Текст книги "Зеленая звезда (Человеком быть, это трудно)"

Автор книги: Ульмас Умарбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Живая перепелка? – спросил он.

– А если бы не живая, вы бы очень расстроились? Мало вы их настреляли, и эту надо было подбить? – сердито сказала девушка, не глядя на парня.

– Я тоже не хотел, чтобы ее убили, – виновато произнес Абдулла.

Девушка подняла голову, и Абдулла обомлел.

– Гюльчехра?

– Ой, так это ты… Это вы!.. – чуть не вскрикнула девушка и машинально свободной рукой потянула вниз подол платья.

«Как она изменилась! – пронеслось в голове у Абдуллы. – Была девчонка, угловатая, худая, кожа да кости, а теперь… вы только посмотрите на нее! Красавица… Чистое тонкое лицо, большие удлиненные черные глаза, светящиеся мягким светом. Густые сросшиеся брови, нос с едва заметной горбинкой…» Полные губы девушки слегка дрожали, она была смущена неожиданной встречей.

Наверно, прошла целая вечность, прежде чем Абдулла заговорил. Он перевел взгляд на перепелку, кашлянул.

– Ее можно вылечить?

Внезапно на лице девушки выступил румянец.

– Наверно, можно, у нее крыло задето. Посмотрите сами. У бедняжки сердце так быстро бьется. Испугалась.

С этими словами Гюльчехра протянула к нему руку. На ладони лежала перепелка, мигая маленькими бусинками глаз…

– Она так хорошо пела, – сказал Абдулла.

– Да, очень хорошо, – оживленно поддержала его девушка, – я даже остановилась, заслушалась…

Она поправила косынку, наклонилась и подняла с земли небольшую корзину, наполненную кукурузными початками.

– Это для отца, – пояснила девушка. – А вы их любите?

Гюльчехра опять почему-то покраснела.

– Мой отец любит, – ответил Абдулла.

– Абдулла! Эй, Абдулла! – послышался голос дяди.

Абдулла не отвечал, он, улыбаясь, смотрел на девушку, раздумывал, что бы ей еще такое сказать. Ему совсем не хотелось уходить.

– Вас зовет дядя, – сказала Гюльчехра и протянула Абдулле перепелку. – Можете ее взять.

– Теперь она ваша.

– Почему же это?

– Вы отыскали ее, вот она и ваша.

– В таком случае я возвращу ее вам, когда она поправится.

Абдулла рассмеялся.

– Ну, теперь пойдем? – спросила Гюльчехра.

– Пойдем.

Абдулла поднял корзину и пошел вслед за девушкой.

Осторожно раздвигая стебли, они выбрались из кукурузы и подошли к Абиду-ака, сидевшему на берегу арыка. Абид-ака сказал весело:

– Ну молодец, племянник! Вот так птицу поймал…

– Ну что вы, дядя… – смутился Абдулла.

– Как эта перпелка-то, жива? – спросил Абид-ака.

– У нее крыло задето, – ответила девушка.

– Гюльчехра собирается ее подлечить, – пояснил Абдулла, оправившись от смущения.

Они двинулись в обратный путь. Впереди шел Абид-ака, то и дело поправляя ружье за спиной. Молодые люди немного отстали. Долго шагали молча. Гюльчехра заговорила, когда они подошли к самому кишлаку.

– Кстати, я поздравляю вас.

– С чем поздравляете? – удивился Абдулла.

– С медалью.

Абдулла переложил корзину из руки в руку.

– Спасибо. Откуда вы узнали?

– Об этом весь кишлак знает, – Гюльчехра улыбнулась. Очень красивая у нее была улыбка. Абдулла невольно залюбовался девушкой.

– Дальше мне налево, через мостик… – Гюльчехра опустила глаза.

Абдулла протянул ей корзину.

– А мне когда вас поздравить?

– Можете хоть сейчас. Я ведь тоже закончила школу.

– Неужели? – Абдулла покраснел. – Простите, я забыл. Сколько времени не виделись…

– Два года, – подсказала Гюльчехра. – Естественно, вы могли забыть.

– Простите.

– Ничего особенного. Вечером у нас в школе праздник. Приходите.

– Спасибо…

Гюльчехра, легко ступая, направилась к мостику. На сгибе руки, касаясь тоненькой талии, висела корзина, в другой руке у нее была перепелка. Абдулла долго смотрел вслед девушке.

