Текст книги "Зеленая звезда (Человеком быть, это трудно)"

Автор книги: Ульмас Умарбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Абдулла посмотрел на Саяру. Девушка вертела в тонких пальцах чайную ложку.

– Спасибо, – сказал он тихо, – Мне отец говорил об этом.

– Да, вот еще что. Взгляни-ка на это уравнение… Профессор вынул из кармана карандаш и быстро написал что-то на бумажной салфетке. – Только ты не подумай, что это собеседование, мне просто интересно, что ты скажешь по этому поводу.

Абдулла положил салфетку перед собой. Лицо его словно окаменело. Потом он машинально протянул правую руку, и профессор вложил, в нее карандаш. Саяра прыснула в кулачок.

– Это, по-моему, решается вот так, – произнес Абдулла слегка изменившимся голосом. – Вот. – И он вернул салфетку профессору.

Турсунали-ака удовлетворенно кивнул.

– Ну что ж, верно… Тем лучше, – прибавил он. – Ну а вот такую задачку ты раскусишь?

И опять словно окаменело лицо Абдуллы. Наконец он поднял глаза на профессора:

– Я знаю, как решать эту задачу. Но мне потребуется минут двадцать…

– Молодец, Абдулла. Правильно. Но ее можно решить и в два счета. Этому тебя научат в первом же семестре.

– Папа, ты ему настоящий экзамен устроил… А мне кажется, он не хочет ехать в Ленинград, – вдруг сказала Саяра.

Абдулла молчал. Турсунали-ака мельком глянул на него и произнес:

– Подумай, Абдулладжан. Посоветуйся с домашними. Вообще-то документы уже надо отправлять. Все же, думаю, через два дня не поздно будет. – Он поднялся с места, давая этим понять, что разговор окончен.

У ворот Саяра, улыбаясь протянула Абдулле руку:

– До свидания.

– До свидания, – Абдулла крепко пожал узкую девичью ладонь.

Когда ворота закрылись за ним, Абдулла облегченно вздохнул, провел рукой по лицу. Кажется, он выдержал испытание. Надо же, какие хорошие люди! Какие интересные люди! С ними не то что в Ленинград… «До свидания». Почему она так с ним попрощалась? Почему это слово она произнесла по-узбекски – «хаир»? Однако у нее это получилось очень мило: «Хайр»…

– Сынок, – обратился Гафурджан-ака к сыну, когда тот пришел домой, – когда же ты навестишь Турсунали-ака? Ведь он приглашал тебя зайти.

– Я уже встретился с ним, – сказал Абдулла.

– Встретился? Когда?

– Только сейчас оттуда.

– Ну и как?

– Он, по-моему, хочет, чтобы я поехал в Ленинград.

– Вот видишь, а я тебе что говорил? Этот человек ничего, кроме добра, нам не желает. Что ты ему ответил?

– Пока ничего. Да он и не настаивал. Сказал, чтобы я подумал, посоветовался с домашними.

– Ну, наше мнение ты уже знаешь. А сам-то ты как? Сам-то что решил?

Гафурджан-ака с нетерпением ожидал ответа.

– Может, и поехать мне?.. – тихо спросил Абдулла.

Внезапно с террасы послышался какой-то шум.

Это Шаходат-хола, услышавшая слова сына, нечаянно уронила на пол блюдце, которое она держала в руках.

13

Абдулла не знал, что профессор Курбанов по договоренности должен был читать лекции в новом институте только три года. Два года он уже проработал. Следовательно, опекать свою дочь в Ленинграде он мог только на первом курсе. Через год Турсунали-ака должен был вернуться на старую работу в Ташкент.

– Неужели только из-за меня ты хочешь заставить его поехать? – спросила у своего отца Саяра после ухода Абдуллы.

