Текст книги "Стриптиз (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Когда к началу апреля снесло лёд на Оке, «грачей» выпустили на чистую воду. «Ходовые испытания». Не столько корабликов, сколько – команд. Комплект – две смены по двенадцать гребцов, носовой, кормчий, капитан. Гребцов столько – не набирается. Может, и к лучшему? – Высокопоставленные пассажиры и пассажирки, товары – потребуют места.

Кормщиков у меня нет. Растрясли у Отсендиного Дика его школу.

Вокруг него постоянно мальчишки крутятся:

– Дай подержать! Дай порулить!

Он их сперва гонял, потом, по моему совету, взял в оборот. Получилась такая… река-ходная школа. Ну, не мореходная же!

Что эти ребятишки, дорвавшиеся до румпелей, на реке делали… какие кренделя-манёвры выписывали…!

Лодочки – инерцию имеют, команду, к примеру «стой» – вообще не воспринимают. А – «суши вёсла» – её не останавливает. Команда «табань»… в нашем исполнении – разворачивает поперёк. Ещё и воды черпанут.

Это – только кусочек, только по отдельно стоящему ушкую. У меня – «целей громадьё», мне надо, чтобы они строем ходили.

Поворот «последовательно», поворот «все вдруг», поворот «последовательно все вдруг»… Последний – самый заковыристый. При строе «кильватер» начинается с хвоста. Надлежит следить за задним мателотом, распознавая его эволюции. А в строю фронта и пеленга – ближайший фланговый. Так-то кормщики друг за друга уцепились, как телятки за матку…

– Эска-а-адра! К исполнению эволюции…

Один ушкуй утопили на глубоком месте. Другой так разломали, что дешевле разобрать, чем чинить. Как раз – того «Голубого грача».

«Парус спустить» с первого раза получилось только у двоих. Даже на том, где Дик сам капитанил – ничего хорошего.

На ушкуе парус прямой. Сперва ставится мачта. Со сложенным с нею реем и свёрнутом на нём парусом. Потом рей разворачивают в походное положение растяжками. Потом: «парус спустить!», в смысле – развернуть, чтобы он до низу развернулся.

На ушкуе система растяжек мачты – примитивнейшая. Пришлось ещё упрощать. Чтобы ускорить. Не надо в этом месте узлы вязать! Можно ж проще! Только канат чуть длиннее. А растяжки рея – наоборот. Усложнять. Барабаны с тормозами, как на ткацком станке. Но – с заклиниванием. Вывести все к кормщику. Чтобы при смене курса команда по судёнышку не толклась, кормщик с помощником всё сами сделают.

Чисто для знатоков: рифы на этих парусах не берут. Это – в следующую серию заложу.

Кстати: на расшиве, из-за длины рея и высоты мачты, порядок другой. Поднимают мачту. И уже потом поднимают на неё рей с уже прикреплённым и распущенным парусом. Рей подняли – парус сразу полный, только рифы на нём брать. «Парус спустить» – опустить рей с парусом. На больших многопарусных кораблях – третий вариант: рей изначально закреплён на матче, парус – на рее. Тут снова – «парус спустить» – означает «развернуть».

Вадовасы Кастуся – воды боятся. Как и большинство русских людей – большой воды не видели, жили по берегам малых речушек. Ботником на полста шагов отплыть, сетку кинуть – могут. Плавать нормально, хоть бы сажёнками – не умеют. Тут я… никак – вода ледяная, а ждать пока Ока согреется – времени нету.

Пришлось смешать команды: нурманов Сигурда – капитанами. Они хоть в парусах и групповой гребле малость понимают. Моих будущих капитанов – кормщиками. Между прочим, рулевое весло провернуть – ещё и чисто сила нужна. А бывает наоборот – весло так рванёт… не удержишь.

Не удержали… Двоих – к Маре на длительное излечение. У остальных – мелкие ушибы, ссадины, сопли после купания в ледяной воде…

Гребцами – вадовасов.

Это… ходить и по головам стучать. В каждую. По тринадцать раз.

«Ходить в ногу» – здесь никто не умеет. «Грести в руку»… аналогично.

– Раз-два, раз-два…

На третий такт – расходятся уже в противофазу.

Напоследок – устроили регату. Столько восторга у всего населения!

«Кричали женщины – ура! и в воздух чепчики бросали!».