5

«Как это она сказала? Да так и сказала: „Прошло два года, вы, естественно, могли забыть меня“. Значит, она не забыла его, Абдуллу. А не то разве стала бы считать, сколько они не виделись? Кто бы мог подумать, что она станет такой красавицей! В детстве-то они вроде дружили, бегали вместе, озорничали… А давно ли это было? Отец Гюльчехры – хороший друг Абида-ака, они в войну два года прослужили в одной части. Рассказывали, Ганишер-ака в молодости был парень буйный, за словом в карман не лез, драться любил. А как вернулся с войны в полной кишлак да женился, так другим стал. То ли фронт его сделал таким, то ли жена, во всяком случае, в кишлаке долго удивлялись, отчего это он такой тихий да смирный. Ганишер-ака стал бригадиром хлопкоробов. Работал он хорошо и лет пять назад стал Героем Социалистического Труда.»

Гюльчехра в детстве напоминала отца, была отчаянной девчонкой. Ни в чем не уступала она кишлачным мальчишкам. Чуть не каждый день приходила с улицы разлохмаченная, в ссадинах и царапинах. Мать бранила ее, а Ганишер-ака гордился дочерью. И Гюльчехра чувствовала себя свободно, понимая, что отец не даст ее в обиду.

До сих пор еще Абдулла помнит… В первые годы после войны жил в кишлаке один человек по имени Дадабай-амаки. Работал он в геологической партии. Уходил на утренней заре и возвращался домой поздно вечером. Одевался Дадабай-амаки всегда одинаково: носил короткие брюки с заплатами на коленях и даже в жаркие летние дни не снимал с головы остроконечной буденовки. Он, можно сказать, не участвовал в жизни кишлака, но почему-то имя его всегда произносилось с большим уважением. Почему так было – дети не знали. Дадабай-амаки был немногословен, иной раз вообще не здоровался, вот дети и недолюбливали его, и даже побаивались.

Как всегда, Абдулла приехал в кишлак на летние каникулы. Кажется, он тогда окончил третий класс. И вот Гюльчехра повела его к дому Дадабая-амаки.

– Посмотри-ка вон туда, – сказала она, показывая на глиняную крышу.

Абдулла сначала ничего особенного не увидел. А потом около дымовой трубы заметил какое-то странное существо.

– Что это такое? – спросил он, ничего не понимая.

– Орел! – прошептала Гюльчехра. – Беркут! Дадабай-амаки принес его вчера. Сейчас я тебе его покажу как следует.

Гюльчехра перешла на другую сторону улицы и бросила на крышу небольшой камешек. Орел вздрогнул и повел из стороны в сторону крючковатым клювом. Потом, нахохлившись, медленно обошел вокруг трубы. К одной его ноге была привязана цепь.

– Зачем он Дадабаю-амаки?

– Не знаю, – ответила Гюльчехра. – Может, он его оставил дом сторожить?

– Не может быть, – сказал Абдулла.

– Почему не может быть? Собака ведь сторожит?

– То собака…

– Если хочешь знать, беркут сильнее собаки.

Долгое время они стояли на улице и глазели на большую птицу.

– Ты знаешь, – заговорила Гюльчехра, – мне так его жалко…

– Почему?

– Наверно, он голодный. Дадабая-амаки целый день дома не бывает.

– Давай дадим ему что-нибудь поесть, – предложил Абдулла.

– А что? – Гюльчехра покачала головой. – Ведь беркуты едят сырое мясо!

– Ну вот и дадим ему!

– А откуда достанем? Было бы у нас мясо, мама давно бы уж суп сварила.

Тогда в кишлаке с мясом было трудно. Не так уж много лет прошло после войны…

Дети задумались.

– Может, он хлеба поклюет? – спросила с надеждой Гюльчехра. – Вчера мама испекла кукурузных лепешек.

– Не знаю! Ведь орел не курица, – важно сказал Абдулла. – Ну все же давай попробуем.

Гюльчехра сбегала домой за лепешками, и вскоре румяные толстые корки полетели на крышу Дадабая-амаки. Однако беркут не обращал на них внимания. Он даже не шевельнулся.

– Плохо дело, – сказал Абдулла.

Гюльчехра всхлипнула.

– Ты что плачешь?

– А почему он не ест?! Ведь он голодный, голодный, как ты не понимаешь…

– Ты погоди, – нахмурился Абдулла. – Не плачь, мы что-нибудь придумаем…

– А что придумаем? – вытирая глаза, спросила Гюльчехра.

– Подождем Дадабая-амаки. Посмотрим, чем он его кормит… Спрячемся вот тут за деревом.

В тот день до позднего вечера ждали они Дадабая-амаки. Наконец он появился с большой сумкой в руке, открыл дверь и зашел в дом.

