![](/files/books/160/oblozhka-knigi-zelenaya-zvezda-chelovekom-byt-eto-trudno-1623.jpg)
Текст книги "Зеленая звезда (Человеком быть, это трудно)"
Автор книги: Ульмас Умарбеков
Жанры:
Прочая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
3
Несколько лет назад, в знойный летний день, молодой человек стучался в ворота дома под белой железной крышей, стоявшего на окраине кишлака Мингбулак. Было очень жарко. Белая поплиновая рубашка молодого человека прилипла к лопаткам, платок, подложенный под воротник, был мокрый насквозь, хоть отжимай. Он то и дело стряхивал кончиками пальцев капли пота со лба.
Открывать ему не спешили, и молодой человек, переложив тяжелый чемодан из руки в руку, поднажал на дверь плечом. Новая, с резным узором дверь отворилась со скрипом. Он зашел в маленький квадратный дворик. Сури – деревянный помост возле дома – был пуст. Справа по канальцу, сложенному из кирпича, струилась вода и выливалась в цветник. Молодой человек подошел вплотную к винограднику и только теперь заметил на веранде старуху, сидящую за маленьким столиком – хантахтой. Глаза старухи были закрыты, тонкие губы, испещренные черточками морщин, шевелились, коричневые пальцы перебирали четки.
– Бабушка, – тихонько, чтобы не напугать ее, произнес парень.
Старуха открыла глаза и уставилась на молодого человека:
– О аллах! Никак, это ты, Абдулла?
– Это я…
Абдулла опустил чемодан на землю и поднялся на террасу.
– Ах ты, славный мой, смотри как вытянулся! Ах ты, милый мой, да буду я твоей жертвой! Вот и дождалась я тебя, дождалась! – Старуха с ловкостью, несвойственной ее возрасту, выскочила из-за хантахты. – Абдулла! Как же это я тебя не признала! Сижу себе, дремлю… Все ли в порядке? Как дела, сынок? Ты один приехал или еще с кем? Как отец, мать, живы, здоровы?
Абдулла очень любил свою старую, добрую бабушку, часами, не скучая, слушал ее рассказы.
Старуха постелила новый ковер на веранде и, усадив Абдуллу, все спрашивала, спрашивала… Абдулла не успевал отвечать и только улыбался. На этот раз он пришел в Мингбулак один. Теперь он вольная птица, потому что закончил школу с золотой медалью. Вот мать и нагрузила полный чемодан гостинцев и отправила его к бабушке одного. Абдулла почти каждое лето две-три недели гостил в этом кишлаке вместе со своей матерью – Шаходат-холой. Однако вот уже два года, как отец его лежит больной, два года не было здесь и Абдуллы.
Бабушка Ходжар-буви души не чаяла в своем внуке. Когда он приходил с улицы после возни с кишлачной детворой и она замечала на нем царапину, то поднимала на ноги весь кишлак, устраивала шумный скандал. У нее самой было двое детей. Дочь Шаходат и сын Абид – дядя Абдуллы. Бабушка жила вместе с этим сыном. Иногда приезжала она к дочери в город, но больше двух дней прожить там не могла: ей досаждали городской шум и хлопоты, она чувствовала себя не в своей тарелке.
Бабушка Ходжар-буви, несмотря на свою старость, все еще держалась независимо, самостоятельно. Сама ведала хозяйством, частенько покрикивала на сына, исправляла его недоделки. Молясь, говорила: «Чтобы один человек нуждался в другом человеке, о аллах, не допусти этого!»
В кишлаке ее называли «Атын-биби» или же «Завод-ая». Абдулла знал, почему бабушку зовут Атын-биби. Она была начитанной женщиной, знала на память много дастанов – поэм. В молодости в подражание Анбаратын она написала даже несколько газелей. А вот почему бабушку зовут Завод-ая, об этом Абдулла узнал сравнительно недавно.