Профессор внимательно посмотрел на свою дочь и ответил:

– Нет, не только из-за тебя. Не только. Так что успокойся. Ты ведь уже не маленькая, за год успеешь привыкнуть к новой жизни. Я просто желаю добра этому парню. Отец у него из настоящих, честных людей.

– А если он не поедет?

– Это другой разговор. Не поедет так не поедет, дело его. Но я считал себя обязанным сделать ему это предложение, зная все про этот институт, понимая его значение. Что ты скажешь мне на это?

Саяра пожала плечами. Ей было все равно, поедет Абдулла или нет. Она впервые с ним виделась, впервые с ним разговаривала… Если не поедет, она не станет переживать. А коли поедет, тоже плохо не будет. Она попыталась вспомнить его лицо. Странно, ничего не получалось. А вроде симпатичный парень, высокий, широкоплечий. Да и задачки так здорово решает… Вот только он по-русски говорит неважно. Как она по-узбекски. Это, конечно, объяснимо. Он окончил узбекскую школу. Ну что ж, если ему будет трудно, Саяра ему поможет. Поможет не только правильно говорить. Она научит его танцам. Удивительно, почему это многие узбекские парни и девушки не умеют танцевать? Ведь это такое удовольствие, такая радость!

Саяра зашла в свою комнату и включила радиолу, свои любимые «Дунайские волны». Она постояла немного, покачиваясь в такт широкой красивой мелодии, потом схватила большого плюшевого мишку, подаренного когда-то отцом, и – раз-два-три! – плавно закружилась с ним по комнате. С этим мишкой Саяра до сих пор спала вместе.

* * *

– Вы танцуете? – сразу спросила Саяра, когда Абдулла пришел к ним вечером на другой день.

Абдулла такого вопроса не ожидал.

– Немного, – покраснев, ответил он. – Но я… я…

– Потом доскажете, пойдемте.

Девушка взяла его за руку и потащила к себе в комнату.

– У нас дома нет никого. В гости ушли. А мне одной скучно.

С этими словами Саяра попыталась отодвинуть в сторону стол, стоящий посреди комнаты. Но сил у нее не хватило, и она, сдвинув брови, уставилась на Абдуллу. Абдулла стоял улыбаясь. Он не сразу понял, что от него требовалось.

– Помогите же мне! – сказала Саяра.

– Простите…

Абдулла мигом отодвинул стол. Саяра завела пластинку и подошла к нему:

– Фокстрот.

Всем своим видом, непосредственностью, свободными манерами Саяра резко отличалась от девушек, которых до этого видел и встречал Абдулла. С несколько смущенным видом он взял ее за талию и повел все расширяющимися кругами.

Через минуту Саяра сказала по-узбекски:

– А я-то, дура, думала научить вас танцевать…

– Ого! – удивился Абдулла. – Оказывается, вы по-узбекски очень хорошо говорите.

– Если мне об этом не напоминают, – призналась Саяра, поднимая голову и глядя ему прямо в глаза. – Отец смеется над моими ошибками, поэтому мне и не хочется говорить с ним по-узбекски.

– А с матерью разговариваете?

– И с матерью, и с соседями.

– Если будете упражняться, так еще чище станете говорить…

– Это верно… А у вас как дела с русским языком?

– Не очень важно. Можно сказать – плохо.

– Если поедете в Ленинград, я вас подучу. Вы поедете?

– Да. Я и пришел для того, чтобы сказать об этом вашему отцу.

– Ну что же, будем учиться вместе.

Эти слова Саяра произнесла с таким безмятежным спокойствием, что Абдулла не мог разобрать, рада она его сообщению или нет. «Ей все равно», – подумал он. Настроение у него сразу упало. И вот, забывшись, он наступил девушке на ногу.

– Простите, – сказал он, покраснев.

– Ничего, – Саяра улыбнулась. – Это случайно. Вы очень хорошо танцуете. А в узбекских школах это дело плохо поставлено.

– Если бы я танцевал хорошо, разве наступил бы вам на ногу? Вам не больно?

