Текст книги "Зеленая звезда (Человеком быть, это трудно)"

Автор книги: Ульмас Умарбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Ох и плакали же вы тогда! Но мяту мы с вами все-таки собрали – полную сумку.

– Она так же пахла?

– Нет, – сказала девушка, потупив голову, – тогда было другое дело…

– Гюльчехра…

– Что…

– Почему вы хотите остаться в кишлаке?

Девушка не отвечала. Они долго шли молча. Впереди, в свете фонаря у начала плотины, кружилась то ли ночная птица, то ли летучая мышь.

– Неужели Мингбулак лучше Ташкента?..

– Я люблю Мингбулак, – промолвила наконец Гюльчехра, – и не надо сравнивать его с Ташкентом. Настанет день, когда Мингбулак превратится в красивое, благоустроенное село. Но дело не в этом.

– А в чем же?

– Я не могу уехать отсюда, – вздохнула девушка. – У меня мать больная, кто же присмотрит за отцом?

– У нас с вами одинаковое положение, – сказал Абдулла. – Мой отец тоже болен. Но это не может быть причиной…

– Я все равно буду учиться.

– Заочно?

– Да.

– Заочно учиться трудно. А вот если бы вы поехали… мы были бы вместе…

– Это невозможно. Мы решили остаться здесь – всем классом.

– Это не имеет никакого значения. Вот Касымджан ведь отказался? Он поедет в город.

– Это еще неизвестно.

– Я очень хочу, чтобы вы приехали в Ташкент.

– Спасибо, Абдулла.

Этот разговор заставил их призадуматься. Абдулла переживал из-за того, что он сможет видеть ее только раз в году, во время каникул. А может, и вообще не увидит. Гюльчехра – взрослая девушка. А в кишлаке много парней. Как сказал недавно Самад? Мол, о будущем кишлака он думает вместе с Гюльчехрой. Значит, питает к ней симпатию. Чем это может кончиться?.. Ох, как бы все-таки было хорошо, если бы Гюльчехра училась в Ташкенте! Он бы встречался с ней каждый день, да, каждый день! Она бы, возможно, полюбила его…

Так думал Абдулла, время от времени посматривая на притихшую девушку. Гюльчехра шла рядом с ним по темной дороге и никак не могла понять, что происходит. Что случилось? Ведь он такой же парень, как и Самад, Касымджан. Она увидела его утром, пригласила на вечер. Что ж, это естественно, ведь он не чужой… Однако уже эта первая встреча как-то странно подействовала на нее. Что-то было в теперешнем Абдулле такое, что с первого взгляда словно магнит притягивало ее к нему, поэтому она весь день торопила солнце, чтобы скорее наступил вечер. Еще вчера она раздумывала, что бы ей надеть на этот вечер – новое платье или самое свое любимое?

А когда встретилась с Абдуллой, сразу решила надеть любимое – оно ведь так ей идет. Непривычно долго прихорашивалась она перед зеркалом. Никогда столько времени перед зеркалом не проводила. Почувствовал ли это Абдулла? Судя по его лицу, он растерялся, внезапно увидев ее у стола. Вот и сейчас все еще смущается. И в самом деле, разве было бы плохо, если бы они жили и учились в одном месте? Ах, как было бы хорошо! Но почему она сразу отказалась? Ей надо было просто сказать, что она подумает, что впереди еще целых полтора месяца, – почему она так не сказала? Неужели из-за болезни матери учиться не поедет? Ведь и Абдулла говорит, что это не причина! Может, это и в самом деле так? Нет, нет, она не сможет уехать. Как же ее после этого назовут, каким она окажется человеком? Что скажет отец? Разве не обидятся ее друзья? Ведь они все договорились остаться в кишлаке!

– Еще не поздно передумать, – голос Абдуллы донесся до нее как будто издалека.

– Может быть, и так, – тихо сказала девушка.

Абдулле достаточно было и такого ответа, он обрадовался:

– Конечно, не поздно. Каждый должен спросить прежде всего самого себя, а потом уже слушать советы. Разве не так? Почему же…

– Пойдемте обратно, – перебила его Гюльчехра. – Уже много времени, поздно. Наверно, в школе вечер кончился, все уже разошлись.

Абдулла не возражал, потому что ему казалось, что он и так уже одержал большую победу. Ведь девушка сказала «может быть» – значит, еще не все пропало.

– Гюльчехра, а как поживает перепелка? – спросил он.

Девушка обрадовалась перемене разговора.