Когда Ходжар-буви исполнилось восемнадцать лет, на руках у нее уже была маленькая Шаходат. И вот вдруг мужчин стали забирать в мардикеры – поденщики. Ее муж Мирхалик работал в Мингбулаке на хлопковом заводе, принадлежавшем известному кокандскому богачу Дусимбая. Мирхалик был парень ладный, высокого роста, плечистый, крепкий. После того как забрали из кишлака в мардикеры человек двадцать, попал в список и Мирхалик. С тех пор он помрачнел, словно держал по ком-нибудь траур. Три дня не выходил из дому, на четвертый рано утром поцеловал в лоб спящую Шаходат, погладил жену по голове, засунул за голенище кинжал и ушел куда-то. Этот кинжал с костяной рукояткой подарил ему товарищ – участник улака – козлодрании на свадьбе. Ходжар-буви поняла по виду мужа, что может произойти какое-то несчастье, однако не остановила его. Разве можно преградить дорогу мужчине, когда он на что-то решился?! В тот день Мирхалик вернулся домой в полночь, сказал жене: «Постели постель», вытянулся во всю длину возле хантахты и заснул. Ходжар-буви поутру чистила ему одежду и на правом сапоге увидела свежее кровяное пятно. Ближе к полудню кто-то принес весть: «Убили мингбаши[1]1
Мингбаши – должностное лицо, чиновник.
[Закрыть] труп нашли в коровнике Дусимбая!» Ходжар-буви внимательно посмотрела на мужа, который работал кетменем в винограднике. Однако Мирхалик не выпрямился, не вздрогнул, он вел себя так, словно не имел никакого отношения к этому делу. Через два дня власти схватили восьмерых кишлачных парней, в том числе и Мирхалика. Куда их повели, что с ними сделали, никто об этом ничего не мог сказать. Месяца через два в овраге, под горой Шахимардан, нашли пятнадцать трупов. Вот где и отыскались пропавшие без вести семеро конвойных стражников и восемь джигитов из кишлака Мингбулак.
Второго ребенка Ходжар-буви родила уже после смерти Мирхалика. Мальчик сильно походил на отца, у него был такой же выпуклый лоб, такой же длинный разрез глаз. И вот, чтобы всегда помнить о добрых днях, прожитых с мужем, Ходжар-буви дала сыну имя Абид – «Память». Уже спустя неделю после рождения Абида она пошла работать на завод – сушить, очищать хлопок вместо своего мужа.
Однажды по всему кишлаку пронесся слух, что на завод прибывает хозяин, сам Дусимбай-ата. Заводскую территорию подмели, полили водой. Бай подъехал в красивом фаэтоне, его подхватили под руки, помогли сойти на землю. Обходя свой завод, Дусимбай заметил Ходжар, которая с ребенком за спиной очищала хлопок. Ему объяснили, кто она такая. Бай, уставившись на Ходжар, произнес:
– Этой бедняге и так живется несладко, такая черная работа ей не подобает.
Ходжар приходилось слышать о том, что баи – грубые, жестокие люди, и теперь она в смущении наклонила голову, увидев перед собой любезного, улыбающегося, незлого на вид человека лет сорока пяти, одетого в парчовый халат. Уходя из цеха, бай снова почтил Ходжар своим вниманием:
– Дайте ей легкую работу. Дочь моя, особенно не утруждайте себя…
Бай не поехал в Коканд, ночевать он остался в селении, в своем кишлачном доме. На следующий день, только показавшись на заводе, он сразу вызвал к себе в кабинет Ходжар.
– Ваш муж очень сильно провинился, – сказал бай, не глядя на молодую женщину, которая стояла перед ним на коленях. – Однако есть на свете справедливость. Вот аллах и покарал его. Вы еще молоды, дочь моя, я слышал, у вас двое детей. Вам нужно хорошо их воспитать. С этого дня я сам буду справляться о том, как вы живете. Да поможет вам аллах! А меня можете считать за отца. Что скажете?
– Спасибо, бай-ата, – произнесла Ходжар, у которой от жалости к себе катились по лицу слезы.
– А плакать не надо. Возьмите вот это. Золото возвышает человека, облегчает ему жизнь. – И бай вытащил из кармана пятирублевую золотую монету. – Берите, дочь моя. А людям скажете, что деньги дал ваш бай-ата. Берите.
Ходжар робко протянула руку из-под чадры и взяла монету. В жизни она не видела таких денег. Ходжар не знала, что и сказать. Дусимбай пристально смотрел на нее.
– А теперь я вас попрошу заварить чаю и принести сюда. Хорошо? Я люблю крепкий чай.
Ходжар поднялась с коленей и вышла во двор. «Нет, этот бай не такой, как о нем говорят, – думала она. – Он помогает бедным, значит, хороший человек».
Когда Ходжар с чайником в руках вошла в кабинет, Дусимбай сидел на постели-курпаче и длинным складным ножиком затачивал карандаш.
– Уже готово? Вот хорошо. Ну-ка подойдите поближе, налейте своей рукой! А то, если я сам налью, боюсь, невкусно будет. Тогда и пить незачем.