– Нет, уже прошло. А вы умеете танцевать твист?

– Нет, этого я не умею.

– В Москве танцуют только твист. И в Ленинграде. У меня есть одна пластинка. Завести?

Абдулла кивнул.

Девушка подбежала к радиоле, остановила ее и стала перебирать пластинки, в беспорядке лежащие на столе.

– Куда она запропастилась?

Абдулла стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на Саяру. Да, интересная девушка. Непосредственная, милая. Но Гюльчехра еще милее. Гюльчехра как-то ближе, она ему родная. А он едет от нее в Ленинград. Как Гюльчехре все это объяснить? Да очень просто! Почему только ему это раньше в голову не приходило? Столько времени зря мучился! Он пошлет ей письмо. Да, он будет учиться в Ленинграде. Что из этого? Все дело в том, что никому не известно, приедет Гюльчехра через год в Ташкент или нет. Об этом она и сама не знает. Все зависит от того, как сложатся обстоятельства. Если она сможет вырваться из кишлака, то почему бы ей не поехать учиться вместо Ташкента в Ленинград?! А если не сможет, то не все ли равно, откуда к ней будет приезжать Абдулла на летние каникулы – из Ташкента или из Ленинграда? Гюльчехра должна это понять. Ну а Саяра – что ж, вместе с Саярой они будут учиться в этом новом институте, только и всего. Ведь между ними ничего нет. И быть не может. Во-первых, он любит Гюльчехру, во-вторых, у Саяры может быть свой парень. И даже если нет, то все равно Абдулла ей не нравится. Если бы нравился, она, конечно, обрадовалась бы, когда узнала, что он едет. А то ведь нет.

– Вот, нашла! – сказала наконец Саяра, перебрав чуть не все пластинки. – Это очень хороший твист.

Зазвучала веселая, ритмичная музыка.

– Ну как, нравится?

– Нравится.

– Ну, тогда давайте потанцуем.

– Нет, – ответил, улыбаясь, Абдулла. – Я не умею это танцевать.

– Это легче, чем фокстрот. Смотрите.

Саяра развела руки в сторону, плечики ее вздрогнули… Абдулле пришлось на каком-то вечере увидеть, как танцевали твист. Тогда ему это не понравилось. Теперь же, наблюдая за движениями Саяры, он понял, что в этом танце нет ничего неприятного – наоборот, интересно и даже… красиво. Невольно стал он хлопать в ладоши в такт музыке.

Потом Саяра завела вальс. Тут уж Абдулла показал, на что он способен. Одно удовольствие было танцевать с Саярой. А после вальса – танго, потом снова вальс, фокстрот…

Когда кончился фокстрот, Саяра вдруг спросила:

– А вы не считаете меня легкомысленной?

– Нет, что вы, – ответил поспешно Абдулла. – Я очень рад знакомству с вами.

– И я тоже. Я люблю танцы. И вообще обожаю музыку. Даже когда что-нибудь делаю, слушаю радио. Скажите, а вам нравится опера?

– Какая опера?

– Вообще оперы. Например, «Аида», «Чио-Чио-Сан»…

– Да, – сказал Абдулла. – Недавно я слушал «Кероглы». Мне очень понравилось.

– Хорошая опера. Но мне больше нравятся итальянские. Хотите услышать арию из «Травиаты»? Поет Тито Гобби.

– Конечно, конечно, – вымолвил Абдулла. Он хотел было спросить, а что в нем такого особенного, в этом Тито Гобби, но не осмелился. Как бы впросак не попасть! Ведь он, признаться, не очень-то разбирается в серьезной музыке. Времени не было да, может быть, и желания…

– Когда-то я собиралась поступать в консерваторию. Потом передумала. – Саяра покачала головой. – Мне вдруг физика понравилась.

– А вы бы могли учиться в консерватории заочно?

– Тсс! – Девушка приложила палец к губам. – Началось.