Через некоторое время он зажег фонарь и поднялся на крышу, что-то бормоча про себя. Дети так ничего и не расслышали. Дадабай-амаки взял беркута под мышку и спустился вниз. Поставил фонарь посреди двора, высыпал какие-то темные куски из сумки на землю. Беркут сразу же начал клевать.

– Натерпелся ты, бедняга, натерпелся, – услышали дети голос Дадабая-амаки.

– Он дает ему мясо, – прошептал Абдулла на ухо Гюльчехре.

Немного погодя Дадабай-амаки отнес орла на крышу, и дети разошлись по домам. Утром они снова пришли посмотреть на беркута.

Как и вчера, он сидел, нахохлившись, около трубы.

– Почему Дадабай-амаки сказал, что орел натерпелся? Ты понял что-нибудь? – спросила Гюльчехра.

– Нет, не понял.

– Мясо доставать трудно. Дадабай-амаки редко его кормит. Вот орел и натерпелся… – объяснила Гюльчехра.

– Может, и так, не знаю.

– Чего там не знать, точно. – Гюльчехра вдруг подтолкнула Абдуллу плечом: – Может, нам его выпустить?

Абдулла замотал головой:

– Дадабай-амаки крик подымет…

– А откуда он узнает, что это мы сделали? Покричит и перестанет. Орел подохнуть может на цепи, а мы цепь снимем. Пусть летит.

– Сейчас, что ли? – заколебался Абдулла.

– Нет, вечером.

– Ладно.

В сумерках дети перелезли через дувал и очутились во дворе Дадабая-амаки. Оказалось, хозяин закрепил один конец цепи на столбе террасы. Абдулла осторожно размотал цепь, потянул ее легонько. Беркут подошел к краю крыши.

– С цепью он лететь не хочет, – сказала Гюльчехра. – Надо ему ногу освободить.

– А как? Ведь он нас заклюет…

– Мы на него мешок набросим.

Они так и сделали: взобрались на крышу, накинули на орла мешок. Дети даже удивились, до чего спокоен беркут: с курицей и то хлопот было бы больше. Они сняли со страшной, когтистой лапы цепь, сбросили ее во двор, сдернули с орла мешок и отскочили к лестнице. И что же? Беркут не хотел улетать! Он прижался к трубе и вдруг спрятал голову под крыло!

– Что это он? – удивился Абдулла.

– Не знаю… Ничего, сейчас полетит…

Гюльчехра схватила длинную палку и стала подталкивать беркута к краю крыши. Вот он уже на самом краю. «Ну, сейчас полетит», – подумал Абдулла. Орел и в самом деле полетел, но только вниз. Он тихо опустился во двор.

– Да у него крылья подрезаны! – вдруг догадалась Гюльчехра.

Беркут величественно прошел мимо террасы, приблизился к тому месту, где вчера ужинал, и снова, нахохлившись, спрятал голову под крыло.

– Что теперь будем делать? – испуганно спросила Гюльчехра.

Что было ответить? Не знал он, что делать. Пожал плечами. В первый раз он увидел, что Гюльчехра испугалась. Дети спустились с крыши и, пригорюнившись, сели у порога.

– Хорошо еще, никто не знает, что мы натворили, – вздохнув, сказал Абдулла.

– Конечно, – пришлось согласиться Гюльчехре. – Вот было бы крику! Я боюсь Дадабая-амаки. У него глаз дурной. Вот такой. – И Гюльчехра вытаращила глаза, пытаясь изобразить Дадабая-амаки.

Абдулла рассмеялся.

– Чего ты смеешься?

– Дадабай-амаки никогда так не таращится. У него глаза всегда одинаковые – рыбьи.

– Нет, он таращит глаза, – настаивала на своем Гюльчехра.

– Не таращит.

– Нет, таращит!

– Ладно, пусть будет по-твоему. Послушай-ка, – сказал Абдулла, поняв, что спорить с ней бесполезно. – Самое лучшее сейчас удрать. А то подойдет Дадабай-амаки – целым отсюда не выберешься. Что ты скажешь на это?

Они поднялись с порога и пошли к воротам. Гюльчехра оглянулась: беркут ковылял за ними! Дети обошли вокруг дома – беркут не отставал! Они останавливались, и он замирал на месте. Но стоило двинуться вперед, он следовал за ними.

Гюльчехра растерялась и заплакала.

– Что теперь будем делать? Он от нас не отвяжется…

Абдулла молчал. Ему тоже стало страшно. Почему этот орел бежит за ними, как собака?