Заплыв выиграл экипаж Харальда Чернозубого – он командовал по-литовски:

– Кай, ду! Кай, ду! Стип-ренси! Стип-ренси! (Раз-два, сильнее)

Уж поэтому или нет, но его «Крапчатый грач» пришёл на полкорпуса впереди соперника.

Девять корабликов. Два под Сигурда с его людьми – нурманами, кашубами, моими, кто в Гданьск пойдёт.

Как у них дело пойдёт – непонятно. Лучший вариант – нурманы с кашубами остаются. Что не факт – как встретят-приветят.

Мои торговцы к осени наймут там гребцов и пойдут назад. Наверное. Уже с некоторым представлением о тамошнем торге и обстановке. А пара-тройка – останется. Чтобы следующей весной принять следующий караван и быстренько его назад отправить.

Сыновья Самборины остаются у меня. Формально: по возрасту, рискованному для дальнего пути. А по сути:

– Сигурд, Самборина, вы уверены, что вас там добром примут? Я не про изгнание – сюда вернётесь. Я про… Знаете, детей извести – куда проще, чем взрослых. Съел не то, на сырой земле повалялся, из щелей продуло… Как твоя мачеха, Самборина, тебе встретит? А здесь у меня – твои между всеми. Да и Рада приглядит.

Самборина растерялась, заволновалась, на Сигурда оглядывается. Тот аж закаменел совсем:

– Боишься, что я твоих купцов побью, товары пограблю?

Дети предводителя – заложники. Тема вечная, повсеместная. Как Мономах своего первенца четырёхлетнего Мстислава Великого половецким ханам в Переяславле в залог отдавал – я уже… Мономах тогда одного хана зарезал, другого – в бане стрелой через душник убил. А сыночка лихим налётом верных людей из половецкого становища вынул.

– Оп-па! Ты чего, думаешь, что я тебя за дурака держу?! Я, что, повод для такого суждения давал?! Окстись, ярл! Резать курицу, несущую золотые яйца… Ты ж не дурень какой! Десятая часть со всякого моего товара – твоя. Все налоги, ущербы, постои – с твоей части. Ты решаешь вопросы моих людей, они ведут торг и с тобой делятся. В этот раз. И в следующие. Ты видел кое-что из моих товаров. Прикинь – какими деньгами это может обернуться. Твоими, ярл, деньгами. А уж как сделать из серебрушек воинов…

– Х-ха! «Решаешь вопросы». Ты говоришь так, будто я владетельный князь Гданьска!

– А разве нет? Так стань им!

Посидели, помолчали.

– Госпожа княгиня, господин ярл. Вы пришли ко мне со своим бедами, и я вам помог. Мы жили вместе и помогали друг другу. Теперь вы уходите. У меня остаются добрые воспоминания. Я хочу, чтобы и у вас осталась не только память об этом времени, но и приятные вещи. Придя сюда, вы отдали всё. Теперь я возвращаю взятое. И добавляю от себя.

Подарки… не поскупился. Самборине – соболью шубку, бусы, перстни, свои и с караванов, тканей восточных, благовоний, притираний… С Сигурдом проще:

– Я видел твои шрамы. Я не хочу, чтобы их стало больше. Вот мой доспех. Он вдвое легче обычного, вчетверо прочнее. Носи на здоровье. А вот это… хрустальные шахматы. Ты умеешь – я знаю. У тебя впереди длинная дорога – найди себе интересного противника, и дорога не будет скучной. Да и там… Возможно, поможет победить опасного врага.

– Это как?

– Ну… например… Выигрывая у него что-нибудь ценное. Или – проигрывая ему. Важен не результат – важно участие. Его.

Глава 482

Шахматы – это оружие. Любое знание или умение – оружие. Но шахматы – особенно многофункциональное.

«– Отдайте ладью!

С этими словами гроссмейстер, поняв, что промедление смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их в голову одноглазого противника.

– Товарищи! – заверещал одноглазый. – Смотрите все! Любителя бьют!

Шахматисты города Васюки опешили. Не теряя драгоценного времени, Остап швырнул шахматной доской в лампу и, ударяя в наступившей темноте по чьим-то челюстям и лбам, выбежал на улицу».

* * *

Сигурд – не «товарищ Бендер». Он не «зачёрпывал фигуры», не швырялся «доской в лампу». Придя в Гданьск он был должен похвастаться диковинками. Князю Собеславу очень понравились фигурки из хрусталя. Но шахматы – игра на двоих. Просто отобрать… а играть с кем? Раз в неделю Собеслав зазывал к себе Сигурда с шахматами «на партейку».