Тито Гобби пел по-итальянски, и Абдулла, разумеется, ничего не понял, но слушал со вниманием. Саяра сидела с отрешенным видом, и, когда пластинка кончилась, Абдулле захотелось спросить, о чем таком грустном она думает, но Саяра сама обратилась к нему:

– Ну как, хорошо?

– Да. Очень.

– А вам раньше не приходилось слышать?

– Приходилось… слышать, – Абдулла смешался, – но… не эту арию, а… другую.

– Это очень хорошая ария. И к тому же еще никто не спел ее лучше, чем Тито Гобби. Если в «Фаусте» нет равных Шаляпину, то в «Травиате» – Гобби. А у нас нет такого голоса, нет у нас и подобной оперы. – Саяра вздохнула.

– Вы очень расстраиваетесь из-за этого?

– А вы разве нет? Республика у нас богатая, как будто все есть. А вот голосов – нет. Одна Халима-апа. Кого еще назовете?

Никого не мог назвать Абдулла. И не потому, что был согласен с Саярой, а потому, что у него на этот счет попросту не было собственного мнения. Кроме своих уроков и экзаменов, Абдулла мало чем интересовался. До него вдруг дошло, каким неотесанным выглядит он по сравнению с Саярой. «Да, мне далеко до нее, – с обидой подумал он. – Наверно, все дело в том, что она – дочь профессора, а я – сын торгового работника. Но ведь я в этом не виноват». Наконец Абдулла прервал затянувшееся молчание.

– А «Гюльсара»? «Гюльсара»… – неуверенно повторил он. – По-моему, это хорошая опера.

– Вот только она одна…

Абдулла улыбнулся. Слава аллаху, тут он попал в точку. Саяра с ним согласилась.

– Ведь это правда, – продолжала девушка, – после «Гюльсары» у нас ничего стоящего не появилось. Не появилось и новых голосов. Иной раз даже как-то не по себе становится…

Абдулла не отрывал от нее глаз. Наверно, еще трудней ему придется, если она заговорит о литературе. Но ведь этого не избежать…

– Саяра, у вас много книг? – неожиданно спросил он.

– Нет, не очень. А что?

– Можно мне посмотреть?

– Пожалуйста.

Саяра повела его в соседнюю комнату. На всех стенах были книжные стеллажи. Абдулла так и ахнул:

– Большая библиотека…

– Тут большинство книг научные. А вот здесь, в простенке, то, что я люблю.

– Вы все это прочитали?!

– Да. Сейчас перечитываю Хемингуэя. Вы любите его?

– Да как сказать… – Абдулла замялся. – А можно у вас брать некоторые книги?

– Можно. Но…

В это время зазвенел дверной звонок.

– Подождите. Я сейчас… – Саяра выбежала из комнаты.

«Я должен прочитать все эти книги. Почему она могла, а я не могу? – думал Абдулла. – Только где взять время!»

– Папа! – зазвенел голосок Саяры. – Он здесь!

– Кто?

– Абдулла. Он поедет.

– Очень хорошо, – сказал Турсунали-ака.

– Мы тут с ним слушали музыку, танцевали…

– А чай поставила? – послышался женский голос.

«Наверно, это ее мать», – догадался Абдулла.

– Ой! Забыла!

– Тебе бы только танцы. Давай-ка займись чаем!

Абдулла вышел в гостиную.

– Здравствуйте, Абдулладжан. Мадина! – профессор повернулся к жене. – Это сын Гафурджана-ака.

– Как поживаете, молодой человек? – немного растягивая слова, спросила жена профессора. – Так вы определенно решили ехать?

– Да…

– Очень хорошо, если так. Боюсь, эта проказница Саяра, наверно, уморила вас голодом!

– Я сыт, – улыбнулся Абдулла. – Только собрался уходить.

– Ну как же так… – Турсунали-ака покачал головой. – Теперь вы должны посидеть с нами. Или о вас будут беспокоиться?