Вдруг дети замерли: ворота со скрипом отворились, и во двор вошел Дадабай-амаки. В руках он держал свою большую сумку. Хоть и темновато уже было, он сразу заметил нежданных гостей:

– Кто вы такие?

Дети молчали. Зубы у них выбивали дробь от страха.

Дадабай-амаки поднялся на террасу и зажег фонарь.

– Никак, это дочь Ганишера, – сказал он, посветив фонарем. – А этого сорванца что-то не припомню.

Гюльчехра заплакала.

– Перестань реветь. Как вы сюда попали? Ну что ж, не хотите разговаривать – не надо, – Дадабай-амаки опустил фонарь. – Я ведь в детстве тоже не был ангелом. Совал нос не в свое дело. Все-то мне было любопытно.

С этими словами он спустился с террасы во двор и увидел на земле нахохлившегося беркута.

– А вот это уж совсем нехорошо, – произнес он. – Зачем вы сбросили его с крыши! Слепому человеку трудно жить без поводыря. А этот беркут не только слеп, но и стар, – Дадабай-амаки покачал головой. – Когда-то он спас меня от голодной смерти в горах. Вот я его и кормлю…

– Мы не знали, дядя, – сказала сквозь слезы Гюльчехра. – Мы больше не будем его трогать…

– Верю, дочка, верю, – улыбнулся Дадабай-амаки.

Дети пошли домой, не глядя друг на друга. «А ведь дядя-то хороший человек», – подумал про себя Абдулла.

Однако через какую-то неделю Дадабай-амаки исчез из кишлака вместе с беркутом. Долгое время о нем ничего не было слышно. А потом по кишлаку пронесся слух, что геологическая партия, в которой работал Дадабай-амаки, открыла месторождение какого-то важного, редкого металла… Абдулла вспомнил, как они с Гюльчехрой порадовались за этого доброго человека…

И еще один случай вспомнил Абдулла. Тоже давно это было, в шестом или седьмом классе. Их тогда попросили отвести лошадей на дальний полевой стан. Жарко было. Они ехали рядышком по берегу канала, а потом пустились наперегонки. Абдулла первый прискакал на стан и с удивлением обнаружил, что людей там нет. Наверно, не дождались подмоги, ушли работать на дальнее поле.

– Здесь и подождем! – крикнул он Гюльчехре.

Они спешились и присели на глиняном возвышении возле пруда – хауза.

Вокруг было тихо. Гюльчехра схватила камешек и бросила его в воду. Она долго следила за расходившимися, поблескивающими на солнце кругами.

– О чем это ты задумалась? – спросил Абдулла.

– Да просто так… – сказала она. – Я думаю о том, кем мы будем, когда вырастем.

– А кем мы будем?

– Ты будешь ученым.

– Ученым? – удивился Абдулла.

– Да, ученым. Будешь носить большой портфель, станешь похож на того очкастого профессора. Помнишь кино «Депутат Балтики»?

– Да брось болтать! – отмахнулся Абдулла. Однако в душе он был рад этому сравнению.

– Нет, правда, я таким тебя вижу.

– А сама ты? Кем сама станешь?

– Я? – Гюльчехра призадумалась. – Я… буду архитектором.

– Вон куда махнула! – прищурился Абдулла. – Слишком много на себя берешь!

– Почему много? Если ты будешь ученым, почему я не смогу стать архитектором? Буду учиться… Может быть, я стану архитектором в Мингбулаке…

– Скажешь тоже! Архитектор… В нашем кишлаке! Ой, не могу! – Абдулла захохотал.

– Что смеешься? Если сейчас нет архитектора, будет после. Обязательно будет. И тогда я построю высокие-превысокие красивые дома. А потом… – Гюльчехра запнулась, так и не смогла сказать, что будет потом.

– А я еще не знаю, кем буду, – Абдулла тоже бросил камешек в хауз. – Мой отец говорит, чтобы я, кроме школы, пока ни о чем не заботился.

– Конечно, может, и рано об этом думать. Вот недавно я хотела стать врачом, а потом – инженером. А теперь мне хочется стать архитектором… Как ты считаешь, что лучше?

– Наверно, все эти профессии хороши, – сказал Абдулла неуверенно. – А если бы не были хороши, то все люди были бы только врачами или только инженерами. И не шли бы на другую работу.

Эта мысль, кажется, ему самому понравилась.