– Перепелка зернышки клюет. Мама говорит, что птичка скоро поправится. Я отдам вам ее потом. Но с одним условием…

– С каким условием?

– Я уважаю Абида-ака. Однако нрав у него жесткий, он может ее загубить. Вы заберете перепелку в Ташкент.

– Хорошо. Однако и я могу ее погубить.

Абдулла пристально, испытующе посмотрел на девушку.

– Нет, вы не можете. Я об этом знала еще тогда, на кукурузном поле…

– Кстати, вареная кукуруза оказалась очень вкусной, спасибо. Как бы она не стала моим любимым блюдом… Я бы и сейчас от нее не отказался.

Гюльчехра улыбнулась.

– Сегодня уже поздно, отложим на завтра, согласны?

– Согласен…

Они подошли к мостику со сломанными перильцами, и Гюльчехра остановилась. В школьном дворе все еще играла радиола. Только ребята сделали звук потише.

– Никак не угомонятся…

– Может, погуляем еще немного? – спросил Абдулла.

– Нет. Мама будет беспокоиться.

– Гюльчехра…

– Да, Абдулла?

– Вы завтра что делаете?

– А что?

– Если вы… будете свободны, то вечером я буду ждать вас на этом месте. Хорошо?

Гюльчехра не ответила.

– Я вас прошу.

– Там будет видно…

Девушка протянула руку. Абдулла крепко сжал ее теплую узкую ладонь.

Гюльчехра покачала головой и тихонько высвободила руку. – Так вы придете?

Однако ответа он не услышал. Гюльчехра еле слышно сказала «до свидания» и растворилась в темноте.

«Придет! – думал по пути домой Абдулла. – Такой девушки нет в целом свете. Она придет, и мы будем вместе. Будем всегда вместе! Рядом…»

Он зашел во двор. В синих окнах плавала луна. Все спали.

Гюльчехра долго не могла уснуть в эту ночь. Она лежала в темноте с открытыми глазами, прижимая к лицу увядший росток мяты.

7

На следующий день с самого утра Абдулла стал размышлять, как бы ему встретиться с Гюльчехрой. Не только вечером, но и днем или вот хоть сейчас, утром. Совсем собрался было послать к ней мальчишку, что стоял на улице, ковырял в носу, но отказался от этой затеи. Ее мать может спросить, кто зовет Гюльчехру, и мальчик, не дай бог, проболтается. В доме Гюльчехры не должны знать, что он хочет видеть Гюльчехру. Один раз он может ее позвать, это еще ничего, а что он будет делать в другие дни? А потом он подумал, что Гюльчехру могут и вовсе не выпустить из дому. Ганишер-ака такой человек. Мало ли что ему может показаться, слишком уж он любит дочь. Наконец Абдулла решил подобраться к дому Гюльчехры со стороны сада, подождать ее.

Должна же она появиться во дворе! Тогда он как-нибудь даст ей знать… Но что, если Гюльчехра сочтет его назойливым, не захочет подойти?

Он сидел за столом и, занятый этими мыслями, даже не заметил, как Ходжар-буви расстелила перед ним достархан, как поставила на стол пиалу со сметаной, разломила лепешку. Старуха забеспокоилась, приметив, что внук смотрит на нее невидящими глазами.

– Ты еще совсем молодой, о чем же так призадумался? Выпил бы чаю!

– Чаю?! Конечно, конечно, сейчас, – заторопился Абдулла.

– Как у вас на вечере-то было? Ты домой поздно пришел, мы уж спать легли.

– Вечер прошел очень хорошо, бабушка.

– А я два раза посылала на улицу сына – тебя встречать. Мало ли что…

Абдулла, услышав о дяде, понял, какую он совершил бестактность, не спросил сразу о его жене. Ведь она в родильном доме!

– Бабушка, как здоровье вашей снохи?

Ходжар-буви с благодарностью посмотрела на внука:

– Слава аллаху, хорошо! Завтра уже здесь будет. Да, ребенок такой славный, такой красивый… глаза и брови в точности как у тебя. О аллах! Ниспошли ему долгий век!

– Его так и назвали Абдуллой?

– А то как же! Как сказали, так и будет, дядя тебя очень уважает.

– Бабушка… – У Абдуллы на сердце кошки скребли, он хотел исправить свою ошибку. – Может, сходить к ней?

– Это в больницу-то?

– Да.