Князь – чванился и гонорился. Насмехался над внешне не столь импозантным Сигурдом, над его безземельностью, над его «птичьими правами» в Гданьске. Хвастал растущей мощью Восточного Поморья, родовитой женой, молоденькими наложницами, конями, сыновьями…

«Глупый – хвастает золотой казной» – давнее русское наблюдение.

Надо быть идиотом, чтобы унижать ярла Сигурда. Князь Собеслав – таким и оказался.

Совместный дальний поход сблизил обе пары. Дамы хотели общаться. Письма там, подарки. Мобильников, фирм доставки и соц. сетей здесь увы…

Между Самбией и Гданьском пошли караваны. Самборина поделилась в письме к Елице проблемами мужа. Та в ответ прислала корчажку с мазькой. И пересказала, чисто к слову вспомнилось, слышанную когда-то от меня историю смерти последнего Гирея. От игры в кости с русским послом.

На следующей «партейке» Собеслав удивился тонким кожаным перчаткам на руках Сигурда.

– Болячка какая-то прицепилась. Руки обветрились, потрескались. Лекарь велел бальзамом мазать.

Князь посмеялся над лилейными ручками, кои не пристало иметь боевому ярлу. И не обратил внимание на изменение оттенка расставляемых фигур. На лёгкую дымку, появившуюся на хрустале. От разводов «порошка наследника».

Князь двигал фигуру, заедал очередным «наличником» – блином с творогом – он же князь, а не хлоп какой, чтобы форель или лосося трескать! Жмурился от удовольствия, запивал дорогим сладким вином и покровительственно советовал:

– Ты думай ярл, думай. Но не сильно – думалка сломается. Всё едино, святой Войцех – мне и сегодня выигрыш даст.

Ярл удивлялся про себя – чем святой покровитель Гданьска, которого звали Адальбертом, который сбежал из Праги, потому что не смог справиться со своей «родной» паствой и помер от рук пруссов, неудачно помочившись спросонок в святом для язычников месте, сможет помочь в миттельшпиле?

Князь – выигрывал. Радостно гладил фигурки, принёсшие ему очередную серебряную марку – они играли на деньги. Сигурд мог себе позволить такие проигрыши.

Через полгода у князя отказали колени. Он уже не мог вскочить на коня, с трудом ходил. С тем большим азартом он продолжал играть. Кресло, обшитое чуть потёртым мехом, оставалось единственным удобным ему местом. В нём он и умер. А Сигурд, бросив в камин очередную пару своих «игорных» перчаток, вышел, осторожно прикрыв двери. Велел слугам не беспокоить господина и к утру взял замок под свой контроль.

Утром было объявлено о смерти Собеслава. И о том, что регентом при малолетних братьях стала их сводная сестра – Самборина Собеславна. Попытка мазовецких Повалов поставить регента из родственников матери княжичей, закончились кровавой стычкой в замке. И беспорядочной резнёй и грабежами в городе – местные поморяне резали пришлых. Начиная с мазовщан и далее без остановок.

Впрочем, я забегаю вперёд.

* * *

С Сигурдом собралось идти человек сорок, с Кестутом – втрое.

Это было сложно. Кестут не всем мог доверять. А которым мог – далеко не все хотели плыть куда-то на чужбину. Всё-таки, «Литва Московская» – нормальные русские люди. Жили в лесу, били зверя, пахали землю… Это не моряки-пираты нурманы.

Тоже подарки. Тоже всем. С тщательнейшим учётом чтобы не обидеть. Они же все будут сравнивать!

Напоследок Елица разрыдалась. И выдала:

– Подари мне… себя.

Я несколько… офонарел. Это как?

Объяснили. Мои горшечники-скульпторы продолжают лепить «терракотовую армию». Статуэтки потихоньку расходятся. Осенью, когда Живчик стал Рязанским князем, а мы открыли представительства в городках по Оке, многое увезли туда. Ребятишки потихоньку пополняют запасы. Навык у мастеров развивается.

Тут я притащил из Городца Хрисанфа. Ребята сразу учуяли «собрата по художествам». Затащили к себе. Самим похвастаться, стороннего мастера послушать. Он, конечно, богомаз. Но талантом и в других делах не обделён. В Киеве-то он без красок, чисто контуром работал.

Вот он и сделал меня.