Ходжар осторожно присела возле хантахты. Два раза немного отлила из чайника в китайскую пиалу и вылила обратно. Потом снова наполнила тонкую посуду дымящимся душистым напитком и с поклоном протянула Дусимбая). С каким-то странным выражением в глазах он наблюдал за каждым ее движением.
– Что вы так стесняетесь, дочь моя?..
С этими словами он неожиданно притянул Ходжар к себе и обнял ее. Чай выплеснулся на халат и курпачу. Ходжар опешила, растерялась. Бай сорвал с нее чадру.
– Что вы делаете, бай-ата! – крикнула Ходжар.
– Ничего особенного, дочь моя, ничего особенного…
Задыхаясь, он пытался повалить ее на постель. Сердце Ходжар чуть не разорвалось от обиды и отвращения. «Так вот какой этот бай-ата, вот зачем дал деньги бедной вдове!» Поняв, что вырваться из его объятий не удастся, Ходжар высвободила руку, нашарила лежащий на хан-тахте ножик и вонзила его в горло бая. Он захрипел и разжал руки.
Ходжар выбежала за дверь и только тут осознала, что произошло. Она остановилась как вкопанная. Подошедшим людям Ходжар показала рукой в сторону кабинета. Дусимбая нашли уже мертвым. Он лежал в луже крови, в горле у него торчал нож… Поднялся крик, шум. В общей суматохе какой-то добрый человек увел Ходжар с собой.
Полгода прятали ее, перевозили из кишлака в кишлак, из дома в дом, от соседа к соседу. Власти так и не дознались, кто виноват в смерти Дусимбая.
После того как в Коканде установилась Советская власть, Ходжар-буви снова стала работать на заводе. Вскоре ее избрали директором. Та самая злополучная комната бая стала теперь ее рабочим кабинетом. В этом кабинете она несколько раз встречалась с Юлдашем Ахунбабаевым – первым президентом Узбекистана. Двадцать лет проработала директором Ходжар-буви, а потом уступила этот пост одной молодой образованной девушке. С чьей-то легкой руки, давно еще, с тех пор как Ходжар занялась государственными делами, стали называть ее Завод-ая. Ходжар-буви это нравилось, но историю с Дусимбаем она хотела бы выбросить из своей памяти. Абдулла раньше часто приставал к бабушке: «Расскажи да расскажи», не она каждый раз говорила: «Лучше не вспоминать про этот страшный сон». Другие люди удовлетворили любопытство Абдуллы, рассказали ему о Ходжар-буви, боевой женщине, государственном деятеле.
И вот теперь он прислушивается к ее словам, внимательно смотрит на нее, замечает, что на ее лице за эти два года появились новые морщины. Абдулла удивлялся, что его бабушка до сих пор все еще крепка и подвижна.
После короткой молитвы Ходжар-буви расстелила достархан, заварила чай и присела рядом с внуком:
– Ах ты, внучек мой, Абдулла, дитя мое! Так вот, значит, тебя одного ко мне отпустили! Взрослый стал, совсем взрослый! Скажи-ка мне теперь, как здоровье отца?
– Спасибо, ему лучше, – ответил Абдулла. – Уже не так мучится. Он вам привет передает.
– Пусть будет он здоровым. Откуда только эта хворь к нему пристала? Бог даст, совсем поправится… А ты расскажи, как у тебя со школой-то. Закончил?
– Закончил. С золотой медалью.
– Ах ты, дорогой, я ведь от тебя другого и не ждала! Все же, наверно, трудно было, а?..
Абдулла передал ей гостинцы. Ходжар-буви прослезилась и еще раз прочитала молитву, благодаря бога за внука.
– А где же дядя? Где Абид-ака?
– Твой дядя в больнице: жена у него рожает, – Ходжар-буви тяжело вздохнула. – Не знаю, как будет на этот раз, – у каждого смертного свои печали, сынок. Четверо детей у них было, и все померли в родильном доме. О аллах, не дай свершиться новому несчастью! Сделай так, чтобы все было благополучно.
Ходжар-буви опустила голову, на минуту забыла про своего внука. Абдулла сидел тихо, опасаясь помешать ее мыслям. Но вот она встрепенулась, поднялась с места:
– Что же это я только чаем тебя угощаю? Ты ведь с дороги и поесть хочешь. Я сейчас приготовлю.
– Не беспокойтесь, бабушка, я сыт, – сказал Абдулла.
– Какое же может быть беспокойство? Сейчас подойдет твой дядюшка, а ты пока немного отдохни, полежи. Ступай в мою комнату.