– Видишь, какое дело… – Ходжар-буви призадумалась. – Самое лучшее – ступайте завтра вместе с дядей. Сам и принесешь на руках своего двоюродного братца. А то сейчас там две соседки сидят. Да и сноха застесняется.

У Абдуллы словно гора упала с плеч, он облегченно вздохнул.

– Ну что ж, завтра так завтра. – Он вытер руки и поднялся из-за стола.

– Бабушка, может быть, есть какая-нибудь работа для меня?

– Съешь-ка лучше еще лепешку.

– Больше не хочу.

– Это что же за еда, словно бы и не ел. А работа от тебя не убежит. В честь рождения ребенка на бешик-тое поработаешь.

Ходжар-буви еще что-то говорила, но Абдулла уже не слышал ее. Он думал о Гюльчехре. Должна же она показаться, неужели целый день дома просидит?

Абдулла вышел за ворота. В кишлаке было тихо. Под балханой – балконом, нависающим над улицей, играли в кости три мальчика. Абдулла подошел к ним и постоял немного, наблюдая за игрой. «Вот ведь какая глупость, – подумал он. – Неужели я и раньше этим занимался?» Он перешел улицу и направился к мосту… «А может, она на кукурузном поле?» Абдулла невольно ускорил шаги. Чуть поодаль виднелись красные ворота дома, в котором жила Гюльчехра. Ворота были открыты, во дворе никого… «Может, зайти? Нет… Вдруг она початки собирает?» И Абдулла пошел вдоль арыка.

Кишлак все никак не кончался. Дорога до кукурузного поля показалась на этот раз очень длинной. Вокруг было тихо, полное безветрие, ни шороха, ни шума. Добравшись до кукурузного поля, Абдулла осмотрелся, прислушался. Никого не было видно. Он двинулся вперед между двумя рядами высоких стеблей. Было жарко, душно. Пыльца от кукурузных метелок жгла глаза. Пришлось повернуть обратно. Неужели он до вечера не встретит ее?! Еще не все потеряно, может, она в своем саду?..

Когда Абдулла, взмокший от быстрой ходьбы, снова подошел к мостику, знакомые красные ворота дома Гюльчехры были закрыты. Вдруг ворота отворились, показался Самад, затем Гюльчехра. Они быстро направились вверх по улице. Самад что-то говорил, на ходу размахивая руками.

– Самад! – крикнул им вслед Абдулла.

Они оглянулись, замедлили шаги, и Гюльчехра, не останавливаясь, жестом пригласила Абдуллу – догоняй! Абдулла, словно ждал этого, побежал к ним.

– Все ли в порядке? – спросил он, задыхаясь.

Гюльчехра, против ожидания, не застеснялась, не покраснела.

– В доме у Касымджана переполох, – сказал Самад.

– А что такое?

– Не знаю. Он со своей матерью поругался.

Вскоре они остановились у дувала, из-за которого слышались приглушенные голоса.

– Ну что, зайдем? – спросила Гюльчехра.

Самад приоткрыл ворота и первый вошел во двор. Посреди двора на супе – глиняном возвышении – сидела мать Касымджана, Зумрад-хола. Шлепанцы ее лежали у порога. Зумрад-хола причитала, не обращая внимания на появившихся молодых людей.

– Душу мне отравил, в грудь ранил… И зачем только я тебя вырастила…

– Хватит, хватит! И когда ты перестанешь?.. – донесся из окна комнаты голос Касымджана.

– Это почему же хватит? Я только теперь начинаю! Думаешь, я от тебя отстану? Погоди у меня…

Зумрад-хола легко поднялась с места, подошла к окну и воздела руки к небу:

– Да разве ты сын? Да чтоб ты сквозь землю провалился! Чума на твою голову! Ни отца, ни мать не слушаешь! Ты бы хоть подумал о своих маленьких братьях!

Позади глиняного возвышения показался босоногий мальчонка с грязным, темным лицом. Переваливаясь, спотыкаясь, он подобрался к матери, уцепился за подол.

– А тебе чего надо? – Зумрад-хола резко повернулась, мальчик упал на землю и заплакал.

Мигом подскочила Гюльчехра, подняла ребенка, прижала его к груди:

– Зумрад-хола, успокойтесь…

– «Успокойтесь»… Тут успокоишься… Этот негодяй, чтобы он сгинул со своей учебой! Два дня все в доме вверх дном из-за него!

Зумрад-хола выхватила сына из рук Гюльчехры и, присев на край супы, дала мальчику грудь.