В локоть высотой, «огрызки» за спиной, косыночка на тыковке, кафтан, сапоги, характерно заправленные за пояс большие пальцы… и совершенно стёбное выражение лица. Помесь радости, удивления и готовности под… подъелдыкнуть. Всё, что на пути попадётся.

– Где ж ты меня так поймал?

– А… это… Ты давеча на Оку смотрел. Ну… а я запомнил.

Ваня! Хрен лысый! Мало того, что «базар фильтруй», так ещё и «фейс придерживай»! Народ же вокруг! Всё видит, всё слышит, всё запоминает… И – лепит. Вот такого… «хрена с бугра с выподвывертом».

Хороший художник показывает не внешность – сущность. Свою сущность показывать… не надо.

Лепить меня я запретил строго-настрого.

«Не лепите. И не лепимы будете».

А эту статую́… хоть и без гранаты… пришлось подарить.

«Я-глиняный» спас Елице жизнь. В Самбии в ходе одного из эпизодов, к ней в спальню ввались трое мужиков. Убивать пришли. Вот этой штукой, которую она на столе держала, Елица первого и приголубила. Со всего маху в лоб. Остальные разбежались.

Потом писала, извинялась, что подарок мой разбила. И благодарила за свой, единственный женский, панцирь. Потому что эпизоды у них… продолжали случаться.

Елица наплакалась, прощаясь с отцом-матерью, обрыдалась с Ракитой, с сёстрами и вечерком заявилась ко мне. В роскошном даренном шёлковом халате с драконами. Покрутилась передо мной, хвастая обновкой. Потом встала напротив, чуть насупилась:

– Иване… Господин мой… Ты… ты меня от смерти спас. Много раз. С самого начала. Когда из родительского дома в Корабце вынул. Я ж ведь там… не выжила бы. И после. Сколь много ты для меня сделал… Измену мою простил, мужа дал… Кабы не ты… Меня бы не было. Отец с матерью – дитё в мир выпустили… Человеком – ты сделал. И подумать страшно – чтоб со мной было бы, коли ты б не повстречался. Что – я бы была. Кусок мяса ходячий, скотинка тупая двуногая, тварь дрожащая… Ты – жизнь мне дал. Всё дал – и душу, и разум, и тело. Возьми. Это всё – твоё.

И распустила поясок.

* * *

М-мать! Стриптизёрка самопожертвующая. Факеншит уелбантуренный!

Не-не-не! Я не про зрелище. Выглядит… очень даже. Даже – очень… Вот когда она так стоит… В напряге и трепете… А у неё тут уже… выросла девочка… мой любимый размерчик… и торчат так… задорно…

С техникой у неё… Стоит как часовой у Мавзолея… Начинать надо с мимики… Личико чуть вниз в пол-оборота, взгляд нежный, скользящий, реснички трепещущие… Ножками… Не в строю же! Все шесть балетных… и дальше… Главное – динамика… Моторика без останова и надрыва… И пошла. Чуть покачивая, чуть поглядывая, потягиваясь-проворачиваясь… как бы не замечая… замедленно-завораживающе… перетекая-переливаясь… привлекая взгляд и вынося мозг…

«Эротика – это постоянное ожидание порнографии».

Моё обычное состояние. Вот, дождался.

Ваня! Спокойно! Девушка разволновалась, расчувствовалась, пришла поблагодарить. Собой…

И чё? – Подарок вполне достойный…

Уймись, хрыч плешивый! Вспомни. Как в 21 веке напрашивались. И очень расстраивались:

– Как «нет»?! А как же теперь?! Это ж надо что-то искать, придумывать-покупать… Или – я не хороша?!

* * *

– Елица, ты очень хороша собой. Ты очень… самая обаятельная и привлекательная. На мой вкус – просто прекрасна. Что не можно глаз отвесть. Но… Кастусь знает?

Дёрнула плечиком, отвела взгляд, пальцы рук, сжимающие отвороты разведённых в стороны пол халата, напряглись. Не знает.

– Он – узнает. Почувствует. Будет подозревать. Никакое благодеяние моё, ни вся любовь твоя к нему – не залечит этой раны. Ему будет больно. А вы… уже одно целое. Его боль – станет твоей. Вы изведёте, возненавидите друг друга. Девочка, я знаю как вырастают плоды ненависти, как колосится злоба. Ты прекрасна, желанна. Но… я не желаю тебе такого будущего.