Однако Абдулла еще долго сидел на террасе. Он был счастлив, что приехал в кишлак.
Во дворе, на ветке груши, ворковал голубь, у очага суетилась бабушка. Абдулла ощутил знакомый с детства едкий дым гузапаи[2]2
Гузапая – сухие стебли хлопчатника.
[Закрыть] улыбнулся и направился в комнату Ходжар-буви. Комната была большая, квадратная, с четырьмя нишами. В нишах стояли разноцветные большие и маленькие шкатулки, множество кас, чайников, пиал, надо всем этим висели на катушках выглаженные и надушенные полотенца. Окнами комната выходила на север, лучи солнца сюда не заглядывали, поэтому летом здесь всегда можно было насладиться приятной прохладой.
Абдулла вытянулся на холодном бекасамовом одеяле – курпаче. И сразу же ощутил запах мяты от мягкой пуховой подушки. Он раскинул в стороны руки и закрыл глаза. Во дворе все еще ворковал голубь, по временам слышался треск горящей гузапаи. «Как хорошо, что я сюда приехал», – успел подумать Абдулла и задремал со счастливой улыбкой на лице. Все у него было впереди. Он кончил школу, сдал экзамены, жизнь широко открывалась перед ним…
Его разбудил какой-то шум во дворе. Абдулла сладко потянулся, поднялся с курпачи и подошел к окну. Возле очага его дядя Абид-ака обнимал бабушку и говорил густым басом:
– Сын, мама! Сын! Живой! Живой!..
Абдулла метнулся во двор:
– Здравствуйте, дядя!
Абид-ака отпустил мать, обернулся на голос.
– Да это Абдулла! Вот молодец, приехал! Слушай, племянник, у тебя двоюродный братец появился!
– Поздравляю! – сказал Абдулла и пожал дяде руку.
– Эй, Абид, да видел ли ты своего ребенка? – спросила Ходжар-буви. Она в это время закладывала в котел морковь.
– Видел. Темненький комочек. Похож на щеночка, – ответил, улыбаясь, Абид-ака.
– Ты не огорчайся! Уж коли темненький, значит, нашего рода. Ведь недаром говорят: девочка родится похожей на мать, а сын – на отца.
– Мне все равно, на кого похож, только бы рос здоровый, матушка!
– Да сбудутся твои слова, Абид. Поставь-ка самовар, у меня вот-вот плов будет готов.
Абид-ака возился с самоваром, что-то напевая вполголоса. Внезапно он выпрямился:
– Послушай, матушка! А как мы его назовем?
– Откуда мне знать, вы уж сами придумайте, – сказала Ходжар-буви, не глядя на сына. В этом доме все подчинялось ей: то, что она говорила, было законом.
Всем своим будущим внукам, сыновьям Абида, она заранее выбирала имена, и домашние беспрекословно соглашались с ней. Однако малюткам это не помогало. На этот раз Ходжар-буви решила про себя: если родится сын, назвать его Тохтасин, а если дочь – Умриниса. Но у нее язык не повернулся сказать об этом своем решении Абиду.
– Откуда мне знать? Вам виднее, – повторила она.
– Тогда… – Абид подмигнул племяннику, – назовем его Абдуллой.
Ходжар-буви подошла к ним со стороны очага.
– Пусть будет, как ты сказал, – произнесла она со слезами в голосе. – Аминь! Пусть век моего внука будет долгим. Не роняйте чести дома. Будьте чуткими, заботливыми, цените и уважайте друг друга!..
Ходжар-буви провела маслеными руками по лицу, кончиками пальцев вытерла влажные глаза. Абдулла был растроган…
Вскоре весь двор заполнили соседи и знакомые. Люди поздравляли с новорожденным, шутили, давали всякие советы, наставления:
– Завод-ая! Теперь тебе придется раскрыть свой железный сундук, раскошелиться. Одним только бешик-тоем[3]3
Бешик-той – торжество в честь рождения ребёнка.
[Закрыть] не отделаешься.
– Да что говорить! У Завод-ая в сундуке столько добра, что хватит на десять бешик-тоев!
– Вот и нам по этому случаю достанется по платью в подарок, не так ли, Атынай?
– Вам бы только болтать! – отвечала Ходжар-буви. – Кому какое дело до моего сундука?
– Это намек, чтобы вы его с собой не забрали, – сказала одна молодая женщина.
– Чтоб у тебя язык отсох, Бувиниса! – Ходжар-буви как будто даже всерьез рассердилась. – А я-то для тебя приготовила свой парчовый халат. Теперь жди! Ведь я еще собираюсь женить своего внука!