– Нет, – сказал Абдулла. – Я их предупредил.

– Ну так в чем же дело?..

И Абдулла пробыл в доме профессора до самого позднего вечера. Теперь он уже не так смущался и меньше робел, чем в прошлый раз. В семье профессора царили искренность и радушие. Отец и дочь необидно подтрунивали друг над другом. Под конец Турсунали-ака взял у Абдуллы аттестат и попросил его написать заявление на имя ректора института. Абдулла должен прибыть в Ленинград спустя месяц, двадцать пятого августа, сам же профессор поедет раньше, через три дня ему уже надо быть в институте. С ним вместе поедет и Саяра…

Девушка проводила Абдуллу до ворот.

– Смотрите не передумайте, – лукаво сказала она.

Абдулла рассмеялся:

– Куда я теперь денусь, если даже и передумаю?.. Ведь мой аттестат в руках вашего отца, Саяра.

Девушка протянула ему руку:

– Завтра придете?

– А можно прийти?

– Конечно! Мы сходим в кино. На новый фильм.

– Как называется?

– «Любовный напиток». Играет Джина Лоллобри джида.

– До завтра, Саяра…

– До завтра, Абдулла.

Он шел домой по тихой темной улице и улыбался. Еще месяц – и прощай Ташкент. Внезапно он остановился, поднял голову, нашел в ярком ночном небе свою зеленую звезду и подмигнул ей. «Надеюсь, ты будешь светить мне и в Ленинграде», – подумал он и вдруг вспомнил, что еще не нашел звезду для Гюльчехры. «Надо будет заняться этим как-нибудь на досуге, так сразу не выберешь», – решил Абдулла. И все же настроение у него как-то потускнело, он почувствовал себя немного виноватым. Хотя в чем? Что он такого сделал?

Некоторое время Абдулла стоял у своих ворот, не решаясь войти. До чего их дом старый! До чего невзрачный! Случись, придет к нему Саяра, так он со стыда сгорит! И опять же эти книги. Всего-то их у него штук восемьдесят, все в нише помещаются. Саяра Хемингуэя перечитывает. Перечитывает! А он его и не читал. Все больше по программе, экзамен ведь надо было сдавать, золотая медаль не шутка. Но ничего. Он еще ее догонит. Обязательно догонит. А после окончания института первое, чем надо заняться, – это дом подновить или же купить новый. Одну комнату он отведет под библиотеку, другая, самая большая, будет залом-гостиной, ну и, конечно, отдельную комнату займет столовая… Да, так он и сделает.

Долго не мог заснуть Абдулла. Все в родном доме казалось ему отталкивающим: и старый желтый самовар, стоящий в нише, и потолок из покоробившейся фанеры, и дряхлая балахана, и эта дурацкая люлька – бешик…

На следующий день он пришел к Саяре и застал у нее целую компанию молодежи. Весело было, шумно. Саяра про кино и не вспомнила. Абдулле это не понравилось. Не понравилось ему и то, что она никак не выделяла его среди других парней. И до Абдуллы внезапно со всей очевидностью дошло, что он для Саяры всего лишь один из многих, да, именно так, всего лишь один из многих. Это ощущение не покинуло Абдуллу и на другой день, когда они все-таки пошли вместе в кино…

Перед отъездом профессор пришел попрощаться с Гафурджаном-ака.

– Абдулладжан теперь наш, – пошутил он, поздоровавшись с хозяином.

– Я охотно отдаю его вам, как говорят старики: кости отроков наши, а мясо ваше.

Они рассмеялись.

– Турсунали, спасибо вам, – на глазах Гафурджана-ака вдруг заблестели слезы. – Я вам очень благодарен. Вся надежда у нас на Абдуллу. Когда мы состаримся, он будет светильником в нашем темном доме. И вот мы его отпускаем… Главное, чтобы вы там присмотрели за ним. И этого будет достаточно.