Самад зашел в комнату к Касымджану. Абдулла же не знал, что делать, так и стоял у ворот. Зумрад-хола неожиданно заплакала навзрыд.

– Ох, милая Гюльчехра, – проговорила она сквозь слезы, – этот паршивец все твердит, что уедет в Ташкент учиться. А я-то на него надеялась… Думала, закончит школу, будет отцу подмогой. Подумай сама, дорогая, легко ли воспитать шестерых детей?

– Зумрад-хола, не плачьте!

– Как же не плакать, детка? Что мне еще остается? Я извелась вся уже, иссохла. Ты-то вот остаешься в кишлаке, разве нельзя и ему остаться, что он, умрет от этого? Отец пробовал говорить и по-хорошему, и по-плохому – не слушает…

– Я и в городе буду работать. Буду посылать вам зарплату! Я ведь тебе говорил! – крикнул из окна Касымджан.

– А тут тебе разве плохую работу дадут? Ведь ты, шайтан, слышал слова раиса?

– Уеду, все равно уеду!

Зумрад-хола побледнела как стена. Тонкие губы ее прошептали что-то беззвучно. Вдруг она встала с места, отняла ребенка от груди, протянула его Гюльчехре и подошла к окну.

– Так ты уедешь?

– Уеду!

– Тогда убирайся сейчас же, слышишь, сейчас же, чтобы глаза мои на тебя не смотрели!

– Как же так… – начала было Гюльчехра, но ее никто не услышал.

– Убирайся, говорю! – кричала Зумрад-хола.

– Хорошо, я сейчас…

Касымджан выскочил из комнаты, вслед за ним Самад.

– Напрасно ты обижаешься, мама… я…

– Убирайся!

И Касымджан, держа в руках документы, без денег, в одной рубашке и брюках пошел со двора.

Самад и Абдулла некоторое время молча глядели друг на друга. Потом, будто сговорившись, оба побежали за Касымджаном.

В лице Зумрад-холы не было ни кровинки. Опершись о подоконник, она плакала, вздрагивая всем телом. У Гюльчехры слезы выступили на глазах, так было ее жалко. Однако девушка не знала, что делать, как ей помочь, что ей такое сказать.

А Касымджан уже остановил попутную машину.

– У меня нет иного выхода, – сказал он на прощание Самаду и Абдулле. – В Ташкенте я буду учиться или заочно, или на вечернем отделении. А днем буду работать. И может, заработаю больше, чем в кишлаке. Но дело не в этом. Будущему литератору нужно быть там, где много книг, и потом, важно не только читать, но и слушать хороших преподавателей.

– Тебе лучше знать, – сказал Самад. – Желаю тебе успеха.

Абдулла дал ему свой адрес и добавил, что сам он приедет в Ташкент дня через четыре.

– Самад, я тебя прошу, ты как-нибудь успокой мою маму, – сказал Касымджан, влезая по колесу в кузов. – Теперь, если мне в городе не повезет, я сюда не вернусь.

– Не зарекайся… Пиши!

– Обязательно. Ну, привет!

Машина тронулась и вскоре скрылась в клубах пыли.

– Может, он и прав, – промолвил задумчиво Самад.

Абдулла не ответил. Он был сильно взволнован этим происшествием, искренне жалел Зумрад-холу и в то же время восхищался Касымджаном. Вот ведь, захотел – и уехал!

Гюльчехру тоже надо склонить к поездке. Как было бы здорово, если бы она приехала в Ташкент! Вчера она вроде бы и согласилась. Сегодня Абдулла опять будет говорить с ней на эту тему. Приведет ей в пример Касымджана. Да и сама Гюльчехра видела все это, сама была свидетельницей семейной распри. Судя по всему, она не решилась уговаривать Касымджана остаться – не сказала ни одного слова. Да если бы и сказала что-нибудь, тот бы только отмахнулся. Ведь он против отца-матери пошел, а их, Гюльчехру и Самада, и подавно не стал бы слушать. Гюльчехра такая грустная стояла. Может быть, она завидовала Касымджану? Да и почему бы ей не позавидовать? Что в Мингбулаке хорошего? Кино, да и то редко, концерт раз в месяц. Пыль, грязь, однообразная работа. Абдулла как-то вдруг позабыл, что недавно все ему нравилось здесь. Ему уже определенно стало казаться, что Гюльчехра уедет из кишлака. Да. Теперь надо только дождаться вечера.