– Да сбудутся ваши слова, Завод-ая! Пусть ваш внук растет здоровым и крепким.
Женщины еще потараторили, посмеялись, а потом разошлись. Ходжар-буви, занятая разговором, и не заметила, как подгорел плов в казане.
– Да уж ладно, завтра вы сварите другой плов, – сказал Абид-ака. – А мы с племянником перепелок настреляем. Что скажешь на это, Абдулла?
– Вот было бы здорово! – обрадовался парень. – Я ведь еще ни разу не был на перепелиной охоте.
– Ну и хорошо, значит, в новинку будет. Только встать придется пораньше. Да, вот еще какое дело. Ведь у нас одно ружье на двоих. Ничего?
– Ничего…
Абдулла поднялся на веранду бабушкиного дома. И мысли его, как свежий воздух Мингбулака, были чисты.
4
Абид-ака разбудил племянника перед рассветом:
– Ну что, пойдешь?
– А то как же! – бодро ответил Абдулла. Сказать-то он это сказал, но вставать не хотелось. Когда он спустился во двор, Абид-ака был уже одет в старый, латаный-перелатанный халат, на ногах у него были резиновые сапоги.
– Вон там одежка для тебя, – дядя показал на веранду. – Да и ботинки твои ни к чему, сейчас на клеверном поле роса, промокнешь в два счета.
Абдулла наспех плеснул в лицо водой, промыл глаза и взлетел на веранду. Там он надел потертый комбинезон с большими карманами и кирзовые сапоги. Комбинезон был ему великоват.
Абид-ака посмотрел на племянника и расхохотался:
– Да, теперь ты похож на настоящего тракториста!
– А это мне идет?
– Еще как!..
Ходжар-буви подала им в узелке завернутое в лепешки мясо из вчерашнего плова.
– Может быть, мы прямо сейчас и поедим? – спросил Абдулла. – А то я как будто уже есть захотел.
– Нет, надо спешить, – ответил Абид-ака. – Мы там позавтракаем. В этом есть своя прелесть. Ты как находишь?
– Ну что ж, ладно.
– Только не задерживайтесь, Абид, – сказала Ходжар-буви. – Ведь передачу надо Зухре отнести. Я приготовлю для нее ширгурунч[4]4
Ширгурунч – рисовая молочная каша.
[Закрыть].
– Хорошо.
Только они подошли к воротам, Абид-ака крикнул:
– Тешабай!
Откуда ни возьмись подбежала к ним небольшая рыжая собака с длинными висячими ушами.
Абдулла удивился:
– Дядя, а почему у нее человечье имя?
– Э, племянник, это целая история, – принялся объяснять Абид-ака. – Есть у меня один друг-приятель. Его хлебом не корми, только дай поохотиться. Вот он мне щеночка-то и подарил. – Абид-ака покрутил головой, рассмеялся. – Однажды прихожу к нему домой, вижу, он у себя во дворе занимается с собаками. А их у него целых четыре штуки. Да еще какие! Прикажешь им, к примеру, льва задрать – задерут! Да… Но этого мало. Еще три щенка по земле ползают! В тот день только глаза открыли. Стал я его просить-умолять отдать одного щенка. Ни в какую. «Не дам, говорит, и все тут». Уперся. Только через месяц выклянчил наконец. Так он чуть не заплакал, чудак. Взял щенка на руки, поцеловал его в нос. А я все боюсь, как бы он не передумал, не переменил своего решения. Ласково ему так говорю: «Слушай, друг Тешабай, не печалься…» Только это вымолвил, как песик повернул ко мне мордочку и стал смотреть на меня. Мы оба с другом рассмеялись. «Ну что ж, забирай», – сказал он и протянул мне щенка. «А какую кличку ты дал собаке?» – спросил я. «Ведь ты же сам сейчас назвал его Тешабаем», – ответил он. Вот так с тех пор и повелось – Тешабай, друг.
Пес услышал свое имя, замотал белым хвостиком, вытянул в сторону Абида-ака тоненькую темную мордочку.
– Иди, иди, иди, я тебя не звал, – сказал Абид-ака, – указывая рукой на дорогу. – Хорошая собака. Ты еще посмотришь ее в деле.
Вскоре охотники свернули на тропинку, огибающую яблоневую рощу. Первые лучи солнца протянулись к ним из-за вершины горы. Яблоневые листья, уже начинавшие желтеть, засияли, словно золотые монеты.