– Ты… ты… ты не хочешь меня?! Не веришь?! Из-за того… из-за моей дурости с тем… посаком новгородским?!

– О чём ты? А… Я про то уже давно забыл.

– Тогда почему?! Почему ты всё время думаешь?! О том что будет потом?! Вот я. Здесь, сейчас. «Потом» – будет «потом».

– Стоп! Факеншит! Стой где стоишь! М-мать… Ты – одеваешься. И идёшь к своему Кастусю.

– Но… почему?!

– Потому что иначе – тебе будет плохо. А я тебя… слишком… люблю. Чтобы делать тебе больно.

Итить-молотить! Как же тошно быть прозорливым! Предвидеть, понимать, переживать… последствия ещё не случившегося события. Представлять себе собственные чувства через пять минут, через час, через день… сказанные и несказанные слова, пойманные взгляды…

«Умножающий знания – умножает печали».

Прежде всего – «знания» о самом себе. И «печали» – о том же.

Обошёл её. Хоть зрелище отсюда не столь… мозговыносительное. Подал поясок, свёл её руки, так и не отпустившие края халата. Ну вот, стриптиз завершился, обнажёнка прекратилась.

Но… стало ещё хуже. В смысле – лучше.

Она прижалась ко мне в моих объятьях, запрокинула голову, глядя на меня снизу вверх, потянувшись губами к моим… а тонкая шёлковая ткань под моими ладонями не скрывает тайн её тела, не ослабляет его жар… скользит и увлекает… как живая юная кожа под ней…

– Гхр… Кха… Иди.

– Ты… ты меня прогоняешь?!

– Да. Иначе тебе и мне придётся прогнать Кастуся. Из души.

 
«В поцелуе рук ли,
губ ли,
в дрожи тела
близких мне…»
 

Кажется, моё волнение, мой осевший хриплый голос, моя реакция на неё – ей польстили. И как-то успокоила: да, она хороша, вон как самого «Зверя Лютого»… трясёт и потряхивает.

Она, ещё – неуверенно, но уже – довольно, улыбнулась. И, придерживая на груди этот идиотский халат с драконами, убежала.

Факеншит! Что за создания! Постоянно закручивают наши мозги в трубочки! Ведь понятно же: любой исход её визита – плох! Ведь чуть подумать… Где вы видели думающую женщину? Перед прилавком в универсаме?

Ага. Убежала. А как обворожительно она это сделала…! И сейчас они с Кастусем… в их опочивальне… на этом шёлке… вместе с драконами… Он её… а она под ним… а драконы – все оба! – шелестят, переливаются, льнут и… и…

Факеншит! А ведь я ещё поработать собирался! А теперь… все мысли в… в фантазиях о драконах. Пойду, что ли, бревно потаскаю… Для крепкого сна.

Мда… «Зверь Лютый» отличается умом и сообразительностью. Как космический попугай. Ещё: прозорливостью и предусмотрительностью. А не только зверством, лютостью и прочими… животными инстинктами. Но… жаль. Что… я бываю столь убедителен. Она была… ну очень! Повезло этому придурку Кастусю.

Э… виноват – образчику.

* * *

На следующий вечер, примерно в такое же время – снова. Слышу – пришёл кто-то. Женская походка. Неужто она… опять… эта дура решила… Виноват – не дура, а самая обаятельная, привлекательная и… и шелковистая.

Дверь открылась – входит… Самборина.

Облом.

Присмотрелся – нет, не облом, хуже – наезд.

Тип другой, возраст, повадка. Прежнего опыта взаимного общения… Взрослая женщина через четыре месяца после родов… Но – тоже. Только вместо халата – соболья шубка.

Улыбается завлекательно, очень сходно развязывает поясок… Профессиональной школы нет, но жизнь многому научила. Да что они?! Сговорились?! Что-то начинаю ощущать себя гинекологом-стахановцем после очередной трудовой вахты.

– Самборина! Ты это брось! Сигурд знает?

– А надо? Выгнать собрался? Я – не Кастусева девка, которую ты вчера… Я-то так просто – не уйду. А слуг ты звать не будешь – не по чести. Так что – давай. В смысле – бери.

Сдвинула шубку назад, спуская её на отведённые за спину локотки. Сильно распрямившись, будто собралась принять на грудь Звезду Героя – или героини? – уставилась в меня натруженными, набухшими «ресницами» кормящей матери, и, пренебрежительно отпустив шубку – соболью! – падать на пол за её спиной, шагнула ко мне.