А вечер в тот день, как назло, приближался очень медленно. Абдулла как заведенный ходил по комнатам, не зная, как убить время. Наконец, примерно в половине десятого, он вышел на улицу. В кишлаке, как и всегда почти, было тихо. Солнце уже закатилось. Приблизился к мостику, миновал его и сел под высокой ивой у самой воды. Посредине арыка, словно кусок лепешки, плавал на блестящей глади месяц. Абдулла взял камешек, поднял руку, примерился, но не бросил. Ему привиделось, будто длинная тень от ивы слегка заколебалась. Он резко обернулся. Позади него, поблескивая глазами, стояла Гюльчехра.

– Я вас не испугала? – спросила она, улыбаясь.

Абдулла мигом вскочил с места:

– Нет, но я не думал, что вы так скоро придете.

– Как мать заснула, так я сразу и вышла, – просто сказала девушка.

– Спасибо, – сказал Абдулла. – Это очень хорошо, что вы пришли. А то я уже начал волноваться.

– И я тоже. Я ведь никогда не выходила так поздно на улицу. Вы долго меня ждали?

– Нет…

Абдулла целый день обдумывал свою речь, ему казалось, что он наизусть ее выучил, но теперь все слова вылетели у него из головы. Он ругал себя, сердился, морщился, но ничего не мог из себя выдавить.

Конец тягостному молчанию положила Гюльчехра.

– Ах, я и забыла, – сказала она, – я принесла вам кукурузу.

Она протянула ему обернутый листьями початок.

– Я доставил вам беспокойство…

– Какое там беспокойство!

И снова наступило молчание.

– Пройдемся немного? – голос Абдуллы дрогнул.

– Ведь уже поздно…

– Мы только немного, хорошо?

Гюльчехра улыбнулась:

– Хорошо.

Абдулла легонько взял ее за локоть.

– Не нужно… – Гюльчехра высвободила руку.

И они, как и в прошлый вечер, пошли по знакомой дороге. И снова Абдулла думал, что подруга его детства должна жить в Ташкенте. И не обязательно ей ходить в атласе да в парче, как вчера. Сегодня, в простом платье, она еще красивее, милее. Ни у кого нет такой легкой походки, такого нежного голоса, да и косы, наверно, никто так заплетать не умеет.

– Гюльчехра!.. – неожиданно обратился он к ней.

– Что? – девушка повернулась к нему, и он словно впервые увидел, какие у нее глаза. До чего они черные и жгучие, до чего большие…

– Вы… вы очень красивая!

– Я?.. Неужели? – немножко удивилась девушка и опустила голову.

– Да, вы очень красивая… Вы помните нашу первую встречу утром? Я как вас увидел, чуть не упал. Вы так изменились!..

– И вы тоже, – тихо промолвила Гюльчехра.

Абдулла рассмеялся:

– Нет, я все такой же.

– Ну и я все такая же.

– Почему же вы тогда говорите со мной на «вы»?

– Не знаю…

«А если я ее поцелую? – мелькнуло в голове у Абдуллы. – Что она скажет, если я ее поцелую?» И он взял Гюльчехру за руку.

– Так вы не знаете?

– Нет.

– Вы знаете, Гюльчехра, посмотрите на меня.

Она подняла на него свои глазищи. И в этот момент Абдулла слегка обнял ее и дотронулся губами до ее щеки.

– Что вы делаете? – тихо сказала Гюльчехра. Она отстранилась от него и закрыла глаза руками.

Абдулла испугался: «А вдруг она уйдет?»

Но девушка не ушла. Она лишь продвинулась вперед шага на три и остановилась.

– Вот как, оказывается. Вы всегда так поступаете с девушками?

Абдулла понял по ее тону, что она не разозлилась.

– Всегда… – ответил он.

– Ведь это нехорошо.

Абдулла улыбнулся.

– Нехорошо это… – повторила Гюльчехра. – Разве можно такое делать не любя?

– Можно! – сказал Абдулла. Он подошел к ней и снова взял ее за руку. Девушка попятилась. – Подождите, Гюльчехра, подождите! Мои слова не от сердца, я вам сказал неправду. Я в первый раз вот так… вот так поступил. Я вас люблю, Гюльчехра. Вы слышите: люблю!

Гюльчехра растерялась. Она никак не ожидала, что так быстро будут сказаны эти слова, не ожидала, что все так просто получится. Абдулла между тем нашел и другую ее руку.

– Гюльчехра! Это было как гром. Только я не сразу понял. Вы верите мне?

Гюльчехра молчала.