Гюльчехра тогда ничего не ответила, промолчала, да и люди скоро появились, отвлекли…

«А кем же она сейчас собирается стать?» – глядя себе под ноги, раздумывал Абдулла. Он медленно приближался к дому. Вдруг кто-то хлопнул его по плечу.

– Привет! – услышал он рядом чей-то голос.

Абдулла поднял голову. Перед ним стояли двое знакомых ему парней. Одного звали Касымджаном, а другого то ли Саидом, то ли Самадом. Память подвела Абдуллу, никак не мог вспомнить.

– О чем это ты замечтался? – спросил Касымджан.

– Мы с дядей были на охоте, – отвечал Абдулла, пожимая их крепкие руки, – Ну как жизнь? Все хорошо?

– Спасибо, – сказал Касымджан и щелкнул пальцем по танбуру[5]5
  Танбур – музыкальный инструмент.


[Закрыть], который держал в левой руке. – Мы последние экзамены сдали. Хватит, отмучились. А вечером у нас праздник, самодеятельность, сам понимаешь. Вот сейчас идем на репетицию.

– Кажется, и ты закончил школу? – спросил парень, которого звали не то Саидом, не то Самадом.

– Да…

– Хорошо закончил?

– Неплохо, – ответил Абдулла. – А вы как?

– И мы то же самое, – сказал Касымджан. – Когда ты приехал?

– Вчера.

– Долго здесь пробудешь?

– Еще не знаю…

– Ну ладно. Приходи вечером в школу. Повеселимся. Договорились?

– Хорошо, приду! – сказал Абдулла. Ведь сегодня его уже приглашали!

– Вечер будет что надо. Сам раис организовал.

– Ого! – улыбнулся Абдулла.

– Еще бы! Колхозу нужны кадры. А мы эти кадры и есть. Вот почему к нам такое внимание…

Все трое рассмеялись.

Абдулла проводил взглядом Касымджана с товарищем и зашел в дом. Бабушку он застал на кухне, она ощипывала перепелок.

– Что тебя задержало, сынок? – спросила Ходжар-буви.

– Товарищей встретил.

– Наверно, проголодался, милый ты мой, да будет легка твоя поступь… Сейчас, сейчас, – заторопилась бабушка. – Дядя-то твой в больницу побежал, только к обеду вернется.

Абдулла машинально ел что-то, а перед глазами у него стояла Гюльчехра. Она улыбалась, поправляла на голове косынку.

«Нет, я так не могу уехать, – думал Абдулла. – Останусь в кишлаке дней на пять-шесть». Придя к этому решению, он откинулся на мягкую пуховую подушку. Со двора послышался детский голосок:

– Бабушка! Бабушка!

– Заходи! – отозвалась Ходжар-буви. – Что говоришь? А, к Абдулле пришел? Ступай на террасу, он там сидит.

«Кто же это?» – Абдулла приподнялся, выглянул во двор. По ступенькам террасы поднимался мальчуган лет пяти-шести, смуглый до черноты: в руках он нес какой-то предмет, завернутый в полотенце. Мальчик переложил узелок из руки в руку, подул на пальцы и спросил:

– Абдулла-ака?

– Да, я, а что?

– Вот моя сестла велела вам плинести.

– А что это?

– Кукуюза. Она гоячая.

С этими словами мальчик развернул полотенце, и на кошму вывалились три больших красных початка.

Не успел Абдулла сказать «спасибо», как мальчишку словно ветром сдуло с террасы. И след простыл.

Абдулла, обжигаясь, вынул из початка несколько горячих зерен, попробовал. Как вкусно! Интересно, почему же ему раньше не нравилась вареная кукуруза?

6

Когда вечером Абдулла пришел в школу, торжественная часть уже кончилась. Касымджан стоял посреди школьного двора и о чем-то разглагольствовал, размахивая руками, однако никто его не слушал. Ребята сидели за длинным столом и смотрели на девушку, которая пела куплеты под аккомпанемент дутара… Абдулла остановился, прислушался. Слов он не мог разобрать. После каждого куплета раздавался смех, и наконец все захлопали в ладоши. Касымджан, должно быть, подумал, что это ему аплодируют, поклонился, потом гордо выпрямился и сложил руки на груди. Тут-то он и заметил Абдуллу.

– Эй, медалист, где пропадал? – крикнул он.

Абдулла не ответил, он искал глазами Гюльчехру. «Где же она? Не пришла, что ли? Не может быть…»

– Товарищи! Минуту внимания! – закричал Касымджан. – Нам оказали большую честь! На наш вечер соизволил приехать из Парижа, простите, из Ташкента, товарищ Абдулла Шарипов.