– Что вы, пока он не освоится, пока не разберется, что белое, а что черное, я ему буду помогать. А потом он уже сам будет знать, что делать. Я буду о нем справляться, – сказал Турсунали-ака. – Так что можете быть спокойны.

– Спасибо, спасибо.

Наутро Абдулла провожал профессора и Саяру в аэропорт.

– Приезжайте пораньше, – сказала на прощание Саяра. – Я вам покажу город. Покатаемся по Неве на «Ракете».

Когда самолет скрылся в облаках, сердце у Абдуллы защемило. И он не мог понять почему.

14

Когда он отворил ворота, его родители сидели рядышком на супе. Вид у них был невеселый. Абдулла тоже присел на край супы, вопросительно посмотрел на мать.

– Ну что, проводил? – спросила Шаходат-хола.

– Да

– Скончалась Саодат-апа.

– Кто?

– Саодат-апа, соседка твоего дяди в Мингбулаке, – объяснила Шаходат-хола.

– Это кто же, мать Гюльчехры?! – Глаза Абдуллы расширились, он медленно поднялся с места.

– Да. Кажется, ей и сорока лет не было, так, отец?

– Во всяком случае, что-то около этого, – подтвердил Гафурджан-ака. – Что мы будем делать?

– Не знаю, – сказала Шаходат-хола. – Может, дадим телеграмму?

– Не говори глупостей, – отрезал Гафурджан-ака. – Человек умер, а ты – телеграмму! Съездила бы вместе с Абдуллой.

– Оставить тебя одного?

– А что со мной сделается? Я здоров как бык. И потом, два дня – не год. Поезжайте. Вечерним поездом.

Шаходат-хола задумалась.

– Слышала, что я сказал? Собирайся в дорогу. Ведь надо купить того, другого…

Абдулла стоял потупившись. Бедная Гюльчехра. Каково ей теперь! Прощаясь, они обещали писать друг другу. Письма Гюльчехры должны были приходить на почту до востребования. Он-то не сдержал своего обещания – неужели из-за Саяры? Нет, просто некогда было. А написала ли Гюльчехра? Почему он до сих пор не думал об этом?

И Абдулла заторопился на улицу.

– Куда? – бросил ему вслед Гафурджан-ака. – Не уходи далеко.

– Я скоро вернусь.

К счастью, почта еще не закрылась на обед. Абдулла вынул из кармана свой досаафовский билет и протянул его девушке, сидящей у окошка.

– Пожалуйста, мне должно прийти письмо из Коканда…

– Без паспорта мы не выдаем, – равнодушно сказала девушка.

– Я вас очень прошу, это важное письмо. Я сейчас сам еду в Коканд.

– А коли сами едете, зачем вам письмо?

– Беда случилась. Неожиданно приходится ехать. Да есть ли письмо-то?

Девушка лениво стала перебирать груду писем. Вынула одно, повертела его в руках и покосилась на Абдуллу.

– От кого должно прийти письмо?

– От Саидовой. Саидовой Гюльчехры, – торопливо ответил Абдулла. – Есть?

– Есть. Кем она вам приходится?

– Знакомая. Хорошая знакомая.

– Гм… – Девушка покачала головой. – Знаем мы ваших знакомых. Сказали бы просто, что это ваша подружка, с которой вы встречаетесь.

Абдулла разозлился.

– А какое это имеет значение? – спросил он с вызовом.

– Если это для вас не имеет значения, то для нас имеет, – грубо сказала девушка. – Из-за нестоящего любовного послания вы доставляете беспокойство всей почте. Берите. В следующий раз приходите с паспортом.

Абдулла взял конверт и тут же надорвал его.