Да на такой шубке баргузинского соболя из приданого жены – Темуджин царство своё построил! Чингисханом стал! Потрясателем вселенной! А она её как тряпку – на пол…

Самборина, несколько кривовато изображая улыбкой полную уверенность в правильности происходящего, дергала меня за пояс портупеи, раздражённо бормоча себе под нос:

– По-напридумывают… застёжек… не добраться никак…

Ну, извини. Я предпочитаю быть одетым. Чтобы не стать внезапно мёртвым.

Тут она что-то вспомнила. Видимо, Сигурд примерял с её участием мой подаренный кафтан с панцирем. Оставила в покое пряжку портупеи, обхватила меня одной рукой за шею и, многообещающе улыбаясь в лицо, опустила вторую руку ниже.

Как я уже объяснял, мой доспех имеет множество конструктивных особенностей. Одна из них – способ застёжки. Не на плечах и боку, как бронежилет или калантарь, не на спине, как лифчик или некоторые ламелляры, а спереди, распашной, как пальто или юшман. С традиционной кольчугой, которая – рубахой, одевается через голову и достаёт чуть не до колена – не сравнить.

Полы моего кафтана, естественно, донизу не застёгнуты – в своём же доме сижу! Вот туда она ручкой и влезла. И – нащупала.

– О… ишь ты какой… сам в руку просится… Ой!

У штангистов бывают три упражнения: рывок, толчок, жим… Мне охватило одного – последнего. Отчего я довольно резко исполнил два других – рывком развернул её к столу со свитками, прижал грудями к столешнице и обнажил меч… А? – Нет, ну что вы! Палаш – колюще-режуще-рубящее оружие. Мужчин же господь оснастил исключительно колющим. Ещё бывает ударно-дробящее. Но это не мой случай.

Самборина попыталась вывернуться, поделиться своей точкой зрения на… на происходящие процессы. Потом смирилась с решением общего собрания в моём лице.

Я исполнял традиционные для такой обстановки возвратно-поступательные. Как уже сказано: у штангистов это называется – толчок. У них – двумя руками. Руки у меня были заняты – судорожно сдирал с себя портупею и прочую… амуницию..

Хорошо что держать не надо – сама пришла, не убежит. Промелькнула мысль, что надо бы, всё-таки, уточнить насчёт Сигурда… Тут наши канцеляризмы громко закончились.

Был у меня как-то случай на осциллографе…

Так, ту историю – в другой раз.

Из-за разницы в росте нам было… несколько неудобно. Дама закинула ножку на стол, приподнялась на носочке, оперлась коленкой…

Стол и сломался.

Надо было нормальный письменный стол заказать. Двухтумбовый. Руки не доходят. А на этой «козлиной» конструкции…

Самборина, грохоча столешницей, задвинулась вверх ногами в угол. Откуда и помахивала голыми пятками, нервно хохоча. Мгновение спустя раздался следующий грохот. Это распахнувшаяся дверь влипла в стену. Там, кажется, тоже что-то сломалось.

В дверях стояли трое. «Глаза у них – как молнии блистали».

Нет, это не наёмные злыдни и горлохваты пришли меня убивать, пока я тут голый прыгаю! Это явилась спасать своего государя доблестная стража! Тело-хранители и двере-выносители. Впереди – Курт с оскалом, следом – Сухан с причиндалом, в смысле – с топорами на изготовку. Последним Алу. С рублёвыми глазами. И обнажённым мечом. Вот здесь – палаш.

– Чего вылупились? Голого мужика не видали? Вон пошли!

– А… эта… может… помочь?

– Сгинь! У тебя ещё помогалка не выросла!

Стража доблестно ретировалась, а я приступил к извлечению. Да не того! О чём вы подумали. А этой… княгини. Которая сдавленно хрюкала и хихикала в перевёрнутом состоянии.

Стоило мне прикоснуться к её лодыжкам, как они враждебно задёргались. Пытаясь попасть мне пятками в нос. А из-под столешницы, вставшей на ребро, донеслось страстное и задушевное:

– Ой, ой! Не трогай! Щекотно! Ой… хи-хи-хи… ха-ха-ха… Не… не тро… ха-ха-ха…!

Выдернутая, наконец, из-под этих досок, Самборина утратила порядок в причёске и в украшениях. Приобрела багровый цвет лица. И давилась от хохота.