Кто-то захлопал в ладоши, кто-то рассмеялся. Касымджан продолжал свою речь:

– Товарищ Шарипов не простой человек, не такой, как мы с вами. Он закончил школу с золотой медалью. Ура, товарищи!

Эта глупая выходка покоробила Абдуллу, он хотел было уйти, но Касымджан подбежал к нему, крепко взял за руку и потянул к накрытому столу. Абдулла не оказывал сопротивления. Гюльчехры по-прежнему нигде не было видно. «Ну что ж, я посижу немного и уйду», – решил Абдулла.

– Ты не обижайся на Касымджана, – сказал вдруг его сосед по столу. Только тут Абдулла вспомнил, что зовут его именно Самадом, а не Саидом.

– Ничего особенного, Самад, – натянуто улыбаясь, произнес Абдулла.

– Понимаешь, нам раздали аттестаты, а потом все взрослые разошлись, чтобы не мешать нам. – Самад улыбался. – Ну вот Касымджан и…

Касымджан неожиданно заплакал:

– Абдулла, друг! Понимаешь, сбили меня с толку. Я не желаю оставаться здесь, не желаю! Понимаешь это, Абдулла?! Я хочу ехать в город, мне хочется учиться в городе. А что хорошего здесь, в кишлаке! Хлопок, хлопок и еще раз хлопок!..

– Не болтай чепуху, Касым! – сказал Самад.

– Это не чепуха. Разве мои слова не правда?

– Неправда!

– Зачем притворяешься? Я-то знаю, что и ты не любишь кишлак. Точно так же, как и я, ненавидишь кишлак. Но боишься об этом сказать, а я не боюсь! Я правду говорю! Кишлак у меня вот здесь, вот здесь, вот здесь!..

Касымджан взялся двумя пальцами за кадык, замотал головой.

– Отвели бы вы его спать, – раздался девичий голосок.

Двое парней подхватили Касымджана под руки, один из них что-то шепнул ему на ухо, тот хихикнул и, не сопротивляясь, ушел, покачиваясь, вместе с ними.

– Ничего не понимаю… – сказал Абдулла как бы про себя.

– А что тут понимать, – рассмеялся Самад. – Просто дурь свою показывает. А вообще-то дело в том, что два дня назад мы все решили остаться в кишлаке.

– Остаться в кишлаке? – удивился Абдулла.

– Да, и Касымджан тоже. Мы большую пользу можем принести. Рабочих рук не хватает. Все в кишлаке обрадовались, что мы остаемся. Глядишь, вместе с нами наш колхоз и в передовые выйдет!

– А вы разве не будете учиться дальше?

– Это почему же не будем учиться? – Самад даже как будто обиделся. – Будем учиться. Мы все будем учиться. Только заочно. Я, например, хочу поступить в сельхозинститут. Касымджан – в пединститут, на филологический факультет.

– Что же теперь будет с Касымджаном?

– А что может быть… – Самад нахмурился. – Будет так, как он захочет. Пожелает уехать – никто не станет его удерживать. Ведь мы остаемся не по принуждению. По доброй воле.

– Ты тоже по доброй воле?

– Да…

– Почему же тогда Касымджан говорил, будто ты не любишь кишлак? – спросил Абдулла с улыбкой.

– Как бы тебе объяснить… – медленно произнес Самад. – Не то что не люблю… Мингбулак стоит в хорошем месте, простор, родников много… И потом, ведь я здесь, в кишлаке, родился. Как можно родину не любить? Но вот, к примеру, ты ведь знаешь, какие у нас в кишлаке улочки? Кривые, узкие… Летом всегда пыль, зимой вечно грязь. Домов с десяток новых, а остальные все старые, глиняные, с камышовой крышей. И еще многое мне не нравится, но об этом сейчас бесполезно говорить. Делать надо. Вот мы с Гюльчехрой и думаем…

– С Гюльчехрой?

– Да, ей тоже многое не нравится в нашем кишлаке. Вот так, Абдулла. Но пройдет пять-шесть лет, и Мингбулак станет другим. Ты его не узнаешь.

– Да сбудутся твои слова, – вежливо сказал Абдулла. Он не переставал озираться по сторонам.

Узнать у Самада, где Гюльчехра, ему казалось неудобным, и он тихо поднялся с места.

– Ты куда? – спросил Самад.

– Пойду, уже поздно.

– Погоди, сейчас подадут плов. Гюльчехра там у котла, она главная хозяйка. И без ее разрешения ты не уйдешь.