Километра через два они вышли к большому арыку, сразу за которым росла кукуруза. Плотной стеной стояли высокие стебли, увенчанные крупными початками с красноватыми шелковистыми кисточками. Потом охотники миновали большое хлопковое поле. И наконец Абид-ака снял с плеча ружье.
– Вот мы и пришли.
Перед Абдуллой расстилалось бело-розовое море клевера.
– Давай-ка посидим немного, сейчас начнется, – промолвил Абид-ака.
Абдулла не понял, что хотел сказать дядя. Что же, в самом деле, «сейчас начнется»? А спрашивать постеснялся.
Кругом было тихо, даже птицы не пели. Легкий ветерок заставлял покачиваться круглые, кудрявые клеверные головки, от них исходил сладковатый аромат. Но вот Тешабай встрепенулся, высунул язык, проводил глазами шумную стайку воробьев, пролетевшую над зарослями кукурузы, заскулил тихонько, и Абид-ака погладил его по голове. И опять наступила тишина.
Абдулле надоело все это, и он спросил:
– Долго мы здесь будем сидеть?
– Тсс! – Абид-ака приложил палец к губам.
Со стороны кишлака послышалось мычание коровы. Потом издали, со стороны хлопковых полей, несколько раз донеслись звуки: гувак-гувак. Лягушка, что ли? Посидели еще немного, и наконец Абдулла услышал перепелиное «пид-пилик». Голос был высоким и чистым.
– Слушай! – толкнул племянника в бок Абид-ака.
И в самом деле, вот и еще громче, все отчетливее: пидпилик, пид-пилик – перепелки перекликались уже по всему клеверному полю.
– Ну что, начнем? – спросил Абид-ака.
– Подождем еще немного.
Пид-пилик, пид-пилик. Абдулла думал об этих небольших птицах, которые выводили высокие трели, не чувствуя приближающейся опасности.
– Пора. Потом будет поздно. И люди здесь могут появиться. Стрелять опасно, – сказал Абид-ака, однако не тронулся с места.
Перепелиный хор зазвучал поглуше. Лишь кое-где слышались редкие высокие звуки.
– Пора.
Абид-ака поднялся, держа в руках ружье. Тешабай погрузился в клевер по самую шею. Сделав широкий полукруг, собака вернулась к хозяину.
– Пиль! – приказал Абид-ака.
Тешабай побежал вперед. Абид-ака поправил пояс, с которого свисали тесемки, и обратился к Абдулле:
– Ты должен идти рядом со мной. Не обгоняй и не отставай. Понятно?
– Хорошо, – сказал Абдулла, ступая по влажному клеверу. – А много мы настреляем?
– А сколько нужно?
– Да, наверное, пять-шесть?
Абид-ака рассмеялся.
– Пять-шесть настрелять можно… А то и…
Он недоговорил, приложил ружье к плечу и выстрелил. У Абдуллы уши заложило. А к Абиду-ака бежала уже собака, держа в зубах перепелку со свисающими вниз крыльями. Тешабай явно был доволен собой, вилял хвостом.
– К ноге, – сказал Абид-ака и хлопнул ладонью по колену.
Перепелка была еще жива. Абид-ака вынул ее из пасти собаки и подвязал к поясу. Перепелка трепыхнулась раза два и затихла.
– Жирные они нынче, – заметил Абид-ака, заряжая ружье. – Это на твое счастье.
Абдулла не ответил. В первый раз он был на охоте. Он раньше предполагал почему-то, что охотник после выстрела берет в руки добычу, уже переставшую быть живым существом. А тут… Он отвел взгляд от маленькой окровавленной птичьей головки, размозженной дробинками. «Надо же. Перепелка только что пела свое „пид-пилик“, – думал он, – а теперь она уже не будет петь. Теперь ее ощиплют, выпотрошат и сварят вместе с пловом. Кто будет есть? Я не стану есть…»
– Что ты там делаешь? Почему отстаешь? – кричал Абид-ака.
Занятый своими мыслями, Абдулла и не заметил, что дядя от него отдалился. Охота была в самом разгаре. У Абида-ака и Тешабая все шло как по маслу. Тешабай делал стойку, потом по знаку хозяина продвигался немного вперед, птица взлетала, гремел выстрел, и перепелка падала. Тешабай бросался к ней, Абид-ака в это время перезаряжал ружье. Потом он хлопал ладонью по колену, и собака приносила ему убитую птицу. Абид-ака оказался хорошим стрелком, он бил перепелок влет наповал, и Абдулла перестал испытывать неприятное чувство.