– Ну ты, Ваня… Ну ты… Зверь Лютый… Много чего видела-слышала… Но чтобы бедную женщину… вот так доской… перее… ублажать… «палки не нашёл»… столяр-извращенец… ха-ха-ха…

Меня… просто сносило от бешенства. Вчера один… облом, сегодня – другой… А завтра?! Это ж войдёт в систему! Это ж вообще сплошное обломинго по жизни! Это ж…! Да и опухнет снова.

– Та-ак. По-культурному у нас не получилось. Письменность… не выдержала. Тогда – по-пролетарски.

Она ещё досмеивалась, но я ухватил её за руку, довольно резко толкнул к валявшейся посреди комнаты на полу шубе.

– А… а по-пролетарски… это как? «На пролёте»? Ха-ха-ха…

– А вот так. На земле. На соболях.

Она ещё не сообразила – что к чему, пыталась как-то возразить. Но я очень торопился, опасаясь утратить… м-м-м… «пик формы».

Все проблемы у людей – между ушами. Но отдача-то от между-ушия – по всему телу! Человек-то и так со своими э… членами не всегда справиться может. А уж с мыслями и чуйствами…!

Впрочем, уже после первых же толчков непривычность ситуации перестала волновать даму. Она раскинулась по соболиному меху, закрыла глаза и предоставила мне никакими кодексами и конвенциями не ограниченное «право на труд».

Мой нервный испуг… насчёт э… п-ш-ш… довольно быстро прошёл, движения стали более размеренными, чувственными. В том смысле, что давали больше пищи для чувств.

Соболь этому весьма способствовал. Довольно длинный мягкий волос щекотал, при движении, некоторые… чувствительные части наших тел. Под верхним слоем проскакивал подшерсток, чуть синеватого цвета, длинный и тоже удивительно мягкий.

Мех шелковистый, нежный, густой и очень блестящий. Но это – ощущения поверхностного прикосновения, ладонью провести. А наличие остевого волоса, который вполне чувствуется при продавливании коленями или, например, спинкой, даёт сочетание ощущения устойчивости и мягкости, гладкости, нежности… по всей поверхности соприкосновения. И – забавно щекочется.

Как ежик по полянке со свежей травкой бегал и хихикал, а лось кайфа так и не словил… Это из старых анекдотов, как-нибудь в другой раз.

В определённом смысле лучше шёлка: не так скользко. Хотя и жарко.

Успокоившись сам, я начал беспокоить свою партнёршу, обращая её внимание на те прелестные ощущения, которые вызывает в ней мой подарок.

Самборина последовала моему совету: попыталась почувствовать себя. Изменение её дыхания позволило мне надеяться, что м-м-м… процесс утратит чисто прагматический характер торговой сделки: он мне – шубку, я ему – дырку. И – расплатилась. Высокородная проститутка – это, конечно, интересно. Но лучше – высокопрофессиональная.

Тут дверь осторожно приоткрылась. И к нам пришёл Курт.

Самборина занервничала, завозилась. Пришлось шикнуть: «раз – лежи, и два – молча».

Курт обошёл нас по кругу, обнюхал.

* * *

Как известно, женщина способна на 4 чуда:

– намокнуть без воды;

– истекать кровью без ран;

– давать молоко не поев травы;

– затрахать любого не раздеваясь.

* * *

Из «большого каре» женских чудес Курта более всего потряс «третий угол». Волчий нюх был озадачен запахом молока. Князь-волк попытался выяснить – откуда так сладко пахнет. Чем совершенно сбил меня с ритма. Пришлось рявкнуть.

Злобная хвостатая скотина, прекрасно понимая нынешнюю… м-м-м… ограниченность диапазона моих реакций, как мышечных, так и душевных, улеглась на пол сбоку, почти нос к носу с Самбориной, которая не сводила с него потрясённых глаз. Так они и лежали, разглядывая друг друга почти в упор.

* * *

Надо, наверное, напомнить об некоторых аспектах образа жизни аборигенов, и вытекающих из них (из аспектов) несколько непривычных для жителей 21 века, следствиях.

Климат. Как ни удивительно, может быть кому-то, но на Руси – холодно. Лозунг Копакабаны, Тропиканы, Ибицы, Карибов и прочей… Полинезии – «мы будем пить и сношаться как дети», в смысле: как дети дикой природы – мартышки – у нас не проходит. Жить на Руси по-мартышечьи… Разве это жизнь? Лучше я сразу умру. Ещё до первых заморозков.