Абдулла обрадовался, однако постарался не показать этого:

– Засиделся я у вас…

– Какое там засиделся! За этот вечер тебя никто ругать не будет.

Абдулла пожал плечами, снова сел за стол.

Кто-то включил радиолу. Прозвучали первые такты вальса.

– Вставай, – сказал Самад. – Ты как-никак у нас городской, начал бы первым.

У себя в школе Абдулла танцевал лучше всех. Тем более не было ему равных здесь, в кишлаке. Все любовались его ловкими, красивыми движениями, а когда танец кончился, стали хлопать в ладоши. Абдулла, смущенный всеобщим вниманием, отвел девушку на место и направился к столу.

Только он собрался сесть, как у самого его уха зазвенел знакомый серебристый голос:

– Как хорошо вы танцуете!..

Абдулла повернул голову. Гюльчехра! И опять, как тогда, в кукурузе, он растерялся, так она была красива. На ней было красное атласное платье, сильно расширяющееся книзу, белые изящные туфельки на высоких каблуках. Волосы Гюльчехра заплела в две длинные косы, одна из них спадала на грудь. Блестящие глаза смотрели на Абдуллу с некоторым вызовом…

– Где вы были, почему вас не было видно? – наконец проговорил он.

Гюльчехра рассмеялась:

– Кто-то должен и плов варить… Однако я заметила, как вы пришли. Только не стала подходить к вам.

Но тут снова загремела радиола, и опять это был вальс.

– Вы танцуете? – спросил Абдулла.

– Я стесняюсь с вами танцевать, – произнесла Гюльчехра, склонив голову.

– Почему?

– У меня это плохо получается. Вы будете смеяться надо мной…

– Я! Над вами?! – Такое искреннее удивление прозвучало в голосе Абдуллы, что Гюльчехра улыбнулась и подала ему руку, приглашая его в круг. Абдулла легонько сжал горячую узкую ладонь, другой рукой осторожно обнял девушку за тоненькую талию.

Почти сразу же он убедился, что Гюльчехра – достойная его партнерша. Танцевала она и легко и плавно, вести ее было очень приятно. «Нет, это просто удивительно, – думал Абдулла, – надо же было найти такую девушку – и где, в Мингбулаке!»

– А вы обманщица, – заметил он вслух.

– Почему? – Гюльчехра сдвинула брови.

– Вы не то что очень хорошо – вы прекрасно танцуете!

– Ну уж прекрасно! – Гюльчехра рассмеялась. – В Мингбулаке мало танцуют. Ведь кишлак не город. И времени нет, и возможности.

– Почему? – удивился Абдулла. – Ведь сегодня…

– Сегодня другое дело. Сегодняшний день мы ждали давно.

Абдулла не понял толком, что хотела сказать Гюльчехра. Он танцевал с ней, и этого ему было вполне достаточно. Вот это девушка! Какая она простая, доверчивая. А потом, она очень красивая. Вот если бы сейчас пройтись с ней по городским улицам! То-то стали бы ему завидовать, смотреть им вслед! Это пока невозможно, так пусть хоть никогда не кончается этот вальс. В этот момент Абдулла осознал, что девушка как-то странно на него посмотрела, рассеянно, задумчиво… В своих мыслях она, казалось, была далеко отсюда.

– Что с вами, вы не устали? – спросил Абдулла.

– Нет, я просто призадумалась. Извините.

– Да? А я испугался, что обидел вас, может быть, сказал что-нибудь не так…

Гюльчехра улыбнулась, как бы издалека возвращаясь к нему, и Абдулла сразу повеселел.

– Гюльчехра, – сказал он возбужденно, – знаете что? Пойдемте немного погуляем.

Он и сам не знал, как пришла ему в голову эта мысль.

– Пойдемте сходим к берегу канала. Сейчас там, должно быть, очень красиво.

Вальс кончился, и Абдулла взял Гюльчехру за локоть.

– Не отказывайтесь. Пойдемте.

Девушка не отвечала. Она смотрела на своих подруг. Что они скажут, если она уйдет сейчас вместе с Абдуллой…

– Что ж, пойдемте, – наконец сказала она.

Постепенно отдалялся от них школьный двор, отдалялись радостные голоса и смех, только музыка еще долго их сопровождала. Небо над кишлаком было полно звезд, желтовато, словно молодой подсолнух, светила луна, кроны яблонь в саду были усыпаны бесчисленными серебряными сережками.

Абдулла шагал, стараясь не наступить на тень, которую отбрасывала девушка. И все же на повороте он был вынужден наступить на эту живую тень, но тут же отпрянул назад, словно его ударило током. К его удивлению, Гюльчехра поняла, в чем дело, сказала, сдвинув брови:

– Как вы неосторожны, наступили все-таки!