«Здравствуй, Абдулла. Немного прошло времени с тех пор, как ты уехал. А мне кажется, что много. Моей маме стало совсем плохо. Приезжал знаменитый доктор, ничего не смог сделать… Сказал, что нет надежды. Он ушел, а я целый день проплакала. Вечером оставила отца возле матери и вышла на улицу. Сама не знаю, как очутилась у нашего родника. Помнишь, сколько раз мы там сидели? Как ты живешь, Абдулла? Мне кажется, без тебя в кишлаке стало совсем пусто. Если будет у тебя возможность, приезжай перед началом занятий. Может, к тому времени и мать поправится. Я жду тебя с нетерпением. Гюльчехра».

И еще было выведено внизу страницы: «Прости, я писала у очага. Могут встретиться ошибки».

Абдулле стало не по себе. Почему он ей не написал? Ведь они условились. Бедная девушка, что она сейчас делает? И вообще, что она теперь будет делать?

До самого отъезда да и в поезде Абдулла был мрачен. Шаходат-хола после нескольких неудачных попыток вовлечь его в разговор замолчала…

Солнце уже начинало припекать, когда они подошли к Мингбулаку. В доме бабушки никого не было, кроме жены Абида-ака.

– Все на похоронах, – тихо сказала она.

Абдулла поставил чемодан на веранде и вышел на улицу. Возле дома Гюльчехры стоял понурившись Самад. Абдулла тихо приблизился к нему, они поздоровались молча, кивком головы.

– Выносят! – прошептал Самад.

Абдулла заглянул в ворота. Над женщинами и мужчинами, заполнявшими двор, поднялся гроб, накрытый красным бархатом, колыхнулся в руках людей и поплыл к воротам.

Напрасно Абдулла искал Гюльчехру в густой толпе. Людские волны подхватили его и понесли по пыльной дороге за околицу кишлака.

Кладбище было довольно далеко от Мингбулака. Нещадно палило солнце. Многие изнемогали от жары. Когда гроб опустили на землю, подул легкий ветерок. Абдулла ощутил пряный запах бурьяна и огляделся. Ветви яблонь гнулись под тяжестью плодов. Если бы не гроб под красным бархатом, если бы не старики в чалмах, кладбище это вполне можно было принять за обычный яблоневый сад, в котором еще не собран урожай.

Со дна узкой ямы поднялся могильщик, одетый в белый халат, и что-то сказал высокому широкоплечему человеку, стоящему рядом с гробом.

– Кто это? – спросил Абдулла у Самада.

– Раис. Нормат-ака.

Председатель колхоза поднял руку…

– Слушайте, слушайте, – раздались голоса.

Нормат-ака провел рукой по лицу и начал тихим голосом:

– Товарищи, сегодня у нас большое горе. Мы прощаемся с нашей сестрой, мы прощаемся с нашей Саодат.

В толпе кто-то всхлипнул. На глазах Нормата-ака заблестели слезы.

– Наша сестра Саодат, – продолжал он, – была великой труженицей. Еще девочкой работала кетменем, сажала хлопок. А в годы войны она села за руль трактора. Саодат знают у нас в кишлаке и стар и млад, все с уважением относились к ней. Тяжелая болезнь замучила нашу сестру. Теперь нет среди нас Саодат. Однако она всегда с нами, она в наших сердцах. Прощай, любимая сестра, прощай, Саодат. Спи спокойно.

Женщины заплакали, зарыдали, и все звуки покрыл звенящий голос Гюльчехры:

– Мама!! Не оставляй нас, не уходи, мамочка!!!

Абдулла не выдержал, отвернулся. В глазах у него защипало. Понуро возвращались люди с кладбища. Ганишера-ака вели под руки…

Ближе к вечеру Абдулла отнес чаю старикам, по обычаю держащим траур на улице. Тут он и увидел Гюльчехру. Девушка была в черном атласном платье, на голове черный платок. Бледная, под глазами темные круги, веки воспаленные, красные. Гюльчехра посмотрела на него без выражения и тут же опустила голову, прошла мимо. Ни разу до этого Абдулле не приходилось видеть человека, настолько убитого своим горем. Он оглянулся на нее и медленно двинулся вверх по улице, к окраине кишлака. На огороде темными колышками торчала стерня кукурузы. С горьким чувством утраты вспомнил Абдулла, как встретились они с Гюльчехрой в веселых зеленых стеблях.