– Почему вы не отвечаете?

Девушка уже не отстраняла его от себя. Она стояла, опустив голову.

Вдруг Гюльчехра подняла глаза, и Абдулла обомлел. Глаза Гюльчехры были полны слез. Она плакала.

– Что случилось, Гюльчехра? Я вас обидел? Вы обиделись на меня?

Она покачала головой.

– Почему же вы плачете?

– Просто так… Когда вы уезжаете?

– А что?

– Не уезжайте…

И Абдулла наконец понял то, что он мог бы понять и раньше. Он был на седьмом небе от счастья.

8

Этот и последующие вечера заметно изменили жизнь молодых людей. Что бы они днем ни делали, чем бы ни занимались, перед их мысленным взором снова и снова возникали мельчайшие подробности ночных встреч. Еще с утра словно подгоняли они время, чтобы скорее наступил вечер. Это было самое главное – чтобы наступил вечер, чтобы была темнота. Теперь они уже не мучились, не обдумывали заранее, о чем говорить, как себя держать.

Они торопили солнце – ну что ему стоит поскорее опуститься? – а потом выходили из своих домов.

Встречались они чаще всего в ивовой роще, недалеко от плотины, где выбивался из земли прохладный говорливый родник. Полюбили они гулять и в ночном яблоневом саду. Здесь каждая тропинка, каждый камень стали для них родными. Они так и говорили: «наш камень», «наш родник», и это нисколько не казалось им странным.

Наверно, они были вполне счастливы, особенно в первые вечера. Однако день отъезда Абдуллы все приближался. Надо было что-то решать.

«Что я должна делать? – думала Гюльчехра, возвращаясь домой, и не находила ответа на свой вопрос. – Что, если это неожиданное, небывалое счастье пройдет как сон?»

Ей было намного труднее, чем Абдулле. Она знала, что не сможет уехать из кишлака. Вот и мучилась. Откровенно объясниться с Абдуллой у нее не хватало смелости. Гюльчехре казалось, что только она заикнется об этом, как Абдулла сразу же к ней переменится, их отношения не смогут остаться прежними. Это было страшно.

Но не могла же она, в самом деле, уехать с ним в Таш кент! А как же больная мать? Это прежде всего…

Каждый раз, подходя к постели матери, Гюльчехра убеждалась в том, что никуда она не уедет от нее, она просто не сможет иначе.

Мать Гюльчехры Саодат была тяжело больна. В прошлом году весной простудилась и пролежала дней шесть. Потом как будто выздоровела. Но все чаще стала жаловаться на тяжесть в груди. Саодат думала, что это скоро пройдет, старалась забыться в работе. Не вышло. Осенью она слегла. Ганишер-ака повез жену в Коканд, и ее оставили в больнице.

Диагноз был страшный – рак легких… Конечно, Саодат об этом не сказали.

Кто-то посоветовал Ганишеру-ака обратиться к ташкентским врачам. Поехали в Ташкент. Диагноз подтвердился… Какие только врачи не осматривали Саодат! Но легче ей от этого не становилось. И Ганишер-ака привез жену обратно в кишлак.

У Саодат пропал аппетит, она сильно похудела.

В кишлаке только три человека знали, какая у нее болезнь, – муж, дочь и председатель колхоза… Горе пришло в семью. Бедный Ганишер-ака места себе не находил: ведь Саодат была для него и женой, и матерью, и верным другом. Отчаяние захлестывало его, когда он ночами сидел у ее изголовья. Утром он уходил на работу, но два-три раза в день урывал время, прибегал взглянуть на жену.

Хозяйство лежало теперь на плечах Гюльчехры. Днем она не знала ни минуты покоя. Внешне все в доме оставалось по-прежнему: везде чистота, порядок, маленький Алишер ухожен, накормлен.

В один из вечеров Гюльчехра с Абдуллой решили вспомнить детство и отправились на дальний полевой стан, возле которого был хауз. Обратно они возвращались чуть не бегом, и все же Гюльчехра пришла домой позже обычного. Она наскоро сполоснула лицо и руки и подошла к постели матери. Было тихо, только возле окна посапывал на тахте младший брат Алишер.

– Что-то ты припозднилась… – промолвила Саодат, обратив на дочь печальные глаза.

Гюльчехра в беспокойстве стала припоминать, под каким предлогом она вышла сегодня из дому.

– Мы сидели вместе с Зарифой… – сказала девушка еле слышно.

