и повёл их в битву. Был бой. Башкорда побили. Бывает. Не всегда Хан Тенгри даёт победу своим детям. Вожди противников – умные, благородные люди. Они воюют только с Башкордом, они отпустили наших людей. Но люди из той орды – стервятники. Они напали на наших людей. Которые были на их стороне в битве. Больные собаки. Ш-шелудивые псы. Таких – убивают. Чтобы нормальных не искусали.

Через две недели после битвы на Земляничном ручье хан Боняк пришёл громить уцелевшие становища орды Башкорда. Одни успели убежать по пути, которым прошёл осенью Куджа – на восток к Волге. Другие – на юг, где по правым притокам Донца кочуют две орды потомков Шарукана. Кто-то сумел войти в курени Боняка или его союзников-беруковичей. Иных продали работорговцам. Остальных… съели волки в голодной и промёрзшей степи.