Между тем солнце незаметно поднялось выше, золотистые лучи заливали всю округу. Послышался чей-то крик, потом вдалеке затарахтел трактор. Для колхозников
– начинался новый день, полный труда и забот. Легкий ветерок принес со стороны кишлака знакомую песню. «Наверно, по радио передают», – подумал Абдулла. Звуки песни накладывались на голоса перепелок, все вместе звучало как-то по-новому. Абдулла забыл про охоту, всем сердцем прислушивался он к этой странной музыке, звеневшей над клеверным полем. Песня вскоре смолкла.
И снова грунул выстрел.
– Ну, как ты там считаешь, сколько уже? – кричал Абид-ака.
Дядя и племянник сошлись на берегу арыка.
– Ого! – сказал Абдулла. – Я вижу, вы много настреляли…
– Вот, считай.
Абид-ака отстегнул ремень со свисающими перепелками и передал племяннику:
– Сегодня их много. Настреляем еще столько же, и хватит. А ну-ка, Тешабай, вперед, ищи!
Абдулла пересчитал дичь. Всего было одиннадцать перепелок!
Когда они во второй раз обошли клеверное поле, Абид-ака подстрелил еще четыре штуки. Он был в отличном настроении., – Слушай, племянник, давай теперь подзакусим немного. Самое время позавтракать. Ведь у нас в узелке мясо из плова. Ты как, не против?
Они снова подошли к арыку.
– Давай вот здесь и присядем, – предложил Абид-ака. – Ну как, хороша охота?
– Хороша.
– Сменю-ка я свою профессию, стану охотником.
– А вы до сих пор работаете на тракторе?
– Бери выше. Я сейчас руковожу трактористами.
– Стало быть, растете, – сказал Абдулла невнятно. Он уплетал мясо.
– Еще как расту! Для того чтобы стать бригадиром, мне потребовалось десять лет. Значит, если и дальше так удачно дело пойдет, через двадцать лет я стану председателем колхоза!
Абдулла рассмеялся.
– Работа у меня хорошая, – продолжал Абид-ака серьезным тоном. – В колхозе у нас тридцать тракторов. Зимой и летом они тарахтят, не простаивают. Вот и доходы идут. Я скоро машину куплю. Если у Зухры все обойдется благополучно, сын будет здоров, мы все сядем в машину и объездим всю республику – вот у меня мечта какая! Здесь у нас прекрасные места, с одной стороны – Арсланбобские леса, с другой – Чимган… На машине-то это просто доехать, только ее надо купить… Работа у меня неплохая, племянник. Плохо то, что я не учился, – Абид-ака вздохнул. – Еще на войне решил: если уцелею, обязательно буду учиться. Однако потом передумал. Сразу после войны трудно было, хозяйство подорвано, рабочие руки вот как нужны, а в кишлаке, можно сказать, мужчин-то раз-два и обчелся. Тогда председателем был прекрасный человек – Манноп-ата. Умер он три года назад. Ты хоть видел его?
Абдулла отрицательно покачал головой.
– Да, Манноп-ата… Вот это был раис! Он своего здоровья не жалел, чтобы только колхоз побыстрее встал на ноги. Когда я вернулся с войны, он целую речь передо мной произнес. Говорил, что учеба никуда не денется, подойдет время, и станешь ученым. И пословицу привел: мол, ученым быть легко, человеком стать трудно. Кто в колхозе будет работать? Настоящий человек это сразу поймет. «Оставайся, браток», – сказал мне раис, и я остался. Столько было работы, что я и думать забыл про учебу. Теперь поздно. А сам ты что собираешься делать? Будешь работать или учиться?
– Буду учиться, – ответил Абдулла и смутился почему-то. – Хочу поступить на физмат.
– Дельно, – сказал Абид-ака. – Математику любишь?
– Да.
– Дельно. Учись, племянник, учись. У твоей матери вся надежда на тебя. Как отец-то себя чувствует?
– Ему лучше.
– Дай бог ему поправиться. Какую он болезнь-то заимел? Гипер… гм… как это называется?
– Гипертония.
– Гипертония, – повторил Абид-ака. – Будь проклята эта хворь. Помню, года три назад он сюда приезжал. Сколько он тогда у нас прогостил, неделю, что ли?
– Неделю.
– На охоту с ним вместе ходили. Вон туда, – показал Абид-ака на край хлопкового поля. – Твой отец – настоящий стрелок, очень редко промахивался. Вот и настреляли мы тогда что-то около ста перепелок. А уж вечером такой плов приготовили, половину добычи в плов положили, а из другой половины шашлык сделали. Тогда твой отец и не вспоминал о болезнях.