– Ведь ты, кажется, пошла к Халиде?

Гюльчехра ответила не сразу:

– Разве я сказала – к Халиде? Да… я была и у Халиды. А потом я пошла к Зарифе.

– Твой младший брат уснул голодный.

– Но я его накормила перед уходом…

– Хорошо, если так… – проговорила Саодат и закашлялась.

Кашляла она долго, мучительно. Гюльчехра, не зная, чем помочь, сменила ей подушку, потом принесла воды в пиале. Когда приступ кашля кончился, Гюльчехра спросила:

– Отец спит?

– Нет… Он ушел недавно к председателю, к Нормату-ака. Говорят, в Ташкенте новый врач объявился. Они хотят его вызвать.

– А что, хороший доктор?

– Говорят, даже очень хороший. Вот отец и старается… Твой отец – золотой человек, доченька. О аллах, даруй ему долгий век.

– У тебя тоже будет долгий век, мама…

– И отец так говорит… Не знаю… Совсем я вас замучила…

– Не говори так, мама. Вот выздоровеешь, и все забудется.

– Спасибо, дочка, спасибо…

– Чаю тебе дать?

Гюльчехра поднялась было с места, но Саодат тихо махнула платком, как бы говоря: «Сиди на месте».

– Гулечка…

– Слушаю тебя, мамочка.

– Внук Завод-ая…

– Что?! – Гюльчехра густо покраснела, опустила глаза. «Неужели узнали о наших прогулках?!»

– Внук Завод-ая… как же его зовут-то? Забыла…

– Абдулла, – робко подсказала девушка и посмотрела на мать краем глаза. «Неужели по кишлаку уже пошли разговоры? Что будет, если узнает отец? Или он уже знает? Как теперь себя вести?»

– Этот… Абдулла, я слышала, здесь уже неделю… Говорят, вырос, не узнать… Ты его видела?

– Да, он приходил к нам на прощальный вечер, – сказала Гюльчехра дрожащим голосом. – Парень как парень. А что?

– Говорят, он стал ученым. Это правда?

Гюльчехра невольно улыбнулась.

– Ну что ты… Я слышала, будто он собирается поступать в Ташкентский университет.

– Вот и сын Зумрад-хола уехал… Он еще не вернулся?

– Нет, мама. Он, наверно, поступил на филологический. Потом приедет обратно, на каникулы.

– Гулечка…

– Да, мама.

Саодат закрыла глаза. Кажется, она совсем обессилела. Темные брови резко выделялись на ее бескровном лице.

– Что ты хотела сказать, мама?

– Сейчас… Гуля. Мы недавно разговаривали с твоим отцом. Я надеюсь на этого нового доктора. Может, поправлюсь. А если нет – ну что же, осталось уже недолго…

– Что ты говоришь, мама?! – Гюльчехра вздрогнула.

– Слушай. Немного уже осталось. Избавлюсь я от мук. Доченька, думаю я о тебе, об Алишере. Алишер еще маленький. А ты учись. В Коканд ли поедешь, в Ташкент ли – сама выбирай. Лучше в Ташкент. Хоть знакомые есть, Касымджан… И потом, внук Завод-ая… Одна не останешься…

– Мамочка!..

– Езжай. Мы с отцом не учились. Война. А потом работа, работа… Да простит меня аллах, я всегда завидовала ученым людям, специалистам. Ты знаешь, Гуля, твой отец однажды посылал меня учиться. Сказал, что пять лет пройдут быстро, он, мол, согласен подождать. А я не согласилась. Побоялась его одного оставить. Он ведь такой был сорвиголова… А ты… ты учись…

Никак не ожидала Гюльчехра такого поворота. Не ожидала такой доброты и щедрости. Какое чуткое сердце у матери! Раньше девушка думала, что, если она вдруг пожелает уехать, ее не отпустят. Слабая улыбка скользнула по лицу Саодат. Сквозь слезы, вдруг застлавшие глаза, Гюльчехра почти ничего не различала.

– Мамочка, мамочка… – шептала она и все гладила край одеяла. – До чего ты у меня хорошая! Никуда я от тебя не поеду. И не думай. Мы ведь решили. Я заочно буду учиться. Ты только выздоравливай, вот новый доктор посмотрит… Поправишься… Все будет хорошо…

Неожиданно Саодат обняла дочь высохшими, легкими руками, провела ладонью по ее лицу и глазам.