С ноября по апрель топят печи. Не для приготовления пищи – эти-то горят всегда – для обогрева помещения. У крестьянской семьи, как правило, одна печь. И только одно тёплое помещение – сама изба. В ней и проводит время семейство. Все постоянно на глазах у всех. На глазах, на ушах, плечом к плечу…

Уединиться – коротенькая пробежка по снегу до отхожего места. И, стуча зубами, быстро обратно.

Бывают, конечно, и минуты одиночества. В тулупе, шапке, рукавицах… с топором, кобылой, дровнями… Пошёл в лес за дровами. Или, там, сенцо оставшееся вывезти. И быстренько назад – в тепло, к семейному очагу, в избушку свою… Как давит на психику холод, постоянная темнота, когда просто отсвет углей на поде печи – уже счастье… кто замерзал в ночи – поймёт.

 
«Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
…
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал».
 

Это – наше. Исконно-посконное. Вот только Пастернак, как и положено поэту, несколько идеализирует: восковая свеча – только в обеспеченных семьях, у большинства – «воск на платье» не капает. Да и башмачки не падают. Ввиду отсутствия наличия.

Люди сбиваются к огню, к теплу, в то небольшое пространство, где только и можно выжить… Остальные – «мартышки» – потомства не оставили.

Если родители вздумают «побаловаться» – всё семейство это слышит. А некоторые, если здесь же живут бабушки с дедушками, родственники-свойственники – и комментируют.

Публичность секса есть, безусловно, свойство всемирное. Дожившее до… до весьма прогрессивных времён. Об этом писали уже в начале 20 века русские деревенские прозаики, ближе у концу века доносились до меня из-за стенки взволнованные крики маленькой девочки, подпрыгивающей в своей кроватке с воплем:

– Папа! Не ешь маму!

А жо поделаешь? Общага. «Все так живут».

Или вот вариант с примусами:

«– Общежитие студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца… Тут вот рядом стоял скелет, собственность студента Иванопуло. Он купил его на Сухаревке, а держать в комнате боялся. Так что посетители сперва ударялись о кассу, а потом на них падал скелет. Беременные женщины были очень недовольны…

Большая комната мезонина была разрезана фанерными перегородками на длинные ломти, в два аршина ширины каждый. Комнаты были похожи на пеналы, с тем только отличием, что, кроме карандашей и ручек, здесь были люди и примусы.

– Ты дома, Коля? – тихо спросил Остап, остановившись у центральной двери.

В ответ на это во всех пяти пеналах завозились и загалдели.

– Дома, – ответили за дверью.

– Опять к этому дураку гости спозаранку пришли! – зашептал женский голос из крайнего пенала слева,

– Да дайте же человеку поспать! – буркнул пенал № 2.

В третьем пенале радостно зашипели:

– К Кольке из милиции пришли. За вчерашнее стекло.

В пятом пенале молчали. Там ржал примус и целовались.

…

– Прекрасное утро, сударыня, – сказал Ипполит Матвеевич.

Голубоглазая сударыня засмеялась и без всякой видимой связи с замечанием Ипполита Матвеевича заговорила о том, какие дураки живут в соседнем пенале.

– Они нарочно заводят примус, чтобы не было слышно, как они целуются. Но, вы поймите, это же глупо. Мы все слышим. Вот они действительно ничего уже не слышат из-за своего примуса. Хотите, я вам сейчас покажу? Слушайте!

И Колина жена, постигшая все тайны примуса, громко сказала.

– Зверевы дураки!

За стеной слышалось адское пение примуса и звуки поцелуев.

– Видите? Они ничего не слышат. Зверевы дураки, болваны и психопаты. Видите!..

– Да, – сказал Ипполит Матвеевич.

– А мы примуса не держим. Зачем?…».

Теперь уберите фанерные перегородки. «Фанера, как известно из физики, – лучший проводник звука». Но она хоть визуальную картинку ограничивает. Выкиньте примусы – их ещё не изобрели. Мезонин? – Это кто такой?! – Закопайтесь на полтора метра в землю. Как заглублены жилища посадских в Городце Радиловом. Заберитесь на скрипучую лавку или полати и, прислушиваясь к сопению и вскрикам во сне детей, к кашлю и ворчанию тёщи или свекрови, займитесь самым главным в вашей жизни делом – «Судьбы скрещеньем» – деланьем русского народа. Будете обращать внимание на всяких… со-избёшников – народа не будет.