Абид-ака призадумался. Машинально вынул из кармана смятую папиросу, закурил.
– Люблю я твоего отца. Много он добра мне сделал, женил, дружкой был на свадьбе.
– А вы приедете к нам погостить? – спросил Абдулла.
– Приеду. Вот Зухра вернется из роддома, и приеду. Вместе с перепелками.
– Ему их есть нельзя.
– Ну, скажешь тоже, парочку-то, наверное, можно… Ладно! Встанем, что ли, продолжим? Еще разок обойдем поле, и хватит. Эй, Тешабай, Тешабай, ты где?
Пес вынырнул из клевера, подбежал к хозяину.
И все началось сначала. Светило солнце, гремели выстрелы. Но только теперь Абдулла уже не отставал от дяди и вдруг даже «ура!» крикнул, когда Абиду-ака удалось подстрелить сразу двух перепелок.
Внезапно послышался протяжный крик арбакеша, и на дороге показался фургон, нагруженный арбузами. Абид-ака опустил ружье.
– Теперь стрелять уже опасно, – буркнул он.
Арбакеш, оказавшийся молодым парнем, подъехал поближе, поздоровался, спросил:
– Ну, как охота?
Абид-ака ответил скромно:
– Да вот, всего-то штук двадцать настреляли.
Парень окинул взглядом груду перепелок, улыбнулся недоверчиво:
– Да тут у вас больше! А вы пить не захотели, охотнички?
Он подозвал Абдуллу и протянул ему большой арбуз:
– Вот бери, бери, самый вкусный… Да, кстати, Абид-ака! Поздравляю с сыном!
– Спасибо.
– Теперь вам уж придется закатить плов из отборного, девзиринского риса. Да с перепелками.
– Отведаешь моего плова, Хамид. Это уж точно.
Арбакеш поехал дальше по дороге, Абдулла же с арбузом в руках пошел за дядей к арыку.
– Жажда замучила, давай-ка съедим арбуз прямо здесь, чего там еще нести его куда-то. – И Абид-ака на ходу достал из кармана складной нож.
Присели. Только Абид-ака вонзил острие в зеленую корку, как арбуз треснул. Красная сочная мякоть арбуза была на вкус сладка и прохладна.
– Вот и родниковой воды не надо, – заметил Абид-ака.
Один большой ломоть он дал Тешабаю. Пес завилял хвостом и стал есть арбуз. Да еще и семечки выплевывал!
Абдулла удивился:
– Никогда не видел, чтобы собака арбузы ела. Вот это да! Он у вас молодец.
– А ты думал!.. – Абид-ака хотел было еще что-то сказать, похвалить собаку, но в это время со стороны кукурузного поля послышалась высокая трель перепелки. Абид-ака так и замер с ломтем арбуза в руке. Абдулле показалось, что перепелка выводила теперь по-новому, как-то особенно отчетливо: «Так-тарак, так-тарак, так-тарак…» Абид-ака поднялся с места.
– Куда? – спросил Абдулла. Азарт охоты прошел, и ему не хотелось, чтобы и эта певунья была убита.
Тешабай по движениям хозяина догадался, что он намерен делать, и стремглав бросился в кукурузу.
– Дядя, не надо в эту стрелять! – сдавленно крикнул Абдулла. Горло у него перехватило.
Абид-ака не расслышал. Все произошло очень быстро. Тешабай сразу нашел перепелку и заставил ее подняться в воздух. Грянул выстрел. Перепелка тут же нырнула вниз, в заросли кукурузы. Собака побежала отыскивать дичь.
– Дядя, отзовите собаку! – закричал Абдулла.
Абид-ака хлопнул по колену, окликнул Тешабая. Тот нехотя остановился. Тут и подоспел Абдулла:
– Дядя, ну зачем вы в нее стреляли?
– Ты бы сказал пораньше… – смущенно промолвил Абид-ака. – Похоже, дробинка только задела крыло…
Абдулла углубился в заросли кукурузы. Из одного ряда он перебрался на другой, на третий, на четвертый, но перепелки нигде не было видно. Он двинулся дальше, внимательно осматривал междурядья. Раздвинув в очередной раз стебли, Абдулла вдруг увидел шагах в десяти от себя девушку в белом платье и белой косынке. Она стояла, склонив голову, и держала в ладонях подранка. Абдулла подошел поближе.