– Я так и думала, что ты скажешь это, Гуля… Но все-таки, как ты говоришь, заочно – это не то… Чем ты хуже других? Ты у меня смышленая, головка у тебя светлая, ты с любым учением справишься. Не отказывайся, доченька, от своего счастья, поезжай. Отец согласен тебя отпустить…

– Нет, мама. Я не поеду.

В ответ слезы показались на глазах Саодат.

– Не плачь, мама. Вот увидишь, все будет хорошо. Только не плачь.

– Я не плачу. Я радуюсь, Гуля, я радуюсь…

Саодат, улыбнувшись сквозь слезы, положила руку на теплое колено дочери. Синие вены заметно выступили на бледной руке.

«Как я могу ее бросить? – подумала Гюльчехра. – Разве можно ее оставить? Нет, конечно. А сейчас надо что-то придумать, чем-то отвлечь мать, очень уж она разволновалась».

– Знаешь, мама, – сказала Гюльчехра. – Сегодня мне сон приснился. Рассказать?

– Расскажи, – прошептала Саодат.

– Слушай. Будто крутишься ты у очага. Что-то готовишь. Алишер еще с утра на улицу убежал. А я даже не помню, что делала. И вдруг во дворе кто-то закричал: «Эй! Как там у вас насчет еды?»

Гюльчехра так удачно воспроизвела голос своего отца, что Саодат рассмеялась. Однако тут же закашлялась, поднесла к лицу вышитый платок. Через минуту дала дочери знак продолжать.

– Ну, так ты сказала отцу: «Сейчас» – и понесла на стол блюдо ширгурунча, рис напитался молоком, набух. Было так вкусно! У меня во сне даже слюнки потекли, – Гюльчехра улыбнулась. – А потом отец повел нас всех на улицу, но улицы почему-то не было…

– Как так – не было? – спросила Саодат. – Что это за сон у тебя такой?

– Вот такой сон, представь себе. Вместо нашей улицы была большая площадь. А над площадью висел большой белый шар. «Что это такое?» – удивилась ты. «Это дирижабль, – ответил отец. – Мы на нем полетим. Путешествовать будем. Видишь, внизу дирижабля домик? Это называется гондола. Ну-ка садитесь все». И мы забрались в домик. Отец сел за руль. И вот домик оторвался от земли и стал подниматься вверх, сквозь облака и тучи. Долго мы летели. Ты прижимала Алишера к груди, хоть он и ни капли не боялся. А еще ты все время толкала отца локтем и говорила: «Ай, хватит. Дети испугаются». Отец только смеялся…

Здесь Гюльчехра остановилась, фантазия у нее иссякла.

– А что было потом? – заинтересованно спросила Саодат.

– Что было потом? Ну, летели мы, летели, а внизу реки, горы, поля. А потом опустились. Смотрим, мы уже в Москве. До чего красивый город и такой большой!.. Долго мы ходили по улицам и только пришли к Красной площади, вдруг что-то загрохотало. Ну, тут я уже спать не могла, проснулась. Оказывается, Алишер радио включил.

– Хороший тебе сон приснился. – Саодат давно поняла, что дочка придумала все это на ходу, но не показала и виду, – Вот, если поправлюсь, будущим летом обязательно поедем в Москву. Все вместе поедем.

– Эй, поесть что-нибудь будет? – послышался со двора знакомый голос.

Мать и дочь рассмеялись: это возвратился Ганишер-ака. Гюльчехра выбежала во двор.

– Как мама? – с тревогой спросил Ганишер-ака. Вид у дочери был совсем не веселый.

– Маме лучше, лежит, смеется…

– Смеется?!

– Иди сам посмотри, если не веришь.

Ганишер-ака чмокнул дочку в лоб, в два прыжка преодолел лестницу, ведущую на веранду, и остановился перед дверью. Потом обычным своим шагом, вперевалку, зашел в комнату.

«Они похожи на маленьких детей, – думала Гюльчехра, приближаясь к очагу. – Разве их можно оставить? И мысли такой нельзя допустить. Но тогда… тогда Абдулла уедет в Ташкент без меня… Все кончится, он может меня забыть… Ему понравится другая девушка, там, где он будет учиться, в университете. Такой красивый парень, высокий, стройный, умница – да на него все там будут заглядываться. Найдется другая, красивая девушка, они там, в городе, сговорчивее. И он забудет бедную Гюльчехру, забудет плотину, родник, ивовую рощу, яблоневый сад. Все забудет…»

На другой день она подробно рассказала Абдулле о своем разговоре с матерью.