– Вам больно? – поддержал игру Абдулла.

– Очень даже. – И Гюльчехра неожиданно расхохоталась.

Смеялась она от души, и Абдулла не смог не присоединиться к ней. Отчужденность и смущение, которые сопровождали их, куда-то исчезли. Абдулла взял девушку за руку:

– Как здесь хорошо, Гюльчехра, правда?

– Мне нравится… – тотчас же ответила девушка. – Вечером я здесь ни разу не бывала. Вы только посмотрите на воду – прямо как серебряная бумага, в которую конфеты заворачивают. Мы здесь проходили днем. Тогда тоже было хорошо…

– Да, но сейчас лучше, – сказал Абдулла и легонько сжал ей ладонь.

Они стояли на берегу канала возле мостика со сломанными перильцами…

– Ой, что это? – вдруг промолвила девушка.

– Что?

– Мята…

– Мята?

– Да, расцвела даже в эту пору. Чувствуете запах?

– Как будто, – сказал Абдулла. – Может, достать вам ее?

– Да ведь темно…

Однако Абдулла уже спускался к воде. Как мог он отыскать маленькую веточку мяты в призрачном лунном свете среди других растений? Абдулла не думал об этом. Он обязательно должен найти мяту, обрадовать Гюльчехру.

«Какой замечательный парень вырос! – думала между тем девушка. – Два года прошло. И вот Абдулла – это он и не он. Умный, учтивый. И… красивый… Интересно, встречается он с кем-нибудь в Ташкенте?» Гюльчехра вздрогнула. Какое ей дело до этого? Неужели она ревнует? Встречается – так пусть и встречается. Почему бы ему не встречаться… Но сейчас она благодарна Абдулле. Она хотела танцевать, и Абдулла пригласил ее. Только она заикнулась о мяте, и вот он ее ищет. Пусть даже не найдет, дело-то не в том…

– Абдулла, хватит, – сказала девушка, – там глина, испачкаетесь.

– Ничего. Мята где-то здесь. Пахнет. Сейчас я ее найду.

Абдулла обеими руками шарил по траве:

– Хватит, Абдулла, поднимайтесь!

Девушка наклонилась, протянула руку, и ладонь ее коснулась головы Абдуллы, пригладив жесткие, упрямые волосы. «Ой, что я делаю! – подумала Гюльчехра и отдернула руку. – Что это со мной?»

– Ну куда ей деваться? – говорил между тем Абдулла. – Вот, кажется, она здесь.

Нельзя было понять, что он имел в виду. Однако Гюльчехре захотелось ответить:

– Да, здесь запах мяты всего сильнее.

– Вот и я чувствую. Но где она все же? Может, под этой колючкой?

– Будьте осторожны. Уколоться можно…

– Не уколюсь. Да если и уколюсь, что тут страшного?

Внезапно Абдулла поскользнулся и чуть не съехал в воду.

– Держитесь! – крикнула Гюльчехра.

– Ничего, ничего… Вот теперь я твердо стою на ногах.

– Укололись?

– Не укололся. Нашел, нашел, Гюльчехра! Вот она, мята!

– Ура! – закричала девушка, когда Абдулла благополучно выбрался наверх и преподнес ей пахучую веточку. – Как она пахнет! Какой дивный запах! Спасибо!

– Не за что, – сказал Абдулла.

– Вы знаете, я очень люблю мяту. А помните, как мы однажды ее собирали?

– Когда? – спросил Абдулла.

– Давно. Кажется, мы учились тогда в шестом классе.

Никак он не мог припомнить этого случая:

– Так вы говорите, это весной было?

– Да. Завод-ая попросила нас нарвать мяты, она суп-машхурду готовила. Вот мы вдвоем и отправились. Вон к той плотине. В те дни мята вовсю цвела. Только мы стали собирать – пошел град…

Гюльчехра внезапно рассмеялась.

– Что тут смешного?

Девушка старалась удержаться от смеха, но у нее ничего не получалось.

– Понимаете, одна градина… величиной с орех… Ха-ха-ха…

– Ну и что, что тогда случилось? – Абдулла почему-то смутился.

– Эта градина, величиной с орех, ударила вас по голове. Большая шишка вскочила… – Гюльчехра снова прыснула. – И мы с вами гладили эту шишку и горько плакали.

– Я этого не помню, – произнес Абдулла, невольно взявшись за голову. – Неужели я был таким плаксой?