Незаметно стемнело. Издали послышался крик мальчика-подпаска: «Кур-курей». Раз-другой залаяла, захлебываясь, собака, и снова стало тихо. Ночь, волшебная, умиротворяющая ночь растекалась над кишлаком. Однако не в пример тем недавним, прошлым ночам эта совсем не радовала Абдуллу. Перед его глазами стояла бледная Гюльчехра в траурном платье, гроб, накрытый красным бархатом. «Что теперь делать бедной девушке? – думал он, – Гюльчехра должна теперь бежать из Мингбулака, бежать от своего горя. Зачем ей теперь этот кишлак?» Для нее лучше будет, если уедет, если уедет вместе с ним в Ленинград. Она может поступить в другой институт, не обязательно в физический. Это не имеет никакого значения, они будут в одном городе, этого достаточно. Но сможет ли она уехать?

Занятый этими мыслями, Абдулла и не заметил, как очутился возле самой плотины. Он оглянулся назад, на кишлак. Светились всего три-четыре окна. Остальные дома тонули во тьме. «И Гюльчехра не спит, – подумал Абдулла. – Хоть бы поспала часок. Что она сейчас делает? Плачет, наверно».

Он вздохнул и поднялся по цементным ступенькам. Если бы он сейчас увидел ее, то нашел бы самые лучшие душевные слова, он бы утешил ее. «Не печалься, Гюльчехра, – сказал бы он. – Всем суждено умереть. Конечно, Саодат-апа ушла преждевременно. Она могла бы еще долго жить. Могла бы сидеть во главе стола на твоей… на нашей свадьбе. Но что поделаешь? Изменить ничего нельзя. Не плачь, слезы теперь бесполезны. Больше не надо себя мучить…»

Внезапно Абдулла уловил звук чьих-то шагов. Сердце его сильно забилось. Шаги приближались.

– Гюльчехра!.. – позвал он. – Гюльчехра, это ты?

– Я, – послышался глухой голос. – Я…

Абдулла побежал ей навстречу:

– Гюльчехра…

Девушка стояла, опустив руки. Он взял ее за плечи, притянул к себе. Гюльчехра дрожала всем телом.

– Не надо, Гюльчехра, не надо…

Однако этими словами он только подлил масла в огонь. Девушка заплакала навзрыд. Больше Абдулла уже ничего не говорил, он только крепко прижимал ее к груди. А потом вынул платок и стал вытирать ей слезы, как маленькой.

Через некоторое время Гюльчехра перестала всхлипывать.

– Вот, – сказала она слабым голосом. – Одна я осталась. Похоронили маму… Не знаю, как это я переживу… Абдулла, теперь все кончено. Я не могу бросить отца, Алишера – он ведь еще ребенок. Их надо кормить, готовить, стирать… Я не смогу поехать в Ташкент, – И девушка снова зарыдала.

Никаких мыслей не было у Абдуллы, кроме одной: как бы ее успокоить.

– Ничего, – сказал он, – ничего. Мы будем переписываться. Я буду приезжать сюда на каникулы.

Абдулла вымолвил это и понял, что разговор о Ленинграде сейчас не к месту. И так хватит огорчений.

– Я приеду, Гюльчехра, приеду! Ты меня слышишь?

– Слышу… – тихо ответила девушка.

– Больше не будешь плакать, ладно?

– Не буду… – покорно ответила она. – Я… Я тебя люблю.

– Я тоже, – сказал Абдулла, прижимая ее к груди. – Я тоже тебя люблю.

«Разве можно не любить такую девушку? – думал он про себя. – Родная моя Гюльчехра, только ты успокойся. Я приеду, я обязательно приеду».